Печать отчаянья

Сейлор Сатурн всё ещё смотрела в сторону гор, когда Лорды, не желавшие оттягивать больше расставание, исчезли. Зойсайта снова скрутило перед телепортацией, возможно, это их и поторопило. Медлить больше было нельзя. Что же это… крупными хлопьями шёл снег. Он укрыл уже собой всю землю толстым слоем, да так, что ноги вязли в нём по щиколотку. И Рей вдруг вспомнила тот сон. Который она видела во время того злочастного полёта в Африку. Всё было также. Тот же снег. Те же горы. Острые пики. На которых грудью должны оказаться внешние. Даже ощущения те же. Безнадёги. Отчаянья. Рей пугали эти ощущения, которые преследовали её ещё с того самого сна. Хотя когда она сказала Джедайту — вот так легко, без всяких предрассудков — что любит его и услышала от него те же слова, дышать стало легче. Жить легче. Рей уже давно это чувствовала, но обратила — или признаться самой себе решила — внимание только сейчас. Словно что-то сраслось внутри неё, те рваные раны, что жили в ней глубоко ещё с рождения зажили, будто разорванные части чего-то соединились вместе. И она не чувствует больше колебаний. Чужих голосов в голове. Она одна. И она едина. Такие чувства испытывала Марс. Хотя и не понимала, почему это и отчего. Снег всё сыпал, и картина окружающего их пейзажа всё больше напоминала сон Марс. Думать о том, что её могут приколотить к камню и выколоть глаза как-то не хотелось. Поэтому Рей не думала. Просто смотрела и как-то не сравнивала тот сон с нынешним пейзажем. — Чем нам помочь? — спросила Какю, на что Уран сурово ответила: — Ничем, — и тут же, улыбнувшись, добавила. — Спасибо. Казалось, Файтера очень поразила эта её улыбка, потому как он странно замер и отвёл глаза. — Закройте границы, — сухо сказала Плутон, глядя на бушующий ураган. Её тёмные волосы метались от дикого ветра, делая эту странную женщину всё больше похожей на богиню. — Чтобы вы оказались в клетке с тигром, — мрачно заключил Целитель, глядя себе под ноги. Его не воодушевляла такая перспектива. — Да. — Что ж… — все они были воинами, поэтому никакие слова им были не нужны. — Тогда удачи, — он первым направился к краю степи, чтобы занять свою позицию. Закрыть границы — это означало поставить щиты. Чтобы ничто живое не смогло сквозь них пробраться. И выбраться. Но главное — тёмная энергия. Это когда выжигается вся территория, словно калёным железом проходится огонь, уничтожая всё так, чтобы ничто не смогло возродиться. Погибают все, кто находятся внутри границы. Страшная участь. Без шанса на возвращение. Принцесса встала рядом с Целителем, в центре горизонта и скрестила руки на груди, чтобы создать основу для границы. Как водится, это делал только самый могущественный. Медлил только Сейя. Нерешительно замялся, словно хотел что-то сказать, потом хмыкнул и всё же двинулся с места. — Уран, удачи, — произнёс он, проходя мимо неё. Встал на другом конце поля. Тонкий золотой луч протянулся от груди принцессы к Ятену. Ятен принял его, но что делать дальше с ним не знал. Пальцы обжигало от яркого света золотого луча, но эта боль была скорее приятной. Боль силы. Уж лучше пусть обжигает пальцы, чем ломит от тёмной энергии, напитавшей округу. Когда принцесса только переместила их к сенши, а принцесса умела это делать, зло ударило в них с такой силой, что подкосились ноги. А они ведь с Сейей даже не были ещё в своих истинных ипостасях воительниц, как же тогда сенши переносят эту тёмную ауру? У этих девочек даже колени пригибались, но они стояли. Впрочем, и им было не легче. Эта энергия была чужеродной. Они никогда не ощущали такого зла в своей галактике, на своей планете. Казалось бы, зло оно везде одно, а тут вон оно как. Эта тёмная энергия была настолько непривычна Целителю, что в его голове творился настоящий хаос. Чувствовалось в ней что-то настолько древнее, настолько… концентрированное, что просто хотелось упасть на колени, раздавленный этой силой. Ятен не сомневался, что брат чувствует то же самое. — В прошлом это зло уничтожило планету, — вспомнились Ятену слова Оливии. Значит, это было то самое зло из кошмаров Минако. Ами. Макото. Рей. Их всех. То зло, что равнялось им по возрасту — и шло на тысячелетия. То зло, что пришло из прошлого вместе с воительницами, что вернулось в старых снах. Оливия стояла прямо и не подавала вида, что чувствует что-то не то. Что чужеродная энергия прохаживается и по ней. Принцесса всегда была