Скорбь Хоука

Жизнь Гаррета Хоука никогда не была простой, а с наступлением Мора и вынужденным бегством в Киркволл та и вовсе сняла с себя последние одежды, что прикрывали её безнравственную натуру, да показалась во всей своей нелицеприятной красе, вынуждая ферелденца засунуть собственные чувства так глубоко в потемки, что он сам стал забывать о оных. Однако восемь лет жизни здесь, в городе, который день ото дня проверял его на прочность, раз за разом доставали из мужчины те жалкие крохи его настоящего естества, обращая гневом и отчаянием в мир с всплесками всепоглощающей горечи. Сначала была Бетани — прекрасная девушка, которой не суждено было добраться с ними до этого города, проклятого демонами. Смерть младшей сестры, в которой матушка ещё долгие годы винила сына, осела неизлечимым пятном и рваной раной на сердце отступника, который и спустя все эти годы носил на запястье красный шейный платок, снятый с ещё теплого искалеченного трупа. Карвер этого никогда не понимал и искоса поглядывал, стоило Гаррету коснуться того пальцами в задумчивости. Он никогда о ней не забывал. Затем бедность, вынужденное услужение, море грязной работы и реки крови, в попытках рассчитаться. Хоук оказывался затычкой в каждой бочке вопреки своим устремлениям и желаниям, и перестал замечать, как на его «таланты» поглядывали люди сверху, и как с легкой руки вписывали его в свои планы. Пусть голос Хоука набирал вес, душа его беднела неустанно. Затем Карвер, стервец, решивший вступить в Орден, что борется с такими, как его старший брат. Их отношения никогда нельзя было назвать теплыми и нежными, младший Хоук был заносчивым и точно обиженным, на что — Гаррет до сих понять не мог. Право, каждый раз, как новоиспеченный храмовник разивал рот, хотелось ему только по морде съездить, однако ж привычка все в себе таить и прятаться за шуткой поневоле побеждала, и маг-отступник лишь улыбался, вызывая новый всплеск ненависти у оппонента. Как так вышло, что родной брат так яро его же ненавидел? Отрезал он тогда, что «попадешься — помощи не жди». И сам в сердцах, нарочито безразлично, отвечал: «а когда-то помогал?». Связь с братом в тот миг была утеряна, но каждое письмо, написанное матушке оборванцем, дарило Гаррету мнимый внутренний покой — все с тем нормально. А что до самого Хоука, то, пожалуй, с тем ничего нормально не было ни до, ни после, ни сейчас. Извечные боли, дрязги и чувства его соратников, всем Гаррет выступал плечом да режущим мечом, коль жажда мести иль справедливости взыграли бы в их душах. Товарищи стали отрадой и вместе с тем проклятием, в котором маг себе не признавался, цепляясь за толику тепла и радости, которой те его одаряли. Шутливый и хитроумный Варрик шел контрастом вечно раздраженному и острому да языка Фенрису; душка-Авелин, ставшая капитаном стражи, выбивала дух напором после чудачки-Мерриль, играющей с огнём (буквально и не очень); а Изабелла… что ж, её магнетизм сражал, а пошлость — забавляла. Но все они тихонько отходили на второй план, ведь сердце Гаррета поневоле трепетало от взгляда голубых глаз бывшего Серого Стража, денно и ночно охранявшего покой беженцев в клоаке и иной раз чрезмерно сильно пропитывавшегося чужой болью, особенно болью магов. И Хоук позволил себе обмануться, однако поплатился далеко не сразу. Убийство матушки его буквально растоптало. Всепоглощающая боль, вина и гнев пылали в мужчине, прибивая к каменному полу его теперь такого опустевшего поместья. Руки, словно навечно запятнанные кровью её убийцы, которого он добивал, отбросив посох и остатки человечности. И вопреки ожиданиям мага, что именно Его рука — рука Андерса — его и остановит, что именно в его глазах он встретит понимание и скорбь, поделенную надвое, это был не он. Варрик его остановил. Гном не шутил, не