Глубина резкости

Они все были собраны. Ладони слегка подрагивали, постукивая о коричневую крышку пластикового прозрачного контейнера. Он принёс в комнату последнюю деталь мозаики, которая далась огромным трудом. Тихо скрипнувшая дверь закрылась за спиной, отделяя его от Хисоки. Курапика прислонился к ней, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Сердце билось сильнее, чем он предполагал. Радости никакой не было, только опустошение. Курапика посмотрел на заполненные полки. Алые радужки прокалывали тёмно-серый цвет комнаты яркими пятнами, обращая на себя внимание. Курапика смотрел на них. Всегда только на них, когда сидел на шершавых досках на коленях до затекания и нечувствительности. Деревянные фигурки котов он отнёс в другую комнату, чтобы они не приковывали к себе взгляд. Но сейчас всё изменилось. Он видел, как утекает его время, складываясь песчинкой к песчинке, как разрушается один из маяков его Цели. Второй — уничтожить Пауков — цел и невредим. Если и его разрушить, то что с ним станет дальше? Голоса родных исчезнут, оставив одного, и что ему делать потом? Хочет ли он, чтобы голоса его покинули? Хочет ли остаться один? Хочет ли заканчивать то, что начал когда-то давно? За спиной раздался тихий скрип, и пальцы невольно сжали сильнее контейнер с коркой сухой крови. На тёмных досках появилась полоска света, постепенно расширяясь. Курапика боялся, что этот луч, похожий на удавку, обернётся вокруг него и никогда не отпустит. Но ошибся, забывшись на мгновение. Курапика в некоторой степени боялся того, что должно произойти — Хисока никогда не отступал от намеченной цели. Даже надеяться не стоит, что он забыл о своём желании, несмотря на то, что Хисока постоянно просил секс взамен информации. — Любуешься делом рук своих? — осведомился он насмешливо. Курапика не ответил. Он повернулся к нему, глядя сквозь нависшую чёлку. Хисока был тем существом, которое способно вцепиться зубами и разорвать на куски. Он был из тех, кто нёс смерть. Даже глаза такого же цвета, как у опасных хищников — блестящие, насыщенного янтарного цвета. — Зачем тебе именно здесь? Хисока перевел взгляд на контейнер в ладонях, улыбнулся шире: — Мне нравится твоя покладистость. И то, что ты перестал убегать от меня и моих желаний. — Хисока, давай с этим как можно скорее покончим. Как же он устал от его игр. На мгновение лицо Хисоки смягчилось, маска клоуна растаяла, в глазах вспыхнул огонь. Курапике казалось, что ещё немного, и он сойдет с ума. Он посмотрел на свои пальцы, вцепившиеся в крышку до побелевших костяшек пальцев. — Не позволю, — сказал Хисока. — Я слишком долго этого ждал, не говоря о нашей ночной охоте. У нас бы это случилось трижды, но ты отказывал, и я терпеливо ждал. Так что быстро не получится удовлетворить ни тебя, ни меня. Низкий, с хрипотцой, невозможно гипнотический голос Хисоки походил на песню. Она не могла не нравиться, сил сопротивляться не находилось — они покинули в тот момент, когда Хисока нарушил уединение и святость комнаты своим присутствием. — Только освободи себя, — продолжил Хисока и сократил между ними расстояние. Его руки сжали плечи Курапики, который едва удержался, чтобы не уклониться от прикосновения. Казалось, что пальцы вот-вот сомкнутся на шее и сдавят её. Сколько раз ему уже подобное мерещилось? — Конечно, если ты хочешь, чтобы я использовал глаза... — Нет! Ни за что! — Курапика, прижимая контейнер к груди, с трудом замотал головой и отошёл назад. Что-то врезалось в бедро, расцарапывая, телефон выскользнул из кармана, стуча лакированными боками о поверхность стола. Сердце заколотилось быстрее, сильнее, резче, в горле засаднило. — Мы так не договаривались. — Ты такой напуганный, — насмешливо сказал Хисока. И выглядел при этом до отвращения счастливым. — Кажешься вполне невинным, но мы-то знаем правду, верно? — и подмигнул. — Подожди хотя бы пару минут, — сказал Курапика и обошёл Хисоку благодаря тому, что тот отвлёкся на какую-то мелочь, захватившую его внимание. Курапика приблизился к полке, на которую определил последний контейнер, тяжело вздохнул и тихо-тихо, почти неслышно, попросил прощения. В ответ ему была равнодушная тишина. Курапика повернулся к ним спиной. Хисока стоял возле стола, смотрел на него и улыбался чересчур довольно. Курапика едва не сорвался, чтобы подскочить к нему и