Лоле и Сэс
Почти магия
-1-
Лухан опаздывал. Опаздывал не просто сильно, а катастрофически. Задыхаясь, он бежал по длинным коридорам и надеялся, что Чонин ещё не закончил репетировать. Рассчитывать на лучшее было глупо — уже два часа прошло. Лухан это прекрасно понимал, но всё равно продолжал надеяться. Слабая надежда таяла с каждым коротким хриплым вдохом. Он притормозил у приоткрытой двери танцевального класса. Ноги проскользили по гладкому покрытию, поэтому он ухватился за косяк, чтобы остановиться. Изнутри волнами выплёскивалась знакомая музыка и просачивались лучи яркого света. И там танцевал Чонин. Чувство облегчения мгновенно сменилось отчаянием и стыдом, ведь сегодня им полагалось отдыхать. И Лухан сам попросил Чонина о дополнительном занятии, потому что явно нуждался в этом. Сам попросил — сам опоздал, непозволительно опоздал — на целых два часа. Судя по тому, что Чонин до сих пор танцевал в классе, да ещё и с влажными от пота волосами, он все эти два часа ждал Лухана. Чувство вины захлестнуло с новой силой. Оставалось лишь стыдливо топтаться у порога, собираясь с духом, чтобы сделать последний шаг и увидеть немой укор в глазах Чонина. Именно немой укор, ведь Чонин ничего не скажет, Лухан точно знал. И точно знал, что слова нужны кому-то иному, а не человеку, способному говорить на языке тела и движений. Жесты, повороты, скользящие и плавные шаги, едва заметное пожатие широкими плечами, влажный блеск смуглой кожи в косом вырезе тёмной футболки. Резкость и плавность, гибкость и жёсткость… Мелодия будто бы дрожала даже на кончиках пальцев Чонина. Он сам был мелодией. Не музыка, не танец и не танцор, а танцор, который создавал танец и заставлял музыку следовать за ним — не наоборот. Лухан прижал ладонь к прохладной поверхности двери и пристально всмотрелся в Чонина, постаравшись различить игру эмоций на его лице. Черты грубой лепки — так сказали бы дома ценители. Слишком чёткие и выразительные настолько, что это казалось почти неприличным. Только выглядело это по-другому, когда Чонин слышал музыку. Ему не требовалось танцевать — одной музыки было достаточно, чтобы черты его лица тронула страсть. Тогда у него словно бы вспыхивал в жилах огонь, начинала гореть кровь под смуглой кожей, так, что он не мог сохранять неподвижность. Лухан в тысячный раз сокрушённо подумал, что танцевать рядом с Чонином — это то же самое, что прыгать с крыши небоскрёба, небрежно сложив парашют. Прыгать и гадать, раскроется парашют или нет, сможет он приземлиться должным образом или же рухнет с высоты на полной скорости, чтобы испытать сильнейшую и ужаснейшую боль. Лухан боялся высоты, но это не мешало ему раз за разом подходить к самому краю пропасти по имени Чонин и прыгать — снова и опять — с необъяснимым азартом. Он решительно толкнул дверь и перешагнул через порог. — Извини, мне пришлось задержаться так надолго, потому что… — Ничего. Планируешь позаниматься или уже нет? Немого укора Лухан не увидел — вообще ничего не увидел, поскольку Чонин не посмотрел на него, а повторил предыдущее движение. И Чонин внимательно следил лишь за собственным отражением в зеркале, а не за Луханом. Может, это и к лучшему. Когда звучала музыка, Чонин жил в ней, а весь мир как будто переставал существовать. Так казалось Лухану. С чувством облегчения он метнулся к ширме, быстро переоделся и остановился на шаг позади Чонина — немного левее. Минута на то, чтобы прозвучала финальная часть композиции, длинная пауза — и музыка заиграла вновь с самого начала. Лухан помнил каждое движение, все последовательности, привязанные к конкретным тактам. Разбуди средь ночи — он вспомнил бы рисунок танца с любого места, а значит, ошибиться просто не мог. Но он ошибался. Раз за разом невидимый парашют подводил, и Лухан камнем летел вниз, чтобы разбиться о воображаемый асфальт рядом с танцующим Чонином. Тот танцевал так же легко и естественно, как