Мы должны помнить, что как ученые могут иногда ошибаться в своих предсказаниях, так и шарлатаны могут быть иногда правы.
Куроко Тецуя всегда держался подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твёрдо и прочно стоять обеими ногами на земле. Да, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», что тот в себе любовно взрастил, у него были мечты, фантазии, однако общего своего рода «атеизма», когда заходила речь о гороскопах, гадании и прочих подобных вещах, это никогда не отменяла — возможно, отчасти поэтому в своё время было сложно найти общий язык с Мидоримой, который был буквально зависим от гороскопов. Собственно, именно эта острозаточенная приземленность и была тем, за что действительно стоило держаться. Учитывая все это, сложно было представить, что, учась в средней школе «Тейко», Куроко вдруг решит пойти к гадалке. А ведь так все и случилось. Ну, почти. В конце концов, он не сам принял это решение. Если бы все зависело лишь от него, то никогда бы там не оказался. Что же произошло? Не «что», а «кто» — так вернее. Все дело было в Момои. Она вытащила его на прогулку после тренировки, а отказаться юноша не смог, да и не против был прогуляться, если так подумать. Сначала все было просто, обыденно: парк, мороженое и только потом… прозвучало неожиданное: «Тецу, смотри! Тут будущее предсказывают! Пойдём!». Честно? Подобное меньше всего юноша ожидал услышать от Момои — от Мидоримы запросто, но не от неё. Конечно, он отказался — как иначе? Отказался трижды. Но в ответ было лишь: «Ну, Те-е-ецу… Ну, чего ты? Интересно же!». Куроко был уверен — не интересно. Но кто бы его спрашивал? Итогом оказалось то, что они вдвоём все же перешагнули порог «гадального салона», после чего глаза Момои прямо-таки загорелись. Что сказать? Это заведение оказалось чем-то средним между магазинчиком и захламлённой квартиркой какой-нибудь старой перечницы — по крайней мере, Куроко был уверен, что торшер, стоящий в углу, был точно с барахолки. Освещение тут было не слишком хорошее — наверное, его можно было назвать интимным, по глазам не резало, а ещё знатно придавало мистичности окружающему пространство, как, наверное, и планировалось, а ещё скрывало «творческий беспорядок», больше напоминающий самый настоящий бардак. А ещё запах спиртного. Куда же без него? Наверное, только так и можно увидеть будущее — изрядно напившись. Стоит сказать, что «ясновидящая Амара» появилась практически сразу — Куроко бы поспорил касательно ее «ясновидения», хотя бы из-за того, что… неизвестно, как там все, обстояло с будущими событиями, но для настоящей жизни, чтобы «ясно видеть» ей были необходимы круглые, аляповато-цветастые очки, которые и занимали половину ее лица. И тут же женщина сконцентрировала своё внимание больше на Момои, чем на Куроко, словно бы прекрасно чувствуя того, кто из них двоих больше всего готов был поверить во всю ту белиберду, которую она намеревалась исторгнуть в скором времени. Хотя «словно» и «чувствуя» — явно не те слова. Тецуя был уверен, что та знала. И нет, тут ничего не зависело от какой-либо мистики, скорее уж, от психологии — юноша был уверен, что все такие вот предсказатели были отличными психологами, не более. Спустя некоторое время, Куроко увидел мелькнувшие карты, но не особо вслушивался в разговор подруги и гадалки, если честно. Лишь раз заметил, как Момои обернулась на него, а уже через мгновение что-то заговорщически зашептала женщине. — Нет, дорогуша, — отозвалась Амара. — Не быть ему твоим мужем. Да и не нужен он тебе. Очень сложный человек. Очень. После ее слов Момои сразу вся как-то поникла, но разговор между ними продолжился. Кажется, были довольно банальные вопросы о том, кто же тогда будет ее мужем, как он выглядит и сколько будет детей — ничего неожиданного, если подумать. Тецуя слышал их разговор неразборчивым и далёким фоном, так сказать, полностью абстрагировался от ситуации, разглядывая помещение, чтобы хоть как-то скрасить ожидание — не слушать же чужое предсказание, в самом деле? Взгляд соскользнул с