Хрупкие.

Простите, дорогие мои читатели, за такую долгую задержку главы. Обстоятельства сложились так, что муза моя слегка ослабила вожжи, и я изменила Бену с Томом :)*результаты этой измены может прочитать в другой работе*. Но забывать дорогого и любимого я не собираюсь и поэтому представляю вашему вниманию новую главу. Обещаю, что со следующими так задерживаться не буду. Дороти очень любила пять вещей: своего мужа Майкла – еще более своенравного и упрямого, но, наверное, самого гениального художника–декоратора своего времени; свою работу – её романы заменили ей детей, и она холила и лелеяла их, как заботливая мамашка-наседка; свои садовые розы – предмет гордости и тщательной заботы самой педантичной из всех садоводов; свои миндальные пирожные, которые, к слову, обожали все соседи. Но самой большой её любовью было совать нос в чужие дела. И сейчас её больше всего интересовали дела незаметной помощницы с грустными щенячьими глазами под ерошистой челкой. Эта девочка казалась ей чахлым цветочком – то ли удобрений не хватало, то ли солнца было слишком много, то ли ветер был чересчур жестоким. И Дороти твердо решила выходить эту розочку. И для начала… – Полина! Полина! Питер разрешил мне взять тебя в помощницы для набора текста шестой главы. Я не успеваю. Совсем! – писательница грузно ухнула на стул перед рабочим столом девушки, запахиваясь в пончо безумно–оранжевого цвета. – Но я не очень быстро печатаю. И у меня туговато с английским. – Мне твой английский не нужен, милочка. Там появляется русская героиня – мне нужна достоверность. А ты – единственная русская в этом английском дурдоме. Полина неловко улыбнулась. Она сильно похудела – это было видно невооруженным глазом, – и, кажется, находилась в состоянии, близком к депрессии. – Я с удовольствием вам помогу, чем смогу. Когда приступим к работе? Дороти скорчила смешную гримасу – ей нравилось строить рожицы, когда перед ней был грустный, загруженный человечек. А эта милая девушка как будто собиралась разрыдаться сию минуту. – Завтра утром я жду тебя у себя дома. Ты – моя рабыня на три дня! У меня прелестная комната для гостей: окна выходят в мой зимний сад, а мой муж на прошлой неделе сделал в ней очаровательный ремонт – в лимонно–желтой гамме. Если мы не сделаем главу к сроку, Питера хватит удар – а ты же знаешь про тотализатор, который установили коллеги: когда я доведу его до сердечного приступа. Мне бы хотелось, чтобы отдел рекламы проиграл: они поставили на ближайшие 4 дня. – Но Рождество…? – Я испеку миндальные пирожные… и, – писательница шумно вздохнула, и её огромный бюст пышно колыхнулся, – ты, так и быть, можешь пригласить Паааатрика на ужин. – Вы меня не отпускаете домой? – от ястребиного взора писательницы не укрылась мимолетная морщинка, мелькнувшая на бледном лбу девушки. – Неа. Ты же моя рабыня. Майкл работал в мастерской с самого утра и, кажется, был готов уничтожить свою картину – Дороти видела сквозь стекло двери, ведущей в сад, как он нетерпеливо ходил между мольбертов, вытирая руки и смешивая краски, меняя свет и взъерошивая свои безумные рыжие лохмы. – Сегодня к нам придет девочка – будь с ней вежлив. – Хорошо, если малявка не будет мне мешать. – Ей 25 лет. Дороти расхохоталась, искренне наслаждаясь удивлением на лице мужа – он всегда так искренне выражал свои эмоции. Особенно хорошо у него выходили удивление и радость, и в эти минуты она жалела, что не умеет рисовать или хорошо фотографировать – так хотелось запечатлеть эту умильную мордашку для истории. – Что с ней не так? Она инвалид? – Отнюдь. – Дорогая, ты толкаешь меня на скользкую дорожку измены, – Майкл подошел к жене и легко чмокнул её в губы. – Или она страшила? – Совсем нет. Но сейчас напоминает героиню мультфильмов Тима Бёртона. – Она – труп? – Почти: бледная – до синевы, худенькая – её разве что ветром не сдувает… Майкл закатил глаза и принялся сушить кисточки. – Я предлагал тебе