Друид в Лос-Анджелесе

Наверное, именно в тот момент жизнь альфы закончилась. Именно тогда, когда Джон Стилински, не без труда оторвав взгляд от сына, задал все-таки этот вопрос, Питер... умер - будет звучать банально. Понял, что уедет. Что другого выбора у него нет. Что неважно - именно и только в этом контексте неважно, - вернется Стайлз или нет, но альфа уедет из города. Так далеко, как сможет. На какую-нибудь чертову Аляску, кружа по штатам и зачищая следы, чтобы въедливый, наследственно склонный к расследованиям юноша его не нашел. Чтобы ничего - ничего вообще, от погодных условий, до типажей окружающих лиц и акцента, - не напоминало о Бэйкон Хиллс. Только без Стайлза жизни альфе не будет. Питер отступает от шерифа, не произнося ни слова, но про себя решает закончить все насущные дела здесь. Другой вопрос, что его почти не интересует происходящее. Со стаей они разбираются на удивление легко - знают, чего ждать. И пока Дерек рвет когтями чужого альфу, Питер, криво и безжизненно усмехаясь, стреляет в плечо шаману из одолженного у Арджента магнума, а когда тот все же остается стоять в рябиновом кругу - простреливает ему и колено, пока Адри оттаскивает от альфы полуобратившегося синеглазого психопата с гнущимся, от нечеловеческой силы сжимающих его рук, обрезом. Альфа обходит рябиновый круг, за плечо вытаскивая старика из него, и с отвращением смотрит в смеющееся лицо. Чужой волк подходит слишком близко, и Хейл стреляет не оглядываясь, добивает его уже Тайлер. Питер же все вглядывается в похожее на обтянутый тонкой кожей череп лицо. Мысли клубятся в голове, перебивая друг друга, и в какой-то момент альфе даже хочется спросить - почему этот старый ублюдок смеется, но благоразумие все же берет верх - Хейл стреляет шаману в лицо и оглядывается на притихшую чужую стаю. Из пятерых осталось двое, и сейчас их иначе как растерянными не назовешь. Питеру все равно, что с ними станет, но оставлять на воле таких, больных на всю голову омег, по меньшей мере безответственно. Питер двумя ударами - по одному на каждого, - перешибает чернокожим оборотням шейные позвонки. Дальнейшее откладывается в памяти еще более смутно, но полиция больше не приходит ни на порог лофта, ни к особняку, ни к квартире Питера, а значит, все было сделано правильно. Следов не осталось, во всяком случае. Шериф говорит, что не может больше ждать через неделю. Говорит, что это противоречит законам природы, даже такой ненормальной природы, как та, что его окружает. Что ребенок, неделю с лишним пролежавший в ледяной воде, не может внезапно прийти в себя. Самое плохое, что Дитон ему не возражает. Питер рыком выигрывает еще неделю, но и она проходит без изменений, а шериф с каждым днем все больше походит на обезумевшего призрака - часами смотрит на сына, не отрываясь. Точно так же, как это делает Питер, когда старший Стилински уходит. Две недели. Дитон разводит руками, роется в книгах, притаскивает неизвестно откуда каких-то своих старых знакомых, но и те смотрят с непониманием. Мелисса кричит без остановки несколько долгих секунд, пока сын, обнимая, пытается ее успокоить и упросить сделать хоть что-нибудь, найти хоть какие-то признаки жизни. Какие признаки жизни, когда он две недели провел под водой? Но женщина все же опускает руку в воду, касаясь щеки мальчишки, проводя пальцами по гладкой, будто прихваченной корочкой льда, коже. Его все равно нужно вытащить из воды... Питер несогласно рычит - две недели сплошного рыка, почти невозможно вытянуть из альфы хоть слово, - а шериф неуверенно качает головой. Проходит еще несколько дней. Мелисса качает головой, говоря, что такого не может быть. Дитон качает головой, говоря, что такого быть не должно. Шериф просто вытаскивает тело Стайлза из ледяной воды, и несколько часов сидит на стуле, прижимая сына к себе. Питер, прекрасно понимая, что у него больше нет ни малейшего права хоть как-то влиять на судьбу своего советника, молчит. Три недели в ледяной воде - больше ждать нет смысла. Одного ему удается добиться - не вскрывать тело, и шериф соглашается, подписывая нужные бумаги для морга. Как ему удается уладить все вопросы - Питер не знает, не спрашивает. Хейл видел Стайлза в костюме раза четыре. И никогда не думал, что в пятый раз увидит Стилински в костюме в гробу. Душный запах лилий забивает обоняние, чужие эмоции давят на виски, сжимая раскаленными щипцами. Питер наклоняется над строгим черным гробом, прикрывая глаза и осторожно касаясь губами губ своего мальчика. Кожа мягкая, хоть и холодная, а на лице ни капли грима - не понадобился. В выписке из морга пункт о состоянии тела: состав воды, бла-бла-бла, бальзамирующий эффект, бла-бла-бла, низкие температуры, бла-бла-бла. Питер читал. Бредятина. К шерифу Питер приходит вечером после похорон, не потому, что хочет, а потому, что чувствует - так нужно. Честно. Правильно, может быть. Получает хук в челюсть, вместо пули в голову, спокойно слизывает кровь с разбитых, быстро заживающих губ, говорит, что уезжает. Шериф кивает молча и закрывает за Питером дверь, так и не спросив, почему Хейл не переступает порога. Руны еще действуют, несмотря на то, что человек, их нанесший, лежит в черном лаковом гробу под двумя метрами мерзлой земли, с легкими наверняка полными воды. А так не бывает. Питер уезжает ночью, предупредив только Дерека и забрав двухгодичный аванс за квартиру у предупрежденного заранее консьержа. Правда перед тем, как уехать из города, все-таки заворачивает на кладбище, вычерчивая когтями на боковой части свежего мраморного надгробия верный трехрунный ряд: Райдо, Эйваз, Дагаз. Просто для того, чтобы сделать хоть что-то. Просто потому, что это кажется верным решением. А вот и конец той невеселой истории, что я тебе рассказывал. Волк, пережив своего человека, не находит в себе сил даже для того, чтобы сдохнуть. Взгляд тускнеет, в независимости от того, какими были глаза волка раньше, и хищник уходит все дальше от места, которое считал домом. И от человека, который его, зверя, любил как человека, и который для волка стал смыслом существования. Остается хищник, безразличный к луне, к лесу, к своей стае, к самому себе. Прости меня, Стайлз. Хейлы - проклятая семья, а уж я - больше всех. Прости.