африканской маски, останавливаясь на массивных часах, что стояли у противоположной стены: маятник мерно и в какой-то мере убаюкивающе покачивался, даруя обманчивое чувство спокойствие, чтобы громовым ударом потом разбить все вдребезги, выбивая почву из-под ног наивно расслабившегося человека. Время невозможно поторопить, хотя порою хотелось сделать это до ломоты в костях, им нельзя управлять. Стрелки не бежали и не останавливались, они всегда будут двигаться в своём ритме, а если подгонять их, тормозить или вовсе уничтожить, то это будет касаться, к сожалению, только этих стрелок, и не более — факт, проверенный при помощи своего собственного будильника ещё в школьные годы. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — Гёте, несомненно, знал толк в не поддающимся, неподвластном, в том, что определяет, направляет и что невозможно уловить. Даже жаль, что порою люди это самое время слишком недооценивали. Древние греки боготворили Зевса, в Скандинавии главнее всех был Один, но никто даже и не подумал поставить во главе какого-нибудь часовщика. Создавай Куроко свой пантеон, он бы сделал главным богом именно того, кто имел бы власть над временем — подобное было бы хотя бы практично. Позади скрипнул стул — видимо, гадание было, наконец, завершено. По крайней мере, так показалось, но не успел он обернуться, как… — Вы тоже хотите заглянуть в будущее? — спросила женщина. Не хотел. Просто не верил во все это. И заготовленное «нет» почти слетело с языка, но… — Конечно, хочет! — громко и уверенно заявила подруга. И вот его уже тянут за рукав стулу, который конкретно на тот момент виделся электрическим. Но нет. Обычный деревянный стул — не то, что он действительно мог бы оказаться электрическим, но если бы вдруг так случилось, это бы послужило достаточной причиной на него не садиться. Глубокий вдох. Прикрытые глаза. Шумный выдох. Сначала были стандартные вопросы: имя, возраст, дата рождения, хотя и не обошлось без фразочек с гиперболизированной таинственностью, которые виртуозно вставлялись каждый раз между вопросами — видимо, для антуража. Куроко так и хотелось спросить, зачем ей задавать эти вопросы, если она ясновидящая, ведь может легко обойтись без ответов, ведь, наверняка, знала все наперёд. Но… Куроко сдержал свой острый язык за зубами, как, впрочем, и всегда. Кто такой вообще Куроко Тецуя? Невидимка, загнавший себя в рамки, корёжа собственную личность практически до неузнаваемости. И если большинство таким образом стремится понравиться окружающим, то у Куроко все упиралось в то, что так было просто правильно, необходимо. Это стремление быть правильным, тихим и незаметным стало тем самым, что помогало твердо стоять обеими ногами на земле. Оно, казалось бы, давно проникло под кожу, вплетаясь в сложную цепочку ДНК. И именно поэтому все остро-режущие фразы, наполненные его настоящим мнением, звучали лишь в его голове, так и не вырвавшись наружу. Скепсис и негодование так и не проскользнуло в его взгляд, оставляя глаза трагически спокойными и безразличными к происходящему вне зависимости от того, что происходило внутри. — Ты же не веришь в предсказания? — спросила Амара, хотя от вопроса там были лишь интонация и формулировка. — Простите, — извинился не потому, что хотел, а по той причине, что так было нужно. Женщина на это только вздохнула, но ничего не сказала. Морщинистые руки с длинными пальцами, что были увешаны перстнями, стали тасовать карты с каким-то диковинным рисунком — почти завораживающие действия, по-своему гипнотические. И вскоре на столе рубашками вверх в ряд выстроились несколько карт, которые гадалка стала переворачивать одну за одной. По правде говоря, сразу после того, как все карты оказались ей раскрыты, и за пару мгновений до того, как та начала своё «чёрное дело»… на короткий промежуток времени Куроко позволил себе зыбкую вероятность того, что женщина и правда могла видеть что-то. Да, как уже говорилось ранее, Тецуя всегда держался подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твёрдо и прочно стоять