ᴨоᴋой хоᴩоɯ, ᴋоᴦдᴀ ᴛы ᴄᴀʍ ᴄᴨоᴋоᴇн.
϶ᴩих ʍᴀᴩия ᴩᴇʍᴀᴩᴋ
ᴛᴩиуʍɸᴀᴧьнᴀя ᴀᴩᴋᴀ
Эта неделя стала для временной шинигами глотком свежего воздуха. Ичиго все так же не могла взять себя в руки, но отсутствие Кьека Суйгецу, пускай и такое недолгое, дало уверенность, что в следующий момент ее присутствия в поместье не случится никакого напряженного разговора, что, очевидно, могло бы раздавить Куросаки окончательно. Хотя, как знать, не раздавлена ли Ичиго и сейчас – особенно по ночам ей кажется, что да. Неделя проходила за тренировками, боккэн казался невыносимой тяжестью в руке, хотя это всего лишь деревяшка, но шинигами заставляла себя упражняться именно с орудием, а не с пустыми руками. Иногда во вторую руку брала танто – все же теперь, на деле, ее занпакто разделился надвое, а с двумя мечами все еще непривычно. Интересно, к чему Ичиго такому готовится, что в голове маячит некое эфемерное сражение, которое обязательно ее ждет, и ей всенепременно нужно подготовиться к нему? А с Зангецу она так и не поговорила – в какой-то момент духовные мечи явно затихли, и теперь ей перед ними до боли стыдно. Ведь они ни разу не отворачивались от нее, всегда приходили на помощь. И сейчас, наверняка, ее внутренний мир либо заливается дождями, либо полностью затоплен, как это уже было однажды, а Куросаки даже не слышит своих помощников. Но решиться на диалог слишком тяжело. Другая созидательная деятельность ей все так же не удавалась – ни рисование, ни каллиграфия. Руки все еще дрожат как у отъявленного алкоголика, так что сносно она может удерживать либо палочки для еды, либо лейку с водой. В зеркало шинигами на себя не смотрела – один раз увидела отражение и даже скривилась, удивляясь, как духовное тело может меняться подобно физическому, если ему подсыпать горсть нервов, отобрать пищу и нормальный сон. Проходит неделя, и Куросаки морально готовится, крепится. Не может не напрягаться, но в обещанный день Кьека Суйгецу не является. Хотя, она и не обещала вернуться утром. Завтрак проходит тихо, лишь хруст медленно разжевываемых овощей нарушает покой обеденного зала. Цутия подливает чай юной госпоже, последняя благодарно кивает, наслаждаясь спокойствием, хоть внутри от него и ни грамма. Однако Ичиго начинает казаться, что она, похоже, не заслуживает даже такого маленького счастья. К поместью отчетливо приближается реацу Хинамори Момо, причем довольно стремительно – девушка использует мгновенный шаг. Рыжая зажмуривает глаза. – Офицер Хинамори, зачем пожаловали? – домоправительница умудряется быть крайне вежливой, хотя все в поместье, кроме Момо, понимают, как старшая прислуга относится к прибежавшей девушке. – Айзен-сама не пришел в бараки, что-то случилось? – молодые служанки морщатся, Цутия поджимает морщинистые губы, чтобы не сказать лишнего. Момо не может отдышаться.ʙᴄᴇ бы ничᴇᴦо, но ʙоᴛ ᴦᴇᴩцоᴦиня, ᴦᴇᴩцоᴦиня! онᴀ ᴨᴩидᴇᴛ ʙ яᴩоᴄᴛь, ᴇᴄᴧи я оᴨоздᴀю! онᴀ иʍᴇнно ᴛудᴀ и ᴨᴩидᴇᴛ!
