Спи сладко.

Слякотно на улице и дождливо. Хотя и грязно именно из-за непрекращающегося ливня, что бьёт по облупившимся крышам и испещренным глубокими трещинами кирпичам вот уже третьи сутки кряду. В городе всегда серо и мрачно. Но сейчас особенно тёмное небо так низко опустилось, что, кажется, шпиль ратуши пронзил его насквозь, пробивая дыру к лучистому солнцу. Но солнца видно не было. Вот уже третьи сутки кряду. Шлепая по неглубоким лужам, стекающим сквозь проржавелые канализационные решётки в водостоки, я старался смотреть вниз и только вниз – так можно было вообразить, что только тротуар под ногами плачет каплями дождя, а все вокруг купается в том теплом и ярко-рыжем. Но шли навстречу хмурые люди, насквозь мокрые, и со звоном литого стекла бились об мощеную мостовую все фантазии, с таким гигантским трудом созданные мной. И опять так тоскливо становилось. Я тешил себя только одной мыслью – мыслью о пылающем в кирпичном камине огне и западе домашней выпечки, мыслью о том тепле, в которое вот-вот предстоит окунуться с головой. Поворот с извилистой мостовой. Пролеты узеньких улочек. Один, два, три крытых фасада, точно не вспомнить. Все они цвели закрывшимися розовыми бутонами, клонящими свои поникшие соцветия к земле. И люди. Такие же усталые, завядшие, бродящие без смысла и цели. А на своей улице, так знакомо приветствующей рычащими друг на друга дворнягами и парой пьяниц, вышедшей из распивочной, стало немного теплее. Звоном громоздких ключей в скважине забылось все прочее, и я распахнул дверь. Так тепло, уютно трещат поленья в камине. – Я до-ома. Тишина в ответ. Звенящая. Опустились руки. За полупрозрачными занавесками все так же гуляли понурые прохожие, купались в грязи пьяницы из ближайшей распивочной и дрались за кость дворняги. И трещали поленья в камине. И бил молотильными ударами дождь по деревянным фасадам кирпичных зданий. – Здравствуй, здравствуй, здравствуй! – вдруг радостно прогремело за спиной, и затопали по скрипящим половицам ноги. Так крепко вцепившись в шею, что я едва не задохнулся, он запрыгнул на меня, обнимая. – Я скуча-ал. Скучал-скучал, – дотронулись до виска горячие губы и ещё крепче, если только это было возможно, стиснулись в замок ладошки. По-другому затрещали поленья: не унылым и протяжным, а звонким и коротким. Да и удары за окном стали отбивать осмысленный мелодичный ритм. От самой шеи вниз точечными ударами швейных игл пролежали мурашки. Я вздрогнул. – Я тоже, – протянул шепотом, улыбаясь. – Мама в го-ости звала, - как бы невзначай протянул он. – Пусть она лучше к нам, – я выдохнул. – А готовить ты будешь?! – нахмурился. – Разбере-емся, – я нагнулся и поцеловал его в нахмуренный лоб, он был едва горячее обычного. – Ты не болеешь? – Не болею, – он прижался ко мне, утыкаясь носом в воротник. Чувствовал частое дыхание на шее, и снова очередной волной вниз мурашки от швейных игл. – Спать просто хочу. Пойдём спать? – Накорми-и меня сначала. – Вредно на ночь кушать. – Я тебя покусаю же. – Покусай, – он привстал на носочки и впился в мои губы своими. Да я не покусать – съесть его был готов. Целиком. А вместо этого только сильнее втягивал в себя его горячий воздух, чувствовал приятный солоноватый привкус и прижимал его к себе за талию. – Покусаю, – оторвался, сбито вдохнув прохладный, в контрасте, воздух, опустил голову и, как и обещал, зубами сжал тонкую и мягкую кожу не его шее. Сквозь неё пульсировала частыми ударами вена. – Покусай, – сдавленно повторил он вызывающим тоном, словно решив взять меня на слабо. Пальцы