обеими ногами на земле. Однако, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», внутри всегда оставалась возможность его переубедить, пусть и мизерная. Он не знал, что ожидал услышать, когда карты перевернулись, но это и не так уж и важно, ведь стоило Амаре заговорить, как Тецуя только лишний раз убедился в том, гадание — не более чем глупость, нелепица, просто способ заработать денег, пользуясь наивностью и доверчивостью обычных людей. Если верить ее словам, то его в скором времени ждало разочарование, после которого привычная жизнь изменится. Честно? По мнению Куроко, подобное «предсказание» было слишком общим. Он и сам такое предсказание мог сделать, причём, не только себе, но и вообще кому угодно — это не выглядело чем-то сложным. А что? У всех случались разочарования, чуть ли не каждый день, причём, независимо от того, мелкими были или крупными, но они все равно меняли жизнь. Так что, сказать, что… «ждет разочарование, после которого жизнь изменится», можно было абсолютно любому — не ошибёшься. Конечно, опять же по ее словам, Куроко справится, сам выберет новый для себя путь, и все наладится. Но так будет лишь казаться. После череды побед юноша врежется в стену, после чего, скорее всего, не сможет подняться на ноги, хотя попытки будут… — В твоей жизни появится человек именно в тот период. Человек сложный, опасный. Я бы никому не советовала связываться с таким. Он, как кицунэ, его живое двуногое олицетворение. Но ты… особый случай, — женщина усмехнулась. — У тебя будет выбор. Ты можешь пройти мимо, решив, что справишься сам. Но нет. Ты должен за него держаться, хотя этот лис и сам тебя не отпустит, — с ее губ слетел смешок. — Рядом с ним ещё есть тень, чёрная и опасная. Он будто бы втянет ее в твою жизнь. Я бы предостерегла, но их присутствие будет необходимо… именно тебе. Она ещё многое сказала. Но… честно? Куроко и сам не понял, в какой именно момент перестал слушать. Все казалось какой-то глупостью, бессмысленным бредом — а как ещё воспринимать слова про встречу с человеком, что похож на кицунэ, который втянет в его жизнь ещё кого-то? Можно было задаться вопросом, зачем вообще все это слушает, однако ответ ему и так был известен: чтобы не расстраивать Момои. В итоге, расплатившись за все, вскоре они вышли из этого горе-салона. — Знаешь… — заговорила вдруг Момои. — А ты был прав. — М? — Это было ни капельки не интересно, — надула губы девушка. — Уверена, она все придумывала на ходу! — и после этих своих слов только крепче сжала локоть Куроко, за который держалась, словно боясь, что если не сделает, то он исчезнет, растворившись в воздухе из-за какого-то дурацкого человека-лиса. Скажи Тецуе кто-то еще тогда, как именно сложится его жизнь дальше, Куроко бы одарил этого глупого человека нечитаемым взглядом, а после для верности ещё бы пальцем у виска покрутил, может быть, даже разразился бы целой лекцией на тему невозможности подобного. Когда все это началось? Наверное, правильным ответом будет… «с посещения того гадального салона». Но это не совсем так. Да и та странная прогулка, по правде говоря, мало на что повлияла. Тут, пожалуй, сам вопрос не совсем верен. Когда все пошло не так, неправильно? Да, так точнее. Ближе к сути. Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить, от того Куроко и не обратил внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самого себя.…спустя два года… [понедельник, 2-ое июля 2012-ый год]
