Макс
Он ненавидел себя за то, что второй час лежит на кровати без дела. Он бы рад убрать телефон подальше и заняться чем-нибудь полезным. Например, сделать домашку, закончить набросок картины или хотя бы помыть посуду. Он бы очень хотел вырваться из хватки тяжёлых цепей, сковавших его по рукам и ногам. Тело одеревенело и перестало слушаться. Внутри будто зиял гигантский провал, который можно было заполнить только бесцельным скроллингом ленты. Новости, от которых он расстраивался только больше. Фотографии, которые он не хотел видеть. Посты, которые тошно было читать. Он бы не прочь поплакать, чтобы сбросить лишний груз эмоций, придавивших его к постели. Но слёзы упорно не шли. Макса опустошили досуха. У него ничего не осталось. Лишь пустая оболочка. Большой палец уже устал перелистывать хвастливые страницы чужих жизней, глаза болели, телефон давно нагрелся, и его было неприятно держать. Макс смертельно устал. Ничего не делал, однако ощущение было такое, словно он переворачивал горы. Вещи из Интернета, которые раньше радовали и вдохновляли, теперь казались омерзительными. Это ведь всё неправда, да? Счастливые лица знакомых, кругосветные путешествия, шедевры мирового искусства. Ему никогда не добиться этого. Он никогда не сможет стать по-настоящему счастливым. Зачем он в это влез? И когда всё успело настолько усложниться? Да кто он вообще такой? Просто карикатура на школьного неудачника из типичных фильмов для подростков. Полное ничтожество. Влекомый течением бессмысленной, однообразной, пресной жизни. Смартфон завибрировал, сверху вылезло окошко уведомления. Макс задержал на нём палец и прочитал сообщение. Ева 22:34 ОН НАКОНЕЦ-ТО СДЕЛАЛ ЭТО Объяснения были излишни: Макс сразу понял, что она имеет в виду. Слишком много раз он слышал о её мечтах и надеждах, слишком много о них знал. Куда больше, чем делился своими собственными. Когда-то Макс был уверен, что будет искренне рад этой новости. Он думал, что честен хотя бы с самим собой. Но разве ничтожества когда-нибудь говорят правду? Макс улыбнулся. И на его глазах наконец выступили долгожданные, горячие слёзы.***
Ему снился Кирилл. Холодный осенний ветер, гуляющий в пустотах между гаражами. Лай бродячих собак вдалеке. Запах сырости и ржавчины. Кирилл вжимает его в стенку из листового металла, хватает за куртку, неистово и хаотично целует в губы. Его дыхание рваное, частое, сбитое. Как у зверя, нагнавшего добычу после долгого преследования. Макс отвечает ему в тон: с неожиданным напором, отчаянным как последняя попытка ухватиться за жизнь. Попытка остановить хищника, запрограммированная на провал. Их пальцы переплетаются, языки касаются друг друга — сначала осторожно, почти боязливо, а потом, уловив темп, всё смелее и легче. Они утопают друг в друге, делясь теплом, кислородом и острым чувством, которое не описать без действия. Движения Кирилла одновременно резкие и нежные, неуверенные и свободные. Макс физические ощущает, как ему плохо и вместе с тем хорошо — до безумия, до экстаза. И его душа перенимает эту двойственность: трепещет от страха и удовольствия. Макс запрокидывает голову, позволяет укусить себя в шею, рядом с кадыком, и руками сминает ткань толстовки Кирилла. Белые полоски на рукавах выгибаются и корчатся. Из горла Макса вырывается тихий полустон-полувсхлип. Он и подумать не мог, что может быть так хорошо. Поцелуи Кирилла хуже раскалённого металла. Сквозняк обдувает влажные следы на коже, стирает их без следа. По телу бегут мурашки — но не от холода. Чужая рука пробегается вдоль туловища, от ключиц