вырезать уже его глаза, чтобы Хисока не осквернял их своими скептическими насмешливыми взглядами. — Не подойдешь? — спросил Хисока. Курапика повиновался. Решил в последний раз уточнить: — Ты точно хочешь тут? Когда они смотрят? — Он медленно отстегнул застёжку на воротнике. — Я просто пошутил, — улыбнулся Хисока. — Ты так мило реагируешь каждый раз, не мог удержаться. — Пошу... тил? — неверяще переспросил Курапика, задыхаясь от переполнявших эмоций. Хисока правду говорит или снова издевается? — Не смог... удержаться? Злость вспыхнула неожиданно, окрашивая всё алым. Курапика не мог успокоиться, удержать гнев в себе — Хисока перешёл в своих играх все мыслимые границы! Для него действительно не существовало ничего святого, кроме силы. — Да-а, — протянул Хисока, закатывая глаза. — Мне нравится. — Сволочь! — Курапика приблизился к Хисоке и впечатал ему в лицо кулак. Хисока покачнулся, немного отклонившись, но выстоял. Посмотрел на Курапику, провёл по яркому заалевшему следу от колец цепи, проявившейся на правой руке, довольно облизнулся. — Как ты мог?! – Курапика не знал, что он чувствует: то ли разочарование, то ли облегчение. — Я же… — Легко. Прежде, чем Курапика сумел ответить, его уже подхватили и впечатали в стену. Губы Хисоки впились в его, рука поползла по животу, опускаясь ниже и накрывая пах. Курапика попытался вырваться, но Хисока всегда крепко держал. — Я снова пошутил, — пробормотал Хисока. Курапике же большего и не надо было, он отдался чувству и тому, кто знал, что нужно делать лучше него самого. Жар стал невыносимым, он полз по коже, охватывая её огнем, кружа голову. Поцелуи превратились в напористые укусы. Их хотелось больше и больше. Руки сжимали тело, ласкали, избавляли от одежды давно привычными и заученными движениями, не выпуская и не давая вздохнуть. — Хисока, не так быст... — Нет. И снова поцелуи возобновились после секундной передышки. Курапика едва-едва успел вздохнуть. Как бы он ни сопротивлялся своим внутренним рассуждениям и логическим доводам, возбуждение нарастало. Оно вспыхивало под пальцами Хисоки, потрескивая от его поцелуев, сверкая от его близости и от соприкосновения их тел. Дыхание сплеталось настолько тесно, что они задыхались, вынуждая себя иногда прерывать поцелуи в попытке глотнуть кислорода и не задохнуться. Курапика всегда чувствовал, как вожделение Хисоки затягивало его в свой круговорот, обнимало и не отпускало, пока не получало своё. Вот и сейчас Хисока почти заглотил его своей страстью, возбуждением, похотью — всем вперемешку, — и большими глотками поглощал, чтобы ни кусочка не упустить, не оставить, выпить всё до дна. Ласки прекратились ровно настолько, чтобы повернуть Курапику спиной и усадить на колени, разведя ноги в стороны. — Что ты... — попытался было возмутиться он, но его укусили. Твёрдый член упёрся между ягодиц. Курапика вскрикнул, когда почувствовал, как в него входят. Непривычная поза, непривычные ощущения, непривычный Хисока. И Курапика у него на коленях. Почему именно так? Додумать не дали. Хисока приподнимал его, заставляя насаживаться на себя. Он попеременно то целовал, то кусал его в основание шеи, в плечи, в предплечья, издавая похотливые животные звуки, которых Курапика от него раньше не слышал. Курапика откидывался на него, вжимался, выгибался, стонал, чувствуя каждое движение Хисоки, изменившееся до неузнаваемости, хотя жёсткая хватка на бёдрах не особо позволяла двигаться, как хотелось телу. Неужели на Хисоку так повлияло долгожданное «Да»? Курапика раскрыл глаза — резко, неожиданно, — и осмотрелся, стараясь не закрыть вновь веки от невероятно глубокого толчка. Со всех сторон на него смотрели они — аккуратно расставленные глаза. В них Курапика видел укор, осуждение, гнев, ярость, ненависть. Он видел в отражении стёкол контейнеров своё расслабленное потное лицо с иногда закатывающимися глазами, приоткрытые припухшие от неистовых поцелуев влажные губы, налипшую на виски и лоб чёлку. Курапика сейчас выглядел извращённым, продающимся за оргазм, неважно в какой позе. Отдавал то, что никогда уже не сможет вернуть. Как же низко он пал, пытаясь как можно скорее выполнить свою миссию, чтобы получить желанное удовольствие от Хисоки. Глаза продолжали следить. Курапика хотел оторваться от Хисоки, но его держали стальной хваткой мускулистые руки. Весь ужас