Глубина резкости

Прошло несколько дней. Часы продолжали тикать, секундная стрелка двигалась вперёд по кольцевой циферблата, отмеряя маленькими каплями время. Поиски проходили безрезультатно. Курапика не позволял себе отчаиваться. Не позволяли и голоса в голове, зовущие, тянущие за собой, туда, вперёд. Уверенность, что он остался один, крепла всё сильнее. Хисока после разговора в парке не показывался, и Курапике это нравилось. Он не заострял на этом внимание, предпочитая заняться более важными делами, но не позволял себе забыть о шутке клоуна про уничтожение с таким трудом собранных глаз. В каждой доле шутки всегда присутствовала своя правда, и Курапика решил не обманываться и не терять бдительность. Особенно если дело касалось Хисоки и его угроз-обещаний. Дверь в тёмную комнату отворилась с тихим скрипом. Контейнеры, составленные в несколько рядов на полке, промолчали. — Здравствуйте, — сказал совсем тихо Курапика, прикрывая дверь, чтобы приглушенный свет из другой комнаты не колол так сильно глаза. Голоса в голове молчали. Курапика сглотнул, закрывая окончательно дверь, и прошёл в середину комнаты. Опустился на колени, сел, покаянно склонил голову. Губы привычно зашептали молитву. После её окончания на несколько минут установилось молчание, нарушаемое гудением моторов с улицы. А потом в голове взорвался хор неровных голосов. Он уже привык к ним, смирился, они стали частью его сознания, бытия. Поддержкой, с которой он не хотел расставаться, как бы себя не обманывал. Курапика иной раз сомневался, стоит ли возвращаться на родину. По сути, он ни разу там не был после похорон. Не знал, что увидит там. Возможно, его ожидает выжженная земля, на которой не выросло и травинки из-за пролившейся крови. А может, всё давным-давно зацвело, и растительность скрыла следы трагедии, которая продолжала жить в сердце и душе Курапики, медленно отравляя. Интересно, найдёт ли он могилы своих родных после стольких лет отсутствия?.. Извиняться следует не перед глазами, а перед их могилами. И тогда голоса исчезнут из его жизни, оставят его один-на-один с самим собой, позволив трезво мыслить и не сбивать с толку. Хотя, он же обещал вернуть все глаза. А это значит… — Я бы хотел спросить про этого человека, — прошептал Курапика и положил перед собой на голые доски обшарпанного паркета смятую фотографию. Как и прежде, внутри ёкнуло — что, если это действительно один из его клана? Курапика покачал головой, прикрыл глаза, тяжело вздохнул. — Хочу знать, кто он. Действительно ли один из нас. И если да, то почему я его не помню? Едва звуки эхом отразились от стен, Курапика замер и открыл глаза. В темноте выхватил в отсвете луны нечёткие очертания составленных с невероятной аккуратностью стеклянных контейнеров. Курапика мог назвать, в каком порядке они появлялись на полках. Мог даже примерно рассказать, кому принадлежали глаза и сколько денег стоило одно из чудес света чёрного рынка, доставшееся ему с таким огромным трудом. Яркие алевшие радужки всегда выделялись в темноте, светясь своим внутренним светом. Одно из тех чудес, которые до сих пор не понятны. Иногда глаза согревали Курапику, когда он смотрел на них. Не так, как человеческое тепло. Скорее было что-то внутри, и ему казалось, что его родные с ним, совсем рядом, смотрят на него и подбадривают. Но слова и образы заглушались кричавшими в голове голосами. Вопрос, естественно, остался без ответа. Курапике так было проще. Он словно разговаривал, просил совета у своей семьи, заранее зная, что те промолчат. — Спокойной ночи, — прошептал он. Встать не решился, остался на некоторое время, чтобы насладиться тем покоем, когда голоса на мгновение замирали, словно