... и ᴇᴄᴧи ᴄᴇᴩдцᴇ, ᴩᴀзᴩыʙᴀяᴄь,
бᴇз ᴧᴇᴋᴀᴩя ᴄниʍᴀᴇᴛ ɯʙы, –
знᴀй, чᴛо оᴛ ᴄᴇᴩдцᴀ – ᴦоᴧоʙᴀ ᴇᴄᴛь,
и ᴇᴄᴛь ᴛоᴨоᴩ – оᴛ ᴦоᴧоʙы…
ʍᴀᴩинᴀ цʙᴇᴛᴀᴇʙᴀ
Она продержалась до тех пор, пока не перестала слышать едва различимые шаги за седзи. Сидела на кровати, склонив голову вниз – лицо окружила шторка из волос, защищая от внешнего мира, давая побыть за кулисами. И вот, чужая дверь в коридоре шуршит, и девочка безвольно падает на узорчатую парчу. Укладывается на бок, спиной к выходу, плачет беззвучно, но такими крупными слезами, что ими можно было бы наполнить иссушенный водопой. Ладони складывает меж лежащих друг на друге колен, согревая пальцы, пока ребра обнимает спазм – хочется покричать, но кричать она может только воинственно и только в бою. Ей ненавистна мысль, которая проедает ее изнутри с момента битвы с Айзеном. Она сама не своя – буквально. Она – всех, она для всех, но не своя и не для себя. И никогда не была. У нее теперь отношения на расстоянии – семья так далеко, что ее сестер еще и подавно нет в планах. Да и ее самой еще нет и лучше бы не было. Носом издает всхлип – под этот звук входит домоправительница, предупредив перед этим и не получив ответа. Слуга видит маленькое тело на такой большой кровати, все съеженное и скрутившееся в ком напряжения. Так спящий человек не выглядит. Цутие все равно. Женщина ставит на пол поднос и выходит, ничего не говоря, щуря старушечьи глаза. А Куросаки вжимается лицом в гладкую ткань. И ей безумно стыдно, ей так стыдно. Ей так обидно, что ее по-настоящему видно. Что она есть. Ей хочется быть этим панно, висящим над кроватью – бесполезным, красивым, таким умиротворенным. Ей жаль, что она не дерево за окном – спокойное, стабильное, незаметное среди всех других. Жалко, что она не вода – та способна высохнуть, может быть выпита или разлита. И самое главное в них – они немы, слепы и глухи, а если они и чей-то инструмент, то им это безразлично. Грудь заходится в новом спазме, чай успевает остыть, так и оставшись невостребованным в этой комнате.нᴇнᴀʙиᴄᴛь – ᴄᴀʍоᴨожиᴩᴀниᴇ.
зᴀɸᴀᴩ ʍиᴩзо
Кабинет Соуске никак не изменился. За чистотой следили. Но спокойный интерьер из темного, почти черного дерева портили горы документов, книг и отчетов, намекая на занятость хозяина. Традиционная, дорогая, но строгая мебель говорила о неприхотливости. Немногочисленные украшения подобраны со вкусом, без всяких излишеств – словом, все как и прежде. Единственное отличие – два кресла и столик между, которые он убрал, стоило Гину стать капитаном – Ичимару в звании зачастил в гости. В одном из них мужчина и сидел. Айзен механически поднес пиалу и едва пригубил. На столе почти целый кувшин саке. Он цедит напиток уже несколько часов в ожидании одного трудолюбивого капитана. Седзи тихо отъезжают в сторону. Огоньки свеч разом колыхнулись. Мужчина усмехается одними уголками губ и поворачивается ко входу. На улице глубокая ночь, прислуга давно спит. Чириканье цикад и тихие стоны ветра разбавляют кромешную тьму. Луну и звезды загородили тучи. – Похоже, завтра будет дождь, – дружелюбно говорит Соуске и смотрит в глаза самому себе. Мужчина хмурится, заходит и снимает хаори. – Я не чувствую твою реацу, – его движения насторожены, а взгляд поверх очков не сулит ничего хорошего. – Мог бы и поздороваться, – усмехается в открытую Айзен. Он концентрируется на чужой-своей реацу. Его младшая версия бросает хаори на письменный стол и садится в кресло напротив. – Мы приложили много усилий, чтобы изучить этикет, – предатель Готея заканчивает пиалу и ставит на стол. – Тогда ты знаешь, что вламываться в чужой дом – это верх непочтительности. – Мне казалось, что ты не будешь против, – бывший заключенный расслабленно откидывается на спинку кресла. – Тебя подослал Урахара? У него получилось