ᴧьюиᴄ ᴋ϶ᴩᴩоᴧᴧ
ᴀᴧиᴄᴀ ʙ ᴄᴛᴩᴀнᴇ чудᴇᴄ
– Айзен-сама наверняка предупреждал вас, что отлучится на целую неделю с частью отряда, – строго отвечает управительница, убирая пиалы с почти нетронутыми закусками со стола и передавая их юной слуге. – Но… – хочет воспротивиться офицер, однако, мрачный и безжизненный голос перебивает ее. – Момо, – цедит Ичиго, пустым взглядом сверля варадзи шинигами, оставленные у порога, – что это у тебя на обуви? Хинамори почему-то не отвечает, глупо улыбнувшись, а затем оборачивается к своим варадзи. Словно не знает, о чем идет речь. – Что у тебя на обуви? – интонация Куросаки не похожа на нотки юной девы или хотя бы человека или шинигами. Будто сама бездна обратилась в человека и научилась разговаривать. Ответа нет. Лишь придурковатая улыбка на устах офицера. Рыжая чинно встает из-за стола, но в следующую секунду исчезает в сюмпо так быстро, что даже Момо думает, что девушка испарилась в воздухе. Перед карамельными глазами – нежные стебельки ландышей, придавленных грубыми ногами к земле. Уже темнеющие, теряющие жизнь. Веточки кустиков жасмина местами поломаны. Начинающие цвести, многие белоснежные ароматные бутоны опали на землю и были так же безжалостно вмяты в грунт, так и не успев раскрыться. Ирисы пострадали так же, как и в прошлый раз, только-только успев обрадоваться новым соседям. Что-то осталось нетронутым, но Ичиго это не волновало. Стеклянные глаза расширились, девичьи кулаки сжались так, что костяшки грозятся прорвать нежную кожу. Куросаки забывает как моргать, сердце в ушах стучит набатом. Хинамори появляется на крыльце, беспечно обувается – небрежно откидывает нежный стебель ландыша с насаженными на него как жемчуг цветами. Да, вот так. Брезгливо берет веточку двумя пальцами, вытаскивает из переплетений варадзи и просто отбрасывает в сторону. Ичиго все еще не моргает. И вдруг Момо падает на колени. Воздух стал таким концентрированным, что временная шинигами сама видит перед глазами рябь. Атомы трещат, искрятся будто наэлектризованные, в голове просыпается белый шум. Кажется, даже ветер не смог бы пробраться в купол из такой плотной атмосферы. Давление снижается лишь тогда, когда рыжая слышит болезненный стон третьего офицера. Карие глаза вдруг приобретают осознанность, девочка моргает и наконец вдыхает – до этого она почему-то задерживала собственное дыхание. Воздух тут же разряжается. Шинигами, распластавшаяся на крыльце, так и не надев один варадзи, поднимает голову. В ее темно-серых глазах – кроваво-красные полопавшиеся сосуды.ᴇᴄᴧи ᴋᴛо-ᴛо ᴩᴀздᴩᴀжᴇн – ᴧучɯᴇ нᴇ ᴨыᴛᴀᴛьᴄя зᴀᴦоʙоᴩиᴛь ᴄ ниʍ, ᴨуᴄᴛь дᴀжᴇ и ᴨо-добᴩоʍу. он ᴨохож нᴀ ᴩᴀнᴇноᴦо, ᴋоᴛоᴩоʍу дᴀжᴇ ᴧᴀᴄᴋоʙоᴇ ᴨоᴦᴧᴀжиʙᴀниᴇ ᴩᴀздᴩᴀжᴀᴇᴛ ᴩᴀну.
ᴄᴛᴀᴩᴇц ᴨᴀиᴄий ᴄʙяᴛоᴦоᴩᴇц
Кьека следит за вернувшимися шинигами и контролирует, чтобы нерадивые рядовые не испортили походной инвентарь. Рядом копошится Изуру Кира – уставший и изможденный, как и большинство принявших участие в охоте. Целая неделя вдали от бумажной волокиты – занпакто ведь не обещала хозяину быть примерным капитаном. Женщина обводит скучающим взглядом толпу и, не заметив ничего предосудительного, собирается уходить. – Изуру, – обращается Кьека к офицеру. И замирает. Женщина ощущает на себе внезапно появившееся давление реацу. Чье оно – вопрос риторический. – Да, капитан! – подходит порядком помятый шинигами. Занпакто хмурится, но Кира видит лишь усталую улыбку капитана. – Проследи, чтобы все обратились в четвертый отряд. Все хорошо поработали! – обращается она к рядовым, получив в ответ гордые улыбки. Стоит женщине выйти из казарм, как она пропадает в сюмпо. – Что здесь происходит? – холодный голос заставляет хрипящую на полу Момо вздрогнуть. – Айзен-сама… – офицер поднимает наполненный мольбой взгляд на капитана. Прислуга не может даже этого. Самые молодые потеряли сознание. Занпакто подходит к домоправительнице, использует кайдо и помогает дрожащей от слабости старушке встать. Золотой купол лечащего кидо накрывает прислугу, в том числе и Хинамори. – Жду от тебя объяснений в кабинете, – бросает Кьека Суйгецу, подавая руку совсем юной служанке.ʙидиɯь ᴧи ʙ чᴇʍ дᴇᴧо, яᴩоᴄᴛь – ϶ᴛо дᴇйᴄᴛʙиᴛᴇᴧьно ʍощноᴇ оᴩужиᴇ. но чуʙᴄᴛʙо ʙины... оно уничᴛожиᴛ ᴛᴇбя.