прощаясь до следующей встречи. Они будут звучать, но чуть позже, когда момент пройдёт. Им всегда есть что рассказать. Они всегда смотрели на него, с того самого момента, как он вытаскивал их из тёмных пакетов, мешков, чемоданов, коробок. Смотрели потом с полки, где стояли вместе с другими. Они видели и знали многое. Осуждали непристойное поведение, бормотали оскорбления за закрытыми дверями и толстыми стенками контейнеров. Формалин подавлял звуки, делал их слабее, но глазам всё равно — они продолжали давить тем, что знали, заглядывая в душу каждый раз, когда Курапика приходил навещать их. В его снах глаза имели голос. Обрастали чертами лиц, приобретали тела, фигуры, отбрасывали тени... и кричали в полный голос. Курапика тогда просыпался в холодном поту, проводил несколько долгих минут в душе под холодными струями воды, смывая морок тяжести после измучивающего сна, чувствуя, как тело сотрясается от спазмов страха. А потом возвращался в свой «формалиновый музей». Прав Хисока. Глаза клана Курута устраивают ему маленький локальный апокалипсис личности, разлагая её на гнойные кусочки с незаживающими нарывами. Курапика не хотел признавать их действительность, но Хисока всегда надавливал именно на них, причиняя боль и показывая, что стена непроницаемости не такая уж и непроницаемая. Позади открылась дверь с ехидным механическим скрипом несмазанных петель. Явился. — Ты каждую ночь заряжаешься ненавистью тут? — голос Хисоки за спиной обласкал кожу наждачной бумагой. Курапика почувствовал, как фраза проникает в вены и протекает по ним скисшим молоком. Хотелось сорваться с места и оказаться рядом с ледяным потоком воды в ванной, смыть с себя противные ощущения грязи. Желательно, соскрести вместе с покрасневшей кожей, вплоть до мяса, избавляясь от гадких слов, проникших слишком глубоко в организм. — Подпитываешь свою ненависть к Паукам? Голос Хисоки поселился в его мыслях, паразитируя на сознании, контролируя мысли, слова и действия. «Ты снова с ним... Ты нас забываешь... Ты ставишь его превыше долга...» — неожиданно резкие и громкие слова вгрызлись в сознание тихим шорохом, не давая покоя. Слова ненавязчиво, изматывая понемногу, постепенно угнетая, кружили голову одними и теми же фразами. Теперь в реальности, вырвавшись за пределы сна, где без того осуждали и не отпускали, надоедали, как поставленная на повтор пластинка с одним и тем же кусочком песни. Снова и снова. Снова и снова. И теперь они прорвались наружу, заглушая звуки реальности? — Тебя это не должно волновать, — ответил Курапика. — Ладненько, — промурлыкал Хисока. — Заканчивай свои молитвы и медитацию. Я ведь намного лучше них. Хисока развернулся и Курапика едва не подорвался, чтобы незамедлительно последовать за гипнотическим шорохом его атласных штанов, всегда манивших своими переливами бликов. Знал ли Хисока о своём воздействии на Курапику лишь одним появлением? Курапика не хотел знать ответа. А если спросить у Хисоки, тем самым порадует его самолюбие. — До свидания, — прошептал при поклоне Курапика, отдавая свою дань уважения алым глазам, и поднялся под их многочисленными взглядами. Он не слышал их молчаливых голосов. Не чувствовал осуждающих взглядов между лопаток. Они замолчали, когда Курапика подумал о прикосновении к Хисоке. И в своем молчании они были намного более устрашающими, чем Куроро Люцифер. Курапика сощурился от яркого искусственного света лампы и попытался рассмотреть местоположение Хисоки. Но его ослепило, и перед глазами с невероятной скоростью замельтешили чёрные пятна, похожие на крупных мух. — Что у тебя? — спросил Курапика, когда временная слепота прошла. Он рассмотрел Хисоку на его излюбленном диване