сильной. Солнечной. И порой, её свет заслонял всё. В такие моменты Ятен глубоко восхищался своей принцессой и просто восторгался ей. Она была… светом. Она никогда не показывала слабости, держась прямо и гордо. Уверенно. Целитель не представлял, что ему делать с золотым лучом. По идее, он должен передать его Тайки, а тот, в свою очередь, перенаправит его Сейе, но ведь… Тайки нет. Он умер. — И долго ты собрался прохлаждаться? — крикнули ему из другого конца поля, и Ятен неверяще застыл. — Чего застыл? — Тайки? Справа в боевом облачении стояла его сестра. — Этого не может быть… — Потом подивишься, надо достраивать стену! — чёткий приказ, отрывистые слова заставили Ятена прийти в себя. Правильно, спросит потом, но… Это просто невозможно. Мёртвые никогда не возвращаются. Это правило. Наверное, единое для всех. Но его брат стоит рядом с ним живой и невредимый. Стоит. Дышит. Живёт. Тайки принял луч и, передавая его точно также застывшему Сейе, с улыбкой прошептал: — Ами же выбралась из могилы, чтобы уничтожить Металию… значит, смог и я. Луч засветился в руках Сейи, и тот, с мастерством умелого воина, добавляя окончательную часть энергии, вернул его обратно Оливии. Круг замкнулся. Большое снежное поле окружал золотой квадрат из четырёх золотых лучей. Граница поставлена. Больше ничто живое или мёртвое не выйдет оттуда. И не войдёт. Больше от них ничего не зависело, оставалось только держать границу. *** Когда сенши остались одни, они свободно вздохнули. Переглянулись. Снова как и прежде. Рядом. И они чувствуют поддержку друг друга, дыхание стало словно одно на всех… Что ж, время пришло. Они встали в круг и переглянулись. Пришло время для того, чтобы сбылось старое пророчество. Они сделают то, для чего явились в этот мир, для чего их души медленно, по крупицам из самых тончайших звёздных пылинок создавались тысячелетиями. Для чего они росли и крепли. Они умрут. Сегодня исполнится пророчество, преследующее их с колыбели, с момента рождения. Девочки прислонили руки к сердцу, и у каждой на лбу загорелся яркий знак планеты-покровительницы. Их дома. Горячо в руках. Что-то нестерпимо обжигает, и пальцы дрожат, словно в лихорадке. У них нет имён. Они им не положены. Просто не нужны. У них нет фамилий, потому что у таких, как они, нет родственников. И никогда не будет семьи. У них нет мечты, потому что они не люди. Они — Древние. Их имена давно уже стёрты с пылью и вобраны в себя дыханием ветра. Земля, по которой они когда-то ходили, уже давно не помнит их. Их сила давно переплелась в тесный узел с природой, и потому они сейчас везде. В ветре, что шумит верхушками и кронами деревьев, в листьях, в каплях воды в далекой глубокой пещере и волнах, так мягко набегающих на берег. Их дыхание уже давно в солнечных ярких лучах и небесной синеве, острых пиках гор и жёлтом песке. Эти души светятся. Они пожертвуют этими душами на благо людей. Нет, во Имя людей. Девочкам вспомнилась их жизнь в Серебряном Тысячелетии. Их первые шаги, первые вздохи. Ведь всё это когда-то было. Из рук Венеры вырвались яркие золотистые огоньки. Венера вспомнила. Её руки порхают над клавишами. Легко задевают старинные струны и льётся музыка. Её окружают высокие стены. Персикового цвета. Она в Южной зале. Летний небольшой павильончик с роялем в центре и открытым выходом в сад. Чтобы играющий мог видеть прекрасные творения Венеры. По стенам зала распускались чудесные мраморные розовые цветы и проникающий солнечный свет делал их словно бы настоящими. Минория играет. Её пальцы свободно порхают по роялю, рождая великолепные звуки. Минория великолепно пела. Её голосу не было подобного во всей системе. Голос венерианской принцессы считался самым красивым. Но сама Минория больше любила играть. Проводить время за роялем. И пусть у неё получалось не так чарующе, как у Рейаны, это Минория любила искренне. Поэтому часто прибегала сюда, в Южную залу, чтобы скинуть свои лёгкие летние туфельки, присесть на резную скамеечку, аккуратно откинув коротенькое оранжевое платье, чтобы не помялось, и играть, играть, играть. Минория вспомнила именно это. Её руки засветились ярким золотым светом, с них посыпались яркие искры, которые звенели, ударяясь об землю и закручиваясь вокруг её ног небольшим водоворотом. Ладошки светились, и цветок возник одновременно со словами, незнамо откуда прозвучавшими в воздухе: — Удачи, золотая… Цветок. Он появился в руках Минории, засиял ярким светом и… принцесса ничего не видела. Её глаза были закрыты, а душа переместилась далеко-далеко даже не в пространстве, а во времени. Сердцем она была дома, в золотых садах солнечной Венеры. В сознании её проносилась та самая чарующая музыка, которую она играла в летнем павильоне в прошлой жизни сотни тысяч лет назад. Возле сердца Минории парил кристалл. Меркурий крепко сосредоточилась на мыслях о Зое. Когда пальцы обдало жаром, она зажмурилась ещё сильнее. Школьное одеяние сменил матросский воротник, а форма привычно обтянула плечи. Ами это чувствовала, поэтому постаралась вызвать самые яркие воспоминания о своём огоньке. Шебутном. Непоседливом. Горячем. Ей хотелось сохранить в памяти его образ прежде, чем сознание займёт воин. Хотелось уйти в тень именно с мыслью о нём. Тем более, может тогда воин будет милосерднее. Однако в разум Ами рвались воспоминания почему-то о другом. Поэтому, когда Ами ослепило, она увидела… Длинный голубой сад. Деревьев почти нет, зато полно кустарников и трава мягкая, нежно-голубая, будто даже цвета морской волны. Амелия смеётся. Ярко. Заразительно. Бежит по каменной дорожке босиком, попременно оглядываясь и смеётся. Её глаза сияют, как маленькие сапфиры, и, можно даже сказать, она счастлива. Да, она счастлива. — Братик! — молодой мужчина подбегает сзади, хватает принцессу за талию, перекидывает через плечо и кружит, кружит, кружит… — Это нечестно! — чуть обиженно заявляет она, когда он перестаёт её кружить, но не опускает на землю, продолжая держать на руках. — Почему? — молодой мужчина улыбается, и сквозь его улыбку чувствуется привязанность к сестре. Голубые глаза смотрят тепло и с любовью. — Ты опять меня поймал! — Да, и я выиграл! — он поудобнее перехватывает девочку, по-прежнему глядя ей прямо в глаза. — Но ты бегаешь быстрее меня! Ты меня всегда догоняешь! А я никак не могу тебя победить! — Ну так обхитри, — он щелкнул её по носу. — Если не можешь обогнать — обхитри. Глаза принцессы возбуждённо заблестели, она начала что-то обдумывать, и мужчина опустил её на землю. — Амелия, — он улыбнулся, опустился на корточки и разгладил суровую морщинку на её лбу, появившуюся от размышлений. Амелии лет восемь. Не больше. — Ты далеко пойдёшь. Уверяю тебя, у тебя большое будущее. — Правда? — девочка восхищённо вцепилась в ладони брата. — Правда-правда, — с улыбкой кивнул он. — А ты будешь со мной? — со всей серьёзностью спросила девочка. — Ты всегда будешь со мной? — Да, я всегда буду с тобой. По щеке Амелии скатывается слеза, и на груди девушки загорается кристалл. До Зоя спокойствие Амелия чувствовала лишь в одних руках — руках брата. Лите никогда не было противно превращаться в воина, в конце концов это была её стезя. Её сердце. Её призвание. Это девочкам не нравилось, когда их руки обхватывали плотные перчатки, особенно хрупкой Амелии. А Мако всегда была такой. Поэтому форма сенши появилась легко, как и в тысячах раз до этого — чуть быстрее, чем у девочек. Была ли она когда-нибудь настоящей принцессой? Наверное, нет. Кто же жил тысячу лет назад? Ответ простой — она… В воспоминаниях Литу оглушил сильный звук. Громкий. Будто бы лился он отовсюду, из всех уголков, и Литавре это нравилось. Вокруг сотни голосов. Они смеются, шумят, поют. Литавра танцует. Её босые ноги легко порхают над землёй в такт музыке. Литавра на празднике окончания зимы. Этот праздник ежегодно проводился даже в самой отдаленной деревушке их королевства, а уж на центральной площади Юпитера гуляние идёт как всегда с размахом. На голове Литы венок из валильков, и она в самом центре толпы, танцует вместе со всеми. Казалось, что на праздник собрался весь Юпитер, столько народу было. Большинство девушек с венками на голове, а некоторые носят его, как и полагается, на поясе. Никто не узнает в ней принцессу, точнее все знают, но людям наплевать на это, сейчас они все едины. Их общество не делится на левых и правых, и для планеты они равны. Именно для нее они едины. Кто-то, какой-то мужчина хватает Литу за руку, и они заводят хоровод вокруг большой зелёной статуи из соломы, изображающей весну. Лита, в свою очередь, хватает девчушку ее возраста с венком из красных цветов на голове — Лита машинально отмечает, что красные цветы означают, что девушка открыта, но влюблена — и такую же босую и увлекает за собой. Хоровод образовывается моментально, и вот уже люди распевают