днᴇʙниᴋи ʙᴀʍᴨиᴩᴀ
Она не может насытиться кислородом. Убеждается, что все живы, что всех вернули в чувства и здравие. И не может оставаться там. Исчезает в мгновенном шаге и оказывается в своей спальне за долю секунды. Тело само расслабляется, опускается на колени, ладони упираются в твердый пол. Это ненормально. Невыносимо. Ичиго навредила не только вредителю, но и простым душам – юным служанкам, Цутие, которая так хорошо к ней относится. Они этого не заслужили. Да и Хинамори такого удара духовной энергией не заслужила. Куросаки бьет кулаком в пол, рыча, разбивая костяшки. На молодом лице отлично всем знакомый отпечаток вины, которая вечно преследует девочку изо дня в день. Она вновь не смогла взять все под контроль, просто вышла из себя как глупое животное. Нет, нельзя так обижать невинных животных. Она хуже. Она снова не справилась. Что было бы, не подоспей Кьека Суйгецу? Что было бы, сотвори Ичиго такое пару дней назад? Никто бы не исправил такой страшный проступок. Она могла даже убить кого-то, раздавить окончательно одной реацу, если бы не вернула контроль над собой. Дрожащие пальцы впиваются в медные пряди, тянут их до боли сильно. Да что с ней такое? Белый шум такой настойчивый, что, кажется, барабанные перепонки вибрируют от него. Голова раскалывается напополам. Но Ичиго не пускает никого в свою голову. Ей стыдно. Ей так ужасно стыдно. Рыжая вновь пользуется сюмпо после стенаний в собственных покоях. Она не хочет никому попадаться, не хочет смотреть душам, которых чуть не погубила, в глаза. В рабочий кабинет Соуске она влетает, не спрашивая разрешения, но тут же склоняется корпусом вперед и опускает голову перед женщиной, так жутко напоминающей Айзена. – Я совершила непоправимую ошибку, – четко говорит временная шинигами, не поднимая головы и сдерживая слезы. – Я не буду оправдывать себя и благодарю тебя, что помогла каждому оправиться. Кьека Суйгецу сидит в том же кресле, в котором полмесяца назад сидел ее хозяин, поджидая свою младшую версию. Мрачное выражение лица и уставшие, апатичные глаза. Вместо кувшина саке – чай. Изящная рука возвращает пиалу на столик с тихим стуком. – Я даже не сомневалась, – просто, и не понятно, что скрывается за холодным, низким, почти мужским тоном. Ичиго не поднимает голову, лицезрея исключительно свои ноги и паркетные доски на полу, пытаясь найти там успокоение, но не находит. Кажется, даже прожилки срезанного дерева смотрят на нее с укором. – Я отвечу за свои действия перед пострадавшими, перед тобой и перед Соуске. Я не хотела никому навредить, но это сделала, и я виновата, – девичий голос звучит твердо только потому, что Куросаки винит исключительно себя. Она уверена в том, о чем говорит, но не уверена в себе. До сих пор она и подумать не могла, что ее сила может выйти из-под контроля. – И что же ты сделаешь? Подлечишь, как та, другая рыжая? Или знаешь кайдо? – занпакто хмыкает и отворачивается от риоки. – Поздравляю, ты – лучшая из худших шинигами, Ичиго. Интересно, что же с тобой произойдет за десять лет в Готее? Или через сотню. Наверное, посоревнуешься с Ямаджи в молодости, – Кьека Суйгецу возвращает взгляд апатичных глаз на рыжую девушку. Карие глаза прищуриваются с непонятным выражением. – Маленькое чудовище. Дыхание девочки снова становится тяжелым. Куросаки морщится от опоясывающей и сдавливающей голову боли, морщится от слов, тревожащих чувствительный слух. Она молчит. Потому что с правдой очень трудно спорить. Что-то в карамельных глазах потухает в последний раз, и Ичиго медленно поднимает голову, но на женщину, сидящую за столом, не смотрит. Упирается взглядом в обрамленную каллиграфическую работу за спиной занпакто. Маленькие персиковые губы невольно поджимаются, будто их обладательнице в рот засунули горькую полынь. В кабинете душно, ей хочется пить. – Я очень сильно виновата и больше