разработать маскировочное кидо? – почти шипит. – Появляться перед Киске было глупой ошибкой, – вместо ответа говорит мужчина. – Не хочешь что-то спросить? – Я не чувствую твою реацу, – повторяет. А у самого желваки гуляют от злости. Айзен мог бы умилиться собственной наивности в прошлом. – Мы на разных уровнях. Правда, Хогиоку? – снисходительная улыбка. Он протягивает руку и формирует шарик. Тонкие пальцы обхватывают Хогиоку, что пульсирует словно сердце. Ответом ему служат широко открытые от удивления глаза. – У меня получилось… – Нет, – Айзен сжимает кулак, и шарик распадается в пыль. Капитан хмурится и встает с кресла. – Значит, пришел исправить ошибки. Бывший узник Мукена встает за младшей версией. – Я рад, что мы быстро друг друга поняли. Не хочу тратить время. Ты не против начать прямо сейчас? В ответ – клинок в грудь. Вот только Айзен знает себя. От лезвия расползается броня пустого. Занпакто – лишь отвлекающий маневр. На деле же… – Хадо де… – он закрывает рот капитана рукой, закованной в иерро, и в одно движение опрокидывает того на пол, не давая даже сформировать заклинание. Другой берет катану за рукоять и вытаскивает из груди. Меч летит в угол. Кьека Суйгецу обиженно поджимает губы во внутреннем мире, хотя знает, что асаучи теперь лишь пустышка. – Мне не хотелось бы так завершать нашу встречу, – броня покрывает все тело, делая его крупнее, массивнее. Он больше не помещается в кабинет в полный рост, и если бы сформировались крылья – заполонил бы всю комнату. – Но мы с Хогиоку решили, что такой способ будет самым действенным, – голос обернулся в металл, лицо трансформировалось. Соуске чувствует клыки маски как собственные, а когти на пальцах вспарывают кожу капитана как бумагу. Мужчина рычит, пытается укусить руку, бьет его в плечо, но ничего не выходит – Айзен превратился в недвижимую скалу. Хогиоку шепчет отпустить младшую версию и опереться руками по обе стороны головы тела под ним. Так будет удобнее, а крики капитана никого не разбудят – из-за собственной паранойи тот наставил барьеры по всему поместью. Соуске слушается, нависая над телом, хотя и пытается держать все под контролем. С каждой минутой все сложнее. Шепот все сильнее, а клыки едва ли не чешутся, подгоняя его. – Кто та девка? – рычит шинигами. – Надзиратель? Прогнулся под Короля Душ? Под э т о ? – надрывно кричит он. – Притащил шавку Ичибея! – Не смей так оскорблять ее, – Соуске спокоен, хотя сознание его немного помутилось от влияния Хогиоку. Он наклоняется ближе к телу капитана, вгрызается в руку и тащит на себя. Вторую зафиксировал когтями, пригвоздив к полу. Кости трещат, сухожилия и мышцы рвутся, а мясо во рту чавкает. Вкус собственной плоти чем-то возвращает к голодному детству, когда питался, чем придется. Кровь течет по подбородку и падает на белую броню, пачкая грудь, руки и колени, на которые пришлось стать, чтобы вместиться в кабинете. Кости и мясо не доходят до желудка – рассыпаются на рейши и растворяются в его теле, сливаясь. – А что? Не так? – зло ухмыляется младший, не имея возможности пошевелиться. Айзен придавил своим весом ноги, а боль могла шокировать. – Хозяин обидится? Соуске переходит к другой руке, перекусывая локтевой сустав, чтобы было удобнее глотать. Он понимает собственную ярость. Мужчина боролся за изменение этого мира, рожденного во грехе. Ему претил путь шинигами. Их гордыня, их слабости, их лживая мораль. Вот только в погоне за справедливым миром, он сам не заметил, как пошел по той же кривой дороге, прямиком в Ад. – Это не так. Обгладывая свою-чужую ногу, Айзен рычит. Больно. Больно внутри. Он самолично истребил в себе мечту. Власть Совета затмила ему глаза, заставила слиться с носимой маской и забыть настоящую цель. Сделали самого настоящего