народные юпитерианские песни. Какой-то известный юпитерианский учёный проводил исследования и писал, что юпитерский народ уже не тот. Он разобщен и не един, расколот. Их пытались завоевать. И не единожды. Последняя война закончилась только 60 лет назад. Их пытались истребить. Им пытались навязать чужую культуру. Но вот, парадокс, они все здесь. На празднике, который уходит своими корнями глубоко в прошлое и, казалось, сейчас уже совсем не актуален. Они танцуют и поют, как и прежде, когда избранной юпитерианский королеве силы давала сама природа и первобытные ритуалы, а не кристалл. Они все здесь и празднуют этот праздник, аналога которому нет во всем мире, системе. Лита очень любит свой народ. Поэтому ее сердце сейчас ликует. Она рядом, она вместе со всеми, и они едины. Они — один народ, и они вместе. Лите тепло. Пальцы загораются в один миг, и ярким светом все озаряет вокруг. Лита никогда не думала, что сможет вызвать кристалл и вполне правдиво сказала об этом Минории, но… Её народ никогда не был похож на остальные, как и она сама никогда не была похожа на других сенши. Она была`другой. Мысли о народе были теплые, они наполнили ее сердце, кристалл перестал жечь пальцы. Теперь он принадлежал ей. Лови, Рейна! Почему-то ей вспомнилось именно это. — Лови! Молодой Деймос. Голос у Деймоса всегда был с, хрипотцой, такой странный, с акцентом. И только он называл ее Рейной. Отличительная особенность Деймоса от Фобоса. Перевоплощение ей не удалось. Когда плечи остальных девочек обтянула привычная белая матроска, Рей оставалась в простой школьной темно-зелёной форме. Она и не рассчитывала на это, но что скрывать, надеялась. Ведь рядом столько воинов, их магия просто кипит у нее в крови, но нет. Лишь на лбу загорелся алый знак Марса. Она на дворцовом лугу. Зато обдало воспоминаниями. Яркими такими, жгучими. И совсем не воспоминаниями воина. Луг находится чуть вдали от замка, но дворец все равно хорошо видно. — Лови! Воспоминания такие жгучие, что от них катятся слёзы. Такие же обжигающие. Деймос ей кидает искривлённый бумеранг, а Рейана передаёт его Фобосу. Фобос тоже молодой, они старше Рейаны на 18 лет, но он такой серьёзный. Гораздо серьёзнее Деймоса. Но губы его растягиваются в улыбке, когда он ловит бумеранг. Слезы кажутся кислотой, они катятся по лицу, разъедая дорожки, и Рейана даже не замечает, как на ней крупинка за крупинкой появляется её форма сенши. Она упивается воспоминаниями. Фобос не такой серьёзный, когда он с принцессой. Он словно оттаивает и начинает походить на брата-близнеца Деймоса. С принцессой ведь невозможно по-другому. Он снова кидает Деймосу, а Рейана смеётся. Отбегает подальше, чтобы словить подачу. На самом деле, Рейана плачет. И там, где только что прокатились её слёзы, появляется форма. Она играет со своими телохранителями на лугу, и это воспоминание обжигает почему-то её своей теплотой. Её алое, до икр, платье развевается, а глаза сияют. Она очень любит свою телохранителей. Она смеётся. Она спокойна. Фобос и Деймос — такие молодые здесь, такие верные. Они любят принцессу также, как и она любит их. Они обещают следовать за ней, и они следовали. Всегда, в любом перерождении, в любом облике, они всегда были рядом. Рей не просто тепло. Ей спокойно. Наверное, поэтому она спокойно берёт в руки священный кристалл. Когда Мичиру вступила в круг, разом затихли все голоса. И принцесса, и воин резко замолчали. — Что мне делать? — спросила она мысленно. — Что мне делать? — но была тишина. Мичиру вспомнила, что когда она шла рядом с Харукой или даже невзначай касалась её, спорившие у неё в голове о чём-то личности, мгновенно замолкали, а на сердце словно мёд лился. Пафосно, но это так. И вот сейчас, они замолкли. Такая тишина воцарилась, что Мичиру стало неуютно. И даже когда на ней в мгновение ока привычно появилась форма, Мичи всё ещё ждала ответа. Странно просто становиться кем-то другим, даже если и ты им когда-то раньше был. Она сидит на резном балкончике и пьёт чай. Столик сам по себе представляет произведение искусства, резной и ажурный, а чай такой благоухающий, что его аромат чувствуется издали. На столе стоят пирожные и маленькие тортики. А внизу под балконом кипит жизнь. Мичиру гордо сидит на резком стульчике, а подол её бирюзового платья струится по полу. На пальцах поблёскивают дорогие бриллианты, а голову венчает тяжёлая корона. Она спокойно сидит на