Глубина резкости

Хисока привык ощущать двойственность существования Курапики — он делал одно, думал другое, позволяя демонам внутри перетягивать канат мыслей и ощущений в свою сторону. Проклятие клана Курута в действии. Курапика никогда не рассказывал о своём клане, предпочитая гнить из-за него в одиночку, разлагаясь под необоснованным чувством вины. Хисока пытался подтолкнуть его к выбору, но Курапика оставался непреклонным. А может, поддался демонам, сойдя с ума. Он не признавал свои странности, а вот Хисоке они были видны как на ладони. — Я не могу без них, — сказал Курапика, словно оправдывая свои действия. Он выглядел забитым и загнанным. Жался в угол, подставляясь каплям воды, ограждался и безмолвно выставлял барьер, не разрешая к себе прикоснуться. Хисока стоял и смотрел. Как ни старался, но не мог привыкнуть к такому Курапике: слабому и беззащитному, с перевернутой душой наизнанку, с гложущим истязающим всё его существо чувством нескончаемой вины. — Можешь, — возразил Хисока. Курапика жалок. Он уже не тот, кто проходил экзамен на охотника — с горящими глазами, наполненными целью, живой. Вся его жизнь ушла в месть, которая поедала его изнутри, чавкая и разбрасывая остатки эмоций и смысла существования. Сломанная ненужная игрушка. Хисока не любил играть бесполезными игрушками, с ними было скучно и они не приносили никакого удовольствия и веселья. — Можешь идти, — проговорил тусклым голосом Курапика, не поднимая головы. Хисока медлил. Он хотел понять, но не получалось. Как человек может добровольно отдаться своей мести и кошмарам, загубив свою жизнь? Видно, Курапика изначально с ними был, просто чем ближе он приближался к своей цели, тем сильнее становились его собственные монстры. — Какая ирония, — протянул он. Хисока жалел, что приехал к нему. Жалел, что увидел всё это. Ему не хотелось становиться свидетелем такого распада человеческой жизни. Хотелось бы такого не знать. Он сам способствовал и подталкивал Курапику, но в какой-то момент тот не справился и позволил себя утянуть серой безликой массе кошмаров, беснующейся в его голове. — Со мной всё будет в порядке. — Курапика сказал утвердительно, но голос такой, как будто он задал вопрос, пытаясь найти хлипкую соломинку к спасению. И всё равно понимал, что попытка безнадежна. Возможно, его последняя попытка. Хисока редко протягивал руку помощи. Еще реже его кто-то волновал. Иллуми не в счёт — с ним взаимовыгодное сотрудничество уже на протяжении долгих лет. С Курапикой такая отговорка вряд ли пройдет. Но Хисоку совесть не мучила — Курапика сам виноват, поддавшись своей слабости. Сильный при первой встрече, он постепенно ослабевал под натиском вины, теперь и вовсе стал никчемным. Оставить его Хисока сможет в любой момент. — Раз ты настаиваешь, — протянул Хисока, наблюдая за реакцией. Курапика не шелохнулся с момента его прихода. Только губы что-то повторяли. Рука сжималась от бессильной злобы и собственной слабости, ноги подрагивали, грозясь не выдержать веса тела. Он пытался сопротивляться, но всё кончено. Он безнадежно потерян. Курапика не шелохнулся и тогда, когда до ванной комнаты донеслась трель телефона. Он её словно не слышал, продолжая шептать в пространство глупые слова. Хисока не сразу понял, что Курапика молится. И зачаровывал своей необычностью. Молился своим богам, отдавая себя в рабство тихо и безучастно. Он сдался. Всё. Конец. Хисоке тут больше нечего сделать. Они расплатились друг с другом по счетам, их больше ничто не связывает. Уже возле двери, когда мелодия телефона резко прервалась, Хисоку настигла просьба: — Только не говори им, пожалуйста. Хисока обернулся. Выпрямившийся Курапика, открытый для него под лившейся сверху водой, словно