шинигами. Таким же жестоким. Соуске сам понимает, что никогда не изменится – столетия в Сейрейтее разрушили его собственные моральные принципы. Заменили, развратили. Как бы он ни хотел, ничего кроме власти он не видел и до сих пор видит ее перед собой. Ему лишь остается исправить ошибки на пути к трону. Изменить чужие судьбы, подарив лучшую жизнь. Хотя бы так заполнить дыру от одиночества. – И кто же эта девка? – капитан больше не сопротивляется – нечем. Его реацу стремительно утекает к старшей версии, хотя ни один шинигами не почувствует подмены – спасибо Кьека Суйгецу. Айзен откусывает еще один кусок от бока и смотрит на остатки тела. Под ним образовалась кровавая лужа, что начала рассыпаться по краям на рейши. Над ними светится зеленый купол лечебного кидо. – Мое лучшее творение, – серьезно отвечает Соуске, проглотив плоть. – Лучше Хогиоку? – ухмыляется капитан. – Лучше нас обоих, – наклоняется мужчина и вгрызается в плечо. Он не хочет причинять боль собственному телу, но другого выхода нет – шинигами должен оставаться живым до самого конца. Когда Соуске принимается за голову, капитан бросает странный взгляд в сторону двери и ухмыляется в последний раз. Последние частички рейши оседают в желудке, и мужчина наконец может сбросить броню – иерро трескается и осыпается по кусочкам, возвращая его к привычному виду. Айзен развеивает кидо, наконец чувствует чужое присутствие и оборачивается к двери. Седзи не до конца закрыты. Ичиго. Он хмурится, не зная, как много она застала и стремительно подходит, раздвигая дверцы. Нижний слой брони все еще на нем, а глаза белые, с фиолетовыми белками. – Ичиго? – смотрит сверху вниз. Спокойно, словно не по его груди стекают остатки крови. – Ты замерзла?ᴧюбоᴇ чᴇᴧоʙᴇчᴇᴄᴋоᴇ ᴛʙоᴩᴇниᴇ, будь ᴛо ᴧиᴛᴇᴩᴀᴛуᴩᴀ, ʍузыᴋᴀ иᴧи жиʙоᴨиᴄь, – ϶ᴛо ʙᴄᴇᴦдᴀ ᴀʙᴛоᴨоᴩᴛᴩᴇᴛ.
ᴄ϶ʍю϶ᴧь бᴀᴛᴧᴇᴩ
Подушечки девичьих пальцев ощупывают вороную оправу чужих очков. Гладкая. Дужки ложатся на уши сверху, искусанные до пекущих ранок персиковые губы ухмыляются. В зеркале туалетного столика видно ее лицо, подсвеченное слабым светом горящего фитиля. Заплаканные, покрасневшие глаза видят так же, как и прежде – будь она настоящей ученицей, заподозрила бы учителя в чем-нибудь. После беззвучной истерики юная дева переоделась в ночное кимоно – такое тонкое, что в нем только под одеялом лежать, но уснуть не смогла – все сверлила чужие забытые очки взглядом, не выдержала и выбралась из постели. Ичиго тяжело вздыхает и снимает очки с переносицы – на крыльях носа остались красные отпечатки. Она ежится от холода, поднимается с низкого стула и решительно покидает спальню после загадочных слов своего белокурого близнеца в голове: “Пойди и отдай. Лучше сейчас”. – Притащил шавку Ичибея! – звучит приглушенно, сквозь зубы, с таким омерзением в голосе, что его с трудом можно узнать. Ледяная изящная ладонь ложится на деревянную раму, дверь едва заметно раздвигается, карий омут глядит внутрь комнаты. К горлу подходит ком, но она смотрит, глядит. Плоть отрывается от фасций, фасции отделяются от мышц. Сосуды тянутся как проводки, лопаются, изливаются. Мышцы прощаются с костьми, кости до последнего держат конечность, однако, проигрывают белоснежным, но покрытым рубиновой кровью челюстям. Звук настолько тошнотворный, что девочка не знает, почему еще держится. Такая пестрая картина, такие классические в искусстве цвета – красный, белый, черный. Вместо симфоний – треск, грубые голоса, чавканье и шумные глотки. Она почти не моргает, она в Аду. Самый главный черт поедает самого главного грешника прямо на ее глазах. Так ритуально, так жестоко. Грешника жаль, а тот даже не вопит и не брыкается в собственном котле. Каждый кусок плоти кажется сливочным маслом – так мягко входят резцы, так полюбовно отрывают, будто