нᴇ доʙᴇᴩиʙɯиᴄь, нᴇ общᴀйᴄя, ᴀ общᴀяᴄь, нᴇ оᴄᴋоᴩбᴧяй нᴇдоʙᴇᴩиᴇʍ.
ᴇʙᴦᴇний ᴀнᴛонюᴋ
Куросаки не думала, что ей будет снова так мерзко и плохо. До самых сборов к поездке Айзен ее игнорировал, хоть она на пробу попыталась разок привлечь его внимание – тот поддался на секунду, взял ее за руку за столом, но после вновь отстранился, будто бы отвлекшись. После этого девочка не пыталась. Значит, не судьба. Сердце ее при этом как-то гнилостно и болезненно билось, и шинигами снова плохо спала две ночи. Благо, она поняла, насколько была неправа, отстранившись от своих духовных мечей. Те хоть и бранили Соуске на чем свет стоит, но беседовали с Куросаки на отвлеченные темы, помогали тренироваться в додзе, так как погода для практики во внутреннем дворе не благоволила. Старик даже бормотал ей что-то приятное перед сном, чтобы хозяйка уснула в спокойствии. “Этот мир по-другому не работает”. Теперь она согласна, теперь она понимает. Не всегда правда должна побеждать, не всегда справедливость – это то, что ты этой справедливостью считаешь. У занпакто Айзена своя правда и, возможно, очень даже рациональная – Ичиго даст этой правде править, больше ее это дело не касается. Бывший предатель показал, в чью сторону сделал выбор. Временная шинигами в очередной раз убедилась, что просто заслужила это. Девушка выходит во двор. Слуги собрали ее в поездку – одели во все теплое, волосы почти никак не трогали – все же со сложными прическами никому удобно в таких обстоятельствах не будет. Батраки загружают багаж всем необходимым, и даже дождливая погода чуть-чуть сжалилась над ними и уступила тяжелым, но все же светлым облакам. Ичиго не хочет никуда ехать, но все же призывает себя к равновесию – не стоить портить светлое утро собственным мраком.ᴄ нᴇбᴇᴄноᴦо ᴋᴩуᴦᴀ ᴄᴛᴇᴋᴀᴇᴛ ʙодᴀ,
чихᴀᴇᴛ доʍᴀɯний ʙᴀɯ ᴦᴇний,
ᴀ ʙᴀɯᴀ ᴄуᴨᴩуᴦᴀ, ᴋонᴇчно, ʙᴄᴇᴦдᴀ
ᴨᴩᴇʙыɯᴇ ᴧюбых ᴨодозᴩᴇний.
ᴋᴀнцᴧᴇᴩ ᴦи – юᴧий цᴇзᴀᴩь
Казалось бы пара дней – пустяковый отрезок времени. Так Айзен думает каждый раз, вернувшись в Общество Душ. Ад, Генсей, Уэко Мундо – в какой бы мир ни отправился надолго, мужчина оставлял вместо себя своего занпакто. Именно поэтому ни Тоусен, ни Гин не могли заподозрить его до тех пор, пока он самостоятельно не раскрылся. Но Кьека Суйгецу имеет дурную привычку – превращать дни, а то и месяцы после возвращения в бюрократический ад, таким образом “преподавая ему урок”. Когда занпакто в добром расположении духа, она просто игнорирует документацию. Но дурной настрой Кьеки до сих пор фантомными иглами колет затылок. И, к сожалению, она умеет испортить делопроизводство. Не подписала несколько писем вовремя? “Забыла” исправить недочеты в докладе? Пара подлых мелочей, сделанная вовремя, может нарушить вековую систему. Айзен это знает как никто другой. Глаза колет от недосыпа, хотя его тело способно выдержать и не такие испытания. Но от количества информации рябит перед глазами. – Господин, может, отложите поездку? – Цутия ворчала с самого утра. Ведь он все еще не ложился и еще засветло успел посетить отряд, раздав задания лейтенанту и офицерам. – Цутия, перепроверь запасы и начни подсчитывать жалование слугам. И пока нас нет, подбери толковых служанок в покои жасмина, – перебил Соуске домоправительницу. – Айзен-сама, так же ведь нельзя... – Отдохну в дороге, – мужчина спускается по ступеням, подходя к повозке. За ней выстроились несколько груженых продовольственной помощью и прочей мелочью телег. Запряженные буйволы лениво обмахиваются хвостами, гоняя вылезших после ливня мошек. – Здравствуй, Ичиго, – кивает Соуске, хотя и не помнит, здоровался ли он вообще с рыжей риокой. Не было времени. То ли оттого, что был в делах, то ли оттого, что из головы не шли слова занпакто – мужчина старательно избегал посторонних мыслей. – Доброго утра, – склоняет голову Ичиго, на мгновение взглянув на капитана и отметив углубившиеся тени под его глазами. Пустые кофейные глаза возвращаются к запряженным животным. Удивительные существа. Источают силу, мощь, уверенность. И беззаботность. Куросаки им по-белому завидует и даже подходит ближе, чтобы рассмотреть повнимательнее. – Госпожа, не стоит приближаться к животным. Они опасны, – предупреждает ее батрак, который как раз проверяет на буйволах крепления. – Все хорошо, Маширо. Тебя же они не трогают, – уверенно, но тихо отмечает девочка, аккуратно ступая ближе как лисица. – Но, Ичиго-сан, у вас волосы слишком яркие, – озадаченно спорит парень. – И что? – Куросаки даже останавливается, вопросительно взглянув на слугу. – Как же “что”, буйволы реагируют на броские цвета. – Маширо, – она негромко смеется, а в глазах – темнота, – это