балконе своего дворца и пьёт чай. А внизу шумят люди, спешащие по своим делам, и прогуливаются по базару. Мичиру рада, что всё, наконец, спокойно. Что её люди могут ходить, не таясь и не скрываясь, что могут жить и могут планировать. Она счастлива, что всё спокойно. Поэтому сейчас спокойно сидит и пьёт чай, и большего ей ничего и не нужно. Лишь бы всё было спокойно. Вот такое незамысловатое воспоминание. Наверняка, принцесса подкинула. Но когда в руках Мелании зажигается кристалл, она понимает, что это она вспомнила всё сама. У Харуки мыслей не было вообще никаких. А в голове было пусто. Как там говорят? Перед смертью вспоминаешь лучшие моменты своей жизни? Да ни хрена не вспоминается. А значит, её жизнь была не такой уж счастливой? Она знала, что должна умереть и в отличие от иннеров, которые так трогательно, чёрт возьми, прощались с Генералами, с надеждой на встречу, возвращение, она спокойно принимала эту истину. Что уж поделать, если рождены для этого. Когда-то давно они были рождены именно для этого. Харука помнила больше, чем того ожидали девочки, но меньше, чем того ожидала она сама. У неё не осталось в этой жизни людей, которые бы по ней горевали. А значит, спокойно можно умереть. Прошлую жизнь она как-то не воспринимала, ведь это свет призвал её, а не наоборот. — Если бы ты не хотела, — тихо сказала ей Мичи, когда они вдвоём шагали к эпицентру тьмы. — Свет бы не смог призвать тебя. — Я здесь ради вас, и ты это знаешь, — бросила тогда Харука. — Знаю, — Мичи едва заметно улыбнулась и сжала руку подруги. Харука вспомнила семью. Эту, из новой жизни, а не из Серебряного Тысячелетия. Ничего конкретного, только образы, отрывки. Она щекочет младшего брата на диване, отец с матерью пьют чай, хотя отец редко ужинал с ними — предпочитал уходить к телевизору. Она читает, сидя у окна на втором этаже. Они с семьёй едут куда-то за город. Она была счастлива в этой жизни. — И в предыдущей тоже, — тихо шепчет Харука, и в её руках загорается кристалл. Кто она? Принцесса или воин? Она — это она, и никто более. Сатти не помнила ничего. У неё в голове клубилась лишь одна вязкая темнота, и воспоминаний не было. Её пробуждали не всегда. Более того, ей мешали. Это так неприятно было осознавать, что тебя боятся. Что тебя специально топят в беспамятстве, погружают в этот чёртовый сон, чтобы ты никогда не встала. А ведь она не спала просто так. Хотару усмехнулась. Знали ли те людишки, что она никогда не спала просто так, проваливаясь в пучину беспамятства, как другие воины? Ей снились кошмары. Каждый раз, когда воины думали, что Сатурн крепко спит в подсознании маленькой девочки, она задыхалась. Сенши снились странные сны, кошмары, и ей невыносимо хотелось проснуться. Но её заставляли засыпать вновь. Из-за того, что она просыпалась временами, воспоминаний было так мало. Сон воина Смерти подобен Забвению для воина Времени, некоторые воспоминания забываются, стираются, и со временем ты становишься похожим на бездумную машину, киборг. Сатти никогда не просыпалась просто так. Сама. Возможно, это было некой системой безопасности для мира, но она вспоминала лишь тогда, когда Металия был рядом. Она просыпалась по программе. Может, она и вправду киборг? Раз просыпается словно по влиянию рычага. Когда Металия был рядом, начинал действовать, в снах маленькой девочки, Сатурна, начинали проскальзывать светлые образы, свет. Поэтому и Сатурн начинал просыпаться. Сатти жалела, что у неё было мало воспоминаний, ей так хотелось делиться самым простым с самим собой, как это делали девочки, но всё же… всё же… — Ты хочешь это увидеть? Комната Сатурн была тёмной. Не потому что принцесса любила темноту, а потому что света не хватало. Так было у всех. Интерьер комнаты дополняло множество ярких ламп. На самом деле, это были полукруглые аквариумы, во внутрь которых клались светящиеся камушки, обисдианий с Сатурна. Получалось некое подобие лампы. А ещё принцессе нравилось разрисовывать их тонкое стекло, так на этих лампочках появлялись длинные реки Венеры, голубые деревья Меркурия и даже высокие горы Урана. Но сейчас Сатти сидела и рисовала на простом листе бумаги и старательно выводила чёрточку за чёрточкой. — Ты хочешь это увидеть? — на её стол опиралась Хаура. Стояла рядом, спиной к стене и задумчиво разглядывала отчего-то смуглый рисунок обоев. — А это не опасно? — принцесса не отвлекалась от рисования, но Хаура