в любимой позе. — А я не могу прийти к тебе просто так? — с улыбкой на лице ответил вопросом на вопрос Хисока. То ли ему действительно интересно, то ли проверял терпимость и выдержку Курапики. — Хисока, — Курапика устало помассировал ноющие виски. Краем глаза заметил на тумбочке мигающий на телефоне огонёк о пропущенном вызове — наверняка снова Леорио беспокоился и хотел убедиться, что с Курапикой всё в порядке. — Не мне говорить, что ты никогда не приходишь просто так. — Кто-то же должен спасать тебя от твоих красноглазых демонов. — Справлюсь и без твоего участия... Курапика замолк, бегло посмотрел на Хисоку. Проговорился. И Хисока это слышал, обязательно потом воспользуется оговоркой. Не в его природе не воспользоваться таким шансом. — Вот как, — протянул Хисока, пристально всматриваясь в его черты лица. Ехидная и донельзя довольная улыбка растянулась на его губах. Курапика приготовился к язвительным замечаниям, но их не последовало. — Подойдешь? Помимо воли Курапика поддался голосу и приблизился. Воздух словно уплотнился, перемешиваясь с нэн Хисоки, не пуская его дальше. Когда остался один шаг, Курапика замер. Сознание фиксировало расслабленную позу Хисоки, его взгляд, зачёсанные рыжие волосы с тонким отсвечивающим глянцем от геля и лака. Курапика помнил не слишком приятное ощущение, остававшееся липкой плёнкой на пальцах, после которого нестерпимо тянуло вымыть руки. И если кожу получалось отмыть, то тактильные ощущения надолго оставались в памяти, всплывая в неподходящие моменты. Например, сейчас. Когда он стоял безоружный, а Хисока, разведя руки в стороны и уложив их на спинку дивана, едва не прощупывал своим нэн, словно желал убедиться в каких-то своих подозрениях. Перед глазами Курапика видел контейнеры алых глаз, собранные из всевозможных уголков мира и частных коллекций. Но они находились за спиной. От Курапики их отделяла стена с деревянной дверью, однако глазам преграда не была такой уж существенной помехой. Они видели его сейчас и ненавидели. В голове обретали свои голоса и кричали о предательстве, мешая ясно мыслить. Его личное проклятие последнего выжившего усугубилось, усиливая влияние. Воздух звенел от напряжения, в ушах эхом отдавалось собственное дыхание, на котором Курапика сосредоточился. Безуспешно. Немые голоса накрывали лавиной, заглушая более реальные и важные звуки. — Давай, всего шаг остался, — подал голос Хисока. Его было плохо слышно, словно между ними с десяток метров расстояния. — Ты же не боишься меня? Курапика хотел ответить «Нет, не боюсь», но слова застряли в горле без возможности хоть что-то из себя выдавить. Он просто стоял и смотрел на Хисоку, под повторяющийся раз за разом аккомпанемент криков в голове. Невыносимо. Они утомляли. Курапика чувствовал, что начинает сходить с ума перед оценивающим взглядом Хисоки. На мгновение, всего лишь на сотую доли секунды, промелькнула в своей ирреальности мысль: голоса его клана усиливаются и беснуются звериным рычанием и воем запертые в клетке сознания Курапики, когда Хисока рядом. Когда он нарушает покой комнаты, где хранятся алые глаза. Возможно, Хисока и стал причиной того, что он слышит их голоса... Курапика зажмурился. Мысли отказывались улечься и придти в порядок, но в голове продолжали рваться наружу голоса давно умерших родственников, становясь громче и крепче с каждым вдохом... А потом добавились крики той ночи, когда Пауки уничтожили его клан. Словно Курапика вернулся на десяток лет назад и не было этой долгой одинокой пропасти трудного выживания, лелеемой ненависти и мести, как любимых единственных игрушек. Самопожертвование. Слово чёткими яркими как кровь символами появилось и исчезло. Он