усыновить ребенка, но ты вместо этого нянчишься с любым, кто хоть на какой-то миг показался тебе потерянным малышом. И в какой песочнице рыдала эта «крошка»? – он был в дурном расположении духа, и его слова просто сочились ядом сарказма. – Вот это я и хочу узнать. В дверь позвонили. Полина никогда прежде не видела таких красивых домов и таких восхитительных садов на расстоянии вытянутой руки – только в картинках и кино. Альпийские горки и аккуратно подстриженные кусты – багряный барбарис и золотисто–желтый палуб, круглые шарики бирючины и голубоватые перышки розмарина, а в глубине сада – теплица, за матовыми стеклами которой виднелись мягкие лепестки роз. Весной дом, наверное, утопал в цветах и ароматах: вокруг него пышно разрослись яблони и вишни. Сам дом был – двухэтажный особняк с огромными окнами и стеклянными дверями – светло–кремовым, как пирожное безе. В каждом окне были видны вазы с цветами, наверное, именно поэтому у дома был такой праздничный вид. Внутри дом был переполнен воздухом и светом, душными ароматами выпечки и масляной краски. Дороти в домашнем костюме выглядела не менее представительной и важной, чем в своем дорогом платье. Но её волосы – без лака и многоярусной укладки, – свободно спадали на плечи и обрамляли свежее улыбающееся лицо. В своем доме она как будто утратила весь свой громкоголосый генерализм и казалась более мягкой, спокойной и женственной. – Я провожу тебя в комнату для гостей. А потом мы поедим – я приготовила мясной пирог. – А когда мы будем работать? Я даже не знаю, что от меня требуется. – Я все объясню позднее. Тебя надо откормить, милая! Она еще что-то весело пела, подталкивая девушку к двери в гостиную, но Полина, как зачарованная, смотрела на великана, который выглядывал из-за красивой деревянной двери. У него были живые карие глаза под сенью золотистых ресниц. Это были очень детские глаза – именно такими глазами, наверное, смотрит на волшебный мир через щели в заборе любопытный ребенок. Густая темно-рыжая борода, перемазанная краской, спускалась на также перепачканный белилами и охрой фартук. Почему-то он напомнил ей русских былинных богатырей. Нет-нет, именно так и должен выглядеть богатырь – Добрыня Никитич, например, – который, отдыхая от подвигов ратных, занялся живописью. – Это мой муж, Майкл, – Дороти показала мужу язык и поманила его к себе. – Он – художник. И сейчас пребывает в небольшом творческом кризисе. – Отнюдь. Думаю, что сегодня я закончу, – низким голосом пророкотал великан и широко улыбнулся. – А вы та милая крошка, которую моя женушка собралась опекать? – он протянул ей руку. – Видимо, да, – смущенно ответила Полина, разглядывая свои крохотные пальцы, которые утонули в его перепачканной краской ладони. – Не позволяйте моей сумасбродной женушке вас тиранить своей заботой. Подчас она бывает невыносима! – Майкл порывисто стянул спутанные пряди волос на затылке. – Я буду в своей мастерской до ужина. – А мы – у меня в кабинете. Нужно разобрать некоторый материал… Дороти и вправду была невыносима. Она не столько работала над книгой, сколько пыталась выведать у девушки, что происходит в её личной жизни. Три дня Полина старательно пыталась избегать этих вопросов, но настырная писательница не собиралась оставлять её в покое. «Вы поссорились с Патриком?» «Неужели он изменил тебе?» «Или ты ему?» «У него ужасная мамаша?» Вопросы сыпались с пулеметной очередью – за завтраком, за обедом, за ужином, во время работы с материалом. Иногда Дороти давала Полине передышку – когда она на три-четыре часа уходила в работу. И тогда девушка пробиралась в мастерскую Майкла. Он был не против. Ему, кажется, нравилось, что она сидела у окна и расставляла баночки с красками. Они не разговаривали – просто иногда с улыбкой переглядывались, словно у них был один общий на двоих секрет. Его мастерская была большой и светлой – наверное, самой большой и светлой во всем доме. Вероятно, она