ᴇщᴇ нᴇ ᴨоздно нᴀᴄᴛᴩоиᴛь ᴄᴋᴩиᴨᴋу, ʙзяᴛь ʙᴇᴩную ноᴛу,
иᴄᴨᴩᴀʙиᴛь оɯибᴋу, нᴇ ᴨоздно зᴀжᴇчь ᴄоᴧнцᴇ, ноʙоᴇ нᴇбо и ноʙыᴇ зʙᴇзды.
нᴇ ᴨоздно. ᴨоᴄᴧуɯᴀй, я ᴛᴀᴋ нᴇ хочу быᴛь один ʙ ᴨуᴄᴛоᴛᴇ.
ᴇщᴇ нᴇ ᴨоздно ᴩᴇɯиᴛь ᴨᴩобᴧᴇʍу. ʙзяᴛь ʍᴀжоᴩный ᴀᴋᴋоᴩд, ᴋᴩᴀᴄиʙую ᴛᴇʍу,
нᴇ ᴨоздно жиᴛь бᴇз ɸᴀᴧьɯи, ᴄоздᴀᴛь ноʙый ʍиᴩ ᴧучɯᴇ, чᴇʍ ᴩᴀньɯᴇ.
нᴇ ᴨоздно. ᴨоᴄᴧуɯᴀй, я ᴛᴀᴋ нᴇ хочу быᴛь один. ʙᴧᴀᴄᴛᴇᴧин ничᴇᴦо.
ᴨоᴄᴧᴇднᴇᴇ иᴄᴨыᴛᴀниᴇ – ʙᴧᴀᴄᴛᴇᴧин ничᴇᴦо
Вечер. Небо – россыпь шкатулки с драгоценностями. Но никаких моральных сил любоваться им у Соуске нет. Мигрень прочно поселилась в висках. За время властвования в Уэко Мундо и заключения в Мукене он как-то подзабыл, что держать лицо всеобщего любимца – это тяжелый труд. Испорченное Хинамори утро полностью отравил Ичимару Гин, словно змея чувствуя отвратительное настроение капитана. Вытерпел стервеца Айзен лишь до обеда, после чего отправил по пустяковому, но до самого вечера, заданию в первый отряд. А когда тот вернулся – Соуске и след простыл. Мужчина прихватил недосмотренные документы и отправился домой, притворившись перед подчиненными приболевшим. От навязчивой заботы Хинамори отбивали всем отрядом. – Это в кабинет, – передал он документы прислуге по возвращению. Его как всегда встретила Цутия и Накаяма с отчетом по проделанной работе. Мужчину Соуске отправил отдыхать – у самого не было желания заниматься делами. – Как устроилась Ичиго? – Сейчас она ужинает на террасе. Мы утеплили спальню, купили одеяла, а вместе с тем заказали новую одежду для молодой госпожи, – женщина помогла снять хаори и приняла занпакто. – Лично для себя госпожа купила принадлежности для рисования. Также она помогла мне выбрать чай. Не хотите попробовать? Привезли новые сорта. – Да. Накрой ужин в моих покоях, – Соуске размял шею. – И приготовь ванну. – Уже, Айзен-сама. Перед уходом Цутия сообщила, что Ичиго хотела поговорить с ним. Соуске приказывает передать, что она может присоединиться к нему за чаем. А сам идет смывать с себя прошедший день. Девочка любуется испещренным звездами, будто дырами от пуль, небом, вдыхая прохладный воздух, наслаждаясь свежестью. У нее, как у ребенка, после обеда сам напросился дневной сон, поэтому сейчас Ичиго чувствует себя довольно бодро. Наверное, она плохо осознавала свою физическую усталость, потому как часто привыкла тренироваться или биться на износ, но последняя битва не была просто дракой с арранкаром – это была война с предварительной изнурительной подготовкой к ней, и Куросаки до этого момента мало понимала, как сильно она истощена. У рыжей вообще нет привычки заботиться о себе, за что она часто себя корит, но всю жизнь у нее было много тех, о ком нужно заботиться. На себя же ее не хватало. Кончики палочек подцепляют зеленый боб и оставляют его в девичьем рту. Изумрудная роща шелестит и создает неописуемую какофонию из звуков и мелодий. Приходится прикрыть глаза и вслушаться, отгоняя лишние мысли прочь – от них уже болит голова и поджимаются связки от невысказанности. Глоток нового чая, который они выбрали днем с управительницей – с медовым привкусом красный чай, совершенно мягкий и ничуть не горчит, в нос отдает древесными оттенками и чем-то домашним. Замечательный чай. Она некультурно причмокивает от удовольствия, пока никто не видит, и легко улыбается