ведь поклялся... поклялся на крови клана, что отомстит. И пока не свершит возмездия, не будет жить для себя. Разве он общается с Хисокой для себя? Разве они не используют друг друга в своих целях? Разве у них не чисто деловые отношения? Разве... «Нет, нет. Это уже давно не так», — сказал внутренний голос насмешливо. Другой, более рациональный, обученный, правильный в своей непоколебимой уверенности перебил, припечатав: «Ты забываешься рядом с ним. Прекрати с ним контактировать. Он изматывает своим появлением, требуя слишком завышенную плату за то, что ты и сам способен найти». Именно это Курапика и должен отвечать. Только так — глаза в глаза, твёрдым уверенным голосом поставить в известность. И голоса в голове замрут, не смея его упрекать в предательстве и измене данной клятвы на многочисленных могилах среди деревянных крестов. Голоса, удовлетворенные решением, замолкли. Курапика медленно открыл глаза и снова взглянул на сидевшего в той же неизменной позе, что и несколько минут назад, Хисоку... и всё, что он смог выговорить, встретившись с ним взглядом: — Когда ты возьмешь свою плату? Нет! Он сказал не то, что собирался! Ошибка. Он совершил недопустимую ошибку! Предал их, тех, кто в него верил и полагался. Шум в ушах усилился, прорываясь сквозь стены и стёкла оконных рам из комнаты за спиной. — Когда сочту нужным, — ответил Хисока. — А что, соскучился? Хочешь меня? От вопроса Курапика нервно сглотнул. Сердце по спирали упало вниз, выбивая быстрый ритм, словно готовясь выпрыгнуть из груди. Курапика хотел. Хотел сейчас Хисоку, ощутить его крепкие руки, прижимающее к матрасу тело, спину под ладонями и липкие от геля волосы. Про поцелуи Курапика не думал, не получалось. ...голоса разрывали сознание изнутри, метаясь и царапая, прорывая щель наружу. — Если скажу «да», от этого что-то изменится? — хрипло спросил Курапика, пытаясь не выпадать из уходящей реальности. Гул нарастал, голоса кричали, смешивались, отдавались эхом и заглушили ответ Хисоки. Курапика сумел рассмотреть только шевелящиеся губы и слишком громкий крик: «Предатель». Не думая о последствиях, переспросил: — Что ты сказал? Вместо того, чтобы повторить, Хисока поднялся со скрипнувшего дивана. Курапика непроизвольно отступил назад. Раньше он не замечал за собой страха перед Хисокой, только когда-то давно на экзамене на охотника. С течением времени страх стёрся, притупился, расплавился под его прикосновениями, когда они начали сотрудничать на взаимовыгодных условиях. Теперь страх вернулся. И всему виной голоса клана. — Прямо сейчас в твоём музее, — сказал Хисока. — Как смотришь на такую обстановку? — Ни за что, — отрицательно замотал головой Курапика, отступая к двери и прикрывая её руками. — Никогда тебя не пущу туда. — Может, попробуешь? — не унимался Хисока. Курапика зачарованно проследил, как сильная рука театрально поднялась в воздух, голова Хисоки отклонилась с неизменной улыбкой на лице, провела по масляным волосам, прилаживая волосок к волоску в и без того идеальной причёске. — Не подходи, Хисока, — повторил Курапика. — Не приближайся... Курапика ощущал за спиной волнение, несмотря на впившуюся в бок лакированную дверную ручку. Он смотрел на Хисоку и повторял одно и то же слово, словно пытался пробиться сквозь него. И через то слово, каким его обозвали голоса в голове. Он не предатель, и не пустит Хисоку в обитель молчаливого упокоения алых глаз. Не даст ему пройти. Ни за что. — Не приближаться? — уточнил Хисока и шагнул к последнему из клана Курута, защищавшего самое дорогое в своей жизни — свои цель и смысл существования. Они выедали огромные куски плоти в разуме Курапике, оставляя пылающую пустоту. — Пожалуйста, — попросил