подобного не допущу, – голос отчего-то охрип, но уверенности в словах не потерял. – Как будто это что-то изменит, – тонкие пальцы обхватывают пиалу. Едва розовые губы касаются края пиалы. – По крайней мере, по моей вине больше никто не пострадает, – пустые стеклянные глаза все еще без интереса изучают каждый иероглиф на песочного цвета панно. В голове будто кто-то без разбора размалевывает даже уже заполненные листочки шариковой ручкой. Будто бы рисует клубки свалянной шерсти спиралистыми движениями. Боль усиливается. Ичиго вдруг думается, что Айзен действительно зря взял ее с собой, зря отобрал у нее последний бой. Она бы отдалась этому бою, погибла бы сама, но наконец принесла пользу. А сейчас она не лучше Яхве, который, поддавшись своей ярости и всесилию, решил, что он лучше других. Ее масштабы не соотносимы с масштабами праотца квинси, однако, и он начинал с меньшего. Губы занпакто потемнели из-за чая. Пиала возвращается на стол. Острый язычок проходится по губе. Женщина встает. Капитанское хаори следует за нынешней хозяйкой. Кьека нависает над девушкой. – А Соуске? Темные глаза смотрят холодно, все так же апатично. Рыжеволосая не сдвигается с места, не отстраняется от женщины, которой лбом достает лишь до тонких изящных ключиц. Эта разница в росте давит, Ичиго хочет сжаться в комок, вернуться в позу, в которой лежала в мамином животе. Рыжие брови собираются в форму домика, хмурятся, образуют морщинку. В карамели нет блеска былого янтаря, там – ничего. Карамель потеряла вкус. Даже горечи в кофе более нет. – Я не желаю ему зла, – в подтверждение слов качает головой из стороны в сторону, отчего та отзывается новой волной мигрени. – Я покину вас, я не буду проблемой. – Жду не дождусь, – в голосе занпакто проскальзывает удовлетворение. Куросаки кивает на автомате, будто она тот самый золотистый кот, которого туристы раскупают в Токио втридорога. – Мне нужно немного времени, и я покину поместье, – вновь повторяет Ичиго, не поднимая взгляда. – Я могу идти? – Надеюсь, на этой неделе я скажу тебе “доброе утро” в последний раз, – Женщина усмехается уголком губ и отстраняется. Челюсти у девочки стискиваются, пальцы хрустят. Легкие судорожно вбирают воздух. – Не нужно лицемерия. Я понимаю, что ты привыкла. Но доброго утра пожелаешь Соуске при случае, – карие глаза наконец смотрят в чужие глаза снизу вверх, и апатия в паре с усталостью в обоих взглядах стали удивительно похожими. Наградой за взгляд послужила звонкая пощечина. Изящная ладонь даже не покраснела, но вот карие глаза потемнели от гнева. – Лицемерить? Я знаю, кто я и не строю из себя псевдогероя, убийца! — шипит Кьека Суйгецу. Рыжеволосая голова почти не дергается. Девочка морщится не от боли на начинающей краснеть бледной щеке, нет. Просто в висках и затылке стало невыносимо колоть ржавыми иглами. То ли от криков ее занпакто, уставших пребывать в затопленном городе, то ли от самого удара. Болит и в груди, не переставая. – Ты большая молодец, – и в этом нет ни иронии, ни злости. Тонкие пальцы впиваются в девичий подбородок, дергая ее вверх. – Ответь, Ичиго, – зло шипит Кьека Суйгецу. – Почему Соуске выбрал тебя? Почему не Урахару?! Не Ичибея?! Не любого другого долбанного шинигами или пустого?! – женщина перешла на крик. – Почему он хотел, чтобы ты его убила?! В пропитанном гневом голосе – отчаяние. А уставшие глаза рыщут по девичьему лицу в поиске ответов. В карамельных глазах темнеет на время от того, как резко дергается голова. Грудной женский голос бьет по перепонкам. Куросаки жмурится так, будто ей солнце подтащили прямо к лицу, а на ее светлой розовой щеке уже полноценно расцвел пятипалый гранатовый цветок. Ичиго знает, о чем Кьека Суйгецу говорит ей. Она сама об этом долго и много думала. И даже беспокоилась, особенно после того, как Соуске показал ей другую свою сторону. И тогда