раздувающему влажноватые после ванны волосы ветру. Вне ее покоев слышится небольшой переполох – Айзен вернулся в поместье, она ощущает его необъятную реацу как свою собственную. Так как слуги ее пока что не трогают, мужчина еще не освободился – да, риока попросила позвать ее, когда и если Соуске сможет с ней поговорить. Ей есть, что сказать. Мужчина же наблюдает за поднимающимся паром в купальне, что вьется словно змея, и медленно входит в транс. Горячая вода распарила кожу, а запах мокрого дерева перебивает травы и цветы. К шелесту листвы за окном, треску свеч на полу и чириканью цикад прибавляется шепот двух голосов. Кьека Суйгецу и Хогиоку медленно заманивают его во внутренний мир. На обнаженных плечах, помимо капель воды, он чувствует чужие руки, а на глаза падает морок. Сознание ускользает в пропасть. В следующий миг Соуске чувствует ледяную влагу и такой же туман. – Ичиго-сан, пройдемте за мной, – приглашает ее Кику, после разрешения заглянувшая на террасу покоев юной гостьи. – Айзен-сама скоро освободится. Сообщил, что вы можете присоединиться к чаепитию. Пока что он в своих покоях, не стоит его беспокоить. Куросаки лишь кивает в ответ – в последнее время она находит себя вечно кивающим болванчиком – и следует на служанкой, по всей видимости, в гостиную, где для пары уже подготовили небольшой столик с мягкими креслами. Девочке помогают устроиться поудобнее и покидают ее – с минуты на минуту, по их словам, "господин" должен к ней присоединиться. Перед глазами, по центру столика, стоит чайничек, под чайничком – подставка из стекла, в которой горит свеча и не дает чаю остыть. Юная шинигами ждет пять минут, ждет десять. Она успела осмотреть гостиную вдоль и поперек, хоть комната и довольно просторная. Оглядела все картины, все каллиграфические работы в деревянных рамах, каждую деталь интерьера. Пятнадцать минут. Двадцать. Ичиго недовольно фыркает, тушит свечу и встает с места – и слуг нет рядом, чтобы спросить. Покои пиона находятся недалеко, а дорогу к ним запомнить легко – ее покои находятся практически по соседству. Шинигами вежливо стучится по деревянной перекладине в сезди. – Соуске, ты там жив? – она терпеливо ждет ответа, но его нет. И тогда Куросаки, отчего-то забеспокоившись, раздвигает двери – в покоях пусто, будто и нет никого. Ушел по делам? Хоть бы предупредил, вот же заноза в заднице. Она переступает порог, прислушивается, подключает свою реацу – он где-то здесь, Ичиго чувствует его. Идет, опираясь на слепые ощущения, открывает очередные сезди и оказывается в ванной комнате. Клубы пара заполонили комнату, собираясь преимущественно под потолок, в нос ударил запах чабреца и хвои. Из глубокой, квадратной ванны из дерева, которая встроена в пол, торчит шатенистая макушка. Рыжеволосая, не волнуясь о приватности, приближается к мужчине слишком быстро, используя сюмпо. Поза Айзена была безмятежна, а тело и шея, расслабляясь, позволили рту опуститься под воду, грозясь притопить и нос. Ичиго обхватывает пальцами выдающийся подбородок и приподнимает его над водой, чтобы владыка Уэко Мундо не умудрился захлебнуться – ему еще нужно ответить за свои проделки. – Эй, Соуске? Просыпайся, – негромко просит она, надеясь, что все обойдется малой кровью, второй рукой даже треплет его по