знает, что когда Сатти увлекается, её мало что может отвлечь. Поэтому и не обижается. — Разве для тебя есть что-то опасное на Сатурне? — усмехается Хаура, и Сатти кривит губы. Она знает, что ничего, что могло бы казаться опасным именно для неё, на Сатурне нет. Её планета её чувствует. — Давай сходим вместе? — Хаура протягивает ладонь, и Сатти с энтузиазмом спрыгивает со стула. Через некоторое время они вдвоём выпрыгивают через окно и скрываются в темноте. Кристалл Сатурна самый сильный. Но Сатти может взять его без колебаний. Лишь бы он появился. И он появляется. В отличии от девочек Пеллар свободно перевоплотилась в воина. Миг, чёрные ленты объяли девушку и перед ними уже стоит сейлор Плутон. А жезл в её руке поблёскивает и искрится: он рад своей хозяйке, рад её видеть после заключения врагом. Пеллар легко может вызвать и кристалл. В отличие от девочек, ей не надо отдавать душу на растерзание неизвестно кому. Она последняя родившаяся принцесса династии Плутона, она единственная выжившая. Она — неперерождённая. Она жила ещё с тех пор, когда её мать была Хранительницей и живёт по сей день. Она единственная из того народа и той эпохи, поэтому… ей даже не надо звать. Пеллар оглядела девочек. Все они в трансе, они погрузились глубоко в себя, пытаясь найти то, что похоронили давным-давно. Кристалл Пеллар здесь. Она перевела свой взгляд на посох. Он хранится в гранатовом жезле. Ведь издавна, изначально, это атрибут принцессы, а вовсе не воина. Он всегда был с ней, она может взять его легко, как обычную вещь, но… нет, она не может. Не осмелится. Слишком много бед он принёс. Хотя, что скрывать, Пеллар давно уже себе призналась — эти беды принёс не кристалл, а она сама. Он всего лишь смиренно выполнял волю хозяйки. Плутонианский кристалл — чрезвычайно мощная вещь. Его превосходит только кристалл Сатурна, а сам он по своей силе сопоставим только с юпитерианским. Он бы мог решить многие проблемы, если не все. Но Пеллар никогда его не брала. Слишком тяжёлые воспоминания были с ним связаны. Об ушедшей родине, потерянной любви, сломанной жизни. Пеллар не выдержала и со вздохом опустилась в пучину воспоминаний… — Пеллар, пойдём! — Тсс, — тихо шикнула на него женщина. Нет, скорее девушка. — Уйди отсюда! А если мать увидит? — Признай, тебя заботит больше не тот факт, что мать увидит, — Алмаз в вальяжной позе прислонился к косяку двери. — А то, что другие могут увидеть, что приказ всемогущей Хранительницы кто-то не исполняет. — Много ты понимаешь, — буркнула девушка, возвращаясь к чтению своей книги. Перед ней лежал юпитерианский. К своим годам Пеллар овладела уже многими языками, как требуют того от принцессы, почти всеми: венерианский, марсианский, даже заковыристый уранский - помнится Хаура чуть с ума не сошла, объясняя подруге сложности построения своих предложений, но сложный юпитерианский язык никак не хотел даваться. Подумать только, в нём было целых семь падежей! Ужас! Пеллар сидела на стуле. Грубом таком, чёрной работы. Книга лежала на столе, а недалеко тускло светила обсидиановая лампа — свет до Плутона тоже доходил слабо. Она поболтала ногами, цепляясь на ткань своего чёрного платья. Алмаз не любил этот цвет. Говорил, что зелёный идёт ей гораздо больше. Потому Плутон в последнее время предпочитала исключительно этот оттенок. Но нахальный юнец почему-то только улыбался. — Ну так что, ты пойдёшь? — Я же сказала нет, сгинь! — резко отрезала женщина. — Пеллар, — парень подошёл и с разбегу запрыгнул на стол. — Ты что творишь, совсем офанарел? — возмущённая и шокированная воительница принялась толкать парня в бок, чтобы столкнуть с деревянной столешницы. — Уйди, уйди! Но Алмаз, только усевшись поудобнее, с улыбкой наблюдал за стараниями Плутон. Наконец, она устала и распласталась на столе. — О чём думаешь? — с улыбкой спросил он, глядя на такие необычные для него тёмные волосы. — О том, чтобы вызвать жезл и огреть тебя им, как следует, — замучено ответила женщина. — Твой прошлый синяк у меня долго не проходил, — Алмаз склонил голову. — Вот почему ты не мог остаться на Нептуне? — Там скучно, — честно ответил тот. — Красиво, но скучно. Мелания вечно занята, её или нет, или к ней докапываются мои неугомонные друзья. Так что, что мне там делать? — Ну, а что ты хочешь? — Пеллар пожала плечами, так и не поднимаясь со столешницы. — На Мел лежат все госдела, ей очень непросто сейчас. — Я знаю. — И