до живота, и всё внутри Макса вибрирует и дрожит, отзываясь на прикосновения. Ледяные пальцы пробираются под вязаный свитер, робко оглаживают левое подреберье, медленно спускаются ниже. Застывают на поясе джинсов… и хватаются за пряжку ремня. К тому моменту Макс уже догадался, что всё это нереально: что, наверное, он спит, лежит в коме или умирает. Потому что такое точно не могло произойти в реальности. Потому что такое никогда с ним не случится. И всё же Макс открыл глаза с тягостным ощущением потери. Просыпаться не хотелось. Проснуться — значит высвободиться из хватки Кирилла, уклониться от его касаний, отказаться от поцелуев. Звенел телефон. Макс потёр глаза, и волшебное чувство, окутывавшее его во сне, исчезло без следа. Ну, почти. Не считая головной боли и непривычного напряжения внизу живота. Последнее моментально ослабло, стоило ему взять трубку. — Алло, здравствуйте, Марина Сергеевна. Марина Сергеевна — лучший преподаватель биологии, которого можно было найти в Ч. Естественно, отец позаботился о том, чтобы именно она готовила Макса к экзаменам. Даже если для этого придётся пахать в поликлинике с утра до ночи. — Здравствуй, Макс. Твой папа попросил позвонить. Ты сможешь позаниматься завтра? Он уже был готов, как и обычно, бездумно согласиться. Договориться о времени (скорее всего, вечером), занести событие в календарь на телефоне, а завтра после школы сесть в битком набитый автобус и поехать на другой конец города за знаниями, которые нужны ему для того лишь, чтобы отчитаться перед отцом. Чтобы лишний раз напомнить ему, что все деньги и силы были потрачены не зря. Что его сын станет успешным. — Извините, Марина Сергеевна, — сказал Макс так тихо, что едва услышал самого себя. — Я не смогу. — Тогда на следующей неделе? — спросила учительница слегка раздражённым тоном. Впрочем, на её месте Макс тоже бы злился. Он — далеко не идеальный ученик. И если бы его отец не был старым другом мужчины, за которого Марине Сергеевне посчастливилось выйти замуж, их сотрудничество не продлилось бы больше двух недель. У неё занимались только лучшие. А Макс просто тратил её драгоценное время. — Знаете, я… — сказал он и надолго замолчал, с усилием заставляя себя сложить разбежавшиеся слова в одно предложение. — Я передумал сдавать биологию. Я не буду поступать в мед. — Ты уве… — Спасибо вам большое за занятия, — он даже не уследил за тем, как невежливо её перебил. — Я правда не буду сдавать экзамен. До свидания. И положил трубку. Сердце тревожно забилось. Было страшно — так, что подрагивали ноги. Но ещё Макс чувствовал невероятное облегчение, словно с него сняли груз, давивший на плечи долгие годы. Словно сила, пытавшаяся перекроить его, внезапно иссякла. Словно он, проведя всю жизнь в тёмном подвале, впервые увидел солнечный свет. Впервые прекрасные золотистые лучи коснулись его рук и отогрели их своим теплом. Тем же вечером Макс отказался от репетитора по химии и текстовым сообщением попросил обеих женщин пока ничего не сообщать отцу. Написал, что скажет ему сам. И взял паузу, чтобы набраться смелости перед разговором. Он продолжал ходить на уроки, но почти бросил учёбу. Всё его время занимало рисование: на занятиях и переменах Макс утопал в тенях и штрихах, везде носил с собой альбом и ежедневно заполнял его множеством скетчей. Рисовал цветы, осенние пейзажи, спящую Ириску и иногда — портреты. Довольно редко, и те только с незнакомцев, которые встречались ему на улице. Кирилл, кажется, совсем забил на школу. Макс не хотел замечать пустоту, которая образовалась после его пропажи, но одни и те же мысли мучали его в течение дня. Где он? Куда делся сам и куда увёл Еву? Что они теперь делают? И когда вернутся? Днём он притворялся, что дела его идут лучше некуда, а ночью, когда спадала необходимость фальшивить, вспоминал ветер, гулявший, между гаражами. И губы, которые требовательно целовали его вдали ото всех.***