неправда. Не переживай. Ичиго подбирается к крупу одного из буйволов, склоняя голову вбок. Животное вблизи просто огромное, но девушка не боится – с ее реакцией и скоростью никакая опасность ей не грозит. Все же не Яхве перед ней стоит. – Госпожа, пожалуйста, не трогайте буйвола, он все еще опасен, – а рыжая только отмахивается от батрака и аккуратно гладит шерсть пальцами так, что животное даже не замечает таких легких касаний. – Ичиго, нам пора, – зовет Айзен, пока служанка подставляет табуретку, чтобы господа могли забраться в повозку. Он протягивает руку, чтобы помочь девушке. В другой – очередной конверт с документами. Ичиго в последний раз проводит по вороной шерсти ладонью и аккуратно отходит, чтобы не побеспокоить животных громкими звуками или резкими движениями. – Спасибо, – она принимает протянутую ей руку, с неприязнью к самой себе осознавая, что прерывать телесный контакт не хочет. Но прерывает его, как только забирается в повозку. Внутри та довольно просторная, и девочка занимает ей предназначенное место. Чтобы не медлить и не провоцировать неудобные ситуации, она складывает руки на коленях и прикрывает глаза, упираясь лопатками в спинку сидения. Все же утро, а юная госпожа не выспалась, так что притвориться – замечательное решение для избежания неловкости. Повозка по ровным дорогам Сейрейтея катится быстро, мерно, медитативно качаясь. Соуске, стоило ему сесть, достал из тамото хаори карандаш и вернулся к документам. Писал он, прислонив голову к стенке повозки, иногда морщась от коротких ударов. Почерк его стал менее ровным, но все так же мог похвастаться изяществом. И так могло продолжаться до самого привала, только стоило им выехать на дорогу в первом районе, как мужчину сморило прямо с читаемым им документом в руках. Не то от ритмичного покачивания повозки, не то оттого, что солнце парило после затяжного ливня. Карамельные глаза распахиваются, когда что-то маленькое, судя по звуку, падает на деревянные половицы. Ичиго опускает взгляд, пытается найти источник шума и поднимает карандаш, выпущенный из длинных пальцев. Соуске уснул настолько крепко, что ни звук, ни начинающие сползать с его колен документы, ни бьющийся собственный лоб о стенку не будят его. Девочка тихо вздыхает. Аккуратно забирает документ и папку у мужчины, закрывает ее, чтобы бумаги не рассыпались, вкладывает туда карандаш и оставляет на свободном месте со своей стороны. Ичиго хотела на этом закончить, но болезненно поморщилась, когда чужая голова в очередной раз стукнулась о деревяшку. “Не трогай его”, – мрачный скрежет внутри прерывает размышления, – “он не достоин твоей помощи.” Куросаки сжимает кулаки и не двигается с минуту. Но в какой-то момент методичный стук ей надоедает, и Ичиго аккуратно тянет Айзена на себя. Устраивает его шатенистую голову у себя на плече, оправдываясь раздражением от любого вида нервирующих звуков. “Блять. Ты такая идиотка”, – под комментарий временная шинигами закрывает глаза, но не засыпает.нᴇужᴇᴧи он нᴀɯᴇᴧ ʙ нᴇй боᴦᴀ,
он ᴛᴀᴋ чуʙᴄᴛʙоʙᴀᴧ ᴄʙою ᴄʙободу.
ᴩядоʍ ᴄ боᴦоʍ ᴛоᴦдᴀ ʙᴄᴇ ʍожно.
ɢʀᴀᴅ!ᴇɴᴛ – боᴦ
Мужчина открывает глаза и тут же утыкается взглядом в полоску фарфоровой кожи. От его дыхания медные прядки разметались и даже упали ему на губы. Соуске было дело напрягся, но Ичиго молчит, и он с усилием расслабляется, замерев без движения. Капитан смотрит на мерно качающуюся шторку и жалеет, что вообще заснул. Голова после нескольких часов сна очистилась от информации, а мозг, привыкший работать, находит себе пищу для размышлений. Рыжие нити волос щекочут лицо и закрывают его от внешнего мира золотой занавесью, создавая уютную иллюзию одиночества. Айзен слышит мерное, но никак не сонное дыхание девушки. Перед глазами насмешливое лицо занпакто, ее горькие, гневные слова в ушах и обида на сердце. Кьека Суйгецу злится на него за то, что стал зависим, за то, что перестал походить на ее хозяина, и Соуске понимает женщину. Вот только сделать с собой ничего не может. Рыжий шелк для него – словно красная тряпка для быка. Он не хочет оставаться один. Не хочет потерять единственного человека, что понимал его. Даже если этот человек с ним лишь из страха. Он плохой создатель, Кьека права. Соуске и без занпакто это знал. Вот только обманывал себя, что хочет исправить будущее. Хочет быть хорошим создателем, образцовым творцом. Но нет. Он жадно прибрал созданный им алмаз и не желает отпускать. Это желание осело на корне языка вместе с чувством вины. Раздумья тянутся почти вечность. – Ичиго, – хрипло после сна начинает Соуске. – Ты боишься меня?и ᴛой, ʙыᴄоᴋой, ᴨᴩибой ʙᴄᴨоᴩоʙɯᴇй, ужᴇ ᴄᴨохʙᴀᴛяᴛᴄя; хᴧынᴇᴛ ᴄᴀᴧьᴄᴀ.