улыбался, в его глазах Хоук прочитал так много, что более поднять кулака не смог. «Хватит, Хоук. Остановись» Спаси свою душу, друг. Вот что хотел сказать ему гном, сжимая крепкое плечо своей большой ладонью, и ненависть покинула тело, уступая место лишь опустошению. В те минуты никто ему и ничего более не говорил, остальные отводили взгляд, и Гаррет, попытавшийся найти глаза «своего» Серого Стража, наткнулся лишь на стену отторжения и вины, которые обуяли Андерса; пятью минутами ранее тот пылал голубым светом мести, а теперь закрылся, отводя глаза. И Хоук свои отвел, прячась глубоко внутри своей искалеченной души. Прошло слишком много времени, прежде чем Серый Страж явился на порог, который Варрик успел истоптать своими сапогами. Фенрис и тот приходил с бутылкой, в надежде поддержать мага, «отдать долг». Мимо поместья Хоуков чаще обычного ходил патруль, в котором часто замечалась ярко-рыжая макушка Авелин, а Мерриль приносила цветы и лепетала о духах (включая дух Лиандры) без остановки, цепляясь хрупкой ручкой за его, заглядывая бездонными зелеными глазами в потускневшие и уставшие, смотрящие перед собой без единого желания жить. Он пришел так поздно, что к тому моменту Хоук успел облачиться в привычную броню безразличия и улыбнулся. Он справился без него, и разозлился, что приходилось возвращаться в сей кошмар, потому что Андерсу потребовалось так много времени, чтобы с ним об этом говорить. Гаррет злился, желая скрыть собственные стенания ещё глубже, и оттого отмахивался, уводя разговор как можно дальше: «слышал, у наместника снова крыша подтекла?». «Нет, Хоук, послушай, я знаю, какого это» Знаешь? После очередной попытки Стража вынудить Гаррета говорить о чувствах тот взорвался, припирая к стенке, сжимая в кулаках ворот куртки до хруста побелевших костей, и заглядывая в голубые глаза так остервенело, что не замечал внутреннего ужаса Андерса. «Так где ты был?» Так где ты был, если понимаешь? Где ты был, если тебе это знакомо и тебе не все равно? Хоук впервые проявлял свой гнев на кого-то из друзей, впервые ему было так больно и при этом он кипел. Он не злился ни на кого из них за то, что те неумело выражали слова поддержки, не терзался тем, что Фенрис о матери не говорил, а лишь подливал вина в бокал. Не хотел он проораться на Изабеллу, что даже не пыталась появиться на пороге, ведь не умела считаться с чужими чувствами. Но тишина со стороны Андерса его задела за живое, ведь… Ведь с ним все было по-другому. Ведь с ним Хоук всегда был откровеннее, и его он понимал многим больше, нежели других. Так почему тот ничего не сказал ему тогда, так почему не остановил и не пришел после? Почему только сейчас? На весточку от Карвера мужчина уже и не надеялся, однако Андерс, он ведь… просто должен был прийти. Должен был сказать ещё тогда: «я рядом, Хоук». Разочарование обращалось гневом, готовностью разбить кулаки о рожу почти родного доктора, который извечно трепетал сочувствием и пониманием ко всем созданиям Создателя, готов был поделиться милостью с любым, кто в ней нуждался, отдать последнее. Так как же так вышло, что Хоук в сей список исхитрился не попасть, когда он в этом действительно нуждался? «Прости» За тысячами извинений и блестящими от слез прекрасными голубыми глазами Хоук не заметил, как поддался, сотрясаясь поначалу бесшумными рыданиями на груди мага, а затем позволяя себе то, что никогда не позволял — рыдать в голос, громко, выпуская все, что накопилось. Вся боль от сожалений, вся скорбь по матери и сестре, все те обиды на Карвера и вселенская усталость от вынужденности быть тем, кто за всех со всем и всегда разберётся… Гаррет устал от своей роли, и в те мгновения, что Андерс сжимал его точно стальные плечи, приговаривая «все нормально, Хоук. Я рядом» он мог позволить себе снять маску