Всё тайное когда-нибудь становится явным — так любил говорить его отец. От него и правда невозможно было что-то скрыть: как будто тайна имела особый запах, который отец мог услышать. Поэтому, решив действовать нат опережение, Макс специально уверился, что выбрал идеальный момент для признания. Сегодня отец был в приподнятом настроении: атмосферное давление в норме, завтра выходной, скоро зарплата. Он позволил себе смотреть новости, тихо ругаясь себе под нос по поводу курса валют. Ещё не зная, что его сын отказался от идеи посвящать жизнь медицине. — Пап, можно с тобой поговорить? Макс остановился на пороге гостиной. Странно, но в этой части квартиры он почти не бывал. Досуг отец и сын проводили раздельно — во всех смыслах. — Что такое? Макс на протяжении нескольких дней обдумывал слова, которые помогут сгладить углы и предотвратить ссору. Сейчас же, когда их надо было всего лишь произнести, он забыл тему, с которой хотел начать. — Я больше не хожу к Марине Сергеевне и Светлане Владимировне. Отец посмотрел на него. Потом взял пульт и отключил звук, оставив дикторшу с Первого канала без голоса. — Почему это? Ты решил, что сам подготовишься? Невозможно было не услышать едкий подтекст, который отец небрежно завуалировал под безобидным вопросом. — Я решил, что мне вообще не нужны эти предметы, — сказал Макс. Отец вопросительно посмотрел ему в глаза. Пришлось выдержать тяжесть его взгляда, скорее всего, означавшую что-то вроде: «А кто тебе вообще давал право что-то решать?» — С чего бы вдруг? — беззаботно спросил отец. — Ты же знаешь, — ответил Макс. — Я не смогу стать врачом. Я… просто не создан для этого. — А для чего, по-твоему, ты создан? — прищурился отец. Странно. Он даже не повысил голоса. Макс взял короткую паузу, чтобы как можно спокойнее, твёрже и ровнее выговорить: — Я стану художником. Макс рассчитывал на самый ужасный исход. Морально готовился к тому, что отец закричит, начнёт тыкать в него пальцем, словно в зоопарке, или затопает ногами, как капризный ребёнок, которому не досталась игрушка с витрины. Макс даже был готов к тому, что отец встанет с дивана, как следует замахнётся и даст сыну оглушительно звонкую затрещину. Всё произошло по-другому. Гораздо проще и унизительнее. Отец расхохотался Максу прямо в лицо. Смеялся сдавленно, но долго и истерично, утирая рукой невидимые слёзы. Лучше бы наорал или ударил. Сжав губы в тонкую линию, Макс смотрел на него с нарастающим отвращением. И этот человек потом говорит, что желает ему добра? Что переживает за него? Что работает, как вол, чтобы обеспечить ему достойное будущее? — Почему ты смеёшься? — спросил Макс. Сухие и горькие слова царапали горло. Внутри что-то быстро сжималось и каменело, становилось жёстким и твёрдым, как металл. Наверное, это была его душа. Отец уже отсмеялся, в последний раз провёл пальцем по уголкам глаз. — Ты ведь понимаешь, — сказал он, — это исключено. — Почему? — с отсутствующим видом спросил Макс. Он не заметил, как начал неосознанно дёргать нитки из рукавов свитера. — Я много чего могу тебе сказать по этому поводу, — продолжил отец. — Но не хочу тратить ни своё, ни твоё время на то, что мы оба слышали уже сто раз. — Нет, — настаивал