позы навалился на него стыдливостью и уязвимостью. Курапика попытался пристыженно прикрыться руками, но их перехватил Хисока. Он замурлыкал что-то на ухо, обдавая его жарким дыханием и обводя влажным языком. — Секс в твоём формалиновом аду, — прошептал Хисока слишком довольно. Курапика приоткрыл глаза, выхватывая в отражении контейнеров прекрасного, опьянённого, извращённого в своей необузданности Хисоку с невероятно яркими желтеющими радужками. Курапика на мгновение подумал, не специально ли он выделил их с помощью нэн? Додумать снова не дали. — Покажи им себя, — попросил Хисока, и его рука сжала член Курапики. Разведённые колени ему не удалось свести, и Курапика пожелал себе провалиться сквозь землю, только бы не чувствовать на себе многочисленные взгляды. — Прекрати... — взмолился Курапика, стараясь вырваться, но тщетно — Хисока фиксировал его движения слишком сильно. — Они мертвы, — прошептал Хисока слишком убедительно. — Мертвы давно. И не оживут, не восстанут из могилы, чтобы тебя наказать. — Только не для меня, — снова Курапика предпринял попытку высвободиться, даже цепь обвила руку, но стала бесполезной, когда Хисока его укусил в шею. Место укуса вспыхнуло огнём, которое захотелось сжать, загладить, хоть как-то снизить боль, успокоить. — Они мертвы, — повторил Хисока, сжимая его член. Курапика выгнулся, помимо воли ткнулся ему в руку за продолжением, за что себя возненавидел. Хисока не стал игнорировать его движение — он вообще редко игнорировал порывы, особенно при сексе. — Хочешь? — спросил он, нарочито медленно поднимая ладонь вверх, касаясь острым ногтём головки члена и выступившей смазки, провёл по самому краю. Тело Курапики вздрогнуло, растаяло в ощущениях, погрузилось в волну удовольствия, слепо требуя больше прикосновений. — Пожалуйста… — взмолился Курапика, отклоняя голову. Прятаться не имело смысла, убегать тоже. Оберегать мёртвое от личной жизни? Не имеет смысла. Курапика продажен удовольствию, ну и пусть. Он человек, а не машина. Он тоже хочет жить, хотя бы попытаться получить крупицу настоящей жизни, пусть и слишком поздно. Не говоря о том, что всегда ждал секса с Хисокой, чтобы снять напряжение. Хисока опрокинул его на пол животом вниз. Курапика проехался щекой о шершавые доски. Хисока пристроился к нему сзади и снова вошёл. Курапика не успел вскрикнуть, когда неясная, едва ощутимая боль вторглась в тело — она растворилась и переплавилась в другое, более приятное и тёплое ощущение, которое требовало тело. Их повлажневшая кожа неистово тёрлась друг о друга, постыдные хлюпающие звуки, с каждой секундой убыстряясь, разносились под аккомпанемент поскрипывающих досок в комнате. Зубы Хисоки иногда кусали выступающие лопатки на спине. Курапика вздрагивал, выгибался, подавался навстречу, полностью отдаваясь звукам, движениям, желанию, чувствам — неважно чьим, они были общими, и воплощались именно сейчас. Неправильно, но в то же время так естественно в своей неправильности. Курапика застонал, выгибаясь. Пальцы сжались на разбросанной одежде, пытаясь отдалить оргазм, но Хисока словно предчувствуя, вышел из него и потерся членом между ягодиц — кончили оба одновременно, задыхаясь в собственном дыхании и подступающим у горла сердцебиением. Курапика почувствовал себя грязным, когда сознание вернулось, и он смог более ясно и трезво мыслить. Он осмотрелся: он лежал в ворохе раскиданной одежды, глаза молчаливо смотрели на него с высоты полок, от чего Курапика чувствовал себя жалким виновником в ожидании наказания. То, что оно последует — он знал. Он сжался, стараясь стать как можно незаметнее. И почувствовал рядом вытянувшегося Хисоку — тот выглядел довольным, сытым, счастливым. Он прижал Курапику к себе, не давая сбежать, хотя сам не спешил смыть с себя налёт удовлетворения горячей водой душа. Наверное, наслаждался моментом исполненной мечты, послевкусием секса, долгожданной победой. Что будет дальше, когда их больше ничего не сдерживает? Отвратительная вязкая духота липла к стенам слой за слоем. Курапика пустыми глазами уставился в потолок, глядя на качавшиеся, словно запутанные в паутине, многочисленные тени ночного города. Касания Хисоки оставались на теле испаряющейся влагой, постепенно забываясь и стираясь. Вся комната как будто наполнилась влажным выдохом на высокой ноте стона при обоюдном