Сто имён одной воровки. Часть I

      На площади у церкви святого страстотерпца Петреллия, что находилась в портовом районе нижней части славного города Портамера, собралась толпа. Были здесь в основном тучные торговки в замаранных передниках поверх тёмных юбок, мужики из порта — грузчики да вязальщики снастей, подозрительного вида юнцы, наверняка прятавшие кинжалы в замусоленных рукавах рубах, нищенствующие старики да десяток оборванных пацанят, сновавших в толпе и то и дело отхватывавших пинки да подзатыльники. Люди шумели и гомонили, бабы толкались локтями, мужики жевали вонючий табак, плевались и сыпали отборными ругательствами. За всем этим шумом голос городского глашатая, стоявшего рядом с новеньким, только поставленным позорным столбом, был едва различим.       — Во славу нашего доброго короля Огиделия III и от имени градоначальника благородного господина Викантия объявляется указ…       Заслышав имя короля, толпа одобрительно зашумела, старик с искривленной спиной затряс клюкой, какая-то тощая девица даже сдернула с головы чепчик и замахала им, но как только прозвучало имя градоначальника, бабы недовольно заворчали, а старик сплюнул себе под ноги. В этот момент с одной из примыкавших к площади улиц завернул кортеж мибийского купца Дал Аг Абура — деревянный портшез, отделанный тонкой резьбой и закрытый парчовыми занавесями, несли четверо мускулистых, по пояс обнаженных мужчин. По сторонам портшеза шли несколько наёмников в коже и с саблями на поясах, а позади — носильщики, тащившие окованные железом сундуки. Кортеж остановился, и из-за занавеси высунулось заинтересованное лицо купца — смуглого носатого мужчины в широкополой шляпе, украшенной разноцветными перьями и сетчатой вуалью, спадавшей к шее купца и призванной защищать его от вездесущей надоедливой мибийской мошкары, правда, в Портамере та вуаль была ему без надобности и выглядела скорее забавно, особенно для местных жителей.       — …считает своим высочайшим долгом выжечь сей гнойник и вырезать зловонную опухоль с тела славного города Портамера…       Резная дверь портшеза открылась, рука одного из носильщиков откинула плотную занавесь, и господин Дал Аг Абур, пыхтя и бормоча что-то себе под нос, вылез из портшеза. Сложив руки с толстыми пальцами, унизанными перстнями, на объемном животе, обтянутом белым одеянием, больше похожим на ночное женское платье, он со всем возможным вниманием стал слушать глашатая. Стайка мальчишек-оборванцев отделилась от толпы и побежала к купцу, видимо, в надежде выпросить у того пару медяков милостыни.       — … каждый член этой распоясавшейся шайки бандитов и еретиков объявляется преступником и заочно приговаривается к смерти…       Толпа загудела и заулюлюкала, бабы радостно завизжали, а трое молодчиков наоборот, с недовольными лицами принялись что-то обсуждать, склонившись головами друг к другу. Мибийский купец расплылся в улыбке и похлопал себя по животу. Из открытых дверей церкви на высокие ступени вышли два небесных брата в лазурных рясах, которых шум на площади, вероятно, отвлёк от творения молитвы или же от других дланеугодных дел. Сложив руки на груди, они с хмурыми лицами оглядели толпу, но почти сразу же вернулись обратно в церковь — возможно, от того, что переменившийся ветер принёс на площадь смрад забитого мусором Восточного канала. Канал этот выкопали давно, пожалуй, во времена ещё до Небесного Единения. Тогда он снабжал Портамер питьевой водой из реки Тант. Но город рос быстро, ширился и разрастался, взбираясь все выше и выше по Сигнальному утесу, на котором раньше стоял один лишь маяк, а нынче во всём своём великолепии раскинулся Верхний Город, отделённый от Нижнего высокой каменной стеной. Вокруг канала построили мануфактуры для нужд Портамерских верфей, и их сточные воды превратили канал в зловонную, заполненную нечистотами канаву. Для нужд города теперь работала сеть водонапорных башен, связанных подземными трубами, воду в которые накачивали из реки хитроумные колдовские устройства, работу которых поддерживали местные чародеи.       — …будут допрошены под пыткой…       Крики толпы стали ещё громче, стража купца начала было отгонять от своего господина мальчишек-попрошаек, недвусмысленно показывая им сабли и крепкие кулаки, обтянутые плотными кожаными перчатками с железными пластинами на костяшках пальцев, но купец Дал Аг Абур, видимо, чем-то весьма обрадованный, махнул страже рукой, полез в портшез, достал оттуда увесистый кошель и бросил толпе мальчишек горсть медных монет.       — …выставлен на два дня на поругание толпе, а затем четвертован…       Толпа, радуясь обещанным кровавым развлечениям, взревела, мужики затрясли кулаками, кривой старик стал размахивать клюкой, словно саблей. Какой-то юнец в подбитом бархатом плаще и забавной клетчатой шапочке, которые обычно носят студенты Мидделейского университета, взял под локоток свою хорошенькую спутницу и начал увлечённо ей рассказывать о бесчеловечности и бессмысленности практики публичной смертной казни и о том, как жизненно необходимо было для королевства поскорее отказаться от этого пережитка тёмных времен. Спутница улыбалась ему и кивала головой, тряся золотисто-рыжими кудрями, но вряд ли понимала и половину того, что говорил ей юноша. Окружавшие мибийского купца мальчишки бросились подбирать покатившиеся по булыжной мостовой монетки, двое из них, носившие палки на поясе наподобие сабель, выхватили их и стали отгонять других пацанят от своей добычи, ещё один мальчик, в натянутом чуть ли не на самый нос колпаке и зажатым в ладони увесистым камнем, ползал прямо под ногами господина купца и выковыривал монеты из грязи.       — …таким образом, благородный господин Викантий совсем скоро избавит наш славный город от этой чумы, называющей себя «Гильдией Воров»!       Закончив речь, глашатай откланялся, забрался в седло своего коня и спешно покинул площадь, толпа потихоньку стала расходиться, господин Дал Аг Абур довольно рассмеялся и вернулся в портшез. Мальчишка в колпаке, камень которого теперь оттягивал карман его грязных широких штанов, подобрал ещё одну монетку, застрявшую ребром между булыжниками мостовой, поднялся, отряхнулся и проводил взглядом удалявшийся кортеж купца.       — Не слушайте их! Нет никакой «Гильдии»! Это всё заговор! — какой-то старик с бельмом на глазу и гнилыми зубами забрался на помост и затряс иссушенной рукой.       Он всё продолжал кричать о заговоре, и из его рта во все стороны летела желтоватая пена. Мальчишка в колпаке утёр рукавом рубахи нос, посмотрел на сумасшедшего старика, к которому уже, лениво и вразвалочку, приближались двое стражников в бело-оранжевых мундирах, развернулся и пустился наутёк с площади.       Мальчишка миновал небольшой проулок и выскочил на оживлённую улицу Канатчиков. Оглядевшись, он побежал по улице вверх, в сторону более богатого Рыночного района, ловко уворачиваясь от скрипучих телег и всадников. Свернув ещё пару раз, он перешёл на быстрый шаг, поправил колпак на голове, пересёк утоптанную площадку вокруг одной из водонапорных башен Нижнего города, где толпа женщин с вёдрами на длинных шестах, перекинутых через плечи, набирала воду, и протиснулся в длинный проход между домами, заваленный разбитыми деревянными ящиками. Для того, что бы пройти по этому проходу, мальчишке потребовалось бы не больше минуты, но ни через минуту, ни через пять, ни через десять с другой стороны этого прохода он не появился.       