Комната буквально утопала во тьме — единственная тусклая дорожка света разливалась с распахнутого настежь окна. И в этом не слишком ярком прожекторе из лунного света находилась лишь кровать, на которой и спал Тецуя. Его затылок буквально впечатался в подушку, в то время как светло-голубые волосы разметались по ней. Глаза закрыты. Губы сомкнуты и неподвижны. У самых ключиц горло подрагивало в немом созвучии с поднимающейся и опускающейся грудной клеткой — дышал. Но было в этом его сне нечто странное и совершенно точно неправильное. Люди обычно не погружались в собственные сновидения настолько глубоко, словно бы не надеясь когда-либо вообще всплыть обратно на поверхность. А Куроко внутри себя падал и падал, в настолько темные закоулки сознания, куда свет до этого ни разу не проникал. Пульс и дыхание были замедленны практически до минимума, как если бы юноша не спал в том самом смысле этого слова, который предполагался, а существовал на узкой грани между жизнью и смертью — глубокий, крепкий и невероятно концентрированный сон. Он помнил, как это было…«Все увеличивающийся счёт на табло — искры. Финальная сирена — пламя. Для Куроко победа не была чем-то единственно важным. Но это никогда не отменяло того, что ему хотелось победить, пусть при этом не было точного знания того, как это сделать. Обычно Тецуя говорил, что всегда есть вероятность того, что на скамейку запасных упадёт метеорит. Ложь. Врать друзьям — не хорошо. Тем более, этот обман кажется чересчур очевидным, слишком заметным. Или ему так только кажется? Но никто ни разу так и не распознал обман, даже не попытался, принимая на веру, как единственную истину, столь нелепый образ мыслей. Правда же была в том, что Куроко никогда так не думал. Почему тогда обманывал в таком пустяке? Все просто. Ведь в кое чём юноша все же не врал. Он действительно не знал, как победить, несмотря на все своё желание этой самый победы — не видел смысла думать об этом. Ведь один на один против своих бывших товарищей из Тейко ему не выстоять: чтобы победить ему нужно стать тенью чужого света, никак иначе. Легче почему-то было сказать про метеорит, чем про то, о чем ему самому думать не хотелось. Игра с «Тоо» была важна. Гораздо важнее прочих. «Победить Поколение Чудес!» — цель Кагами. Та самая цель, которую Куроко поддержал. Вот только мотивы были у них разными. Тайга просто хотел сильный противников, ловя от этого удовольствие. Тецуя? Он хотел слишком многого: вернуть прошлое, где все они были командой, показать свой баскетбол, доказать то, что его точка зрения тоже имела право на существование, показать, что он не слаб. Но все это… слишком общее. Победить Аомине было важнее. И нет. Никакого превосходства или желания превзойти его. Наверное, кто-то скажет, что люди сами придумывают безумную и безответную любовь, сами в нее верят и сами же страдают от неё — не стоит этому верить. Он слишком много говорит, этот несуществующий, произвольно взятый «кто-то», якобы знающий все. Тецуя не был влюблён. Не был влюблён в Аомине — повторял себе это так много раз, что сам поверил, затолкал это постыдное, неправильное чувство так глубоко, чтобы самому даже случайно на него не наткнуться. Просто… просто он хотел остановить Аомине, заставить оглянуться, чтобы тот вновь заметил его, чтобы они вновь стукнулись кулаками, как тогда, когда игра бок о бок приносила удовольствие. Именно этого Куроко хотел, когда оставил бумагу, где расписался в своём уходе, ещё в Тейко. Именно этого хотел, когда стал учеником старшей школы «Сейрин», практически сразу вступив в баскетбольный клуб. Именно этого хотел, когда выбрал Кагами своим новым «Светом». Все ради этого… Глупо. Ведь Аомине даже не пришёл к началу. Задевало? Да. Но Куроко знал, что тот ещё придет, включится в игру. Просто нужно было подождать. И вот сейчас, стоя на баскетбольной площадке, ожидая начала игры… Предвкушение — вот, что горячими углями тлело внутри. А ещё… азарт. Тишина рвалась на лоскуты под напором криков болельщиков, что сидели на зрительских трибунах. И эти крики, этот рёв… этот звук проникал внутрь, прямо под кожу, заполняя собой без остатка, учащая пульс, разгоняя кровь. Страшно? Безусловно. Безумно. Но это не тот страх, когда хочется забиться в угол, не тот страх, от которого хочется сжаться, подобно испуганному зверьку. Он горячил кровь. Из-за него сердце билось так отчаянно с надрывом, так сильно, так быстро, что, казалось, ещё немного и проломит рёбра. Глубокий вдох. Прикрытые глаза. Шумный выдох. Они победят! Сделают разрыв таким большим, что когда Аомине все же соизволит явиться на площадку, пожалеет, что не играл с самого начала!»