Курапика, вжимаясь в дверь и не оказывая сопротивления не только Хисоке, но и его нэн. Пока не сопротивлялся, но позже, если Хисока продолжит наступать на его территорию – изменится и ответит ему. Хисоке не нравился такой Курапика — слабый, подверженный чему-то изнутри, что его грызло, не оставляя ничего от него прежнего. — Ты уверен? — Хисока приблизился вплотную, но не думал освобождать путь и убирать преграды. Он возвышался над Курапикой, превосходя его не только по росту, но и силе. Прежде чем ответить, Курапика сосредоточился, обдумывая совсем простой ответ. Одну ошибку уже допустил за вечер, повторной он не сможет себе простить. — Да. — Слишком долго думал, — заметил Хисока, опуская руки по бокам от головы Курапики. — На предыдущий вопрос ответил скорее. Курапика знал. Помнил. — Только не там, Хисока, — настоял на своём Курапика, напоминая про условие. — Таким ты мне нравишься больше, — улыбнулся клоун в ответ, наклонился и совсем тихо, на грани слышимости, словно знал о том, что глаза в другой комнате всё-всё слышат, прошептал: — Не поддавайся им. И пока Курапика обдумывал ответ — поцеловал. И только губы Хисоки стали правильными, яркими, наполненными смыслом. К тому моменту, как Хисока полностью взял на себя инициативу — голоса в голове замолкли один за другим как лампочки в новогодней гирлянде, словно поцелуи Хисоки лечебным бальзамом ненадолго излечили от проклятия. Глаза Курапики постепенно закрылись, отдавая тело во власть демона-искусителя и его слишком умелой ласки. Хисока опустил руки на шею Курапики, чуть сдавил её, словно напоминая о необходимости продолжать дышать. Слегка погладил, нежно и осторожно, чуть касаясь кожи, под которой часто-часто бился пульс. Пальцы поглаживали воротник, как бы спрашивая разрешение на продолжение ненавязчивой, но необходимой процедуры раздевания, хотя Хисока никогда не спрашивал этого вслух, и действовал так, как ему нравилось и хотелось. Он изматывал своими полунамёками и полу вопросами, больше похожими на утверждение, и вынуждал отвечать. — Да, — выдохнул Курапика, запрокидывая голову и ударяясь затылком о дерево за спиной, к которому его прижали. Хисока прикусывал кожу на шее, целовал в бьющуюся жилку, тут же зализывая её языком. Рыжий демон-искуситель ничего не ответил. Он продолжал кусать, оставляя свои темнеющие метки, от которых Курапика совершенно терялся в ощущениях. Голоса нехотя утихали, один за другим, словно погружались в тёмные воды глубоких впадин. Ладонь с воротника заскользила ниже, по руке, сжала запястье стальной хваткой и тут же расслабила, словно почувствовав принадлежащее именно ей, переплелась пальцами с ладонью Курапики, приподняла и завела над его головой. — Твоя тишина скоро наступит. — И то ли это был сладкий гипнотизирующий голос Хисоки, то ли один из малочисленных не утихнувших пока еще голосов в голове, который не договорил единственное: «Предатель». Курапика терялся. Голоса неистовствовали, когда Хисока начинал его ласкать, словно святая инквизиция не допускала кощунственных прикосновений к священному телу последнего из клана Курута, пробиваясь сквозь выстроенный щит тишины Хисоки. Голоса ругались, проклинали, но оставались бессильными против живого и тёплого Хисоки. Они смолкали, едва Хисока раздевал Курапику и касался его везде, до чего дотягивались ладони. Уходили, оставляли ненадолго, чтобы потом вернуться снова, когда ничто и никто не будет препятствовать их наказанию. Именно поэтому Курапика жаждал тишины. Он слишком устал от невозможности спрятаться и остаться одному. Даже в собственной голове. — Думай только обо мне, — шептал в самое ухо Хисока, облизывая и посасывая мочку уха, не