дᴇᴋᴀбᴩь ᴄᴨᴩячᴇᴛ ᴄʙой ᴄᴋоʍоᴩоɯий нᴀᴩяд ᴨод ʙᴀᴛноᴇ одᴇяᴧьцᴇ.
и ʙᴄᴇ зᴀᴋончиᴛᴄя, ʍой хоᴩоɯий.
ᴀ ᴛы бояᴧᴄя.
ʙᴇᴩᴀ ᴨоᴧозᴋоʙᴀ
Ичиго, привыкнув к статичному положению головы своей ноши на плече, сразу чувствует, когда ноша проснулась и едва заметно двинула головой. Глаза Куросаки предпочла не открывать, но и спящей притворяться не видела смысла. В голову все несколько часов ничего не лезло, думать ни о чем не хотелось – она расслаблено вела диалог со стариком о том, что он помнит из жизни Яхве, но ответы были уж больно размытые – старик Зангецу не врал, скорее, и сам не особо располагал информацией. – Соуске, – звучит тихо и хрипло. Девочка открыла глаза, когда услышала вопрос, но более не пошевелилась. Ей вдруг захотелось поморщиться и отмахнуться. – После твоего возвращения я хоть раз показала, что боюсь тебя? Она говорит со знанием дела, будто соображая, кто и как конкретно постарался над подобной мыслью. Айзен хмурится, тяжело выдыхает, поднимая в воздух медные волоски. – Ты же знаешь, что я в любом случае тебя не отпущу? Она невесело хмыкает, но сидит как статуя и не двигается. Лишь рыжие ресницы вновь прикрывают нижние веки пушистым веером. – Ты не ответил на вопрос, – звучит спокойно и нейтрально. – И да, я сама согласилась, поддалась своим чувствам, – признается с трудом, но после решается на ехидство. – Но ты, видимо, лучше разбираешься в них. – Мы не всегда ведем себя так, как чувствуем, – охрипший, разбитый голос Соуске заглушается тканью занавесок. Мужчина опускает руку и берет Ичиго за запястье – не больно, но крепко, контролируя силу. И забирает к себе, прижимаясь сухими губами к хрупким с виду костяшкам. – Но даже если ты не говоришь... – в воздухе повисает мерзкое “ложь”, – ...я не отпущу тебя. Можно ли это назвать признанием? Соуске не готов ответить на собственный вопрос. Он лишь решил, что какой бы Ичиго ни была на самом деле, был ли уют в глазах из сердолика ложным, он ее не отпустит. Никогда. От поцелуя по коже разбегаются мурашки, и девочка почти дрожит от проникновенного тона мужчины, вновь открывая глаза миру. Она едва-едва поворачивает голову, наблюдая за сонным лицом капитана. “Вот, блять, больной ублюдок”, – сообщает скрежет в голове. – Как можно целовать того, кому не доверяешь? – косвенно признается она в своем доверии Айзену, и ее раздражает эта невзаимность больше, чем одержимость мужчины. – Когда в одно ухо льется черное, а в другое – белое, соображать дальше тяжело. Так что определись, что есть что, Соуске. Мужские губы криво усмехаются. Айзен гладит фарфоровую кожу большим пальцем, и та краснеет под давлением. – Мне все равно. Что бы ты ни сделала или ни сказала, я приму все. Но не отпущу. Соуске готов повторить “не отпущу” сотни раз. Вырвать собственное сердце и написать на нем заветные иероглифы. Доверие? Девочка просто не чувствует его жажду утопиться в ее глазах. Она качает головой, немного щуря кофейные потемневшие глаза. Взгляд стал колким, острым как стальная игла, но руку Ичиго не пытается высвободить и оставляет ее на растерзание Айзену. – Так не пойдет, – голос остается бесцветным, – мне от тебя нужно доверие, в ответ на мое. Ты мечешься, Соуске, – вдруг заявляет Куросаки. – Загадка с черным и белым все еще актуальна. – Мое сердце подойдет? – Соуске не успевает включить фильтр “голова-язык” и говорит первое, что на уме. В ее горле резко холодеет. Карие глаза широко распахиваются, напоминают озерца, отражающие в ночи звездное небо. Свободная девичья рука приподнимает с плеча голову мужчины за подбородок. Озерца впиваются в чайную гладь, внимательно пытаются что-то там высмотреть, выведать. Во рту пересыхает, и Ичиго нервно облизывает собственные губы, желая испить мировой океан. – Соуске, – хрипло шепчет юная шинигами, искренне не осознавая, что происходит с ее неистово бьющимся сердцем. Маленькие пальчики холодят кожу, и Айзен с готовностью поддается, поднимая голову выше, чем то сделала Ичиго. Потемневшие глаза следят за язычком, и мужчина увлекается вслед за ним, прижимаясь в каком-то больном, лихорадочно-благоговейном поцелуе, пачкая собой. Ее губы на вкус – рабский трепет, приказ встать на колени. Но Соуске никогда ни перед кем не преклонялся. Он заберет этот вкус себе. Ее глаза, ее голос с его именем на губах. Она поддается. Отчего-то так же болезненно, словно что-то кому-то прощая. По какой-то причине этот поцелуй кажется первым – в нем слишком много. Так много, что и белой