поэтому ты прилетел на Плутон доставать меня? — скептически приподняла брови женщина. — Ну, я с удовольствием могу отправиться на Луну, — Тоном змея-искусителя продолжил Алмаз. — Ой, да пожалуйста! — Плутон вскинулась, закатила глаза и вернулась к изучению юпитерианского. — Лети! Всего хорошего! — А ты не боишься? — он подобрался к ней поближе. — Чего? Что тебя разорвёт при пространственно-континентальном перемещении? Да я надеюсь на это, — Пеллар старательно делала вид, что не замечала его телодвижений. — Что я переманю к себе принцессу Серенити? Я ей нравлюсь, сама видела. — Хм, возможно, — Пеллар подняла взгляд от книги и словно задумалась. — Но ты забываешь одну вещь: принцесса Серенити — лунна. Она уже влюбилась. — А мне кажется, ты просто ревнуешь, — Алмаз улыбнулся, всё ближе подбираясь к принцессе. — Я уже не в том возрасте, Алмаз, чтобы ревновать. — Тебе что, шестдесят? — Нет. — Ну так вот, — Алмаз подобрался совсем близко, убирая с висков женщины тёмные завитки. — Мне стошестьдесят… Мужчина на некоторое время завис, но потом не стал думать, а просто наклонился и резко поцеловал девушку, придерживая другой рукой за шею, чтобы та не сумела вырваться. Пеллар держит в руках обжигающий рубиновый кристалл. Её сердце. Её жизнь. Сенши открывают глаза. Почти одновременно. Уже всё, теперь они не принадлежат себе, они почти единый организм. Глаза сенши сияют ярким светом, их тела истончают тепло и будто бы одеты в тёплую сияющую оболочку. Кто же они сейчас: сенши, вышедшие отдать свою жизнь или же принцессы, что поднялись глубоко из могилы. Но принцесса не может встать, принцесса мертва. И её не дозовутся даже самыми сильными слезами. Это не дурацкая сказка. Если когда-то утопили в слезах, то воскреснуть уже не получится. Так ведь?.. От груди каждой, где вспыхнул и сияет кристалл, протягивается серебряная нить, связывая принцесс воедино друг с другом, но… нет. Что-то не так. Серебряная нить подошла к груди Пеллар, но не связала её. — Что-то не так, — Минория сообразили первой. — Что-то не так… — у неё на груди горит золотой кристалл, матроска мягко шевелится в такт трепетанию ветра. — Нет, Пеллар, не смей! — вдруг вскричала почему-то Уран. — Она слишком глубоко погрузилась в свои воспоминания, — тихо и спокойно в ответ на взгляды иннеров проговорила Мелания. — Она проиграла. — Проиграла? — шепчет Рей обескровленными губами, и её вера в победу мгновенно притупляется. Пеллар — не такая, как они. Она — Хранительница, а они не могут проиграть. Если уж проиграла она, что уж говорить о них. — Самой себе. От гранатового кристалла начали расползаться какие-то чёрные нити. Они впивались прямо в центр груди Сецуны, и оттуда уродливыми черными венами расползались по телу. — Пеллар не страшно безумие, — тихо продолжила Мичиру, и всем оставалось только удивляться, как она может так спокойно говорить в такой момент. — Оно убивает только нас, а Пеллар — вечна. Убить Хранительницу может только она сама. Это и есть тот единственный способ, за которым так давно гонялся Металия. У Пеллар есть что-то, что гложет её сильнее всего. То, из-за чего она отказалась от своего третьего имени. Это страшные воспоминания. Видимо, совсем страшные, если они неведомы нам. И даже если она нам расскажет — они сотрутся, не знаю от чего, я просто делаю такой вывод. Пеллар сейчас тонет в этих воспоминаниях, она сейчас проиграла самой себе. Они умирает. Девочки не могли сдвинуться с места, им очень хотелось подскочить к женщине, сжать её руку, убрать кристалл с её груди, что стал для неё сейчас вместо спасения могильщиком, но серебряная нить, что связала их воедино, не давала им сдвинуться. — Помоги! — закричала, что есть мощи, Минако. — Помоги, слышишь?! — Алмаз, она умирает, — произнёс Сапфир, облакотившись на скалув их убежище, откуда они наблюдали за сенши. — Я знаю, — отвечает Алмаз коротко. Он наблюдает за агонией Сецуны спокойно и сухо, чуть прищурив глаза. — Она наверняка вспоминает тебя, — Сапфир усмехнулся. — Да. Забавно, правда? — Алмаз усмехается в ответ и снова чуть прищуривает глаза. — И эта девчонка, Венера, зовёт тебя… — Я слышу. Очевидно, Минория звала Алмаза. Как она поняла или догадалась, что они здесь или слышат, Сапфир понять не мог, но может, помогла венерианская магия, текущая по венам? Её собственное, природное волшебство? За годы пребывания в этой Галактике, Сапфир усвоил, что венерианцы