задевая серёжку на тонкой короткой цепочке с красным камнем. И Курапика думал. О приподнимающих его руках. О собственных ногах, обхвативших талию Хисоки. О валявшейся внизу бесформенной кучей одежде. О бёдрах Хисоки. О его поцелуях-укусах, языке, чувстве наполненности, истоме во всём теле, которую хотелось продлить и унять одновременно. В голове, а следом и во всём теле, прорвалось наружу удовольствие, лавиной унося все чувства. А потом всё прошло: боль внутри, как и снаружи ушла; судороги в пальцах, сжавшихся на широкой спине; тиски от нехватки воздуха перестали сдавливать лёгкие и давление на грудную клетку ослабло. Курапика задышал свободно и легко, частыми глотками заглатывая воздух. Голосов не было. Они спрятались в тени. Не было слышно ни шёпота, ни шорохов, ни намёка на постороннее присутствие. Простое движение Хисоки, от которого Курапика выгнулся навстречу, унесло его к абсолютной свободе. Подальше от тяжёлого груза долга, который он взвалил на свои плечи. Рядом с Хисокой все забывалось. Сперва при его появлении путалось, а после, от одного прикосновения наступало долгожданное исцеление. — Доволен? — промурлыкал Хисока, хищно рассматривая его глаза. Его руки поддерживали за бёдра, помогая удержаться на весу, полностью перенесённого на Хисоку. Курапика наслаждался недолгой свободой, продлевая небывалое ощущение тишины, забвения и парения, которое бывало только после секса. Ощущение, от которого Курапика стал зависеть и ненавидеть себя за эту слабость. — Нет, — отдышавшись прошептал Курапика, сильнее сжимая ноги на его пояснице. Иногда он позволял себе оставить далеко позади чувство долга и ненависти, отдаваясь Хисоке и прося его продолжать. — Мне нужно ещё, — и потянулся за губами для поцелуя. Он не хотел прощаться с блаженной и такой долгожданной тишиной. Не хотел, чтобы его называли «предателем», выжигая тлеющими углями в сознании жестокую правду. Но знал, что тишина не продлится долго. Едва Хисока покинет квартиру — голоса снова взорвутся яркой вспышкой и нестройными интонациями осуждения. — Ты сегодня... — Молчи, — Курапика помешал договорить Хисоке, поцеловав его губы, надеясь, что он поймёт, как этот момент для него важен. — Я хочу слышать... — Нет, — Курапика прикусил нижнюю губу Хисоки, оттягивая. Руки одновременно вцепились в его плечи, сминая ткань майки и помогая удержать равновесие, после одна зарылась в рыжие волосы. — Оплата вперёд? — Курапика губами почувствовал ухмылку Хисоки. — Не порти момент. — Ты сам его портишь, — ответил Хисока. Курапика чувствовал, как его ягодицы поглаживали большие пальцы. Прикосновение отвлекало и мешало ясно думать, дурманя. — В чём дело? Он смотрел так, словно заглядывал в самые глухие уголки и расщелины души. Курапика ненавидел этот взгляд. Он не чувствовал себя виноватым, но от этого взгляда Хисоки создавалось ощущение, что его раздевают догола и рассматривают слишком пристально каждый отдельно взятый кусочек разума и души, взвешивая на весах и записывая результаты на клочках многочисленных бланков. А если отбросить домыслы, то Хисока разглядывал его так, как сам Курапика иногда рассматривал только что вышедшего из душа Хисоку с не высохшими до конца каплями медленно скользящей по его телу воды. — Ни в чём, — поспешно ответил Курапика. Он хотел пристыжено отвести глаза, не смотреть на Хисоку, не поддаваться его чарам. Хисока поступил умнее — положил ладонь на его лоб, тем самым зафиксировав внимание на себе. Прикосновение успокоило и одновременно напугало своим воздействием. — Ответ неверный. У тебя осталась последняя попытка. — Я же сказал: со мной всё в порядке. — И тебя совсем не беспокоит парень с фотографии? Ты его