покатому плечу, погрузив ладонь под воду, – черт. На мужском лице ни одна мышца не дернулась – значит, что-то случилось. Возможно, вчерашнее происшествие тому причина – другого варианта она не видит. Внутри девичьей грудной клетки почему-то с нажимом забилось сердце, сильно быстрее обычного. Она прислушивается к мужчине – дышит, значит, живой. Щупает пульс некоторое время – низковат, но не такой плохой. – Айзен Соуске, очнись ты наконец, – прохладные пальцы чуть крепче сжимают подбородок, а затем, когда так держать лицо над водой стало неудобно, Ичиго положила ладони на две щеки шинигами, всматриваясь в прикрытые веки. Дышать от пара становится тяжеловато. Наверное, стоит звать слуг. Но мужские пальцы вдруг сильно хватают изящное запястье. Соуске рывком садится в ванной. Вода выпрыгивает за деревянные бортики, расплескиваясь по полу. Секунду назад полностью спокойный, неподвижный. Сейчас – словно загнанный зверь. Крылья носа дрожат, а грудная клетка ходит ходуном, вот-вот выпрыгнет сердце. Мужчина со странным отчаянием цепляется за чужое запястье. Перед глазами – собственное перекошенное безумной ухмылкой лицо, чернильная форма шинигами и полное безразличие в лицах Кьека Суйгецу и Хогиоку. Шинигами держит занпакто и драгоценный шарик, а сам Соуске лежит в воде. Кап-кап-кап. Так капала его кровь с лезвия шинигами с его лицом. Прямо в мелководное озеро, пачкая водную гладь. Кап-кап-кап. Так капает вода с его волос. Айзен не понимает, сон то или явь. Ичиго же пугается на мгновение, но быстро собирается – и не в таких ситуациях была. Запястье с силой сжимают широкой ладонью и длинными пальцами, тянут на себя, поэтому риоке приходится в мгновение ока сбросить тапочки, в которых зашла, и прямо в таби запрыгнуть в ванну, склоняясь над мужчиной. Ей непривычно видеть такое лицо, такое выражение у него. Глаза распахнуты, но он явно ее не видит, смотрит одновременно в одну точку и в никуда. Брови приподняты, рот приоткрыт. Айзен дышит так глубоко, будто он все-таки захлебывался водой. Он рыщет взглядом по купальне и наконец натыкается на рыжую риоку, попадая в омут глаз из сердолика. Мужчина шумно сглатывает и отпускает чужое запястье. Он наконец чувствует пальцы на щеках и не может не потянуться за их прохладой. – Эй, я тут, ты слышишь? Просыпайся, я здесь. Ты не один, Соуске, – взволнованно шепчет она на автомате и бесконтрольно, оглаживая горящие скулы холодными подушечками пальцев и вновь повторяет, – ты не один. В крови отчетливо бурлит адреналин, и Куросаки сложно сказать, почему она так разволновалась, и когда она уже отчаивается, взгляд карих глаз, на которые она смотрит сверху вниз, чуть ли не касаясь своим лбом чужого, проясняется. Она выдыхает с облегчением прямо в чужое лицо. Запястье наконец освобождается от стальной хватки – на коже остается белесый пятипалый след, который уже начинает краснеть, но юная шинигами даже не чувствует этого. – Эй, ты как? – она не убирает рук от его лица, боясь, что тот снова свалится и все-таки захлебнется. – Я с тобой, Соуске, скажи мне что-нибудь. Мужчина сглатывает и тянет руку к лицу. Он накрывает изящную ладошку собственной и неосознанно ластится, прижимаясь словно кот. Голос девочки пробивается через вату медленно, но верно. Мигрень, забытая в