горазды на разные штучки, когда дело касается любви или души. — Ничего не собираешься сделать? — Нет. Казалось, Алмазу было совсем на это наплевать. Более того, он… ну не радовался, но его забавляло, он был доволен, что Сецуна умирает из-за воспоминаний о нём. Сапфир не мог винить его за это. Он бы и сам не сделал ничего, чтобы приблизиться к Летте в такой момент. Вокруг девушки начало наливаться фиолетовое сияние, разбрызгивая в стороны тёмно-зелёными искрами. — Это Хронос пытается её спасти, — отчего-то тихо произносит Минория. Её руки дрожали. Она сжала и разжала пальцы, вопреки обыкновению, они были холодными. — У него не получится, — почти безэмоционально произнесла Мичиру, разглядывая Пеллар, словно интереснейшую вещицу. Лишь внешние знали, что это своеобразный защитный механизм Нептун. Мелания всегда вела себя так при особо тяжёлых ситуациях, замыкалась в себе, почти не говорила, а если и говорила, то безэмоционально. Даже когда Харука — Хаура лежала при смерти, сидела рядом в кресле и даже не замечала, как вокруг суетятся лекари. Мелании можно было. По статусу. Мичиру, конечно, была легче в этом плане. Могла поплакать, иногда — позлиться, огреть Харуку подушкой, однако никогда не паниковала. Эта черта той, что была выше всех остальных, передалась и Мичиру. — Никто не способен вернуть к жизни Хранительницу, если она сама этого не захочет, — да, Мелания мало знала о планетах внутреннего круга, особенно о такой далёкой и закрытой Земле, но многие аспекты жизни планет внутреннего круга были ей известны очень хорошо. — Даже Морфею это не по силам. Хронос пытается, потому что любит, но Пеллар давно забыла, что её кто-то любит. Она слишком долго жила, так долго не жила ещё ни одна Хранительница, и она забыла, что значит, быть живой. Любимой. И нужной. Именно так умирали все Хранительницы. Если не становились смертны. Вокруг Сецуны всё ещё клубился яркий фиолетовый туман, с которого, словно слёзы, падали горячие, тёмно-зелёные искры. Казалось, что сам Хронос не мог поверить, что его девочка умирает. — А Морфей… — подала голос Литавра, не замечая, как по её щекам катятся слёзы. — Он здесь не властен, — тихо ответила Мичиру. Просто не может прийти. Он действует через сны. И звёзды. А сейчас звёзды злые, — она обвела взглядом небо. — Они под Металией. Гранатовый кристалл слабо вспыхнул, и из него начали сочиться густые чёрные капли. Они падали вниз, к ногам Сецуны, протекали по её телу, словно вязкая кровь, стекали с рук. Тот, кто всё это время помогал женщине, стал един с ней. Соединился с ней разумом. Убивал её. В мыслях Сецуны проносились воспоминания, и из-под закрытых век катились слёзы. Вот она маленькая девочка, гоняется за бабочками в зелёном саду её матери, а королева мудро и печально смотрит на неё своими рубиновыми глазами. Вот отец отвешивает ей звонкую оплеуху за то, что она послушалась его и позволила сделать не по-своему. Вот другая картина, когда она отказывает своей матери в просьбе перемещения во времени, а отец с королевой, когда она отворачивается, чтобы скрыть свою боль, удовлетворённо переглядываются. Вот Пеллар с улыбкой о чём-то шушукается с фрейлиной перед сном, а вот, наконец, знакомство с Меланией… Воспоминания проносятся перед закрытыми глазами Пеллар, словно кинолента, и это делает женщине ещё больнее. У неё был дом, семья, мир, а она всего этого лишилась в один момент, и теперь вынуждена скитаться по мирам, словно странница. Тяжело дышать. Невозможно. Всё это когда-то уже было. У Рей тяжело схватывает горло. Раздирает колючими шипами, ледяными иглами, и Рей отчётливо понимает, что всё это когда-то уже было. Всё в точности повторяется. И от этого становится страшно. Ведь горло схватывает не просто так. Но откуда она всё это знает? Откуда? Рей с трудом подавляет в себе отчётливо преследующий её приступ паники. Всё это отчетливо было. Рей страшно. Потому что она знает, что произойдёт. Она стоит по колено в снегу, обнажённая, со светящимися крыльями позади, а сверху на неё падает серый снег. Но уже понятно, что это не снег — это пепел. Пепел падает на её плечи, покрывает золотые волосы Венеры уродливым покрывалом, а Рей отгоняет от себя воспоминания Мако с распоротым горлом и себя с приколоченными крыльями к камню. Рей не может сдвинуться с места. Впереди неё Зойсайт с холодным равнодушием покойника вытаскивает острый нож из распоротого горла Сецуны.