Рваный выдох сорвался с губ юноши. Но сам Куроко не пошевелился даже, продолжая все так же неподвижно лежать на кровати. И вроде он спал. Совершенно точно спал. Но, даже охваченный сном, разум не потерял свою способность к осмыслению. Почему Куроко решил, что именно ему будет по силам помочь Кагами победить Поколение Чудес? Почему именно он? Ведь Тецуя никогда не был героем, не стремился им становиться — иллюзий на сей счёт у него не было. Если бы составляли рейтинг героев, эдаких рыцарей в сияющих доспехах — не занял бы даже последнее место, скорее, просто бы не вошёл в него. Это участь того, кто сам ее выбрал и стремился к почетному званию героя на всех парах. Куроко же не просил этого. Не хотел. Никогда не хотел. Просто не подходил для этого. Ведь он всего-лишь «Тень». Почему решил, что именно ему по силам хоть кому-то помочь?.. Глупый вопрос. То, что это случилось именно с ним, было предрешено с самого начала. Не случайность. Не неудача. Не злой рок. Он сам допустил это. Победы над Кисе и Мидоримой расслабили, позволили думать, что Куроко не так уж и слаб, позволили поверить, что вместе с Кагами сможет победить. Глупая ошибка и от того… непростительная. Надо было быть осторожнее, внимательнее, бдительнее. Необходимо было стать сильнее самому, ведь все так и сделали. Так что ошибся именно Куроко. Его ошибка. Его просчёт. Только его.«Все увеличивающийся счёт на табло — искры. Финальная сирена — пламя. Уже когда Аомине вышел на площадку, Куроко знал, что они проиграют. Он не сдался, жаждал победы, верил, что смогут. Но где-то глубоко внутри знал, что «Сейрин» ждало поражение. Команда старшей школы «Тоо» была сильна. Но без Аомине игра с ними была и правда лишь разминка. Впрочем, Куроко и так это знал, а остальные осознали лишь тогда, когда Аомине вышел на площадку. Крики болельщиков, скрип кроссовок по площадке, перестук мяча — своя особая и неповторимая в своём звучании музыка баскетбола. Куроко видел, что Аомине сдерживается. Играет не в полную силу. И… даже так Кагами с трудом играл с ним на равных. Но надежда ещё была. Ведь даже против Кисе, против Мидоримы… его новый свет побеждал, как бы силён ни был его оппонент. Казалось, что он сможет и на этот раз. Сможет… — Кто, как думаешь, принимал все твои пасы в прошлом… а, Тецу? — в его руках был мяч, что предназначался новому «Свету», а сам Аомине смотрел сверху вниз… смотрел, но не видел, лишь усиливая внутреннее отчаяние Куроко, ощущение собственной беспомощности, незначительности. Кагами сможет. Сможет… в отличии от Тецуи.»
Юноша резко мотнул головой в сторону. С губ сорвался болезненный стон. Собственная отчаянная попытка обойти Аомине, благодаря пасам, даже во сне жгла нутро калёным железом. Он понимал тогда, что нужно остановиться, взять эмоции и чувства под контроль, что у него всегда особенно хорошо получалось. Но не тогда. Не в тот момент. Был один слух… Куроко Тецуя не испытывает эмоций. Порой так и было. Даже он сам пытался себя в этом убедить. И получалось. Юноша верил в это настолько, что этот слух почти стал правдой. Но… именно что «почти». Эмоции от этого не канули в небытие. Они всегда были у него, просто Куроко спрятал их и самого себя настоящего так глубоко внутри себя, чтобы даже самому удалось забыть об их существовании. И все эти эмоции, чувства, «лишние» мысли копились… копились постоянно. Скручивали все внутри него неразрывным жестким узлом, наполняя его, перехватывая спасительный воздух, забивая глотку. И когда свободного места не оставалось, Тецуя уже не мог бороться с собой, сдаваясь, отдавая себя этой слабости. Но весь секрет в том, что безразличия не было. Злость, обида, боль, смятение, раздражение, осознание собственных глупых ошибок, чертовой слабости… все это рождало бушующее и неконтролируемое пламя, что буквально выжигало его изнутри. Угольки злости и горечь отчаяния всегда были в нем, но тогда Куроко именно горел. Именно поэтому голос здравого смысла оказался напрочь проигнорирован. Именно по этой причине Тецуя тогда вышел против Аомине, желая своим пасом обойти его. И ведь знал, что не сможет, что ничего не выйдет. Но отчаяние было столь велико, что корка обычно непробиваемого спокойствия содрогнулась, треснула, обращаясь никому ненужной пылью. И ведь будь у него возможность вернуться назад во времени, поступил бы так же. Глупо. Жалко. Бессмысленно. Казалось, сама ночь стала вдруг темнее, а тишина глубже, концентрированней. Но даже если все так и случилось, юноша на кровати вряд ли заметил разницу. Сейчас все то, что происходило за пределами его тела было несущественным. Он продолжал свое падение дальше, все глубже в темноту, пока его так называемая «физическая оболочка» продолжала неподвижно лежать на кровати. И даже лунному свету было не пробиться в непроглядную темень бездны его сновидений.