странном кошмаре, возвращается и Айзен хмурится. – Ты хотела поговорить... – тихо и хрипло, будто мужчина где-то сорвал голос. Горячая ладонь поверх девичей, особенно после пребывания в воде, приятно жжется, но риока не отстраняется. Она недовольно, но с явным беспокойством в лице шикает на него, чтобы молчал. – Пожалуйста, не теряй статус гения и оставь эти планы на потом, не время сейчас для разговоров. Ей надоело стоять в три погибели и она, даже не думая, садится на дно ванны – около бедер Айзена, коленом левой ноги касаясь его правой тазовой кости, заставляя его чуть повернуть голову в сторону. И улавливает по микрожестам, что его что-то остро беспокоит. Глаза напротив, на таком маленьком расстоянии, затянуты еле заметной дымкой – вставать ему пока нельзя. Кимоно промокает по самый пояс, плотно обнимая девичьи ноги. – Давай посидим немного, Соуске. Что болит? Ее рука, которую мужчина не прижал к своему лицу, откидывает волосы с бледного лба и ложится прохладным компрессом на горячую кожу. Айзен заторможено кивает. Он открывает рот, чтобы сказать, что все в порядке. Вот только голова не хочет соображать. Перед глазами плывет, но не как перед кошмаром. Скорее хочется уткнуться в подушку и забыться сном. Мужчина подается вперед и утыкается в девичье плечо, выдыхая: – Голова. Она хмурит светлые брови и недовольно выдыхает – скорее всего, это не просто головная боль “на погодку”, раз ему настолько плохо. Узкая ладонь ложится на заднюю часть мужской шеи, прижимая к острому плечу, а вторая рука ласково поглаживает мягкие волосы, пропуская влажные пряди сквозь пальцы, будто бы пытаясь уменьшить мигрень. Но Ичиго знает, что помочь ему с болью не сможет – лишь подождать с ним, когда она уйдет. – Кто-то слишком много работает головой, – она не удерживается от тихого, чтобы не побеспокоить слух капитана, комментария. Айзен, услышав слова девочки, смеется. Осторожно и тихо. Все еще прижавшись к ней и нежась под ласковыми, осторожными касаниями. Наконец ему хватает сил поднять руку и сформировать купол лечебного кидо, что покрывает всю ванну. Мигрень начинает отступать. – И как силы нашел, – шепотом удивляется она, поднимая взгляд на зеленоватое облако, расползающееся над ванной. Даже ранки ее губах начали заживать, и она не перестает поражаться живучести Соуске. Ее руки, тем не менее, не перестают прижимать мужчину к себе, поглаживать голову, а перед глазами все еще стоит воистину напуганное лицо главного предателя Готея 13. Хрупкое сердце так и не прекратило свой ускоренный тревожный бег. – Я напугал тебя? – хрипло спрашивает. Айзен успокоился и больше не дрожит, а лишь прислушивается к чужому сердцебиению. – Честно признаться, – задумчиво размышляет она вслух, а затем продолжает как на духу, – я испугалась за тебя, а не тебя. – ее пальцы в очередной раз прочесывают гладкую прядку. Айзен мотает головой. – Я говорю о вчера. – Угомони свою голову, Соуске, только что же страдал, – недовольно шипит юная шинигами, – а что вчера? Напугал. Но, по-моему, ты и сам себя напугал, разве не так? В ответ – тяжелый вздох. Теплое дыхание опаляет уже отсыревшее кимоно. Вода остыла ровно до температуры тела, поэтому почти не чувствуется. Он хочет извиниться, открывает рот, задевая губами плечо, но не