когда-то отдали это мясо в долг живущему впроголодь и внезапно разбогатевшему. Кровь эта – из духовного тела, но воняет так, будто разлили ее прямо перед носом, размазали по ее лицу и оставили высыхать. Тошнота ощущается даже в носу, желудочный сок разъедает гортань. Она не ела с самого утра – сама отказывалась, – оказавшись провидицей. Конечность за конечностью, плоть за плотью, и человек как пазл рассыпается – голова смотрит на нее, и это действо кажется картиной Дали. Голова будто чем-то довольна под конец, голова злорадствует, оставаясь при своем мнении. И голова кончается. Ступор, замедление пульса до рекордного показателя, дрожащие колени. В ее увидевший расправу глаз смотрят белесые радужки, будто только оторвавшись от чтения драматического романа – хмурые, вдумчивые, словно скорбящие. Замерзла ли она? – Я… да, – говорит надсадно, протягивает очки, взглядом провожая стекающую по груди, что перед глазами, каплю крови.нᴇ ʍоᴦу ᴄᴋᴀзᴀᴛь, чᴛо ʍнᴇ быᴧо ᴄᴛᴩᴀɯно. ᴧучɯᴇ ᴄᴋᴀзᴀᴛь, чᴛо я нᴇ чуʙᴄᴛʙоʙᴀᴧ ниᴋᴀᴋоᴦо ᴄᴛᴩᴀхᴀ, ᴨодобно ᴛоʍу ᴋᴀᴋ ʙ ᴨᴇᴩʙоᴇ ʍᴦноʙᴇниᴇ нᴇ чуʙᴄᴛʙуюᴛ ниᴋᴀᴋой боᴧи ᴛᴇ, ʙ ᴋоᴦо ᴨоᴨᴀᴧᴀ ᴨуᴧя.
джᴇйʍᴄ боᴧдуин
ᴋоʍнᴀᴛᴀ джоʙᴀнни
Последний слой иерро трескается и пропадает, оставив капитана лишь в черном кэйкоги. Он протягивает руку и берет очки, мимолетом касаясь холодных пальцев. Совсем отличаются от его – теплых, почти горячих. Мужчина вертит очки, не желая надевать. – Подожди, – Соуске возвращается в кабинет, забирает асаучи и набрасывает на плечи узорчатое кимоно. Очки опять брошены к хаори на стол. Айзен тушит свечи, забирая с собой фонарик и прикрывает седзи. – Идем, дам пару одеял. Моргать девочке удается с трудом. Айзен ведет себя так, словно ничего не случилось – и можно было бы в это с легкостью поверить, если бы она ничего до этого не видела. Это сон? Ичиго – как в самых банальных клише – украдкой щипает себя за запястье. Будто маленькая иголка уколола кожу, а глаза так и не открылись, видя потолок или скомканное одеяло. Не сон. Куросаки лишь молча следует за мужчиной, сверля его спину аккурат меж лопаток. Идет тихо, бесшумно, вслушиваясь в стрекот цикад, что поют снаружи. Шок от увиденного, очевидно, ее еще не отпустил, а перед глазами стоит картина отрывающейся от тела плоти. В носу же, кажется, навсегда поселился запах крови. Айзен ведет ее к покоям пиона – к своим собственным. Прислуга давно спит, а беспокоить их мужчина не хочет. Не из доброты, а из-за нежелания притворяться и вновь надевать маску. Тучи совсем закрыли небо, и только фонарик дает пятачок света, чтобы не споткнуться на каменной дорожке. Покои пиона почти такие же, как и кабинет – строгость, достоинство, минимализм. Айзен ведет ее на второй этаж, но не в спальню, а ставит фонарик на столик в гостиной и открывает один из комодов, доставая толстые, ватные одеяла с изысканной вышивкой. – Тебя проводить? – спрашивает так же спокойно, беспокоясь, чтобы девочка не заблудилась в чужом поместье. – С-спасибо, – ее дрожащие руки решительно забирают мягкие одеяла, обнимают их как большого игрушечного медведя, – не нужно провожать. Доброй ночи. В своих покоях Ичиго залпом выпивает чашку остывшего чая, а затем, завернувшись в одеяла как куколка в кокон, засыпает крепким сном – без картинок, запахов, звуков. Первичный шок так и не отпустил молодое сознание. Утром солнечные лучи, накрывшие спальню сквозь приоткрытые седзи террасы, совершенно ее не побеспокоили – Ичиго любит спать, укрывшись с головой, чтобы не мерзли уши. Да и по коридорам даже никто не носился и не суетился – все же, покои временной шинигами и правда находятся далеко от эпицентра активной жизни в этом поместье. – Юная госпожа, завтрак будет подан через полчаса, – вот, что разбудило ее, приглушенно звуча из-за двери. Рыжая