«Все увеличивающийся счёт на табло — искры. Финальная сирена — пламя. Аомине стал ещё быстрее, хотя подобное казалось невозможным. Куроко видел лица товарищей по команде, для которых его тандем с Кагами всегда был тем самым, что дарило надежду, шанс на победу. Но не сейчас. Кагами не мог угнаться за Аомине, убивая дух команды. Куроко говорил те слова о том, что пока не прозвучала сирена, ничего ещё не кончено. Ему верили. Вот только… он сам себе не верил. Он знал, что они проиграют. Разрыв в счете лишь рос. Аомине не смогли остановить даже впятером — обошёл каждого, забив мяч в кольцо. Тецуя сам не понял, как оказался на коленях, жадно хватая воздух подрагивающими губами. Удушающая слабость плотным коконом окутывала тело. Зловоние слабости и бессилия для Тецуи всегда было чем-то недопустимым. И он не терпел слабость, особенно свою собственную. Она затягивала, уничтожала… прямо как сейчас, когда ноги едва держали. О чем он думал, когда считал, что они смогут победить Аомине?… — Как грустно. Ты совсем не изменился со средней школы. Ничуть не вырос, — и снова этот взгляд сверху вниз. — Акаши был прав. Тецуя стоял на коленях будто бы не на площадке, а на ковре из плотоядных шипов, что вгрызались в него, пытаясь отхватить от него кусок побольше, и яд их отравленных, кривых и изъеденных гнилью зубов просачивался все глубже, достигая сердца. — Твой баскетбол никогда не выиграет, — ставит точку Аомине скучающим голосом сонного хищника, который даже не соизволил до конца проснуться перед тем, как вспороть клыками плоть дичи, так неосмотрительно оказавшейся на его территории. Физическая боль… она есть. Ее не проигнорировать, не уменьшить. Тело слабо реагирует, инстинктивно дёргается. Но терзает юношу не она. Та боль, что внутри, ударяет гораздо сильнее, обжигает нутро каленным железом. Эти раны не залечить, от них не избавиться. Они будут кровоточить, теряясь в знакомых петлях бесконечности.»
Куроко проснулся с собственным хриплым криком, осевшим на губах, резко распахнув глаза. Кожа взмокла, блестела от пота. Сердце грохотало во вздымающейся из-за напрочь сбитого дыхания груди. С губ сорвался усталый вздох. Ладонь скользнула по собственному лицу, то ли в попытке вытереть пот, то ли чтобы избавиться от остатков дурного сна, кошмара — одного из многих за последнее время. Куроко поднялся с кровати. Спустив босые ноги с кровати, тут же ощутил холод пола, но это даже к лучшему — помогало взбодриться. Куроко медленно подошел к окну, останавливаясь почти вплотную к нему. Тецуя помнил это состояние в природе с детства и не мог объяснить, почему все именно так. Оно начиналось только ясным утром, чуть раньше восхода солнца, до его первых лучей. Безоблачное небо уже начинало высветляться и медленно, словно нехотя, разбегалось множеством красок и оттенков. Глубокую темно-синюю бирюзу, плавно перетекая из одного цвета в другой, сменял туманный нежно-розовый, постепенно становясь ярким, насыщенным, почти алым… Разом смолкали ночные птицы, а утренние, проснувшись, еще не пели, а словно ждали чего-то. Земля лежала еще темная, незрячая, сумеречная, но уже не ночная. Она медленно просыпалась и тихо избавлялась от ночных, окутывающих ее невесомых покровов. Если дул ветер, то наступал полный штиль. Вместе с птицами все в мире замолкало и становилось оцепенелым, но уже не спящим. Все живое и неживое в единый миг замирало, словно парализованное, и этой неведомой стихии всецело подчинялся и человек. Отчего-то становилось страшно нарушить вселенскую минуту молчания… Куроко не понимал, что происходило с ним в это время, да и не нужно было понимать. Очень важно было прочувствовать это состояние до спирающего горло комка неясной и какой-то высочайшей тревоги, до волны озноба, пробежавшего по телу, до слезы, словно выдутой ветром. Все это происходило не часто, лишь, когда ему случалось в предрассветный час быть уже на ногах и пережить недолгие минуты неведомого спокойствия, такого всегда необходимого.«Как грустно. Ты совсем не изменился со средней школы. Ничуть не вырос.»