Макс. — Повтори ещё. В последний раз. Тень насмешки пропала с губ отца. Теперь он выглядел угрожающе, и Максу стоило прекратить этот разговор, чтобы не нарываться. Лучше бы ему развернуться, на цыпочках прокрасться в свою комнату, тихо прикрыть за собой дверь и до самого вечера не высовывать носа. Прятаться, как мышка в траве. Но Макс не мог просто уйти. Сначала он выяснит всё, и до самого конца — потому что уже не может молчать. — Это не доходное дело, — сдерживая нетерпение, сказал отец. — И не престижное. Мне придётся говорить, что мой сын рисовальщик? Такой профессии нет. И работы такой нет. Никто тебе за неё не заплатит. Макс кивнул, опустил глаза в пол, помолчал недолго, а потом сказал: — А мне плевать. — Что? — воскликнул отец. — Тебе плевать?! Макс поднял подбородок, взглянул на отца и дрожащим от злости голосом сказал: — Да, плевать. Надоело делать вид, что у меня всё нормально. Что мне нравится то, что ты пытаешься из меня сделать. Что я... — Разговор окончен, — перебил его отец. — Ты меня понял? Он говорил жёстко и бескомпромиссно, уже не пряча истинное лицо под маской дружелюбия. Макс знал, что внутри отец рвёт и мечет. — Почему? — Макс бессознательно повысил голос. — Почему ты такой? — Успокойся, — резко одёрнул его отец. Макс его даже не расслышал. — Я не хочу быть врачом и никогда не хотел им быть! — продолжал он. — Я люблю рисовать и боюсь крови, и у м-меня дрожат руки, когда я её вижу! Как я должен оперировать живых людей? На что я потрачу свою жизнь? Он задыхался. Чувствовал, как краснеет от стыда, обиды и злобы, как горло дрожит от спазмов, как горячие слёзы застилают глаза, мешая чётко видеть. Но Макс заговорил и уже не мог остановиться. — Максим, хватит! — Послушай меня! — он уже кричал. — Послушай и ответь на несколько вопросов. Почему... Почему ты не хочешь говорить со мной о маме? Голос его предательски сломался на последнем слове. Макс судорожно кусал губы. Отец смотрел на него всё так же, враждебно и холодно, даже не изменив позы. Немая дикторша продолжала рассказывать новости о проекте нового небоскрёба в Подмосковье. — Я не знаю, при чём тут... — начал было отец. — А стоило бы знать! — прервал его Макс. — Я твой сын! Это ты понимаешь? — Твой тон неприемлем, перестань немедленно! — Да что ты обо мне знаешь, пап? Почему за эти четыре года ты ни разу нормально не поговорил со мной? Почему не упоминаешь маму? Для тебя её будто никогда и не существовало! — Хватит!!! — рявкнул отец. Макс покачал головой, развернулся и направился к входной двери. Болезненный румянец схлынул с его щёк. Больше не хотелось ни кричать, ни плакать, ни добиваться справедливости. Тот, кого он семнадцать лет называл отцом, всё равно никогда его не поймёт. — Куда ты собрался? — спросил этот чужак. Этот инопланетянин, долго и упорно притворявшийся его семьёй. Этот незнакомец. — Куда-нибудь, — ответил ему Макс, обернувшись через плечо. — Не знаю. Какая разница? — Если ты уже достаточно взрослый, чтобы уходить из дома без спросу, и знаешь, что тебе нужно по жизни... Пожалуйста! Только зарабатывать на жизнь тебе придётся самому. Устраивайся на работу и живи как хочешь! Я и пальцем больше не пошевелю для тебя. — Ладно, — пожал плечами Макс. — Можешь не беспокоиться. Он накинул джинсовку, сунул ступни в кеды, не потрудившись завязать шнурки, и вышел в подъезд. Спустился по бетонной лестнице, держась за перила, покрытые толстым слоем краски. Ступил на тротуар во дворе, жадно глотнул прохладного воздуха. Пахло осенью. Он сунул руки в карманы и пошёл куда глаза глядят.