хмурит брови, нехотя откидывая слои одеял с лица и вдыхая свежий утренний воздух. Веки жжет солнечный свет, разлепить их кажется целым подвигом. Жилистое тело вытягивается во весь рост, девушка широко зевает, потягиваясь, и довольно резво встает. Она бы хотела полежать еще, но есть ей хочется сильнее. Процедуры в ванной занимают основное время сборов, а выйдя из ванной комнаты, Ичиго обнаруживает идеально заправленную постель, а на ней – новые одежды. Похожее на предыдущее кимоно, однако, из более плотной ткани. Светло-зеленого нежного оттенка с белыми бутонами, похожими на абрикосовый цвет. Как и вчера, она одевается сама и просит помощи лишь с оби. Волосы она дает заплести в незамысловатый пучок, про себя вздыхая – скучая по беззаботной жизни обычного подростка, которому не особо важно, что там с его волосами происходит. Перед выходом девочка накидывает на плечи хаори молочного цвета и выходит за дверь в сопровождении. Юная робкая помощница, представившаяся именем Кику, провела в ее обеденный зал. Помещение просторное, но вот в его центре расположился уютный низкий котацу стандартного размера и два кресла без ножек с мягкими подушками на самих сидениях. Ичиго обрадовалась, что ей не нужно будет завтракать за громоздким столом в широченном зале – она уверена, такой в этом поместье имеется. – Доброе утро, – здоровается она с Айзеном, который уже успел занять одно из мест. Молодая слуга помогает усесться и ей, поправляя полы кимоно и снимая с девичьих плеч хаори. Соуске, черт его возьми, вновь выглядит по-домашнему и уютно, будто бы и не сожрал вчера прошлого себя. Предсказание капитана самому себе касательно погоды не оправдали себя. К утру поднялся холодный ветер и разогнал все тучи. Ветер свободно гулял по комнате, разнося запахи еды. Как и положено хозяину, мужчина сидит во главе, а для Ичиго накрыли по правую руку от капитана. Сам же Соуске внимательно слушал Накаяму, уже влившись в дела поместья. – …тогда закажи бумагу у Нобу, – мужчина переключил внимание на пришедшую девушку и поприветствовал ее доброй улыбкой, словно не этим ртом ночью он пожирал собственную плоть. – Доброе утро, Ичиго, – он уже одет в форму шинигами, а рядом стоящая Цутия держит капитанское хаори и занпакто. Несколько слуг принялись выставлять блюда для девушки. Спокойную и мирную атмосферу нарушил вошедший батрак. – Айзен-сама, к вам пришла офицер Хинамори с отчетом, – мужчина в простой, но добротной одежде поклонился. Тут же, как по команде, лица приближенной прислуги исказились в отвращении. Капитан же не высказал брезгливости, а лишь поправил сползшие очки. Вот ведь. А его младшая версия перестраховалась. – Цутия, пусть накроют для Момо. Она явно не успела позавтракать, – распорядительница быстро скрыла гримасу и жестами отдала приказы младшей прислуге. – Накаяма, прости, что так вышло. Я верю, что ты сам разберешься. – Да, Айзен-сама, – управитель поклонился и удалился из зала. – Ичиго, ты выспалась? – заботливо спросил мужчина. – Да, спасибо, – серьезно кивает она рыжей шевелюрой без тени улыбки и практически не врет, – удивительно, даже ничего не снилось. Кожа около корней ее рыжих ресниц все еще будто бы воспаленная и красноватая, на губах виднеются крошечные подсохшие ранки, все же так долго, как вчера, Ичиго никогда не проливала слез, но в целом ее вид нельзя было назвать жалким. А вот Соуске – свеж как только-только сорванный с дерева лист. Поправляет свои очки, и, вероятнее всего, только Куросаки видит, как они ему не нравятся. Как ему неудобно. Когда она с неизвестными помыслами примеряла эти очки в своих покоях, то осознала, как неприятно они давят даже на ее узкую переносицу. “Прекрати, Ичиго”, – скрежет вместо голоса внутри. Шинигами представляет, как шевелятся