акуле не проглотить такого размера ком эмоций и трепета. Девочка дрожит всем телом, ей хочется вывернуть себя наизнанку, вывернуть наизнанку Соуске. Она судорожно обхватывает мужское лицо холодными ладонями, поворачивается к нему всем своим корпусом. Она хочет заползти с ногами на чертово сидение, лишь бы прижаться ближе. Она хочет заползти под чужую кожу. Персиковые губы неумело отвечают, Ичиго легонько покусывает чужие губы, желая оставить невидимые шрамы, которые некогда Айзен оставил на ее шее. Соуске, будто получив разрешение, усиливает напор и углубляет поцелуй. Его руки скользят вдоль тонкого, уже давно женственного тела и останавливаются на ягодицах. Девичий рот послушно открывается навстречу чужому юркому языку, Ичиго хрипло стонет в поцелуй. Мужчина подхватывает риоку и садит себе на колени, едва не впиваясь короткими ногтями в саму плоть – так сильно он сжал ткань кимоно. Его ладони, опускаясь ниже поясницы, прожигают многочисленные ткани одежд, и девушка инстинктивно, не совсем понимая, что делает, выгибается в пояснице навстречу рукам. Когда ее умело подхватывают, девочка устраивается в чужих руках с таким удобством, будто это место всегда принадлежало ей и только ей. Ее леденящие пальцы чертят линии от скул Айзена ниже, вплоть до самых ключиц, пробираясь под ткань кимоно. Руки Ичиго сводят его с ума. Каждое прикосновение одновременно и ожог адской бабочки, и нежное касание лепестков персика. Его рука скользит обратно вверх, оттягивая воротник кимоно. Губы разгоряченно, жадно касаются бьющейся артерии на девичьей шее. Вместе с фарфоровой кожей под поцелуи попадают огненно-рыжие пряди. Она поджимает пальчики на ногах, словно если не сделает этого, провалится сквозь деревяшки на дорогу. Податливая спина вновь выгибается, Ичиго подставляет шею так, будто если Соуске решит перекусить ее сонную артерию, девочка будет не против. Поцелуи вновь оседают невыносимыми ожогами, и временная шинигами накрывает ладонью собственный рот, чтобы не издавать лишних звуков. Задыхается, потому грудь вздымается как от победоносного марафона. – Соуске, – приглушенно звучит из-под ладошки, и второй рукой Куросаки зарывается в отросшие каштановые волосы, слабо стискивая их в кулаке. Айзен проходится языком по лебединой шее и едва сдерживается, чтобы не укусить, чтобы не поставить метку. Чтобы не осквернить своей алчностью. Он подается вперед, соприкасаясь лбами, и тяжело дышит в унисон девушке, смешивая горячий воздух между ними. Соуске хочет что-то сказать, но не может, поэтому вновь впивается в припухшие персиковые губы. Мужские руки спускаются ниже, подхватывая завязки оби. Ичиго не может надышаться удушливым запахом хвойного леса, однако, ее дыхание вновь обрывают, останавливают, и она с удовольствием задохнется, если асфиксия будет проходить именно так. Ее рука будто приросла к чужому затылку, и собственнические предательские пальцы словно сами по себе не выпускают мягкие прядки волос, сжимая, иногда оттягивая чуть сильнее. Девочка чувствует, как натяжение традиционного оби ослабевает, и она вновь поджимает пальцы на ногах, укутанных в таби – гэта давно слетели на пол. Рыжая вновь кусает чужую губу, уже сильнее, и от этого внизу живота сворачивается очередной морской узел. Где-то в грудной клетке образуется шипящий стон. Для мужчины же жадные руки в его волосах – невинный жест, но каждый оттянутый волосок истомой отдается в паху. Вес девочки приятно давит на возбуждение. Свежая ранка на губе кровит – сукровица смешивается в очередном поцелуе. Он вторит риоке, сливаясь в один стон. Оби падает к гэта, а кимоно кокетливо падает с плеч. Соуске тянет гладкую ткань вниз, стягивая многочисленные слои одежды до талии, обнажая грудь. Мужчина на миг останавливается, любуясь, не замечая излишнюю, чуждую худобу. Вместо этого покрывает упругую грудь поцелуями. Он подхватывает одними губами бусинку соска, а рукой нежно ласкает грудь. Его движениям не занимать алчности, хищнического желания, но Айзен держит себя в руках – девочка пока сидит смирно, не тревожа возбуждение, и контролировать себя удается. А Ичиго краснеет, кажется, еще сильнее – до самых пят, от самой макушки. Когда бывший враг, слой за слоем, стянул ее одежды вниз, девушка добровольно выпуталась из рукавов. По бледной коже пробегают мурашки – то ли от прохладного воздуха, коснувшегося ее, то ли от проникновенного и жадного взгляда на ее тело. Ей жарко и дурно. Она крупно