она снова поняла как ему, на самом деле, тяжело. – Он считает меня своим творением, – говорит тихо, но холодно и спокойно, на большие эмоции девочка просто не способна. – Возможно, посчитал, что погибнуть от рук своего творения лучше, чем от шинигами. Спроси у него сама, я точно знать не могу. Ичиго замолкает, будто бы выдохлась. Персиковые губы иссушены, словно песок в пустыне, но вдруг они вновь размыкаются. – Мне жаль, что ты беспокоишься именно об этом. Стоит беспокоиться о том, почему он захотел оборвать свою жизнь, – серьезно заявляет временная шинигами. – Ему нужна чья-то помощь. Он так одинок, и мне больно за него. Было больно даже минутами после битвы, – она открыто смотрит в глаза напротив. – Говори, что хочешь. Считай меня палачом. Но сочувствие мне не чуждо. По взгляду карих глаз женщины понятно – она не верит ни единому слову риоки. – Спросить... Жаль... Сочувствие... – женщина криво усмехается. – Как много красивых слов. Вы, люди, любите обманывать до самого конца. Она отталкивает от себя риоку, отходя сама. Кьека опирается руками на стол, горбясь над деревянной поверхностью, со спины еще больше походя на хозяина. – Спросить... Как будто есть у кого спрашивать... – горько усмехается занпакто. – Убирайся! Риока не спорит, не удивляется. Она все видит, многое понимает. Ей не верят, а Куросаки и не нужно доказывать, ведь все бесполезно. Занпакто часто или похожи на владельцев, или их полные противоположности, все же отражающие одну из сторон хозяина. И этому духовному оружию так же невыносимо больно, как и его обладателю. А заботиться друг о друге они, похоже, не умеют. Хотя, кто бы говорил. Ичиго послушно шагает к выходу, в голове будто рой пчел искусывает ее ноющую кору мозга, царапает каждый мельчайший сосуд. Она останавливается у самого порога. – Тебе есть, у кого спрашивать и с кем обговорить. Не хорони его и себя. Ему нужен кто-то, кто спросит, – седзи шелестят, закрываются удивительно тихо.ʙᴇᴄь ʍиᴩ нᴇ ʙ ᴄиᴧᴀх ᴄоᴋᴩуɯиᴛь нᴀᴄ, и ᴛоᴧьᴋо ᴄᴀʍи ʍы изнуᴛᴩи ᴩᴀзᴩуɯᴀᴇʍ ᴄᴇбя.
ʍᴀᴩᴦᴀᴩᴇᴛ ʍиᴛчᴇᴧᴧ
унᴇᴄᴇнныᴇ ʙᴇᴛᴩоʍ
Кьека Суйгецу наблюдает за тренировкой рядовых в тени векового дуба. Солнце в самом зените. Рядом – ненавистная ей рыжая риока. Неделя покоя вдали от девчонки, но Цутия решила, что инцидент со всплеском реацу отдалил названных супругов. Поэтому домоправительница отправила Ичиго по пустяку – очередной отчет Накаямы, что уже присоединился к внушительной горе документов в ожидании хозяина кабинета. Перед ними согнувшаяся в поклоне Момо Хинамори. Офицер лепечет извинения за причиненные неудобства. Подвешенный язык Кьека Суйгецу позволил обернуть ситуацию в пользу ее хозяина. Свел на нет расспросы о странной силе названной жены и выставил офицершу главной виновницей, выступившей на юную барышню, что не умеет пользоваться силами в силу возраста. Между рядовыми мелькает седая макушка Гина. Лейтенант был припахан к делу. Впрочем, Ичимару нашел дело себе по душе – измывался над простыми шинигами, то и дело подходя к кому-то и давая “полезные” советы. По Обществу Душ прокатилась волна реацу. Вот только почувствовать ее суждено считанным единицам. Кьека Суйгецу не шелохнулась при появлении реацу хозяина. Лишь едва розовые губы раскрылись, чтобы сказать жестокие слова: – Даже не смей трогать его.ᴨоᴋᴀ ʙᴄᴇ ᴄᴨоᴋойно ᴄᴩᴇдь ᴨиний и ᴩоз
ʙ дождя нᴇжиʙоʍ обᴩᴀʍᴧᴇньи.
ʙидᴇнья ᴨᴩоʙᴇᴩьᴛᴇ
уᴧыбᴋою ᴄʍᴇᴩᴛи:
ʙᴇдь ʙы ᴇй ʙ ᴦᴧᴀзᴀ зᴀᴦᴧянуᴧи!
ᴋᴀцᴧᴇᴩ ᴦи, юᴧий цᴇзᴀᴩь
Седзи раздвигаются, и в аскетичную спальню заходит мужчина. У него полностью отсутствующее выражение лица и пустые глаза. Он закрывает за собой дверь и садится на край своей кровати. От простых, незаметных косодэ и хакама ничего не осталось – вместо них белая броня иерро, испоганенная серыми разводами сажи. Отросшие волосы свисают сальными нитями, но если присмотреться, на каштановых прядях засохла кровь.