белесые губы ее пустого. – “Я зря тебе показал вчера, кто он такой? Не забывайся.” Рыжеволосая отводит взгляд от капитана и поджимает маленькие губы. Противится и Айзену, и себе, и своему пустому – не знает, что должна чувствовать, не может определиться. Альбинос не шутит, не говорит с ней издевательским тоном, не подстрекает – заботится, пусть и используя шоковую терапию. Если бы не он, Куросаки бы никуда ночью и не пошла, но благодарна ли она пустому за такую заботу? Пока неизвестно, пока непонятны последствия. – Я рад, – улыбается Соуске и возвращается к завтраку. По дорожке, ведущей от главного входа, бежит низенькая девушка. Она жизнерадостно машет капитану, пока сбрасывает варадзи, резво преклоняет колено и энергично встает на ноги. – Доброе утро, Айзен-сама! – громкий и бодрый голос шинигами доломал уютную, тихую атмосферу позднего завтрака. – Здравствуй, Момо, – улыбнулся мужчина. – Мне сказали, что ты принесла отчет. – Да! Секунду! – офицер замешкалась, вытаскивая конверт из-за пазухи. – А что это за девушка, капитан? – невоспитанно спросила шинигами, протягивая бумаги. Цутия брезгливо сжала губы в тонкую полоску. – Это Ичиго. Ичиго, это Момо Хинамори, третий офицер в моем отряде, – Соуске взял конверт. – Молодая госпожа – хозяйка жасминовых покоев, – уточнила управительница. Айзен слишком сильно склонился над отчетом, чтобы увидеть, как лицо Хинамори исказил шок, переросший в ярость. Девушка перевела испепеляющий взгляд на рыжую риоку. Уголки губ Цутии едва заметно поднялись, а молодые служанки, что сменяли блюда и подставляли новые закуски, неосознанно закрыли собой барышню. – В-вот как, – натянуто улыбнулась Момо. – Ичиго-сан, у вас есть пожелания к обеду? – вежливо и заботливо спросила Цутия. Временная шинигами едва заметно щурится от громких звуков. Утром слух у людей – и у шинигами – чувствительный, а от тычков и визгов отца по утрам она успела давно отвыкнуть, поэтому сейчас голос прибывшего офицера режет перепонки по живому. Перемена настроения Момо при виде рыжеволосой не укрылась от внимательной риоки, и хоть Куросаки не опытна в делах сердечных, сразу поняла, в чем дело. Да и после предательства Соуске Ичиго слышала о его юном лейтенанте, что была в него влюблена – оказывается, так долго. Бедная девушка. Юная шинигами посмотрела в глаза Хинамори с пониманием в карих омутах, кивая ей в качестве приветствия. – Цутия-сан, вы вчера принесли вкусный чай, хоть и пила я его остывшим, к сожалению, – рыжая решила ответить любезностью на любезность, наблюдая, как слуга готовит место для прибывшего офицера напротив нее, – не могли бы вы приготовить его снова? Также не буду против чего-то горячего – может, бульона с лапшой. И эдамаме будет кстати. Женщина в ответ как-то слишком довольно кивнула и вновь улыбнулась юной госпоже, услышав ее пожелания. Ичиго устало опускает взгляд на стол, подхватывая палочками кусочек омлета. Под котацу стоит нагревательная система, отчего вечно холодные ступни отогрелись за короткое время – ощущается слишком приятно. Напротив периферическим зрением она видит возню – Момо не может усесться, но когда та успокаивается и принимает удобное положение, вдруг начинает сверлить сидящую напротив Ичиго своими темно-серыми большими глазами. Куросаки от такого нездорового внимания вдруг становится неуютно. – Айзен-сама, вам не жарко? – бодро произносит Хинамори, не отрывая взгляда от лица риоки. – Для котацу погода неподходящая, мы же тут зажаримся. Рыжая терпеливо молчит, неторопливо жуя. Завтрак получается какой-то напряженный. Айзен же поднимает глаза – Хинамори моментально меняется в лице, все такая же приветливая и жизнерадостная. – Все в порядке. Ичиго мерзнет. Кстати, Цутия, когда утеплите спальню? – он поворачивается к