оргазме, испарениями с потной, ещё не остывшей горячей кожи, с языков, прикосновений, движений... Он лежал и смотрел, как тени двигаются на стенах. И думал. Комната пропиталась сексом. И ничто его уже не смоет, не очистит, не уберет. Курапике казалось, что воздух сгустился и медленно сжимал ему горло, как множество рук лишали сознания, всё сильнее и сильнее сдавливая его шею, покрытую следами от поцелуев, укусов и засосов. Алые глаза, на виду у которых всё произошло, которые абсолютно всё видели в мельчайших подробностях — не прощали предательства. Курапика позволил над собой надругаться на виду у всех, при этом слишком слабо сопротивлялся. Разодранная спина, горевшие огнём бёдра, затекшие руки — этого недостаточно для искупления грехов и чувства вины. Он нарочно проиграл. Сдался... Против Хисоки он бессилен. Страх постепенно прокрадывался в душу. Теперь и здесь, в комнате, где он чувствовал себя в безопасности, не найти покоя. Вокруг тишина, ни малейшего движения призраков, чьи глаза составлены в ровные ряды на полках. Ни единого звука и протяжного голоса, словно все связи перерезаны острыми ножницами, не оставив следов. Абсолютная тишина, замершая в ожидании. Словно Хисока нажал его жизнь на паузу. Курапика хотел подняться и на негнущихся ногах пойти в душ, под успокаивающие тёплые струи воды, способные расслабить и очистить тело от тяжкого и непростительного греха... Но он продолжал лежать, бессознательно рассматривая потолок и стены, чувствуя ногу Хисоки на своих коленях и мускулистую руку поперёк живота. На фоне страха, который давил своей уничтожающей тяжестью, умноженной в несколько раз, к сознанию прибился тихий голос, словно раздвигая пространство и освобождая путь. Его Курапика иногда слышал за спиной, тенью следовавшим по пятам: — С тобой всё хорошо, в порядке, ты сможешь... Курапика приоткрыл сухие потрескавшиеся губы, прошептал на грани слышимости в ответ: — Я проклят своей местью... А теперь и ими... — Ты живой, — рука переместилась на грудь, и сердце учащённо отозвалось на этот обычный жест со стороны Хисоки, ничем не наполненный. — А они мертвы. Конечно, Хисока всё слышал. От него ничего невозможно скрыть. Смешно, что от него нельзя спрятаться даже в собственной голове. — Они живы... — Курапика повернул голову и посмотрел в лицо Хисоки, скользя по размытым узорам капли и звезды на щеках опустошённым взглядом. Слабое желание окончательно стереть их языком появилось и тут же исчезло. Демон в ответ улыбнулся, сказал: — Мёртвые не умеют проклинать живых. — Живы... — возразил Курапика. Для него клан Курута жив, но Хисоке этого не понять. Курапика поднялся, избавляясь от сдерживающих рук и ног, не стесняясь своей наготы — Хисока его тело давно рассмотрел во всех подробностях и ракурсах, скрывать больше нечего, — и направился в ванную комнату. В голове громким, поглощающим шум воды, билось: они живы, живы, живы. Курапике, в окружении холодных кафельных плит, было не по себе. Он обхватил себя руками, сгорбившись в ванне под нещадно хлеставшей водой, затекающей в нос и рот, и повторял одно и то же, словно пытался себя убедить и не поддаться словам Хисоки, привлекательным в своей правдивости. Слёзы из глаз смывала вода, скрывая горечь от вины и бессилия собственной слабости. — Они живы... они живы... они живы... — это должно его убедить, доказать, что Хисока ошибается, не понимает важности, заключённой в мёртвых глазах его клана, которые он собирает. — Живы. Они живы... Ведь это его семья. Единственная. И только так он сможет вымолить прощение за свою ошибку, которая всех погубила. — Живые... Они наполняли его самого жизнью, целью, смыслом. Шторка медленно отошла в сторону. Краем глаза, сквозь мокрые сосульки обвисших прядей волос, Курапика выхватил стройные ноги Хисоки. — Они живы для меня, Хисока, — бесцветно проговорил Курапика, вспоминая, что должен ответить, противостоять ему. И сказать вслух своё решение — это обязательная и неотъемлемая часть его победы над Хисокой. — В твоём воображении. — В нём не было и следа насмешки. Хисока серьёзен, и выглядел иначе без наигранности и получаемого удовольствия от каждого своего движения. — И они сводят тебя с ума. Курапика молчал. Ему нечего ответить — он уже выговорился, и продолжать говорить смысла не имело. И словно этого мало, Хисока добил: — Давно свели.