Тецуя запустил пятерню в волосы, зачесывая их назад, шумно выдыхая — этот жест был буквально пропитан какой-то растерянностью, даже отчаянностью, словно юноша оказался перед проблемой, которую так просто не решить. «Пока больше не пасуй мне.» — в голове раздались слова Кагами. Боль. Описать ее всегда не просто. Если представлять ее, как нечто физическое, оформленное, то Куроко назвал бы ее обломком, огрызком, что своими неровными и заточенными краями впивался не столько в плоть, а в то, что находится много глубже, пуская колючие иссушенные корни в самое нутро, прорастая — прямо как сухие, безжизненные черные деревья. Но самое интересное было не это, а то, что у каждого боль имела свой вкус… по-своему уникальный. Вот только у боли самого Тецуи не было вкуса. Его боль никогда не вписывалась, была лишней — по крайней мере, так ощущалось. Прямо как странная и непонятная пометка на полях в какой-нибудь богом забытой книге: непонятно, кто ее оставил, что имел в виду и хотел сказать. Что значила эта пометка? Для кого и для чего была оставлена? Ненужная никому она имела все шансы кануть в забвение, но стоит книге распахнуться, как взгляд сам собой спотыкается о нее — как Чарли Чаплин на банановой кожуре… глупо, бессмысленно, больно, но до странного смешно.«Акаши был прав. Твой баскетбол никогда не победит.»
Надо было стать сильнее. Самому по себе стать сильнее. Жизненно необходимо. Вот только… Отец Рико Айды отказался тренировать Куроко. Его можно понять. Все же игра юноши, когда-то поставленная Акаши, была слишком уникальна. Так что, обиды не было — или Куроко только убедил себя в этом? И, возможно, именно после отказа в тренировках в его голове зародилась мысль — причём, настолько внезапная, странная, неправильная, что по первости сбивало столку. Хотя «зародилась» — не то слово. Мысль была сродни догадке, которая пронзила его из марева воспоминаний об игре с «Тоо». Эта догадка стала сродни самому настоящему озарению. Куроко даже на какой-то миг почувствовал себя Исааком Ньютоном. Нет, серьезно. Вероятно, он тогда испытывал схожие с ним чувства, ведь вместе с упавшим яблоком его пронзила идея, которая по итогу породила закон всемирного тяготения. На Тецую, конечно же, ничего не падало. С чего бы чему-то падать ему на голову? Но озарение было столь сильным и внезапным, что казалось практически физически ощутимым. Все началось с воспоминаний об игре. Они снова и снова невольно проносились в голове Куроко, словно безумная карусель, которая никак не могла остановиться. Видимо, какой-то механизм в голове юноши заклинило, от чего вся конструкция и дала сбой. И теперь вагонетки, переполненные одними и теми же мыслями, будут кружиться до тех пор, пока колесики на них окончательно не сотрутся в пыль. Тецуя споткнулся обо что-то совершенно случайно, когда позволил себе отвлечься от Аомине. Как если бы зацепился за что-то. Словно… словно на безупречно ровном полотне уже практически заученных наизусть собственных воспоминаний появилась неожиданная шероховатость. Куроко снова прокрутил все в памяти. Более цепко, внимательно. В безотчётной попытке найти ту самую «шероховатость». И… Честно? В какой-то момент даже почти уверился, что ему и вовсе показалось, просто почудилось, навеялось невыносимостью ожидания чего-то… упущенного, но почему-то кажущимся невообразимо важным. Игра воспалённого разума, не более. И вот… когда надежда почти иссякла, а сам Куроко уже усомнился в собственном чутье, которое до этого его ни разу не подводило… Имаёши Шоичи. Да, все дело было именно в нем. Казалось бы, с чего ему вообще думать о капитане команды, которая их раздавила? Причин не должно было быть. Ведь, по сути, раздавила их не команда, а Аомине. Вот только, «споткнувшись» об Имаёши в своих воспоминаниях, выкинуть из головы его так и не смог. Встреча на площадке с капитаном «Тоо» не должна была попасть в