старшей слуге, не успевая увидеть колкий взгляд, брошенный Хинамори на девочку. – Мы сегодня же займемся этим, – кивает управительница. – Мне сказали, что видели ваши одеяла в ж а с м и н о в ы х покоях, мне заказать для молодой госпожи новые? Цутия почти смакует испепеляющий взгляд офицера. – Да, может, возьмешь Ичиго с собой? Ичиго, ты не хочешь прогуляться? – Соуске поворачивается к рыжей риоке, а Хинамори уже забыла про выставленный для нее завтрак. – Да, сенсей, буду рада, – не хочет давить улыбку, поэтому вновь с серьезным лицом делает слабый кивок – прогуляться ей будет, наверное, полезно. Куросаки покусывает внутреннюю сторону щеки из-за развернувшегося диалога – зачем и Соуске, и Цутия издеваются над офицером, ей сложно понять, но за то, что они втягивают ее в ревностные переживания Момо, она готова как минимум припугнуть их чем-нибудь. Хотя, Айзена вряд ли можно чем-либо испугать. – Сенсей? Так она ваша “ученица”, Айзен-сама? – удивленно приподнимает темные брови Хинамори, бросая взгляды то на Ичиго, то на своего капитана. – Да, – невинно ответила Куросаки, опережая мужчину, чтобы тот не ляпнул очередную фразу, что стала бы красной тряпкой для ревности безнадежно влюбленной девушки. – Так у нее же совсем нет реацу, – пренебрежительно отвечает офицер, с брезгливостью глядя на сидящую напротив риоку, на что последняя чуть не давится собственной слюной, замечая, как Момо будто бы пытается надавить на нее своей духовной силой. Боже, как же хочется уйти. – Я скрываю ее, – озадаченно говорит девочка. Айзен вздыхает. Он видит пренебрежение в глазах Момо, а стоило ему повернуться, офицер, словно преданная собачка, готовая дать лапу, обратила свое внимание только на него. Только многолетний опыт не дает Соуске скривиться. День еще не начался, а он уже устал. Обсуждать с Цутией устройство Ичиго было намного интереснее, чем общение с Хинамори. А в казармах ждет встреча с Гином. Мужчина делает мысленную пометку объяснить Ичиго некоторые понятия Общества Душ, чтобы избежать недопонимания в дальнейшем. – У Ичиго выдающиеся навыки фехтования, – отвечает Соуске и отдает несчастный отчет одной из служанок. – Отнеси в кабинет. – Значит, она готовится к поступлению в одиннадцатый отряд? – по-своему воспринимает ответы Момо. Ее издевательский прищур не остается незамеченным прислугой, что отвечает ей брезгливыми гримасами. – Разве вы уже забыли, что Ичиго-сан хозяйка жасминовых покоев? – вмешивается Цутия. – Айзен-сама очень добрый и мог выбрать не ту хозяйку, – щурится офицер. – Ичиго, – она пропускает вежливое обращение и смотрит в карие глаза напротив, – как ты соблазнила капитана? – Хватит, – холодно и спокойно. Момо вздрогнула. Для нее такой тон ее доброго капитана вновинку. Соуске смотрит на офицера равнодушно, словно она – пустое место. Хинамори бросает злой взгляд на рыжую девушку, будто она главная виновница тихого гнева тайчо. – Это мой дом, и я устанавливаю правила в нем, – мужчина встает и забирает из рук Цутии хаори и занпакто. – Кажется, мы опаздываем. – Д-да, Айзен-сама, – офицер кивает и неловко вскакивает следом. Перед выходом из обеденного зала Соуске поворачивается к рыжей риоке. – Ичиго, желаю отличной прогулки. Если что-то приглянется, не стесняйся, – голос мужчины все еще холоден, но звучит уже мягче. – Цутия, проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась. – Хорошего дня, – растерянно бормочет девочка вслед уходящим, перед этим чуть не захлебнувшись в пиале с чаем из-за безумного вопроса офицера и Айзена, чуть ли не вышедшего из своего образа. Стоило шинигами скрыться за углом, как одна из младших служанок растерянно произнесла: – Господин Айзен изменился... – Цутия строго шикнула на девушку и приказала убрать за капитаном и офицером.