Зато вместо мальчишки оттуда вышла невысокая худенькая девушка в светло-сером платье с белым, обшитым узкими оборками фартуком и с аккуратным чепцом на голове. Плетёная корзина в её руке, накрытая платком, и кошель, привязанный к поясу, а ещё, пусть и скромный, но изящный покрой платья выдавали в ней служанку кого-то из благородных господ Верхнего города, отправившуюся на рынок за свежими овощами и травами.       Правда, к рынку она не свернула, а пошла по улице Пряностей, мимо множества лавок, торговавших заморскими деликатесами, духами, цветочным мылом и огненным лоранским перцем, приправой столь острой, что, как поговаривали, если съесть его слишком много, то можно и в огнедышащего дракона превратиться, хотя, с чуть большей вероятностью — умереть от прободения кишок. Каблучки девушки звонко цокали по булыжникам мостовой, ленты на чепчике колыхались в такт её бодрым шагам, и какой-то юнец, отиравшийся возле лавки табачника, засвистел ей вслед. Девушка чуть улыбнулась, но не ответила ему и не задержалась ни на секунду, да и ни в одну лавку так и не заглянула. Пересекая площадь перед церковью святой подвижницы Алексии, она, как и положено любой благочестивой девице, на секунду замерла перед высокими дверями, которые, распахнувшись, открывали вид на золочёный алтарь, осенила свой лоб раскрытой ладонью, чуть склонившись, и что-то быстро прошептала, после чего поспешила в тёмный проулок, столь узкий, что в нём вряд ли могли разминуться два человека. В том проулке она спустилась по каменной лестнице к ничем не примечательной двери, пальцами нащупала едва различимый барельеф, нажала на него и немного повернула. Дверь бесшумно скользнула в сторону, и девушка нырнула в открывшуюся ей тьму.       Внутри был сущий бардак. Дело было в том, что «Гильдия Воров», заботясь о собственной безопасности, меняла местоположение своей штаб-квартиры как минимум раз в году. Укромных мест и потайных убежищ в таком большом городе, как Портамер, было в избытке, и проблем с поиском нового обиталища у гильдии никогда не было, но, конечно, каждый переезд выливался в настоящий кошмар.       Большой общий зал, освещённый множеством свечей на залитых воском тележных колесах, висевших под низким сводчатым потолком, был заставлен разномастными столами и стульями, которые, казалось, притащили сюда едва ли не со всех краёв Тарсии. Вдоль стен громоздились ящики и бочки, наспех сколоченные полки ломились от разномастного скарба — множества книг в кожаных и бархатных переплётах, украшенных витиеватыми уголками и застёжками, фарфоровой посуды, подсвечников, шкатулок и ваз; то тут, то там возвышались пирамиды из рулонов дорогих тканей. Пахло пылью, плесенью и горелыми фитилями. Из-за раскрытых дверей в глубине зала периодически раздавались звуки перетаскиваемой мебели, и иногда — грохот от падения чего-то тяжёлого, после чего слышалась отборная ругань. В алькове у дальней стены двое мужчин играли в гонт, ещё один примостился на кушетке и спал с открытым ртом. Ближе ко входу, за большим круглым столом, сидело ещё трое человек. Одна из них — девушка не старше двадцати лет, с вытянутым лицом и светлыми волосами, заплетёнными в длинную косу, — подняла взгляд, положила на блюдце перед собой наполовину очищенный апельсин и улыбнулась вошедшей в зал девушке в платье служанки.       — Ну что, Мия, с успехом?       Мия с нескрываемым наслаждением стянула с головы чепец, отчего её каштановые кудри в беспорядке рассыпались по плечам, подошла к столу и, откинув покрывавший корзинку платок, достала из неё увесистый округлый предмет — то ли целиком сделанный из золота, то ли позолоченный, — инкрустированный блестящими драгоценными камнями.       — Вполне. Ваган, — она кивнула сидевшему напротив мужчине средних лет с завитыми золотистыми волосами, уложенными в изящную прическу по последней моде, и одетому столь изысканно, что ему впору бы было прямо сейчас отбыть на приём в королевский дворец, — это ведь оно?       Ваган элегантным жестом, слегка оттопырив мизинец и прижав большой палец к ладони, протянул руку и подхватил из рук Мии предмет, затем нажал на едва заметную кнопку, и украшенная бриллиантами крышка откинулась. Под крышкой на расчерченной цифрами поверхности чуть подрагивала маленькая ромбовидная стрелочка.       — Весьма любопытная вещица. Ежели господин купец пожелает вернуть эту безделицу себе, ему придется оплатить нашу пошлину, от уплаты которой он, видимо, по глупости и недальновидности, решил отказаться, — Ваган захлопнул крышку и положил компас на стол перед собой. — Возможно даже, что и в двойном размере. Хорошая работа, Кудряшка.       Пожав плечами, Мия улыбнулась и подошла к стоящей в стенной нише статуэтке женщины с кошачьей маской на лице и десятью разведёнными в разные стороны руками, вырезанной из дерева. На руках статуэтки висели цепочки, серьги, кольца и прочие драгоценные побрякушки, а у её ног лежала груда серебряных и медных монеток. Мия опустилась перед идолом на колени, платье её немного задралось, открыв вид на совсем не подобающие служанке из благородного дома чёрные кожаные сапоги, высокие голенища которых в нескольких местах перекрещивали тонкие ремешки с блестящими пряжками. Она расстегнула одну из пряжек, вытянула из потайного кармашка под ней тонкое золотое колечко, стянутое давеча на рынке у какой-то купцовой дочки, повесила его на одну из рук богини Демитии и принялась молиться.       — Три бочки тюленьего, две бочки медвежьего и одна бочка гусиного жира, пятнадцать мешков муки, масло лампадное… — сидевшая рядом с Ваганом темноволосая женщина с жёстким, словно вырубленным из камня лицом, и тонкими губами, оторвалась от лежавшей перед ней пухлой амбарной книги, щёлкнула парой деревянных костяшек на счётах и вздохнула. — Ваган, это легче выбросить, чем хранить.       Тот ничего не ответил, лишь слегка взмахнул рукой, взял со стола пилочку с серебряной рукоятью и принялся полировать ногти. Светловолосая девушка дочистила апельсин, разделила его на дольки и положила на блюдце перед Ваганом. Из глубины зала раздался звук чьего-то падения и ругательства.       Закончив молитву, Мия поднялась, подошла к столу и потянулась за апельсиновой долькой, светловолосая девушка попыталась хлопнуть её по пальцам, но Мия успела отдёрнуть руку.       — Э, не тебе.       — Пусть берёт, Ида, она заслужила.       Схватив пару долек, Мия довольно ухмыльнулась и плюхнулась в стоящее за соседним столом кресло. Устроившись поудобней, закинула ноги на стол, отчего подол платья задрался совсем уж неподобающим образом, обнажив, правда, не розовые девичьи бёдра и не белое полотно нижних панталон, а тёмно-серую ткань бриджей, плотно облегавших её худые ноги.       — Я заслужила не только апельсин. Что насчёт серебра? — спросила она, медленно пережёвывая сочную мякоть.       Ваган отложил пилочку, полюбовался полученным результатом, сгибая и разгибая пальцы, и спросил:       — Кудряшка, ты в порту в последнее время ничего странного не заметила?       — Нет. Не было меня там, я мибийца выслеживала, а он три дня в порт не заявлялся.       — Ну конечно. Новостей тоже не слыхала? Может, что про указ градоначальника?       — К чему ты клонишь? — Мия обернулась к нему, вопросительно подняла бровь и слизнула с пальца капельку апельсинового сока, внутренне усмехнувшись той гримасе отвращения, которая исказила лицо Вагана после этого нехитрого действия. — Я слыхала, глашатай сегодня на площади опять грозил четвертованием, ну так не первый раз же.       — В этот раз всё серьёзней, Кудряшка. Господин Хаммаран-его-забери градоначальник решил всерьёз объявить гильдии войну. Он не просто очередным указом в очередной раз объявил нас вне закона. Он своим высочайшим указом ввёл в порт Портамерский кавалерийский полк.       — Лошади все причалы обосрали, — поддакнула ему Ида.       — Если бы дело было только в лошадином дерьме, — Ваган подцепил остриём маленького кинжала одну из апельсиновых долек и аккуратно положил в рот, внимательно следя за тем, чтобы ни капли сока не попало ни на его кружевные манжеты, ни на пышное жабо, заколотое брошью с крупным рубином. — Крысята второй день сидят по норам, кавалерия следит за порядком в порту столь пристально, что даже матросы справляют нужду исключительно в отхожих местах, а не там, где пожелают. Ещё немного — и купцы вправду решат, что могут не платить гильдии нашу пошлину.       — Двадцать пар женских панталон белого шёлку, отделаны лентами, кружевом и речным жемчугом, — снова забубнила темноволосая женщина, расправляя перед собой лист пергамента, — и зачем они нам нужны?       — Карсия, не до панталон сейчас, пусть лежат, — отмахнулся от неё Ваган.       Мия сильнее откинулась в кресле, растопыренными пальцами расчёсывая свои кудри и обдумывая услышанное. Да, молодой градоначальник, благородный господин Викантий, присланный в Портамер всего-то пару лун назад, за любое дело брался с небывалым рвением и усердием, да вот пользы никакой от того не было. Первой его гениальной идеей стало решение пополнить казну за счёт введения налога на использование городской канализации. В один день он выпустил указ и выставил рядом с каждым канализационным люком в Нижнем городе городскую стражу и злосчастную Портамерскую кавалерию, которые должны были неусыпно следить за тем, чтобы ни один ночной горшок не был опорожнён без должной за то оплаты. На что рассчитывал господин Викантий, до сих пор не было ясно, горожане, не будь дураками, платить не собирались, и через пару дней весь Нижний город уже утопал в текущих по улицам потоках нечистот, которые горожане выливали иногда и прямо из окон, и с балконов. Налог отменили лишь через несколько недель, когда на приём к господину градоначальнику выстроились почти все благородные господа Портамера. Конечно, жители Верхнего города, где к каждому особняку были подведены подземные трубы, плевать хотели на утопающий в отбросах Нижний город, но и они страдали от невозможности не зажимая носы надушенными платками посетить Портамерский театр, многочисленные лавки заморских купцов, да даже дома их неблагородных любовниц и любовников. А теперь вот, господин Викантий решил бросить вызов гильдии, и ничем хорошим это закончиться не могло, причём для градоначальника — в первую очередь.       — И что же мы будем делать? — Мия вздохнула, поднялась из кресла, подошла к столу Вагана и забросила в рот ещё пару апельсиновых долек.       — Вот я и думаю, Кудряшка, что же нам теперь делать. Можем ли мы как-либо… м-м-м, воздействовать на господина градоначальника, ко всему тому, ещё и являющегося родственником короля.       — Шестым в очереди на престол, — вставила Ида       — Или четвёртым смотря как считать, — продолжил Ваган, — так вот, быть может, кто-то знает, есть ли у нашего достопочтенного градоначальника какие-либо… м-м-м, слабые места?       Мия хотела было сказать, что главная слабость благородного господина, — это его глупость, но её внезапно перебила Карсия.       — Не знаю ничего про слабые места, но господин Викантий с первого своего дня здесь не пропускал ни одного представления в Портамерском театре. Я и сама видела его в главной ложе. Кстати, кто знает, зачем нам сорок мотков пеньковой верёвки? Кого мы собираемся вешать? Тут на весь Портамер хватит.       Мия с удивлением взглянула на женщину. Вот уж не думала она, что суровая, вечно всем недовольная Карсия, даже в городе носящая мужскую одежду и саблю у пояса, интересовалась театром. Нет, правда, если бы Мию ещё вчера кто спросил, знает ли правая рука Вагана вообще о существовании театра, она бы уверенно ответила «нет».       — Любопытно, Карси, любопытно… Театр, значит.       — Может, у него роман с какой актриской? С той молоденькой блондиночкой, играющей в новой постановке роль Розалии?       — Это может пригодиться. Кудряшка! — Ваган резко повернулся и кивнул Мии головой. — Сходи-ка, покрутись у театра, может, что узнаешь.       Она не стала возражать, хотя после трёх дней слежки за мибийским купцом ей больше всего хотелось принять тёплую ванну или, на крайний случай, сходить в общественную баню, залезть в кровать в своей маленькой комнатке в мансарде под самой крышей и не вылезать из неё до следующего утра. Заправив непослушные кудри под ненавистный чепец, оправив фартук и нацепив на лицо кроткое и смиренное выражение, подобающее служанке из благородного дома, Мия подхватила плетёную корзину и поспешила к театру. Последнее, что она услышала перед тем, как за ней закрылась хитрая дверь с замком-барельефом, были новые возмущения Карсии о том, что им совсем негде хранить тридцать коробок чародейских фейерверков из Серенгара, да и кому они вообще нужны, эти фейерверки? И неужели тарсийские чародеи столь никудышны, что даже такую ерунду приходится везти аж из-за океана?       Строительство Портамерского театра, что стоял на площади недалеко от ведущих в Верхний город Восточных ворот, началось более пятидесяти лет назад, а закончилось совсем недавно, уже на памяти Мии. Громадное помпезное здание из светло-серого камня возвышалось над площадью, словно грозясь задавить другие дома, на фоне театра выглядевшие жалкими и крошечными. Центральным входом служил портик с гранитными ступенями и высокими малахитовыми колоннами, обвитыми золочёными лианами и увенчанными такими же капителями, выполненными в виде огромных древесных листьев. По сторонам от портика расходились южное и северное крылья с высокими окнами и лепниной над ними, а по периметру огромного купола Главного зала стояли мраморные статуи юных дев в весьма фривольных одеяниях.       Поговаривали, что театр проклят. При рытье котлована для фундамента, мол, была разорена гробница некого древнего могущественного чародея, и его призрак сначала расправился со строителями, потом свёл в могилу двух архитекторов, а теперь поселился в театре и, якобы, на каждом представлении занимал одну из лож и оттуда, из-под самого купола театра, иногда на чём свет стоит костерил нерадивых актеров и пугал изнеженную публику. Возможно, что и была в той легенде доля правды — несколько архитекторов действительно умерло за время строительства, но не столько от проклятья или злодеяний беспокойного призрака, сколько от старости, а уж погибшим на тяжёлых и опасных работах строителям и подавно не было числа. Ещё ходили слухи, что во времена до Единения на этом месте стояло святилище кого-то из старых Богов и что строительство театра финансировали некие высокопоставленные еретики, организовавшие в катакомбах под ним капище Ие и Яю, Капулии, а может, и самому владыке подземного мира Хаммарану. А теперь эти самые еретики, мол, проводят в тех капищах разнузданные оргии, приносят кровавые жертвы и едва ли не едят живьем младенцев. Правды в тех слухах было едва ли больше, чем в легенде о призраке, ей-Длани, вряд ли актеры могли бы поклоняться Хаммарану, а вот маленьких деревянных статуй Фааленты и Миоргона, богини музыки и бога притворства, в потайных комнатках и в альковах гримерок, скорее всего, было в достатке. Служители Длани Небесной без устали обличали актёров, а в особенности — актрис, зовя их служительницами порока и обвиняя в развращении невинности благородных господ Портамера, да вот только местного магистра регулярно видели в одной из лож, а настоятеля церкви святой подвижницы Алексии даже подозревали в связи с одной хорошенькой певичкой.       