вздрагивает, когда чужие губы касаются маленького розового соска. Персиковые губы беззвучно открываются, карие глаза распахиваются, и узкая ладонь тут же снова ложится на рот, затыкая. Приглушенный беспомощный стон. Женственное тело аккуратно отклоняется назад, открываясь, невольно давая больше простора Айзену, пока от тяжелого дыхания тонкая кожа натягивается на хрупкие ребра как струны. А рыжие брови изгибаются домиком. Свободная девичья рука потерянно хватается за ткань мужского хаори у предплечья, будто желая оставить хоть какую-то связь с реальностью. Каждый раз, ежесекундно, когда Соуске контактирует с ее чувствительной грудью, бедра Куросаки непроизвольно и слабо подрагивают, и юная шинигами не понимает, что происходит. Небольшое пятнышко влаги под ней достигло чужих одежд. Белая ткань под девичьей рукой сжимается, спадая с мужского плеча вместе с черным косодэ. Не то от покачиваний повозки, не то оттого, что Ичиго сама подается к мужчине навстречу, усиливая давление, ее округлые бедра неумолимо давят на эрекцию. Айзен стискивает зубы, чтобы не потерять контроль и не сорвать кимоно до конца. Вместо этого длинные пальцы чертят неизвестные иероглифы на ребрах, опускаясь все ниже и ниже. Снаружи что-то стучит по стенкам повозки – кажется, зацепилась ветка, хлестко ударив. Пока Соуске осыпает грудь поцелуями-укусами, его горячая рука проводит линию до самого пупка и давит на низ живота. Кимоно рассыпалось, превратившись в халат. Рука Ичиго бесконтрольно подрагивает, пока она судорожно сжимает ткань чужих одежд. Девушка задыхается, хотя воздух у нее уже никто не отбирает – рот Айзена занят другим, и рыжая шинигами не может оторвать взгляда от каштановой макушки, от раскрасневшихся губ, с хищностью хватающих ее кожу, от следов укусов, остающихся на груди. Куросаки стонет в свою ладонь так хрипло и гортанно, и ей кажется, что она успела где-то сорвать голос. И когда горячая рука капитана опускается вниз по животу, временная шинигами почти умудряется прокусить себе ладонь. – Соуске, – слышится приглушенно, девочка до жути смущается своего поведения, своей наготы, но только подается навстречу обжигающей руке. Мужчина довольно улыбается, оставляя поцелуй на бархатной коже и опускает ладонь ниже. Его имя на ее губах – одновременно и мед, и яд. Он отставляет палец, чтобы подхватить плотную ткань косимаки, но натыкается на пустоту. Перед глазами темнеет. Пот стекает по виску и спрыгивает на плечо, продолжая путь вниз. Айзен прислоняется лбом к исцелованной груди, чтобы отдышаться, и ведет рукой вниз, продолжая чертить невидимую линию. Пальцы чувствуют влагу смазки, и Соуске шумно выдыхает. Он поднимает почерневшие глаза на девочку и мгновение любуется рубинами, что захватили большую часть фарфоровой кожи. Капитан отнимает свободной рукой изящную ладошку от мокрых, раскрасневшихся губ. – Яо-ху, да? – шепчет и целует. Влажно, грязно, подчиняя Ичиго себе. И тут же разворачивает ее к себе спиной, вжимая в собственную грудь, в которой бешено гремит сердце. Ягодицы прижимаются к эрекции, выбивая из него короткий стон. Одной рукой мужчина проводит по плоскому животу, играет пальцами на ребрах и скользит по шее, заставляя запрокинуть голову ему на плечо. Короткий поцелуй в щеку, и Соуске возвращает руку на грудь. Он слушает, как бьется сердце в нежной, истерзанной им девичьей груди и наслаждается трепетом тела в руках. Вторая ладонь опускается к лону. Длинными пальцами Айзен распределяет смазку, лаская легонько, почти дразня. – Ичиго, ты – само совершенство, – не комплимент, констатация факта. Соуске осыпает ее шею поцелуями, хотя самому нужны далеко не они. После его поцелуев тяжело отдышаться, внутри все переворачивается с ног на голову, каждый целованный участок горит, каждая нецелованная клеточка требует большего. Ичиго прижимают к горячей, частично оголенной груди, и лопатками она чувствует, что их с Айзеном температуры почти сравнялись. Девочка, словно слушая безмолвный приказ, больше не затыкает себя своей же рукой, откидывает голову на крепкое плечо и томно прикрывает глаза. Кимоно тряпочками остались лежать на коленях капитана, учтиво стелясь под бледные ягодицы рыжеволосой, и ветерок из окошек повозки нагло прикоснулся к обнаженному девичьему телу. Заалевший узкий рот приоткрыт в немом стоне, рыжие бровки все еще жалобно принимают форму домика, и Куросаки изгибается в пояснице, как только длинные теплые пальцы нежно проходятся