может. – Ну, давай, повздыхали и хватит, – как-то ласково она обращается к некогда заклятому врагу, поддаваясь эмоциям и упираясь щекой в шатенистую гриву, вспоминая, как успокаивала так же сестер, – ты порывался что-то там исправить. Поэтому перестань из себя строить психопата или морального урода, коим больше не являешься. И то, что было вчера, не могло тебя не напугать. По крайней мере, у тебя есть еще кто-то, кто был так же напуган – может, даже меньше, чем ты. И я разделю с тобой это, сама я это никуда не дену из головы – не смогу. Куросаки знает, что он хотел бы это услышать, но, возможно, никогда не думал о том, что кто-то такое способен произнести в его сторону. И ей захотелось переступить эту черту и бросить дротик в красную точку, а не ходить вокруг да около. На его языке все еще вертятся извинения. Вместо этого Айзен отстраняется так, чтобы взглянуть в глаза из сердолика. Он не знает, куда деть руки, поэтому кладет их на бортики ванной. Соуске настолько близко, что едва не касается кончиком носа лица девочки. Огоньки свечей отражаются в ее глазах, и он почти забывает, что хотел сказать. Мужчина только надеется, что в его взгляде не видно, что боится он самого себя. В иссине черной форме шинигами, с ухмылкой по самые уши, словно срисованной с Зараки. – Спасибо, – почти одними губами.я – ᴛоᴛ ʍонᴄᴛᴩ, ᴋоᴛоᴩоᴦо ᴛы ᴄоздᴀᴧ.
ᴛы ᴩᴀзоᴩʙᴀᴧ ʍᴇня нᴀ ᴋуᴄᴋи, нᴀ чᴀᴄᴛи.
и чᴛо хужᴇ ʙᴄᴇᴦо, чᴛобы жиᴛь, я доᴧжᴇн убиᴛь ᴛу чᴀᴄᴛь ᴄᴇбя, ᴋоᴛоᴩᴀя ʙидᴇᴧᴀ,
чᴛо я нуждᴀᴧᴄя ʙ ᴛᴇбᴇ боᴧьɯᴇ, чᴇʍ ᴛы ʙо ʍнᴇ.
и я хочу, чᴛобы ᴛᴇбᴇ быᴧо боᴧьно, ᴋᴀᴋ ʍнᴇ ᴄᴇᴦодня,
и я хочу, чᴛобы ᴛы ᴨᴩоиᴦᴩᴀᴧ, ᴋᴀᴋ я ᴨᴩоиᴦᴩыʙᴀю, ᴋоᴦдᴀ ʙᴇду ᴄʙою иᴦᴩу.
sᴛɪɴɢ – ᴡʜᴀᴛ ᴄᴏᴜʟᴅ ʜᴀᴠᴇ ʙᴇᴇɴ
Ичиго печально улыбается в ответ – веселиться незачем, радоваться нечему. Она видит тот груз, который лег на плечи мужчины как наяву – груз тяжелый, колючий, пропитанный ядом. И те испуганные радужки цвета настоявшегося красного чая. Узкие ладони ложатся на чужие ребра, скользят к сильной спине, и жилистые девичьи руки с силой обнимают капитана так, что тому наверняка тяжело дышать. Ему это нужно больше, чем ей сейчас, и юная шинигами дает ему это. Отсчитывает секунд десять и отпускает Соуске, чтобы тот не задохнулся. – Вода уже холодная, – бормочет Куросаки, ежась, – сможешь встать? Мужчина чувствует, как изящные ладони, словно адские бабочки, скользят по разгоряченной коже, жаля своим касанием. И он готов задохнуться в руках особенной девочки, что без слов поняла его. Вместо этого, стоит Ичиго отстраниться, Айзен жадно тянется и прижимается всем телом к девушке. Он дышит как загнанный зверь, будто испугавшись, что она уйдет. Грудь ходит ходуном, перекачивая кровь, что чувствуется сейчас лавой, бегущей по венам. И Ичиго чувствует его панику и страх словно на кончике собственного языка – он неприятно покалывает, горчит, жжется. Ее ладони возвращаются на прежнее место, Куросаки вновь прижимает Соуске к себе, снова так же крепко, чтобы тот понял, что он в безопасности. Щека ее прижимается к мужской ключице, и девочка чувствует, как безудержно бьется чужое сердце, как судорожно работают легкие, как спазмом сжимается его грудная клетка – прямо как у нее вчера, только сильнее, страшнее. – Давай сделаем вдох, – Ичиго старается шумно вдохнуть, показывая пример и почему-то