уже нашёл? Курапика открыл было рот для ответа и не смог ничего произнести. Забыл о нём. Забыл о подарке Хисоки, за который только что рассчитался. Забылся настолько, что думал только о собственной выгоде от платы. Тогда получается, Хисока пришёл после столького отсутствия с очередной информацией... так ведь? Они всё ещё находились в прежней позе. Хисока с полуспущенными штанами удерживал почти раздетого Курапику на весу, опиравшегося спиной на деревянную дверь. Они смотрели друг на друга, слишком близко, переплетясь ногами и руками, цепляясь друг за друга. — Ты что-то узнал? — выдохнул Курапика, не замечая, что задержал дыхание от волнения. От желания забыться не осталось и следа. Чувство вины разгорелось с новой силой, и Курапика пристыженно одёрнул себя, не веря, что хотел Хисоку, раствориться от его прикосновений и проникновения в своё тело. Не мог поверить, что допускал такую мысль и озвучил желание вслух. «Мне нужно ещё». Курапика благодарил богов и Хисоку, вернувшего его на землю. Он чувствовал себя чистым насколько это возможно при его предательстве перед своим кланом, и счастливым, словно только что исцелился от долгой опустошающей болезни. Только симптомы всё ещё оставались внутри, ненадолго подавленные таблеткой с именем «Хисока». — Не хочу, чтобы у тебя были неприятности, — ответил Хисока на какой-то свой вопрос. За этими вроде бы мягкими на первый взгляд словами скрывалось нечто жёсткое, агрессивное, напитанное злобой. Словно Хисока недоволен, что Курапика не ответил на поставленный вопрос. Хисока всегда хотел его контролировать. Именно поэтому и появилось их сотрудничество. Именно по этой причине он приносил важную и всегда такую нужную информацию. Началось его монополия за контролем над Курапикой со времени экзамена на охотника. Как раз во время их боя, когда Хисока отказался драться и прошептал на ухо о встрече с Пауками. Уже тогда начались их отношения. И вместе с Пауками Хисока проник в его мысли, подливая масла в огонь негодования шуршащих и требующих своё голосов. Месть должна свершиться. Глаза — собраны и доставлены домой. — И что ты мне ответишь? — шептал Хисока, поторапливая. В какой-то момент Курапике захотелось отбросить куда подальше мысли о клане, мести, долге и человеке с фотографии. Забыть обо всём. Но только в мыслях... На самом деле не сможет. Никогда. Он сделал свой выбор на их могилах. И воздух от выжженной плоти, дерева, одежды, кожи и костей, запёкшейся крови с поверхности сырой земли свежих могил — свидетели его клятвы. Еще немного — и Курапика точно её нарушит. Потому что Хисока такой... такой... — Курапика, — позвал сердито Хисока, надавливая пальцами на лоб. Курапика сфокусировал свой взгляд на яркой звезде на щеке, понимая, что отключился и не воспринимал реальность несколько минут. Вот Хисоке и надоело ждать. — Со мной всё хорошо, — натянуто улыбнулся дрогнувшими распухшими от поцелуев губами Курапика. Сквозь звезду на щеке Хисоки, на которой он сосредоточил взгляд, прорывались призраки прошлого, разрывая реальность нарисованного узора тонкими мохнатыми лапками паука. Как долго Хисока будет помогать ему? Как долго ещё будет возиться с ним? Как долго будет утешать? А сам Курапика? Его привязанность к мести и долгу сильнее привязанности к прикосновениям Хисоки? Или желание тишины в голове пересилит клятву? Он же так привык к объятиям Хисоки, получает от этого удовольствие, жаждет большего... Что будет после? До появления Хисоки весь мир Курапики был блеклым, с единственным ярким пятном — алым цветом радужек. Потом знакомство с Гоном, Киллуа и Леорио — они привнесли в жизнь Курапики немного своих ярких красок. Однако, только Хисока сумел