раздел «значимые» или «хоть сколько-нибудь запоминающиеся». По сути, подобное даже встречей назвать было нельзя. Столкновение. Оно не должно было запомниться или врезаться в память. С чего бы? Однако прошла неделя и несколько дней, а он все ещё помнил. Точнее, и не забывал, просто по первости Аомине затмевал собою все. Но Имаёши все равно остался в голове где-то на периферии, ловко балансируя на границе между «полностью вычеркнуться из памяти» и, наоборот, «въесться в подкорку так, что не выкорчевать», словно мираж, появляющийся перед глазами, когда на то не было ни повода, ни желания Они не обмолвились и парой слов, если не считать одной фразы, которую сказал ему Имаёши: «Я тебя вижу.». Взгляд. Да, все из-за его взгляда, затерянного в бликах очков. Внимательный, цепкий — так смотрит хищник, который своими острозаточенными когтями пронзает добычу… слишком поздно, чтобы сбежать или отыграть назад, уже пойман. Изгиб губ, похожий на улыбку, но на деле не имеющий точного названия, хоть какой-то однозначной трактовки, должен сбивать столку. И, возможно, окажись кто другой на месте Тецуи, обязательно сбил бы. Но… нет. Его взгляд острозаточенным крюком впился в Куроко, выбивая у него почву из-под ног на короткие мгновения. Что же такого было в его глазах? Ничего. Важно то, как он смотрел. Это был не взгляд «сверху-вниз», который юноше был знаком слишком хорошо. Даже тот же Кисе, который якобы восхищался Куроко, или Кагами… они все равно смотрели сверху вниз. Имаёши же смотрел, как на равного. И… видел его. Честно? Тецуя даже под пытками не мог бы сказать, как так вышло, что эти воспоминания привели к мыслям о том, чтобы попросить Имаёши потренировать его. Это было далеко от всякой логики. В конце концов, тот был капитаном команды соперников, той самой команды, что одержала над ними победу. Это будет неправильно по отношению к товарищам Куроко. Да и… кто сказал, что Имаёши согласится? С чего ему вообще соглашаться? Впрочем, на одних лишь мыслях Тецуя не остановился. Как там говорят? Точно. «Мысли — начало действия.» — все именно так. И несмотря на доводы разума и все прочее, юноша следил за Имаёши два дня, так и не решившись появиться перед ним и заговорить, банально не зная, с чего начать. Быть шпионом престижно и круто. Именно такой посыл обычно шлют многочисленные ленты о шпионских страстях и приключениях. Поклонники той же Бондианы думают, что служба, к примеру, в МИ-6 — это лоск, автомобили люкс-класса и мартини в красивых бокалах. Куроко смотрел фильмы о Бонде, как и многие другие киноленты, но нельзя сказать, что жанр «шпионский боевик» ему нравился. И тем более он не мог представить того, что в какой-то момент своей жизни почувствует себя героем такого вот фильма. У Куроко не было ровным счётом никакого опыта в шпионаже. Но его незаметность в этом деле сыграла на руку. За эту неделю Тецуя узнал многое, хотя и не планировал чего-то подобного, ведь, по сути, изначально не думал шпионить, скорее, хотел подобрать удачный момент для разговора. Итог? Куроко узнал, что Имаёши был отличником в школе, состоял в школьном совете. Его любимая еда? Угорь-гриль с рисом. Между кофе и чаем выберет кофе, причём, без сливок и сахара. Любит скачки, но ставки, похоже, не делает. Плюс ко всему, весьма популярен у девушек, хотя в отношениях не состоял. Информации не так уж и много. Да и… она весьма бесполезна. До Момои ему было явно далеко — шпион из него явно не очень. Усмешка, непривычная и так несвойственная Куроко, появилась на его губах. Но она была жесткая и даже какая-то усталая. Воздух с шумом покинул легкие. Юноша прикрыл глаза. Пальцы едва заметно дрогнули раз, другой. Какая разница, какой там из него шпион? Куроко пытался подобрать удачный момент для разговора. Не более. Пусть даже Имаёши не согласится. Но юноша хотя бы попытается — может, тогда тот исчезнет уже, наконец, из его головы?