и обнажить клинок души. Только с ним. Реки крови на том не прекратились, день ото дня над Киркволлом собирались тучи, предвещающие бурю, однако Хоук никак не мог разглядеть за ними первопричины — или не хотел? Быть может, все это время он лишь отмахивался от того, что было очевидно, и слишком понадеялся на случай? Пожелал поверить в сказку, которой никогда не существовало? Этими вопросами слишком поздно, после совершившегося, он задавался, сжигаемый чувством вины и отвращения. Мередит и Орсино стали лишь очевидным продолженьем Ада, но далеко не его началом. Хоук не верил. Не хотел. Время точно замерло, или это он мечтал, чтобы то остановилось, остановив дыхание и окаменев, стоя у подмостков развороченной, ещё горящей жаром церкви. Слова безумца-Андерса уже не долетали до ушей, не проникали в сознание, но отравляли своим ядом. Фенрис пылал, кричал, обнажая меч и наставляя на виновника трагедии, и Гаррет ощущал, что на него все смотрят. Ждут от него решения, как повелось, ему же ныне хотелось только удавиться. Не решать, хотя бы не сейчас, в кой-то веке Хоук готов был отдать балласт ответственности кому-нибудь другому, и оттого он закрывает глаза, погружаясь в мир пустоты. Туда, где реальность его будет достать не в силах, как он думал. Дрожащие руки, что не так давно с теплотой и нежностью его обнимали, сейчас легли на плечи в попытке возвратить внимание отступника, и приходится заглянуть в чуже-родные глаза. Снова пропаганда, снова эта ересь, которая теперь кричит безумием, и тогда последняя, еле-живая ниточка в душе мужчины обрывается, захлестом рассекая рожу и будоража остальные, дарующие жажду двигаться, чувства. Ярость. Она кипела по венам Хоука все сильнее, срывая дыхание, с каждым новым словом Андерса, а нескончаемый поток ругательств и ненависти со стороны Фенриса больше бесили, нежели казались истиной. Он никого не слушал, вдруг хватая любовника за руку и сжимая так, что тот ахает от боли. — Хочешь убить? — спрашивает без тени злобы и обиды, потому что понимает. Понимает, что предал доверие, что растоптал все, что между ними было, во имя мести. Андерс знал, что убивает Хоука, знал, что тот этого не пример, не простит. Знал, что предает его, что разрушает веру в лучшее и в людей, знал, и все же сделал, и даже пытался требовать его понять. Знал, какую боль он причинит ему, и предлагал убить, оставляя и этого чудовищный, жестокий до невозможности, выбор ему. Хоуку. Никто не попытался влезть, никто не пожелал взять ответственность на себя, оставляя самое болезненное вновь ему. Никто не пытался пощадить. — Я тебя понимаю, любовь моя. Я это заслужил и приму смерть от твоей руки. Глаза, смотрящие так пронзительно, с болью, которая должна бы поколебать сердце Хоука, однако же Андерс уничтожил все, что оставалось, все то, за что каждый из этих людей уважал его и ценил. Испепелил вместе с церковью и всеми, кто в ней был, того, кто всегда был выше, всегда хотел помочь и уберечь. Изабелла и Аришок, Мередит и Орсино, Карвер, Бетани, Лиандра… каждый внес свою лепту, но убил Гаррета Хоука именно он — Андерс. Тот, кого Хоук неистово любил вопреки всей боли, выпавшей на его долю. Сломал, точно игрушку, и выбросил на растерзанье псам, давая право выбора теперь. Не оставляя шанса предотвратить трагедию, а вынуждая жить с последствиями. Гаррет держит нож, едва дыша, не чувствуя земли под ногами, взирает на того, в кого верил больше, чем в других, и понимает — нет теперь любви. Правду говорят, от любви до ненависти — один шаг, вот только шаг был сей сделан прямо в пропасть, внизу которой скалы, на которые он и напоролся, вынужденный ныне истекать кровью. И тогда мужчина отбрасывает нож, вероятно, вселяя в Андерса веру на прощение и любовь, но лишь затем, чтобы схватить за шкирку и поднять к уровню