Постояв пару минут на противоположном конце площади и вспомнив все слухи, сплетни, байки и легенды, которые она слышала о театре, Мия поправила лямки фартука и пошла вперед. В это время дня площадь была не слишком оживлена. Изредка, в одну или другую сторону, неторопливо проезжали экипажи да пробегали суетливые служащие Морской торговой компании или главного управления Королевской таможни Портамера, находившейся аккурат напротив здания театра. Мия уже было подумала, что её образ благонравной служанки там был не слишком-то уместен, но идти домой, переодеваться и вновь возвращаться сюда было выше её сил. Что ж, она — просто молоденькая глупенькая служаночка благородного господина Как-его-там, которая в свободный час решила полюбоваться на золочёные статуи и малахитовые колонны и, может быть, помечтать о своем блистающем триумфе на сцене. Пройдя мимо неработавшего фонтана в виде стоявших на дыбках двух единорогов, из рогов которых должны были бить струи воды, и едва разминувшись с торопливо идущим куда-то служащим, несшим в руках объемистые амбарные книги, она подошла к портику, окинула его этаким восхищённым взглядом провинциальной девицы, впервые попавшей на бал в Виллакорне, и направилась вдоль северного крыла. Тоже придумал, покрутись у театра! И что она может здесь выведать? Подслушать чью-нибудь болтовню? Но вокруг не было ни души. Завернув за угол, она подобрала юбку и пересекла большую лужу, оставшуюся ещё, видимо, после ночного дождя. Осмотревшись, Мия тяжело вздохнула. Нет, она решительно не понимала, чего хотел от неё мастер. Вокруг театра никого. Большая площадка, отведённая, как она понимала, для экипажей благородных господ, посещавших спектакли, пустовала, и только пара чаек, крикливо переругиваясь, делила на ней какую-то добычу.       Позади театр выглядел не так помпезно, без всей этой позолоты, лепнины и прочих излишеств. Пройдя мимо пары пристроек, Мия свернула в невысокую арку и прошла по узкому, тёмному проходу, который вывел её в маленький внутренний дворик. Пожалуй, она не должна была здесь находиться. Но, если бы её кто-то увидел, она бы сказала, что заблудилась. Она просто хотела посмотреть на… На…       Мия не успела придумать, на что она хотела посмотреть, когда одна из деревянных дверей с протяжным скрипом открылась и во дворик вышла женщина с плотно напудренным лицом и в ярко-красном платье с крупными, аляпистыми розами на лифе. Её тёмные волосы с проседью, аккуратно забранные в пучок на затылке, стягивала сетчатая шапочка, а в руках женщина сжимала высокий парик, украшенный цветами и крупными жемчужинами. Часто и коротко дыша, она опёрлась рукой о стену, раскрыла зажатый в руке веер и начала им обмахиваться.       — Душенька, что ты здесь делаешь? Заблудилась? — голос женщины оказался приятным и глубоким, похожим на густой тягучий мёд.       — Простите, любезная госпожа, — Мия сцепила пальцы перед собой и опустила взгляд, словно высматривая что-то на земле под ногами. — Я… я просто…       — Я не твоя госпожа, душенька. Да и вовсе не госпожа. Ты, верно, хотела полюбоваться театром?       Мия нервно поджала губы, стиснула пальцами оборку фартука и затараторила быстро, глотая слова и запинаясь. Говоря путано и постоянно перескакивая с одного на другое, она принялась рассказывать актрисе, и как сильно она была влюблена в театр, и как она восхищалась актёрами, и как полгода, отказывая себе во всем, копила серебро со своего скромного жалования, чтобы купить билет на галёрке и хоть одним глазком увидеть представление. Говоря о том, как, лёжа на узкой кровати в своей каморке под лестницей, она ночами грезит сценой, Мия внутренне усмехнулась — пусть, и не на сцене, но играть такие вот роли ей было не впервой.       — Хорошо-хорошо, душенька. — перебила её актриса, коротким жестом указала себе за спину. — Будь так добра, помоги мне. Эта девица-костюмерша так сильно затянула корсет, что едва ли не сознание теряю.       Как и положено любой расторопной и угодливой служанке, Мия тотчас подскочила к актрисе, развязала тугой узел на её спине и ослабила тесьму, отчего актриса застонала с нескрываемым облегчением. Развернувшись, она одарила Мию тёплой ласковой улыбкой, отчего на её лице под слоем белой пудры явственно проступили морщины, и слегка поправила ожерелье, обрамлявшее длинную, но уже несколько дряблую шею. От этого движения камни на ожерелье сверкнули, переливаясь всеми оттенками радуги.       — Благодарю, душенька. Скажи, как тебя зовут?       — Малка, любезная г… Простите. — Мия прикусила губу и снова опустила взгляд.       — Не нужно так робеть передо мной, девочка, я не благороднее тебя, — актриса потрепала её по щеке, а затем взяла за руку. — Пойдем, покажу тебе мир за кулисами, раз уж ты так об этом мечтаешь.       Внутри театр оказался сущим лабиринтом из петлявших узких коридоров со множеством дверей. По обе стороны вверх уходили винтовые и приставные лестницы, а под ногами тут и там зияли чернотой открытые люки, ведущие будто напрямик в подземный мир. Актриса быстро шла вперед, лавируя между снующими туда-сюда работниками, девицами в одних нижних одеждах, женщинами с тюками тряпья в руках, и иногда оглядывалась, видимо, беспокоясь, что служаночка засмотрится на что-нибудь и отстанет. Оборачиваясь, она каждый раз указывала рукой то в одну, то в другую сторону, говорила, что вот там — мужская гримерная, там — костюмерная, а там — склад реквизита, и сыпала прочими не всегда понятными словами. Мия же крутила головой и старалась запомнить не только путь, по которому они шли, но и любую мелочь, лицо каждого встреченного человека, надписи на каждой двери и фасоны всех платьев, вывешенных на жутковатого вида крюках в одной из комнатёнок. Мало ли что может пригодиться. Быть внимательным, подмечать каждую мелочь и запоминать всё увиденное было одним из первых умений, которому учили всех, попавших в Гильдию.       Завернув за угол, актриса поднялась на помост, заставленный пугающего вида механизмами и странными конструкциями, и поманила Мию к себе, указывая рукой куда-то за высокую деревянную загородку.       Загородка эта, расписанная пейзажем из мрачных гор и стоявшего на их фоне жутковатого замка, оказалась задником, на фоне которого хорошенькая девушка в скромном белом платье с длинными волосами, похожими на жидкое, струящееся по спине золото, говорила что-то о злокозненной судьбе и бессмысленности жизни без возлюбленного. Её то и дело перебивал низкий, громоподобный мужской голос, требовавший от девушки говорить громче, сделать лицо печальней, смотреть на главную ложу, а не себе под ноги, и подобное. Требования эти то и дело перемежались грязной руганью и обещаниями оттаскать девушку за лохмы и вытолкать из театра взашей.       — Сильва юна и весьма красива, но таланта в ней — ни капли, — склонившись к самому уху Мии, прошептала актриса. — Режиссёр держит её лишь ради прелестного личика.       — Это она в недавней постановке играла Розалию?       — Да. Отвратительно играла. Да и постановка не особо удачна, спектакль пусть и не провалился, но, душенька, оваций не сорвал. Что ж, совсем скоро мы начнем репетиции «Жестокости Мавы», и, поверь мне, премьера его станет моим триумфом. Сыграть королеву далеко не каждой под силу, а Сильве роль замученной горничной подойдет в самый раз. Ты же знаешь о королеве Маве?       Мия несколько смущённо улыбнулась актрисе и коротко кивнула головой. Особым образованием она похвастаться не могла, хоть и была обучена грамоте, счету и письму и, кроме родного тарсийского, свободно говорила на серенгарском, калантийском и баау, языке королевства Орен, северного соседа Тарсии. Но легенды о кровавой картийской королеве Маве знали, пожалуй, даже безграмотные. Правила она, кажется, еще до Единения и прославилась тем, что любила самолично пытать изменников, для поддержания своей красоты принимала ванны из крови девственниц и, ко всему ещё, сгубила трёх королей-консортов.       — Ох, душенька, — актриса лукаво подмигнула Мие, схватила её за предплечье и слегка сжала его, — знавала я времена, когда за постановку этой пьесы можно было и головы лишиться. Не теперь, конечно, не при правлении славного короля Огиделия III.       О, несомненно. Когда-то, более ста лет назад, великий король Оромундус II объединил Тарсию и Карт, взяв в жёны юную картийскою принцессу Дарру, и, когда королевством правили их наследники, подобная постановка вполне могла быть расценена как оскорбление короны. Но двадцать лет назад, после трагической гибели наследного принца Одариона, картийская монархическая ветвь прервалась, и корона перешла потомку короля Оромундуса от второго брака.       — Молодому господину градоначальнику, должно быть, понравится эта пьеса?       — Несомненно, душенька, — актриса улыбнулась и потянула её за рукав платья. — Пойдем, на глаза режиссёру тебе лучше не попадаться.       Пройдя ещё череду узких коридоров и крутых поворотов, актриса отперла висевшим на поясе ключом дверь, искусно расписанную цветочными узорами, и подтолкнула Мию в полутьму гримёрки, освещённую несколькими свечами в настенных канделябрах.       — Ох… здесь так… — Мия восхищенно осматривала богато, но несколько небрежно обставленную комнату.       Она переводила взгляд с изящного туалетного столика под зеркалом в золочёной раме на обитый алым бархатом диванчик, на котором раскинулось какое-то воздушно-прозрачное одеяние, а с него — на расписанную цветами и птицами ширму, рядом с которой, вызывая неуютную тревогу своим сходством с обезглавленными телами, стояли три манекена, наряженные в роскошные платья, два из которых, правда, ещё были утыканы булавками и явно не дошиты. На деревянных болванках, рядом с платьями, красовались парики и шляпки с цветами и перьями.       — Здесь так много цветов.       Цветов действительно было много. Повсюду: и на столике, и на нескольких тумбочках, и даже на полу стояли вазы и простые просмолённые деревянные вёдра с цветами. Часть уже увяла и подсыхала, другие же — ещё вовсю цвели, и их сладкий аромат, смешиваясь с запахами пудры и духов, становился тяжёлым, дурманящим; он окутывал почти ощутимым на коже туманом, но не мог скрыть едва различимый кисловатый запах пота.       — Да. Мой… мои поклонники знают, как сильно я люблю свежие цветы, — актриса, приподняв пышные юбки, уселась на низкий пуфик перед зеркалом и принялась освежать грим, обильно припудривая лицо похожей на лёгкое облачко пуховкой, потом, вернув коробочку с пудрой на столик, она обернулась к Мие и с какой-то внезапной горечью в голосе продолжила: — Я столько лет отдала этому театру! Я столь многим жертвовала, я… я заслужила это, причём уже давно!       Актриса отвернулась и замолчала. В заполнившей гримерку тишине едва слышались звуки репетировавшего оркестра, приглушённые тонкими стенами, а ещё — цокот каблучков и тихие голоса за дверями. Мия уже хотела было откланяться и выйти из гримёрки, когда актриса, аккуратно промакивая уголок глаза кружевным платочком, вновь повернулась к ней и спросила:       — Сколько тебе лет, душенька?       — Семнадцать, мадам.       — О, прекрасный возраст. Моей дочери тоже было бы семнадцать, если бы… Если бы только я… Ах, не обращай внимания, душенька! — актриса взмахнула платком, поправила ожерелье и, открыв стоявшую перед ней шкатулку, принялась перебирать лежавшие в ней украшения.       — Простите, любезная госпожа, мне нужно спешить. — Мия легко поклонилась и выскользнула из гримерной.       Актриса ещё что-то сказала ей вслед, но Мия её уже не слушала, да и не особо ей это было интересно. Идя к выходу, на какую-то секунду она подумала, что эта престарелая женщина могла бы быть её матерью, но быстро выбросила эту глупую мысль из головы. В конце концов, ей было девятнадцать, а не семнадцать, и мать её была шлюхой, а не актрисой. Хотя, возможно, разницы между этими двумя профессиями было меньше, чем ей всегда казалось.       Покинув, наконец, душное чрево театра, она пару минут стояла во дворике, размышляя, что делать дальше. Полдень давно миновал, и весеннее солнце хоть и светило ещё тепло и ярко, но уже неуклонно стремилось к закату. Если она сейчас вернётся в штаб-квартиру Гильдии, то уже вряд ли застанет там Вагана, ведь в это время дня он предпочитал носить свою вторую — ну, или какая она по счёту — личину, и наслаждаться обществом благородных дам и господ в салонах и особняках Верхнего города. Да и урчащий живот напомнил о том, что, увлечённая слежкой за купцом, она с прошлого вечера ничего не ела; и Мия решила, что на сегодня с неё хватит. Самое время отправиться домой, выгнать с кухни Лаккии варящих там какой-нибудь шибко вонючий алхимический ингредиент подмастерий, достать из погреба копчёную рыбину и съесть её со свежими овощами, за которыми непременно стоит прямо сейчас завернуть на рынок, пока ещё не все торговцы свернули свои лавочки до завтрашнего дня. Мысли эти наполнили рот слюной в предвкушении вкусного ужина, а сердце — приятного вечера в компании подруги, с которой можно будет обсудить и дурака-купца, и…       Погруженная в приятные мысли, Мия как раз свернула с площади на одну из улиц, ведущих почти напрямик к рынку, когда кто-то со всей силы схватил её сзади за шкирку и, как ей показалось, подбросил ввысь. Мир вокруг качнулся, ворот платья больно врезался в шею, Мия забила руками по воздуху, пытаясь схватить нападавшего, лягнулась ногой, но попала только во что-то твердое, кажется, металлическое, к чему ещё и со всей силой приложилась левым бедром. От боли перед глазами вспыхнули искры, и она каким-то чудом не вскрикнула — хотя нет, не чудом, годами утомительных и жестоких тренировок, которые учили, что даже если тебе больно так, что глаза вылезают из орбит, — молчи и не кричи, не привлекай к себе внимания. Еще один рывок — и она плашмя грохнулась на какую-то ровную, но не слишком чистую поверхность, а потом за ней с легким хлопком закрылась дверь экипажа, ни на секунду не сбавившего скорость. Мия уже тянулась к спрятанному в голенище сапога кинжалу, когда услышала знакомый голос:       — Ну, Кудряшка, удалось что выведать?       — Корсово дерьмо, Ваган, а как-то поаккуратней нельзя? — она приподнялась, потирая ушибленное бедро, которое завтра, видимо, расцветет лиловым синяком, и с отвращением посмотрела на грязь на полу экипажа, в который её затащил мастер — ну вот, опять платье чистить придется.       