по месту, которого еще никто до Айзена и ее самой не касался. Хрупкое на вид тело пронизывает волна незнакомого, но чересчур сильного удовольствия. Ощущение, что все тело покрыла густая раскаленная патока, заползая под кожу, не покидает голову. Изо рта вырывается тихий хриплый стон, и девочка невольно раздвигает прежде почти сжатые фарфоровые ноги чуть шире, выгибаясь сильнее. Ягодицы давят на чужое возбуждение настойчивее. Рыжеволосая голова поворачивается в сторону лица мужчины, и девушка приоткрывает глаза лишь наполовину, смотря на его чувственное выражение. Чайные глаза с невообразимо широкими зрачками направлены на нее, и в них как электрический провод натянуто возбуждение и желание. Ее ведет от такого взгляда, и она вновь хрипло стонет, глядя прямо в его чернильные зрачки. – Еще, – выдыхает, не имея возможности даже произнести пару слов за раз, – пожалуйста. Тонкая рука поднимается, зарывается в каштановые пряди у чужого влажного виска. Ее же медные волосы у лба даже потемнели, едва заметно завиваясь от проступившей испарины. Соуске поддается нежной руке, ластясь словно послушный пес. Но ласковых касаний мало. Он хочет больше. Ближе. Айзен оставляет поцелуй на шее и на мгновение отрывается от девочки — не произнося заклинания ставит барьер, ограждая их от мира. Дорожное, но дорогое женское кимоно Соуске швыряет как ненужную тряпку. Между телами остается лишь грубая ткань формы шинигами. Одной рукой он прижимает Ичиго за талию еще ближе. Пальцы второй возвращаются в женское тепло. Соуске, будто настоящий музыкант, играет на теле девушки, хотя ни разу не брался за инструмент. Зато он мастер кидо, и большим пальцем массирует клитор, легонько лаская вход другими. Маленькая ладошка, выпутываясь из каштановых волос, проходится по чужой ушной раковине, скользит по шее, возвращается обратно. Не может найти пристанище. Поясница прогибается сильнее, бледные ноги раздвигаются еще шире, рыжий затылок давит на крепкое плечо, а алый рот заходится в новом стоне – протяжном, жалобном, доводящем до мурашек саму девушку. Ее связки до этого момента не были способны на подобные звуки. – Соуске, – кажется, Ичиго готова повторять это имя тысячу раз в день, но сейчас в ее голосе нет прежней серьезности и напускной излишней взрослости – она просит, умоляет и подчиняется. Мужские руки умело играют с неопытной шинигами, и та тает как пластилин на солнце – растекается по телу капитана, впитывается в его вороную форму, моляще стонет. Девочка сгибает ноги и ставит пятки на чужие колени. Смазка каплями стекает между фарфоровых ягодиц. Айзен не стонет – тяжело дышит и хрипит, потому что на члене, сквозь промокшую ткань хакама, чувствуется, каждая капля чужой смазки. Он утыкается ей в плечо, чтобы хоть немного перевести дух, но тщетно. Ичиго зовет его по имени, стонет прямо на ухо, и Соуске ничего не может поделать. – Ичиго... мне нужна твоя помощь, – он проходится ладонью от бедра до острой коленки, сдвигая чужие ноги, усиливая давление на себя. Подушечки пальцев другой – сморщились от количества смазки. Девочка разочарованно хнычет, когда Айзен убирает руку, творящую с ней невообразимые доселе вещи, но все понимает – мужчине наверняка сейчас не сладко. Влажные от смазки пальцы приподнимают ее, подхватив под одну из ягодиц, и ее нежная кожа на пояснице чувствует шуршащую ткань формы шинигами. В девичьей груди вдруг с новой силой заходится неровным пульсом сердце. Соуске управляет ей как ему вздумается, и Ичиго поддается. Сначала ее вновь опускают, и по ее влажному лону вверх скользит розовая головка, задевая клитор. У временной шинигами останавливается дыхание, а организм просит повторить движение еще раз. После мужская рука вновь дотягивается до ее острых коленок и фиксирует их, прижимая друг к другу, чтобы внутренняя часть бедер девушки почти не оставила пустого места между собой – и рыжеволосая слушается, сама сжимая ноги. Тем временем горячие большие ладони вновь оглаживают ягодицы и снова приподнимают обнаженное изящное тело на несколько сантиметров. Риока заводит уже обе руки за голову, хватаясь за плечи капитана, и, подумав, сцепляет их за его шеей. Мужская плоть скользит обратно, а после вновь возвращается наверх, полностью пачкаясь в девичьей смазке. Ичиго дрожит так, будто попала на мороз. – Соуске, еще, – по голосу может показаться, что Куросаки плачет. Между женскими бедрами тепло и влажно. Приятное давление и бархатная кожа