своих глаз, сжимая крепко, не давая шанса вырваться, чтобы сказать, цедя сквозь зубы и задыхаясь от ненависти и боли: — Я не позволю тебе теперь сбежать от этого, — никогда, — я не дам тебе так легко отделаться. Ты будешь жить, чтобы наблюдать за последствиями своих решений. Будешь страдать за всех, кого обрек на смерть, и знать о каждом, чьи души растоптал. Я не прощу тебя и после смерти, Андерс, и буду вечным напоминанием о боли, которую ты причинил. Ты никуда от меня не денешься, я достану тебя даже в Тени, если захочешь сдохнуть, стану твоим личным проклятьем до конца времен, пока сам Создатель не дарует тебе прощение, — по мере того, как Хоук говорил, глаза Андерса теряли огонек и выражение его лица приобретало все больший ужас и тревогу, шок от того, что все это говорил ему Он. Гаррету было все равно на то, с каким страхом и растерянностью на него смотрели друзья, не видя перед собой больше того, за кем все это время шли. Сам Хоук в ту ночь навсегда потерял старого себя, обретая потонувшего в ненависти и разочаровании мужчину, готового до конца дней своих убивать душу того, кого когда-то любил, во имя мести. Ведь месть — то, ради чего Андерс все эти годы жил? Что ж, пусть ныне он познает на себе всю её прелесть. И он сдержал свое обещание. Облачившись в черное, отступник, с руками, покрытыми кровью и скверной, сел на корабль вместе с магом, которого теперь искал весь Тедас, желая вздернуть. Позади у Хоука не оставалось ничего, как он решил: всеми преданный и покинутый, непонятый и потерявший самых близких, он едва не оставил без внимания оклик, наполненный отчаянием и сочувствием, в которое после всего так тяжело было поверить. — Хоук! — обернувшись, углядел он единственного, кто оставался ему верен. Единственного, кто все ещё видел в нем его, отступника, готового бороться за других вопреки боли, единственного, кто все еще верил, что человечность в Гаррете осталась. Варрик стоял на причале, переполненный скорбью за товарища и ужасом от дерьма пережитого, и все ж таки исхитрился запечатлеть в памяти потерянного Защитника самое важное: не все еще утеряно. Тебе есть, куда вернуться, и есть, кому довериться. Лишь спустя долгое время, оказавшись в Тени и со смешком отрезав, что «давно пора уйти на покой», Хоук вспомнил лицо Варрика, стоящего на причале и обещающего, что «даст время», дабы те залегли на дно. И тогда же, перекидывая посох поудобнее, он осознал, что потратил жизнь не на тех людей, и его месть Андерсу забрала у него последнее. Он отомстил, прямо сейчас, погибая в битве с демоном кошмаров, после того, как терзал душу Стража хладнокровием и ненавистью, снова и снова проводя по дороге из вины и стыда, горечи и скорби тех, кто стал жертвой будущего, подаренного Тедасу одним полоумным магом. Теперь, погибая во имя остальных, желая облегчить последствия кошмара, начатого Андерсом, Гаррет был уверен, что тот точно изведет себя, но прямо перед смертью тот, о ком хотелось думать, был не Серый Страж. То был его лучший друг, перед которым, истекая кровью, Хоук со слезами извинялся, жалея о несказанных словах. «Передай Варрику, что мне жаль» Жаль, что не был тому другом после Киркволла, жаль, что выбрал не тот путь, что следовало. Жаль, что не увидит будущего с ним, не выпьет больше эля и не послушает историй, которые извечно зрели в гномьей голове. Жаль, что он потратил время не на тех людей, что следовало, желая быть любимым недостойным, и забывая о самом важном — дружбе, принимающей тебя любым, и не требующей ничего взамен. Хоук умер с бездной сожалений, навечно оставшись в памяти Тедаса Защитником Киркволла, стараниями Варрика, который, в действительности, всегда был его защитником. Тем, кто изо всех сил охранял покой Хоука, и тем, кто от всей души скорбел, когда того не стало.