Ваган ничего ей не ответил, только открыл небольшую заслонку на стенке экипажа и крикнул извозчику:       — Вези через улицу Аптекарей, да поживей!       Извозчик было начал бурчать, что мол они же совсем близко к Восточным воротам, и чего ради делать такой крюк, но почти сразу замолчал, свистнул лошадям и щёлкнул коротким кнутом, разворачивая почти что в противоположном направлении — перечить благородному господину себе дороже, какую бы сущую глупость тот не попросил.       — Ближе к делу, Мия. Тебе есть что мне рассказать? — Ваган расположился на обитом тёмной кожей сидении экипажа, широко расставив ноги и опираясь руками на свою трость с округлым набалдашником — на вид золотым, но на деле свинцовым с позолотой, которым легко было раскроить кому-нибудь череп. На другом конце трости пряталось выкидное лезвие, а сам шафт был полым и мог использоваться как тайник. Грязь на полу экипажа Вагана не сильно беспокоила — в конце концов, с ней соприкасались лишь подошвы его блестящих туфель с серебряными пряжками. Мие даже на секунду захотелось схватить его за руку и сдернуть вниз — но, право слово, по отношению к Вагану это было бы слишком жестоко.       — Если господин градоначальник и крутит с кем-то в театре роман, то это, определенно, не юная Сильва, а другая актриса, — Мия прикусила губу, откинулась головой на другое сидение экипажа и прикрыла глаза, восстанавливая в памяти дверь гримерки и надпись на прибитой к ней табличке, — кажется, её зовут мадам Помпур.       — Помпур, Помпур… Погоди-ка, ей же не меньше… О, это интересно. Ты уверена, Кудряшка?       — Да, уверена. — экипаж слегка занесло на одном из поворотов и сильно тряхнуло, Мия ойкнула и перебралась на сидение напротив Вагана. Она обтёрла испачканную ладонь о край юбки, поправила сбившийся на бок чепчик и снова обратилась к мастеру. — Так что насчёт серебра?       — За серебром завтра зайди. А сегодня вечером, Кудряшка, загляни в гости к господину Барралу.       — К начальнику королевской таможни? В его особняке ведь стражи, словно крыс на складе сыра.       — Ходят слухи, что этой ночью и господину Барралу, и всей его страже будет чем заняться. Мы, знаешь ли, устроим небольшое представление для господина-любителя-театра-градоначальника, — Ваган чуть сдвинул шторку, закрывавшую окно экипажа, выглянул наружу, потом ногой толкнул дверь и кивнул Мие головой. — На выход, Кудряшка. Хорошей охоты!       За приоткрывшейся дверью экипажа мимо проплывали узкие и высокие, словно прижимавшиеся друг к другу кирпичные дома, на первых этажах которых располагались лавочки и магазинчики аптекарей, алхимиков, парфюмеров и торговцев пудрой и душистыми кремами, а на верхних — их лаборатории и жилые комнаты. Рядом с некоторыми дверями на каменной мостовой стояли кадки с невысокими деревцами, а по кирпичам стен змеился зелёный плющ, коренившейся в небольших горшках, закреплённых на кованых балкончиках. Мия подобрала юбку и выскочила из экипажа напротив одной из дверей, над которой на вывеске красовалось множество склянок и флаконов с жидкостями самых разных цветов, а рядом на тёмной доске мелом было выведено: «Сегодня: зелье покойного сна — 7 серебра, кровь феи — 18 серебра, слёзы наяды — 4 серебра/унция». Обернувшись, она проводила взглядом экипаж, уносивший Вагана, точнее, благородного господина Вагаллиса, единственного сына и наследника безвременно почившего благородного господина Вайталлиса, в сторону Верхнего города. В чём-то Ваган был отчаянно похож на свою трость с секретами — и, пожалуй, его секретов хватило бы на целую секретную службу.       Через парадную дверь магазина Мия не пошла, чтобы лишний раз не беспокоить Лаки и её посетителей. Из ещё одного потайного кармашка на сапоге она достала небольшой ключ, отперла неприметную дверь чёрного хода на самом торце дома, и через маленькую, заставленную разномастным скарбом прихожую прошла на кухню.       Удивительно, но кухня пустовала. Никто не мешал пенистое зеленоватое варево в огромном закопчённом котле, не раскладывал на разделочном столе травы для сушки, никто не измельчал в ступке вонючий плесневый гриб и не занимался прочими сомнительными алхимическими практиками. Прислушавшись, Мия решила, что в доме в этот день вообще не было никого из многочисленных учеников и подмастерий. Возможно, Лаккия отправила их собирать какие-нибудь ингредиенты, а, может, эти юные пытливые умы, экспериментируя с рецептами зелий, не соблюли дозировку и сварили какой-нибудь настой, превративший их всех в мышей. По крайней мере, Мия ничуть не удивилась бы подобному. Стащив с головы чепец, скинув платье с фартуком и оставшись в бриджах и простой серой рубашке с шнуровкой у горла, она было хотела повесить запачканную одежду рядом с очагом, чтобы подсохшую грязь можно было счистить щеткой, но потом решила, что в её нагретой за день мансарде вещи высохнут быстрее. Бросив скомканную одежду на деревянный табурет, она наощупь спустилась в тёмный погреб, порыскала там по заставленным деревянным полкам, нашла небольшой кусок копчёного окорока, достала из пузатой бочки пару солёных огурцов, а, вернувшись на кухню, неожиданно для себя обнаружила половину рыбного пирога, заботливо укрытого полотняной салфеткой. Лаккия никогда не отличалась кулинарными навыками, впрочем, как и желанием ими обладать, так что Мия решила, что пирог ей преподнесла какая-нибудь особо благодарная покупательница. Под звуки хлопающих дверей со второго этажа вальяжно спустился Уголёк — чёрный кот с гладкой, блестящей короткой шерстью. Он замурчал и принялся тереться о ноги, выклянчивая свою награду за неусыпную охрану дома от мышей, крыс, гоблинов и всякой нечисти, которая только могла завестись в погребе, под лестницами или на чердаке. Мия выковыряла из пирога пару кусочков рыбы и бросила их на пол.       — Что, морда, вкусно тебе? — спросила она, почесав кота за мягким ушком. Уголёк довольно мявкнул, по достоинству оценив кулинарные навыки неизвестной щедрой дарительницы.       Пирог, действительно, был весьма хорош, вот только к нему недоставало кружки пива. Если бы не вечернее дело и если бы в карманах водилось чуть больше серебра, можно было бы наведаться в трактир «У одноглазого кабана». Пиво у Пика, владельца трактира, пусть и отдавало лошадиной мочой, но всё равно было едва ли не лучшим во всем Нижнем городе, а его повариха, может, и магии какой была обучена: по крайней мере, такого нежного мяса и такого пышного хлеба с хрустящей корочкой Мия больше нигде не пробовала. На пару с Угольком расправившись с пирогом и окороком, она обтёрла пальцы и рот полотенцем, предварительно смочив его в большой кадке с водой, стряхнула со стола крошки и решила, что перед вечерним визитом к господину начальнику таможни может позволить себе пару часов поспать, но, прежде чем подняться к себе под крышу, на пару минут задержалась перед дверью, ведущей в помещение магазина. За дверью под перезвон стеклянных колбочек её подруга своим глубоким голосом рассказывала кому-то о преимуществах отвара медвежьей силы перед зельем каменной стойкости. Мол, зелье хоть и действует практически мгновенно и приводит поминаемый орган в необходимое состояние на несколько часов, но всё-таки подобное воздействие пагубно влияет на здоровье мужчин в столь почтенном возрасте, к тому же, со временем сила действия зелья притупляется. Требуются всё большие и большие дозы, и, в конце концов, это может привести к самым печальным последствиям. С другой стороны, отвар медвежьей силы пусть и не производит столь молниеносного эффекта, но действует мягче, укрепляет тело и…       Мия хихикнула, зажав рот ладонью. Престарелые мужчины, озабоченные тем, что тела их со временем утрачивают былую ретивость, и желающие продолжать вкушать плоды плотских наслаждений, составляли едва ли не бо́льшую часть клиентов Лаккии. Больше них было только женщин, желавших избавиться от непрошеных последствий употребления этих… плодов.       