сводят с ума. Руки на шее заставляют уткнуться в ее плечо. Он проводит языком по фарфоровой коже, слизывая лаванду и пот. Айзен двигается размеренно, все еще старается сдерживаться, иначе – войдет в девушку, испортив ей первый раз. Мужчина отметает мысль, что все, что между ними происходит, и для Ичиго впервые, что девочка теряется в ощущениях, и в отличие от него вряд ли что-то понимает. От таких мыслей хочется только ускориться, сделать ее полностью своей, но за стенками повозки и барьера слуги. Айзен не хочет делить настолько особенный момент с кем-то. Нет, он сделает девочку полностью своей в особой атмосфере, когда та будет полностью готова, а не наспех возбуждена под впечатлением момента. Соуске возвращает руку, влажными пальцами проводит по низу живота, дразня легкими движениями, и ныряет ладонью между собственным членом и влажным лоном, надавливая на клитор. Финальная точка приближается, предшествующие ласки оставили свое послевкусие. Бледное тельце изгибается, вьется, алые губы хватают воздух и выпускают мягкие сипящие стоны. Рыжий затылок лежит на переходе из мужской шеи в плечо, и из-за такого положения кислород поступает в легкие хуже – голова кружится, мысли пусты, на внутренней стороне век выгравирован портрет – карие почерневшие омуты, прямой нос, полные губы. Мягкие каштановые волосы, улыбка одними уголками. Сильная шея, идеальная осанка. Полный трепета взгляд, подрагивающие ресницы. Картина, достойная величайших галерей. И громкий вдох, полный удивления. К ласкам присоединились чужие пальцы, и Ичиго почти сразу кончает – девушка чувствительная, открытая новым ощущениям, и сдается быстро. Изящные ноги дрожат, сжимая чужую плоть. Пальчики на ногах поджимаются, а изо рта больше не льются звуки – лишь вязкая тянущаяся карамель, подгоревшая и пахнущая сахарной ватой, томная и протяжная. – Тш-ш-ш, – она еле слышно призывает мужчину приостановиться, пока дрожь не проходит, а после, отойдя от оргазма, сама покачивает бедрами, возобновляя движение. Тело вдруг стало в десяток раз чувствительнее, и девичьи грудные стоны наращивают громкость. Дрожь женского тела передается ему, и Айзен, уткнувшись в хрупкое плечо, сдерживает себя из всех сил. Чувственные стоны Ичиго отдаются в паху. Когда девушка начинает двигаться самостоятельно, Соуске подхватывает ее под колени, прижимая их к ее груди, и ускоряется. Мужчина кусает губы и мечтает только о том, чтобы это мгновение длилось как можно дольше. Но хватает его ненадолго – семя брызгает на бедра, смешиваясь со смазкой, а Айзен загнанно дышит, пытаясь прийти в себя. Он оставляет поцелуй на хрупком плече и замирает с Ичиго на руках, давая им время. Девочка же не может насытиться кислородом – все тело словно окатили ледяной водой, а после сварили в кипятке. Каждый участок тела покалывают мелкие иглы, и ее все еще время от времени подергивает после оргазма. Она обмякает в руках мужчины как подтаявшая на солнце пастила. И как только хватка Айзена пропадает с ее колен, те будто по команде расслабляются и их клонит в бок. Изящные тонкие руки сами по себе опускаются, и юная шинигами беспомощно хватается за чужие запястья, банально боясь, что с такими успехами просто сползет на пол повозки. Мужчина переплетает их пальцы и осыпает доверчиво подставленную спину короткими поцелуями. Послеоргазменная истома сделала тело тяжелым и ленивым. Айзен с удовольствием бы накрыл их одеялом и уснул, будь они на постоялом дворе. Девушка тянет руки Соуске вслед за своими, кладет их на впалый бледный живот, чтобы мужчина удерживал ее крепче. Сознание понемногу возвращается, пелена плавно сходит с карамельных глаз. Повозка мерно движется, чуть покачивая их томные хмельные тела, и сама Ичиго также с удовольствием уснула бы в эту же секунду – слишком велико впечатление, слишком густы ее эмоции. И, кажется, яркий румянец теперь будет вытатуирован у нее на лице, грозясь никогда более не сойти. – Соуске, – девочка упирается затылком в ключицу, трется носом о выразительную линию челюсти как звереныш, – поцелуй. Мужчина проводит ладонью по шее и берет Ичиго за подбородок, поворачивая для поцелуя. Медленного, почти ленивого. Айзен смотрит на рубиновые щеки и не может не усмехнуться в поцелуй. – Прекрасная, – Соуске довольно щурится, облизывая покрасневшие, покусанные губы. – Мир не достоин тебя. – Выглядишь как лис, – голос после стонов хриплый, рот тянет гласные от усталости и неги. – Мне холодно. Ичиго