сиял приглушенным светом. Алые глаза походили на яркие прозрачные камни в ладонях. Хисоке вспомнился вкус виноградной жевательной резинки из далёкого детства, брызги моря на коже, и пурпурное стёклышко от разбитой бутылки, сквозь которое весь мир выглядел багровым и привлекательным по другую сторону. Сейчас глаза Курапики казались тем самым пурпурным стеклом — разбитые и никому не нужные. Но в то же время наполненные искрой цели, у которой есть концовка. И она, если бы Хисока следовал за Курапикой, не понравилась бы ему. Уже не нравилась. — Ты сейчас насквозь фальшивый. — Чтобы тебе было легче уйти, — ответил Курапика. — Ты ведь любишь сильных. — И твоя сила особенно заметна, когда ты стоишь передо мной голый, — кивнул Хисока на его тело, многозначительно глядя на бёдра Курапики. — Особенно берёт за живое тем, что ты только что корчился от мучений своего же персонального ада. Телефон снова зазвонил. В этот раз его трель показалась более настойчивой, нетерпеливой. Хисока захлопнул дверь, отрезая их двоих от внешнего мира и разрешая только звукам воды наполнять замкнутый клочок пространства. — Что, раздражает? – немного истерично усмехнулся Курапика. — Ты не такой всемогущий, каким хочешь казаться. Но я благодарен за твою помощь. Хотя... мы же расплатились, верно? Он понимал. Курапика всегда его понимал. Подумать только, что такой мальчишка способен замечать что-то помимо своих глаз и Пауков. — Можешь звонить в любое время, — усмехнулся Хисока, подходя ближе. Невидимая стена между ними, установленная Курапикой, стала сильнее, толще, неприступнее. Снова захотелось её сломать, как в самый первый раз. — Это предложение останется в силе до конца времён. Или твоей жизни. — Ты понимаешь, верно? — Курапика никак не отреагировал на слова Хисоки, только на то, что его план оказался раскрытым. — Последние глаза твоего клана — не те, что я вырезал, — протянул Хисока. Недовольство предстоящими перспективами ему удалось скрыть. Похоже, Курапика действительно тронулся умом. Жаль. — Да, — Курапика не двигался, но его серёжка качнулась в такт словам. Яркий камушек, который привлекал Хисоку всегда. Сколько он не облизывал его языком, не покусывал, не перекатывал между пальцев, так и не смог понять, что это за камень. До сего момента. — Последние — твои. — Верно, — так же просто согласился Курапика, прикрывая глаза. В следующий вздох его глаза уже стали обычными. Потух тот свет, который наполнял радужки алым, и который так нравился Хисоке. Одно из чудес света, привлекавшее жажду коллекционеров и законченных маньяков за органами, потухло. — Ты идиот. — Просто так надо. — И как? Тебе нравится, когда твои мозги имеют по двадцать четыре часа в сутки? — Хисоке на самом деле было интересно. Как и то, как Курапика смог продержаться так долго, не говоря о своих бредовых мыслях. — Ты занимался тем же. — Я, в отличие от твоих глазастых кошмаров владел и твоим телом, — ухмыльнулся Хисока. — Особенно сегодня мне понравилось. — Последний раз, как и первый, всегда должен запомниться, — спокойно проговорил Курапика. Провёл рукой по волосам, убирая с лица чёлку и снова улыбнулся. — Радуйся, ты ведь этого добивался. — Он повернулся к крану и выключил воду, погружая комнату в глубокую тишину, нарушаемую едва слышным дыханием. Оно расходилось эхом, отражаясь от влажных плиток с цветастым узором ракушек. — Добился. Хисока знал, в чём проблема Курапики. Знал, что у него следует отнять, чтобы вернуть его на землю и к жизни. То, что всегда было у Курапики, да и у всех на виду. Странно, что он не задумывался об этом раньше... слишком увлёкся симпатичным мальчиком с нереально красивыми глазами и его гневом, в котором пряталась сила. Да-а, Хисока ведь всегда