сдерживая слезы, – и выдох, – с призвуком выдыхает и повторяет все по новой, пока мужчине не становится чуть легче. Она не ослабляет объятий. – Ты не один, Соуске. Ты не один. Мужские пальцы впивается в тонкую ткань намокшего кимоно, цепляясь за спасательный круг. Он старается дышать под голос девочки, а перед глазами все те же черные, ненавистные шихакушо. Вода остыла, теперь напоминая недружелюбное мелководье в его внутреннем мире. – Это я должен говорить, – надрывно. Сломанный создатель. Творец, чьи творения сломали. И оба шедевра – сломали шинигами. Хогиоку притих после пожирания капитана. А его особенная девочка видит его слабость, хотя это он должен быть ее опорой, исправлять ошибки, сделанные в прошлом-будущем. Он наконец притих, но все также крепко прижимается к девушке. – Убери слово “должен” из лексикона, – могло бы быть грубостью, если бы не прозвучало трепетно, – есть слово “хочу” и “желаю”. Я приму твое желание, ты – прими мое. Мягкие ладони поглаживают чуть сгорбленную спину капитана, проходятся по мышцам, ребрам, позвонкам, успокаивая. – Возможно, все самое непоправимое случается, когда мы проходим через самое страшное сами. Ты не “должен” снова идти по этой тропе один. Ты сам сказал, у нас есть время, – ее теплое дыхание касается влажной обнаженной кожи, а намокшее кимоно наверняка щекочет в ответ на касания. Вода стала невыносимой для человека с ее особенностями, но тело Айзена горит как печка, согревая. Мужчине внимательно слушает каждое слово рыжей риоки. Но не понимает ни единого. Соуске улавливает тембр голоса и хочет утонуть прямо в нем. Он понимающий. Она понимает и принимает. В ее объятиях становится уютно, не хочется выбираться совсем. Хочется расплести сложную прическу и зарыться в рыжий шелк, спрятавшись от ненавистного черного. Но дыхание, тронувшее кожу, наконец напоминает ему, что она очень мерзнет, а вода давно остыла. – Ты замерзла, – констатирует. И поднимает ее на руки. Мужчина встает, забыв, что сам обнажен. Вода течет с их тел и расползается ручейком вслед за ними. Айзен поднимается в собственную спальню. Прислуга спит, а всеобщий любимец Айзен не будит прислугу по пустякам. Спальня у Айзена почти спартанская. Ничего лишнего. Добротная двуспальная кровать с деревянным пологом, комод, наполовину прикрытый ширмой с мелкими, едва заметными узорами, и кресло возле окна. Единственное украшение и центр внимания – искусно расписанное изголовье кровати. Птица смотрит на спальню со своей веточки умными, чернильными глазами. Мужчина посадил рыжую девочку в кресло, а сам скрылся за ширмой. Слышно, как скрипит ящичек комода из-за того, что сильно дернули. Соуске выходит в наброшенном, едва завязанном, на манер халата, синем кимоно в полоску, а в его руках – льняное полотенце и фиолетовое кимоно. Айзен накрывает ее плечи полотенцем и принимается за сложные узлы оби. – Я помогу только с поясом, – почти шепчет. Только когда ее из теплых рук отдают в плен кресла, временная шинигами осознает, как ей холодно. Все вдруг становится таким невыносимым – мокрые носки кажутся ледяными глыбами, в которых застыли ее ступни, а ткань кимоно и всех слоев, что под ним, так неприятно липнет и холодит кожу, что хочется выть. Ичиго дрожит, зубы иронично отбивают чечетку. Карие