хочет показаться серьезной, но не видит себя со стороны: раскраснелась, покрылась мурашками из-за влажной кожи и ветерка, задувающего из-под занавесок; проводит розовым языком по темным после поцелуя губам и улыбается уютно и мягко. Улыбка Соуске становится шире. В карих глазах – обожание, поклонение. Мужчина утопает в ее улыбке и не может отвести взгляда. – Я не шучу, – он уже не хрипит, но голос все равно по-усталому довольный. Мужчина снимает хаори – наверное, единственную сухую нетронутую вещь, и набрасывает девушке на плечи. Рыжая кутается в приятную ткань, но та ей сейчас кажется наждачкой – чувствительность с кожи еще не сошла, и Ичиго тихо шипит, поджимая пальцы на ногах. А после вновь внимательно смотрит в карие омуты снизу вверх, повернув голову. – Ты видишь меня лучше, чем я есть на самом деле, – говорит не самые лучшие вещи, но улыбается, вспоминая диалог с духовными мечами. Целует взбухшую венку на влажной шее, будто чмокая в щеку – легко, непринужденно. Целует линию челюсти – благодарит за нежные слова. На языке соленость и разжеванные иголки сосны. Сердце мужчины пропускает удар. Он убирает выпавшие золотые прядки за ухо, хотя это совершенно не помогает. – Значит, посмотри моими глазами, – он перехватывает ее руку и прижимается искусанными губами к хрупким костяшкам. – Я мог бы целовать тебя дни напролет, – короткий поцелуй в ладонь, прямо в линию жизни. – Твой голос музыка, кожа – шелк. Но главное... – Соуске поднимает взгляд, – глаза. Позволь мне утонуть в них. – Я… – начинает девушка, но сразу же замолкает, все никак не понимая. Слова из уст Соуске лились с таким благоговением и трепетом, что Ичиго верит ему. Но не может понять, как такое описание относится к ней. Будто говорят о ком-то другом, но нет – карие радужки впиваются в ее кофейные омуты цепко, по-настоящему. Девичий корпус чуть поворачивается, и Куросаки упирается плечом в твердую грудь капитана, садясь боком к нему. Взгляд, полуприкрытый рыжими ресницами, до боли смущенный, растерянный. – Я доверяю тебе, – тихо шепчет Ичиго, будто рассказывая самый страшный секрет, – и я не знаю, что со мной. Я хочу искоренить твое одиночество, я хочу тебя рядом. – нервно сглатывает, в глазах – мириады созвездий. – Хочу чувствовать тебя. Большие ладони обхватывают алые щеки. Соуске наклоняется, соприкасаясь лбами и пристально смотрит в глаза из сердолика, но видит их нечетко. Адамово яблоко дергается. – Ичиго... – с усилием выдыхает мужчина и проводит языком по губам. Целует. – Стань моей. Навеки. Стань моим дыханием, моими глазами, моим сердцем. – он говорит с болезненным почитанием и кладет ее маленькую, на фоне его, ладонь прямо на свое сердце. – Уничтожь одиночество. До ее ушей доносится ее же собственный жалобный всхлип. Узкий подбородок вдруг задрожал. Девичьи пальцы обхватывают сильное запястье его руки. Подушечка большого пальца проходится по тыльной стороне горячей ладони. Хаори из-за этого распахивается и обнажает девичью грудь, покрытую следами укусов и поцелуев. Ичиго растрогалась. Чувства мужчины берут ее за живое, заставляют ощущать ком в горле, пламя над сердцем. Несколько слезинок скатываются с нижних ресниц, и пару раз риока открывает рот, чтобы что-то сказать, но у нее не выходит – гортань будто атрофировалась, связки перестали смыкаться, а язык задубел. – Мгм, – беспомощно угукает девушка, со всем теплом смотря бывшему предателю в глаза. В уголках ее глаз начали собираться жемчужины слез. Соуске спешит их собрать. – Ичиго... – банальное “не плачь” застряло в горле. В карих глазах на мгновение проскальзывает растерянность. Никто не плакал перед ним из-за правды. Из-за честного признания. Из-за него. – Спасибо, – выдыхает Соуске в персиковые губы и целует, решая, что встанет на колени перед ней при первом же приказе. Она целует в ответ, ощущает свои слезы на чужих губах, льет соленые реки от переизбытка чувств. Она сочувствует, сопереживает, сострадает. В горле ледяной ком, корень языка холодеет, под ключицами колет. Приходится отстраниться, чтобы вдохнуть. Приходиться уткнуться лбом в лоб напротив, чтобы собраться. Приходиться потереться носом о чужой, чтобы обогреть. Дрожащие руки тянутся к шатенистой голове, прижимают ее к запятнанным чувствами девичьим ключицам. Ладошки гладят каштановые волосы так, будто плачет не Ичиго, а Соуске. Будто Ичиго плачет не своими слезами, а слезами бывшего предателя. Будто мужчине сейчас это очень нужно.