был падким на эту дикую смесь, возбуждавшую болезненно сильно. Нужно лишь разломать стену между ними, проникнуть за неё, и снова насладиться красивым телом и голосом. — И как? — Курапика не двигался. — Нравилось делить меня еще с кем-то? — Нравилось смотреть на твои мучения. — Кончай, Хисока, — устало выдохнул Курапика, прикусив уголок губ. — От тебя я точно кончаю. — И по несколько раз. Безжизненный, повинующийся, безвольный, но сопротивляющийся ему по старой привычке. Марионетка в умелых руках, сошедшая с ума раньше своего владельца. Возможно, его ещё можно спасти. На друзей Курапики не стоит рассчитывать в данный момент, всё равно не успеют. А если и успеют, то не подберут нужных слов и всё испортят окончательно. Хисока, до того, как присоединиться к Курапике, написал Леорио сообщение с его телефона и попросил позаботиться о друге. Теперь тот названивал в поисках объяснений, чем жутко раздражал — звуки мелодии едва доносились сквозь закрытую дверь. — Помнишь, я говорил, что ты должен доверять четырём людям? — Хисока прислонился к двери спиной, скрестив ноги и упёршись рукой о талию. Курапика не ответил, ожидая продолжения. — Четвёртый — это не я, как ты мог подумать. Курапика нахмурился, но взгляда не разорвал. Значит, думал именно так. — Гон, Киллуа, Леорио — это трое. Четвёртый — ты сам. — Я понял. Они замолчали, изучая друг на друга. Не соревновались в управлении нэн, не выжидали времени для нападения, просто стояли и смотрели. Изучали, словно впервые видели друг друга. Обнажённые друг перед другом, сосредоточенные до предела и готовые ударить один одного, будь на то необходимость. Но Хисока выбрал целью не Курапику, а нечто другое, поменьше. — Будет жаль, если ты согласишься. — Тебе редко бывает кого-то жаль, — Курапика заправил за ухо мешающую прядь. Именно этот момент выбрал Хисока. Он приблизился, хватая за запястье, отвёл его в сторону, другой рукой прижал к себе. Жарко зашептал, растягивая слова: — Ты — одно из редких сокровищ, которое нужно прочистить от пыли и черноты. — Хисока... — неприкрытое раздражение, гнев, нервозность. Курапика явно был недоволен таким обращением. — Убирайся. Мы больше не... — Я тебя хочу чистого, с демоническими глазами, сопротивляющегося, — прошептал Хисока в самое ухо, касаясь носом мокрых волос. — И я знаю, как этого добиться... Курапика вскрикнул и зашипел ругательства, впервые не сдерживаясь, когда зубы Хисоки сомкнулись на серёжке и выдернули её из мочки уха. Капли крови упали на светлую кожу, растекаясь и выводя расплывчатые узоры кривых дорожек. — Милая вещица, — проговорил Хисока, отпустив Курапику. — Но совершенно ненужная, — он повертел языком украшение, неприятно хрустевшее между зубов. — Отдай, — глаза Курапики снова вспыхнули алым, словно демон пробудился ото сна. Вот теперь он был красив. Настоящий, сильный, неподдельный. Живой. Такой, каким всегда нравился Хисоке. — Хисока, я сказал — отдай, — повторил Курапика. Каждое слово наполнено злостью, и вся она направлена на него. Вот теперь точно можно сказать, что в мыслях у последнего из клана Курута — только он один. И это заводило, проливалось приторным бальзамом на душу, подслащая проведённые вместе минуты. — Зачем оно тебе? — Хисока облизал от крови Курапики губы, скрипя хрупкими стенками украшения о зубы. — Бесполезное. — Это напоминание о моей клятве... Хисока. — Ясно. — Хисока подхватил пальцами серёжку и поднял чуть выше головы, посмотрел на свет сквозь неё. — Как ты её собирал и консервировал? Это же кровь твоих родичей и демоны по крови из неё пробрались в твою голову. — Хисока... — Нэн Курапики взорвалась волной, обходя Хисоку. — Не отдам. — Отдай. Её. Мне. — Она тебе совершенно не нужна. И разломал.