С наступлением темноты Мия приоткрыла оконную ставню в своей мансарде и вылезла на крышу. Кудри она спрятала под колпак, а на шею намотала тонкий шарф, которым при необходимости могла закрыть лицо, оставив лишь тонкую щёлочку для глаз. В серой рубахе и бриджах, с покрытой головой и спрятанным под тонкую вуаль шарфа лицом, она больше походила на тень или на призрака, чем на живого человека.       До особняка господина начальника королевской таможни она добиралась в основном по крышам, лишь кое-где ненадолго спускаясь на мостовую. В тёмное время суток городская стража хоть и патрулировала Нижний город без особого усердия, но всё-таки не стоило попадаться ей на глаза, особенно в таком виде. Но Мие это никаких неудобство не доставило: Портамер она знала прекрасно и могла легко пересечь город с одного конца до другого хоть по крышам, хоть через канализацию, да даже с закрытыми глазами и вниз головой. На месте она расположилась на крыше дома, рядом с большим баком для сбора дождевой воды, откуда открывался прекрасный обзор на особняк.       — Стрелу Алетины тебе в бок, Ваган, вся стража на месте! — разочарованно пробубнила она.       Охранники господина Баррала, преимущественно угрюмые мужики в кожаных бригантинах, с арбалетами в руках и саблями у пояса, неспешно прогуливались по освещенному масляными фонарями саду, окружавшему двухэтажный особняк, выстроенный по последнему слову архитектуры. На их одеждах не было ни гербов, ни цветных кокард, ни каких-либо других отличительных знаков — Баррал был хоть и весьма состоятельным, но не благородным господином и своего нынешнего поста достиг, скорее, вопреки собственному происхождению. Ещё двое стражников стояли, прижавшись спинами к ограде рядом с широкими коваными воротами, и, похоже, дремали, только это никак не облегчало задачу — если и пробираться на территорию особняка, то точно не через парадные ворота; гораздо проще было бы залезть на выщербленную стену Верхнего города, к которой так удачно прижимался особняк, и спрыгнуть с неё. Правда, тогда стражники в саду непременно заметили бы непрошенную ночную гостью, и хоть чарострелов в их руках и не было заметно, но арбалетного болта ей так-то тоже хватит.       — Ладно Ваган, подождем твоего «представления».       Сев поудобней и прислонившись спиной к нагретому за день баку, Мия достала из-за голенища сапога маленький кинжал и серебряную монетку и стала тренироваться, чтобы скоротать время. В левой руке крутила кинжал, иногда кладя его на палец и ловя баланс, иногда подкидывая в воздух, а правой — водила монетку между пальцами, стараясь после каждого круга делать это всё быстрее и быстрее. После нескольких таких кругов одновременно подкинула кинжал и монетку, ловко поймала их, сменив руки, и продолжила. Для воровки ловкость рук и быстрота пальцев — главная ценность и богатство, и, чтобы не потерять сноровку, она старалась тренироваться как можно чаще. Несколько увлёкшись, она едва не упустила тот момент, когда к воротам прискакал какой-то человек, сполз с лошади и принялся что-то объяснять стражникам, широко размахивая руками и то и дело указывая в сторону порта. Голос его до крыши не доносился, но по поведению было ясно, что он был чем-то сильно напуган. Озадаченные стражники у ворот немного помедлили, затем открыли створки, и человек из порта побежал к особняку.       — Так, это уже интересней, — сосредоточившись на том, что происходило около особняка, Мия поймала кинжал за рукоять, а вот монетка выскользнула из её пальцев, с тихим звоном покатилась вниз по крыше и чудом не упала, в последний момент прижатая ступнёй к черепице.       За застеклёнными окнами заметались дрожащие огоньки свечей, стражники растерянно заозирались, потом чей-то зычный голос крикнул: «В порт! Все в порт!». Из особняка выскочил в компании недавнего посыльного и сам господин Баррал, рослый лысый мужчина в домашнем халате, поверх которого он спешно пытался накинуть плащ. Один из стражников подвёл ему коня и помог забраться в седло, господин Баррал с посыльным галопом устремились к порту, а за ними припустили и все охранники.       — Святые сиськи Ии, да что там происходит? — вытянув шею, Мия всматривалась в тёмный горизонт в том месте, где находился порт, и ей даже показалось, что там были видны какие-то всполохи и слышался едва различимый шум — словно грохот далёкой грозы и чьи-то приглушённые крики.       Что бы там ни происходило, ей это шло на руку: сад опустел, и даже на стену лезть не пришлось — спустившись с крыши, она спокойно прошла в оставшиеся открытыми ворота, скользнула в тень душно пахнущих акаций и, цепляясь за рельефные выступы на торце особняка, поднялась к карнизу второго этажа, где, по её прикидкам, и должна была находиться её цель — кабинет господина Баррала. Продвигаясь по карнизу, она быстро заглядывала в окна — вот по коридору бегали перепуганные слуги, вот какая-то женщина на коленях истово молилась Длани, тут какие-то пустые комнаты, а вот и оно, да ещё и как удачно — господин главный таможенник впопыхах забыл закрыть окно и даже свечи на столе не погасил. Что ж, сам виноват, пусть теперь не жалуется. Скользнув в приоткрытое окно, Мия спрыгнула на лежавший на полу кабинета ковёр и быстро осмотрелась. Золото у таможенника, скорее всего, водилось, но едва ли хранилось в кабинете, а вот серебром, может, и получится разжиться. Замерев на мгновение, она прислушалась, но ничего, кроме стука её взбудораженного сердца, не услышала — никто не спешил к кабинету, никто не кричал «Ловите вора!» — её визит пока что оставался незамеченным. Веди Демития её руку, пусть так и останется!       Потребовалось не больше пары минут, чтобы доверху наполнить перекинутую через плечо сумку. С деревянного письменного стола, ножки которого украшала причудливая резьба, а столешницу обтягивало тёмное сукно, Мия смахнула инкрустированную лиловыми камнями серебряную табакерку, пару перстней с гербом королевской таможни, несколько закрытых шкатулок, в которых что-то мелодично позвякивало, и изящную позолоченную статуэтку. Покопавшись в ящиках стола, она вытащила кипу писем, перевязанных тонкой бечёвкой, и решила, что их тоже возьмёт, — а вдруг там какая ценная информация, которая пойдёт на пользу Гильдии, ну, или которую можно выгодно продать? Напоследок, во внезапном дерзком порыве густо полив чернилами стол господина главного таможенника, она выбралась из особняка тем же путем, что и пришла, затем вернулась на крышу соседнего дома и растянулась на черепице, приводя в порядок сбившееся дыхание. Она сделала всё быстро, чётко и профессионально — ну, кроме выходки с чернилами, но почему бы не позволить себе маленькую шалость?       Высоко над головой, на угольно-чёрном безоблачном небе, сияли звезды, переливаясь сотнями маленьких искорок. Мия не особо разбиралась в них, и из всех созвездий узнавала только Кошку и Посланника, поясом которому служили четыре яркие звезды, выстроившиеся в один ряд. Одна из этих звёзд вдруг замерцала, словно подмигивая ей, и Мия удовлетворенно рассмеялась. Она поводила ладонями по шершавой черепице, словно пытаясь нащупать на ней каждую трещинку и щербинку, потом стянула шарф с колпаком, взбила пальцами кудри и обняла себя за плечи. Лёгкий ночной ветерок, пахнувший только что распустившимися цветами и морской солью, чуть шевелил волосы и ласково, едва ощутимо гладил щёки.       