его крепко сжали мои плечи, едва ли не до боли, не до хруста, не до оттока крови и холодеющего неприятного ощущения в конечностях. «Нарываешься», - подумал я, но вслух не сказал. «Чертов провокатор», - рывком прижал его к стене, он сдавленно с коротким стонущим звуком выдохнул. Тело его выгнулось мне навстречу, и он хрипло дышал, подставляя под мои поцелуи шею, плечи, щеки. Не осталось на этом теле ни одной клеточки, которой бы не коснулись мои губы. А потом, когда все внутри напряглось и вот-вот грозилось взорваться фейерверками ночного карнавала, слились все движения в одну протяжную череду ломаных рывков руками и хриплых выдохов и вдохов; тянулось все и уже не хотело останавливаться. Горячей дрожью по животу. Холодными мурашками по коченеющим пальцам. Вверх по отпружинившему матрасу. Руки под одеждой. По мягкой коже, по вздрагивающему животу. По маленьким хрупким плечам, едва подрагивающим. Кружилась голова, мне было душно до стучащей в висках боли и помутнения перед глазами. Слишком быстро я оказался обнаженным, а он, впопыхах развязывая шнуровку, слишком быстро стянул с себя рубашку. Слишком быстро я жадно впился в его губы и все так же быстро, стараясь причинить как можно меньше боли, небрежно проник в него пальцами. Он снова вздрогнул и тихим стоном выдохнул прямо в мои губы, прогибая спину навстречу мне. Так трепетно он животом прикоснулся к моему животу и тут же снова отстранился, обмякая на хрустящем ватном матрасе. И снова он подавался ближе, потом снова отстранялся. И опять. Опять. Я дрожал. И он дрожал. Быть может, меня и вовсе колотил озноб, словно при лихорадке. Словно вот-вот я и вовсе похолодею, мышцы мои нальются свинцом, а тело озябнет. Так и будет. Если его не станет рядом. Потому что он и есть моя жизнь. Он обвивал меня ногами и хрипло дышал, впивался ногтями в спину, оставляя там красные полосы. Я вошёл, медленно и осторожно. Зажмурился, и перед глазами маленькими белыми точками пробежали вспышки света. Как светлячки в светлую от звёзд безоблачную ночь. С каждым толчком пронзало электрическим разрядом молнии, и все слабее становились руки, до сих пор возвышающие меня над плоскостью кровати. Раз за разом все сильнее колотилось беснующееся сердце. Оно словно все пыталось нагнать безудержный ритм дождевых капель и расстраивалось, что ему это не подвластно, от этого ещё сильнее старалось, ещё сильнее сбивало монотонное, пусть и частое, дыхание, теперь то замирающее, то хрипящее короткими и длинными, ровными и дерганными вздохами. Из горла доносилось сдавленное мычание, что переплеталось с его протяжными стонами. Я уже больше не сдерживался, и двигался частыми беспорядочным движениями, упираясь до предела и выходя чуть ли не на всю длину. И снова. Снова. Опять и опять. Ещё. Быстрее. Сильнее. Ещё. Счёт времени для меня был утерян. Долго ли кружилась голова, мутнело перед глазами и непередаваемым лилось по телу снизу живота да самой макушки? Не знаю. Не хочу знать. А зачем? Может, длилось это целую вечность, а может, всего несколько мгновений. Но и они ценнее всего на свете. Когда все кончилось, завершилась эта эйфория, и по ушам уже знакомым взрывом фейерверков ночного карнавала, больше всего мне хотелось обнять его. Улегшись рядом и почувствовав такое странное чувство облегчения, я крепко-крепко прижал его к себе и уткнулся носом в его макушку. Он натянул одеяло, подобрал к животу ноги, поцеловал меня в щеку, прошептав что-то неразборчивое, и засопел. «Спи сладко». А я постараюсь, чтобы ничто не потревожило этот сон.