омуты наблюдают за длинными пальцами, что уверенно расплетают узелки оби. Ее же, дрожащие и изящные пальцы, с трудом стаскивают с плеч полотенце и просушивают им волосы, что частично промокли. Когда с узелками покончено, ее жестом просят встать, и она повинуется – Соуске сам разматывает четырехметровый пояс с ее талии, а затем отпускает за ширму на негнущихся ногах. Куросаки судорожно сдирает с ног таби, затем сбрасывает с себя все слои одежды, дыша как утопающий. Влажной оголенной кожи касается беспощадный воздух, и по всей комнате раздается с трудом сдерживаемые скрип зубов и шипение. Вытирается полотенцем, закутывается в чужое кимоно, сильно больше ее по размеру, поэтому закутаться есть во что, и выходит с мокрой охапкой в дрожащей руке. – Куда это положить? Айзен молча забирает мокрое кимоно и выходит из комнаты. Возвращается он с еще одним ватным одеялом, будто весь его дом только и завален ими. Куросаки терпеливо ждет, даже не двигаясь с места, а ее тело сотрясается крупной дрожью – босые ноги, кажется, не чувствуют пальцев. Она уже готова начать подпрыгивать на месте, чтобы хоть как-то разогнать кровь, но в дверном проеме, куда она смотрела с необъяснимой надеждой, появилась спасительная фигура. Соуске подходит и накрывает девочку одеялом с головой, укутывая. Покрывало расчитано на него, поэтому ей хватит встать на материю и завернуть ноги. Ичиго же послушно дает себя закутать, с трудом двигая конечностями, а затем, как по предписанию, встает на образовавшийся подол из одеяла, приминая его ногами. Карие омуты просяще обращаются к таким же омутам снизу вверх. В комнате темно – тлеющая свечка на комоде не в счет. Но мужчина видит глаза и трактует взгляд по своему. Он вновь поднимает Ичиго на руки как ребенка и несет на кровать. Откидывает собственное одеяло и кладет девочку, не забыв завернуть ее ноги. Сверху – второе покрывало. Айзен садится на кровать, понимая, что уже сделал все, что мог и нужно уходить, чтобы дать ей отдохнуть. Хотя бы от себя. Но не хочет. – Ч-чего уселся? – звучит из-под одеял, прерываясь на стук зубов. – Полезай сюда. Если снова отключишься и перестанешь дышать, я хотя бы среагирую. Ичиго даже на миллиметр не меняет положения, в котором ее уложили в постель – иначе “согреться” будет лишь в ее снах. Мужчина не отвечает. Он просто обходит кровать и ложится на второй половине, все еще не делая более серьезных шагов. Хотя, куда еще серьезнее? Она только что вытащила его из кошмара. Девочка протяжно вздыхает с примесью голоса и хочет вроде бы пошутить, но понимает, что Айзен все еще в некой прострации после пережитого. Ее рука кое-как выпутывается из-под одеял и тянется к мужчине. – Иди сюда. И под одеяло залезь, у тебя в комнате не жарко. Айзен кивает в темноту. Единственная свечка погасла. Он забирается под первое одеяло, просовывает руку между подушкой и Ичиго и ложится на бок, чтобы греть ее спину, хотя предпочитает спать на спине. И словно по тумблеру отключается. У Куросаки так быстро отключиться не получается, однако, и она спустя время погружается в мир спокойствия и снов. Спину приятно греет чужое тепло, в затылок упирается чужое дыхание, даря ощущение безопасности – несмотря на то, что с ней под одеялом лежит одно из самых опасных существ во Вселенной.