дышал. Лухан всегда подозревал, что Чонин ничего не учил и не запоминал, а просто знал, когда и что надо делать. Или ему об этом говорила музыка. Или он мистическим образом заставлял музыку стелиться ему под ноги, окутывать его, дрожать под его пальцами. Ошибки он придумывал себе сам, чтобы после сделать нечто такое, что выходило за грань понимания всех остальных. А моменты, когда он увлекался танцем настолько, что забывал обо всём, на ошибки, по мнению Лухана, совершенно не тянули. Лухан честно следил за всем в зеркале, но постоянно ловил себя на том, что его отражение отличается от отражения Чонина: они двигались с безупречной синхронностью, но совершенно по-разному. У Чонина каждое движение обретало форму — цельную и точную, а вот у Лухана выходили какие-то намёки, незавершённость или… недосказанность. Чонин остановился — быстрый взгляд из зеркала — и коротко повёл левой кистью — ещё раз с самого начала. Лухан уставился на его левое плечо и вздохнул. Музыка доиграла до конца, пауза, всё заново. Лухан не сводил глаз с Чонина, повторял за ним и слушал только музыку, а потом повернулся лицом к нему, чтобы встретить его взгляд без зеркального смягчения, и сбился. Наверное, Лухану полагалось шлёпнуться на пол, но он не шлёпнулся, только замер, когда горячая рука поддержала за пояс сильно и уверенно. — Правую чуть влево. Стоишь? Он послушно сдвинул совсем немного влево правую ногу и действительно вернул себе устойчивость. Смотреть на Чонина было страшно, но необходимо. Сейчас казалось, что Чонин не здесь, а где-то далеко, куда невозможно попасть всем остальным людям. Рука на поясе едва заметно подрагивала, словно желала следовать за музыкой, а не поддерживать Лухана. — Стою. Прости. Ещё раз? Чонин коротко кивнул. Лухан вернулся на исходную позицию и опять уставился на левое плечо Чонина. Это — самая простая часть танца. Быть на шаг позади и чуть левее. Идеально, чтобы копировать танец Чонина, отражать, как зеркало. Самое простое, да. Самая трудная часть — танцевать рядом и лицом к лицу. Пережить это удалось, возможно, тренировка и помогла, но Лухан этого не чувствовал. Он чувствовал себя человеком, который тысячу раз спрыгнул с крыши вообще без парашюта — с закономерными последствиями. Танцевал он хорошо, как и любой из ребят, и раньше его это устраивало. Только то, что делал Чонин… Почти магия. Вот так — рано или поздно — начинаешь понимать, что всё относительно. Делаешь, вроде бы, всё то же самое, а результат иной. Лухан собрался раньше, потом стоял у двери и наблюдал за Чонином. Неспешные чёткие движения, отстранённость, лёгкая задумчивость и сосредоточенность — даже теперь у всего, что делал Чонин, была форма. Гончар работает с глиной, скульптор — с мрамором, художник — с красками, а Чонин — с самим собой. Даже если бы он петь не умел — ерунда, потому что у него получалось «петь» танцем. Лухан не завидовал. То чувство, что он испытывал, называлось иначе...-2-
Чонин взглянул на циферблат часов и с сожалением закрыл книгу. Он потянулся, откинувшись на спинку стула, и прислушался к голосам, долетавшим из соседней комнаты. Опять Сэхун что-нибудь натворил, или Лухан рассказывает забавную историю — он уйму таких знает. Чонин подобрался к двери справа и осторожно выглянул из-за выступа. Так и знал… Лухан забрался с ногами на диван, удобно устроился там, обняв подушку, и рассказывал страшилку. Тао и Сэхун уже забились в угол и явно намеревались всплакнуть дуэтом — жалкое зрелище. Исин, Чанёль и Бэкхён сидели рядышком у кресла и жадно внимали Лухану, стараясь ничего не упустить. Чунмён смотрел в потолок и делал вид, что ему неинтересно и вообще скучно. Получалось у него неубедительно. Ифань дремал у окна, поставив локоть на край кушетки и уронив подбородок на кулак. Этот никогда не упустит возможности урвать лишнюю минуту сна. Кёнсу прижимал к груди коробку с печеньем, а Минсок и Чондэ втихаря таскали это самое печенье из коробки с двух сторон и грызли по-хомячьи, одновременно слушая историю про призрака. Лухан рассказывал с выражением, меняя голоса на ходу и используя звуковые спецэффекты собственного изготовления. История завладела вниманием всех, чему немало поспособствовал выключенный свет, поэтому Чонин уже не таясь прислонился плечом к косяку и сунул руки в карманы. Он наблюдал за выразительной мимикой Лухана — даже в полумраке это не составляло труда — и слушал бесконечный поток слов. Лухан хорошо говорил по-корейски, иногда ошибался, конечно, но это его не смущало — он на ходу исправлял ошибки и говорил-говорил-говорил… Случалось, он сбивался на китайский, тут же тормошил Минсока или Чондэ, которые озвучивали правильный вариант нужной фразы — и всё продолжалось. Если прикрыть глаза и не вникать в суть слов, то речь Лухана можно было бы принять за музыку. Чонин даже представил, что именно стоило бы станцевать под такое сопровождение. Когда Сэхун притормозил Лухана каким-то вопросом, тот ответил тут же, даже на секунду не задумавшись. Да, Лухан любил говорить и говорил много. Всегда. Почти. «Тебе лучше молчать и просто улыбаться», — это Чонин слышал часто в свой адрес. Молчать, улыбаться и танцевать — три вещи, которые он умел делать так, чтобы это нравилось всем. Словно он умел только это — больше ничего. Ну да, он ведь даже не умел быть милым, впрочем, он никогда и не пытался. Зато рядом с Луханом никто его молчания и смущения особо и не замечал — Лухан светился, был милым и говорил за двоих. И никогда не скупился на подсказки, если в том возникала нужда. И мог найти общий язык с кем угодно. — …убийцей был тот самый полицейский. То есть, он притворился полицейским, чтобы действовать было сподручнее. — Никакого призрака не было? — воспрял духом Тао. Улыбнуться он не успел. Лухан выдержал эффектную паузу и продолжил драматическим голосом: — Когда человек со шрамом отвернулся от монитора, на панели замигал сигнал о новом сообщении. Внезапно в центре появилось окошко того самого сайта, и оттуда в комнату шагнула девушка в белом. И сквозь спадавшие ей на лицо волосы светился… — Нееет! — простонал Сэхун, уткнувшись лбом в колени. Тао придвинулся к нему плотнее и зажмурился в ожидании жутких подробностей о смерти человека со шрамом. — Ночную тьму разорвал вопль ужаса, — коварно добавил Лухан страшным шёпотом. Тут уж всем стало не по себе. Чонин вытянул руку и щёлкнул выключателем. Яркий свет развеял мрачную атмосферу, а Кёнсу наконец заметил, что его печенье сожрали, рассыпав вокруг крошки. Минсоку и Чондэ тут же влетело по первое число. Пришлось им крошки собирать и наводить чистоту. — Чонин, а ты знаешь какие-нибудь страшные истории? — Пристальный и какой-то уж слишком внимательный взгляд Лухана всегда выбивал у него почву из-под ног. Тот смотрел так, будто у Чонина на лице картины нарисованы. Или словно желал отследить малейший оттенок чувств по чертам лица. По-детски непосредственно. Только ничего детского сам Чонин в этом не видел. Такое внимание больше пугало, чем умиляло. Он коротко мотнул головой. Истории-то он знал, но вот рассказывать их так, как Лухан, в жизни бы не смог. Вряд ли кому-то было бы интересно слушать его, поэтому он со спокойной душой отправился на кухню за стаканом воды. При ярком свете Лухан принялся рассказывать уже смешную историю, и когда Чонин вернулся в комнату, там все смеялись взахлёб. Даже Ифань проснулся и присоединился к всеобщему веселью. Чонин незаметно занял место у косяка и вновь принялся наблюдать за Луханом — тот умудрялся всего лишь с помощью голоса и жизнерадостной улыбки приводить в восторг десяток таких разных ребят, завладевать их вниманием полностью — и надолго. Почти магия. Недоступная для Чонина магия, ведь ему лучше «молчать и просто улыбаться». Но Чонин не завидовал. То чувство, что он испытывал, называлось иначе...