завладеть вниманием настолько сильно, прочно поселившись в его жизни, что всё вокруг наполнилось сочностью и насыщенностью, поворачиваясь другой, невидимой ранее стороной. Курапика с точностью мог сказать, что он не был влюблен в Хисоку — он не будет сожалеть и переживать, если они прекратят контактировать. Курапика чётко представлял этот момент. Он больше будет сожалеть о тишине и покое, которые приносил с собой Хисока. — Что у тебя за информация? — спросил Курапика, стараясь смотреть Хисоке в глаза и не рассматривать призрачного паучка, ползающего по его лицу. — А ты уже готов заплатить? — Рука Хисоки задвигалась, заскользила ниже, прикрывая веки на лице Курапики, чему тот поддался. Доверяет, пусть это и глупо. Пальцы чуть коснулись виска, скулы, погладили щеку, от чего Курапика расслабился и затерялся в ощущениях и реакциях собственного тела. Он всё ещё прижат к двери, за которой находятся они. Ноги закинуты на талию Хисоки, от чего голая кожа бёдер натирается от тесного контакта, наполняя дрожью. Курапика только в расстёгнутой рубашке, тогда как Хисока одет, если не считать полуспущенных штанов. — Или же твоё желание «мне нужно ещё» приравнивается к удовлетворению своих потребностей организма, — протянул Хисока в самое ухо. — Ты редко меня просишь об этом. — Он провел пальцами по его губам, раскрывая их и тем самым мешая ответить. — Мне это безумно нравится. Гордый и независимый просит у меня «ещё», как наркоман дозу у дилера. — Это не так, — ответил Курапика, ослепший от давящей ладони на веках. Проникнувшие в рот пальцы он нехотя облизал языком. Прав Хисока. Курапика стал наркоманом, стал зависим от своей оплаты, потому что нашёл в сексе с Хисокой свою выгоду, после получения медленно убивающего проклятия. — Но это не отменяет твоих слов, — прошептал Хисока, теребя языком серёжку в ухе Курапики, тем самым отвлекая его от наступающих чёрным затмением мыслей. Возбуждение охватило с новой силой, завладевая телом и реакциями, которые невозможно контролировать. И, поддавшись в очередной раз напористости, Курапика ответил на поцелуй, отдаваясь ощущениям. Курапика никогда не задумывался, как хорошо он знает Хисоку. Он просто был. Поддакивал, улыбался как Чеширский кот, подтрунивал, получал своё извращённое удовольствие, но при этом Хисока никогда не переступал границы, затрагивающей то единственное, что дороже всего для Курапики — алые глаза его клана. Казалось, Хисока почти всё знает о его жизни, страхах, фобиях, желаниях, мечтах... Фантазиях. Но о Хисоке Курапика не знал ничего. Ни о жизни, ни про увлечения, кроме поиска сильных противников, ни о том, что ему нравится, чего он хочет и боится — если Хисока вообще чего-то боялся. Курапика общался с человеком, которого совершенно не знал. Хотел ли его знать? Возможно. Но чем больше знаешь о человеке, тем сильнее к нему привязываешься. Они оставались чужими друг другу. Хисоке на подобное явно было плевать. А Курапике?.. Наверное, тоже. Укутавшись в простыню на постели, куда его перенёс Хисока, Курапика повернулся на бок, к зияющему провалу окна, прикрытого шторами. Ткань слегка подрагивала, расходясь волнами от небольшого сквозняка в дырке рамы. — Без кошмаров... — Ни «доброй ночи», ни «приятных снов» Курапика себе почти не желал. Зачем? У него на всё это не хватает времени. Голоса стихли. Хисока был в душе. Как только приведёт себя в порядок — соберётся и снова уйдёт в неизвестность прожорливого города в поисках развлечений. И не будет ни о чём думать. А Курапика останется во тьме комнаты на растерзанием своим демонам, которым не может противостоять. Потому что виновен в их появлении. Виновен в смерти клана. Виновен без оправданий.