Её вдруг охватила странная уверенность в том, что обязательно всё будет хорошо. Её не поймают стражники, не подвергнут пыткам и не казнят на площади под улюлюканье толпы. Она не сломает шею, сорвавшись с крыши, её не настигнет арбалетный болт или свинцовая пуля из чарострела, никакой злодеятель не подсыплет яд в её пиво и не выдаст королевским дознавателям. Когда-нибудь она раздобудет достаточно золота для выкупа из Гильдии, а потом заведёт себе маленький домик у реки под цветущими яблонями, лепестки с которых каждую весну будут засыпать двор бело-розовым снегом. Наслаждаясь мечтами о прекрасном, но пока не особо осуществимом будущем и этой тягучей ночной негой, можно было бы пролежать на этой крыше до самого утра, но пришлось напомнить себе, что её пребывание в кабинете господина начальника таможни в любой момент могло быть раскрыто, и лучше бы в этот момент ей быть подальше от особняка. С сожалением вернув на место шарф и колпак и бросив последний взгляд на продолжавшую подмигивать ей звезду, Мия осторожно поднялась, поправила сумку на плече и направилась к улице Алхимиков. В конце концов, ей и правда было чему радоваться! Охота оказалась вполне удачной, а завтра ей ещё и серебра за мибийца отсыпят!       Утром, по дороге к штаб-квартире Гильдии, Мия попробовала составить приблизительную картину того, что же ночью происходило в порту, но у неё это не получилось. Говорили разное. Сначала она услышала, как двое жевавших табак перед лавкой аптекаря подмастерий обсуждали, что случилось с гвардейскими лошадьми.       — Им бешенки в фураж подмешали, точно говорю! Ты б видал их глаза, прям из орбиты вылазили! И пена, пена алая изо рта текла!       — Кабы то не лошадиная чума была, упаси нас Длань.       — То не чума, то предатели аль изменники, оренские шпионы, а, мож, и калантийские мятежники недорезанные, чтоб их, — подмастерье сплюнул на мостовую прямо перед Мией, так, что она едва успела увернуться, и вернулся в лавку.       У колодца под водонапорной башней, как и каждое утро, собрались бабы с ведрами на длинных шестах и небольшими бочками на тележках. Мия прошла бы мимо, не обращая внимания на их гомон, если бы её слух не уцепился за слово «дракон».       — Да наврал он тебе, Нэлла, какой такой дракон?       — Явился под утро, весь в грязи да копоти, сам трясется, что твой заяц, — тучная женщина с рыжими волосами, перевязанными цветным платком, говорила быстро, тряся руками и то и дело вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Все твердил про дракона, что тот прям из-под земли вырвался, палатки таможные пожёг и парою лошадей закусил впридачу. Лошади-то от того дракона обезумели, кидалися во все стороны, муж-то едва под копыта одной не угодил.       — Да со стропальщиками он пил, Нэлла. Перебрал огненной воды, а с перепою-то чего не увидишь! — ответила ей другая женщина, черпая воду небольшим ведром и переливая её в бочку.       — А мож и бабу каку́ завёл! — вставила еще одна.       — А ну, заткнись! — закричала рыжеволосая и со всей силы огрела ту по спине пустым ведром. — Нету никакой бабы, я мужу верю, он за ночь на полбашки поседел. Говорю вам, дуры, дракон на порт напал!       На подходе к площади перед церковью святой Алексии Мия приметила оборванного старика с деревянной ногой и миской для подаяний в руке, сидевшего в окружении кучки уличных мальчишек и о чём-то с упоением им рассказывавшего. Подойдя ближе и остановившись, чтобы затянуть внезапно ослабевшую шнуровку на платье, она прислушалась к его речам и узнала, что, оказывается, ночью на порт напал кракен. Старик, мол, и раньше видал такую тварь, когда ходил под парусом на торговом судне, но была она вполовину меньше, да и над водой показалась всего на секунду. Этот же в высоту бы и до купола церкви святой Алексии достал, а его покрытые присосками и истекающие слизью щупальца, которыми он в щепки разнес несколько причалов, были толщиной в пару лошадиных крупов. Мальчишки внимали старику разинув рты, некоторые прохожие тоже задерживались послушать удивительные истории про морских тварей, а кое-кто даже подбрасывал рассказчику медяк-другой.       На площади перед церковью оказалось на удивление многолюдно. Прихожане толпились даже на высоких каменных ступенях, из-за распахнутых дубовых дверей слышались молитвы и песнопения, а несколько небесных братьев расхаживали в толпе с глиняными чашами в руках и окропляли лбы молившихся горожан благоухающим маслом. Мия остановилась и для вида осенила себя раскрытой ладонью, прислушиваясь к разговору двух стоявших неподалеку хлыщеватых юношей.       — Ты глянь, прям перепись дланебоязненных жителей Портамера, — с лёгким презрением в голосе сказал один из них, в клетчатой университетской шапочке и коротком, подбитом алым бархатом плаще.       — Самые дланебоязненные портки у колодцев отстирывают, — хохотнул второй юнец в лихо заломленной на бок шляпе и расшитом цветочным узором камзоле. — Чай, не каждый день сам владыка подземного мира Хаммаран почитает своим присутствием.       — Полно тебе, Гивард, тем, кто в каждом пожаре видит лапу Хаммарана, пить надо меньше.       — Видели-видели, и лапы, и рога, и хвост раздвоенный, и озеро лавы вокруг главного таможенного поста. То-то он сгорел, будто стог сена, да и другие палатки погорели.       — Кто бы то ни сделал, этих разбойников, которых по недосмотру кличут королевской таможней, не жалко, а вот, ежели у кого из купцов товары сгорели…       — Поговаривают, что Гильдия Воров в двойном размере компенсирует ущерб всем купцам, пострадавшим этой ночью. Ну, как всем, — юноша опять рассмеялся, прикрывая рот кружевной манжетой, торчащим из-под рукава камзола, — всем, кто платит гильдийскую пошлину.       Добравшись, наконец, до штаб-квартиры Гильдии, Мия застала там одну лишь Карсию, которая сидела за круглым столом и лениво перелистывала страницы амбарной книги, иногда делая на полях какие-то заметки. Заслышав вошедшую, она, не отрывая глаз от книги, махнула ей рукой и указала на лежавший на столе мешочек с монетами.       — Карсия, а ты не в курсе, — пересчитывая серебро, спросила Мия, — что там в порту произошло ночью? Народ на улицах о чём только не судачит.       — Да кони взбесились, может, испугались чего. Четверо на смерть себе шеи переломали, всадников задавили да и нескольких портовых работников копытами затоптали. Кавалеристы тоже молодцы, вместо того, чтобы коней успокоить, сами перетрусили, как мальчишки сопливые, стрелять начали, так по кому стреляли-то? По своим же товарищам, ещё и главный пост таможни подожгли. Всем известно, что нечего лошадям в порту делать, ну так благородный господин Никониус, капитан Портамерского кавалерийского полка, если раньше этого не понимал, то теперь, может, и поймет. Вот ещё, — она протянула Мие какой-то сверток. — Бери, всем девкам гильдийским раздаём.       — Что это?       — Панталоны. Делай с ними что хочешь, мне они даром не сдались, — тут Карсия подняла взгляд, и её грубое лицо на секунду озарила улыбка. — Впрочем, как и медвежий жир с чародейскими фейерверками, но их теперь можно с баланса списать. Под остаток.