задумывалась как веранда, ибо у неё была лишь одна стена, а все остальные стены были сплошным окном. Огромные вазы и причудливые гобелены, бесчисленное количество баночек и каких-то коробок, всякие разные вещицы – от выбеленного временем черепа до огромной головы лося в наушниках… Эта комната напоминала огромный «секретик» – увеличенный в сто тысяч раз коробочек с дорогими твоему сердцу вещицами, который ты ребенком зарываешь под деревом. Майкл разительно отличался от Дороти – он любил тишину и покой, его совершенно не интересовало, что происходило снаружи его мастерской. – Я думаю, что надо нарисовать ваш портрет, – неожиданно проговорил Майкл, выглядывая из-за мольберта. – Не пропадать же зря тому времени, что Дороти отпускает вас на волю. – Вряд ли из меня получится хорошая натурщица. Я не могу сидеть неподвижно больше получаса, – Полина оторвалась от оттирания краски со столешницы. – А мне кажется, что сможете. В этой позе у вас удивительно мягкая линия скул и изящная шея. А если распустить волосы, то это будет просто волшебно. Соглашайтесь, – художник взял чистый холст. – Я редко рисую с натуры, но если она так хороша, как вы – почему бы нет? И я смогу отмазать вас на пару часов от допроса моей жены. На самом деле, – он легко передвинул кресло вместе с девушкой к окну, – на вашем месте я бы сдался и все рассказал. Она ведь так просто не отстанет. – Простите, но что ей за дело до меня? – Кто-то в этот мир приходит, чтобы выступать на сцене. Кто-то – чтобы растить детей. Кто-то – чтобы готовить булочки и вылизывать до блеска дом. Кто-то – чтобы становиться «акулой» в своем деле. Моя жена пришла в этот мир, чтобы писать книги… и решать чужие проблемы, – Майкл положил на стол несколько поздних роз – желто–золотистых, оранжевых и темно-красных. – Дороти – как удушье: когда расслабляешься и перестаешь сопротивляться, это становится даже приятным. Просто вы дольше всех противитесь её попыткам влезть в вашу жизнь и помочь: советом, делом, бутылкой вина или шлепком по заднице. – Но почему… я? Майкл усмехнулся, делая быстрые легкие штрихи в блокноте. – У вас самые грустные глаза на свете. В один из вечеров, заполненных предрождественской суматохой, Дороти готовила на кухне оладушки и попутно писала черновик новой главы. Полина сидела за столом и делала пометки в листах. Майкл еще утром уехал в Лондон, чтобы решить вопросы с персональной выставкой. Он пообещал какой-то сюрприз «девочкам», и Дороти ждала его с прямо-таки детским нетерпением. Поставив перед девушкой тарелку с оладушковой башней, хозяйка разлила по бокалам вино. Это не предвещало ничего хорошего. – Давай поговорим, дорогая. – О чем? – Полина, еще не привыкшая к кулинарным изыскам хозяйки, не хотела отвлекаться от столь потрясающей еды на какие-там разговоры. – Главу мы сегодня допишем, и я думаю, что Питер будет доволен. А если мы не заляпаем листы соусом, то даже счастлив. – Я думала, что ты расскажешь мне о том, что происходит между тобой и Патриком. Ведь тебе не с кем поговорить – а я очень, очень хороший слушатель! Ты ему все-таки изменила? Полина подавилась и залпом осушила бокал вина, чтобы скрыть свое замешательство. – Мы же договорились, что вы такие вопросы не задаете!– выдавила она. – Не буду отвечать – А ведь придется, – с притворным сочувствием произнесла Дороти. – За те дни, что ты живешь у меня, я ни разу не видела, чтобы ты звонила Патрику сама. Когда звонит он, ты смущаешься и отвечаешь неохотно. И вид у тебя виноватый особенно, когда ты говоришь о том, что скучаешь и хочешь вернуться домой. – Вы следите за мной? Это нечестно! – Я просто наблюдаю, – невинно хлопая ресницами, отозвалась писательница и широко улыбнулась. – Давай, рассказывай! Пожалуйста, – она умоляюще сложила пухлые ладошки. Полина медленно пережевывала оладушек, слизывая с пальцев липкий соус. – Вы как моя Джейн: пока всю душу не вынете, не отстанете! – прошипела она. – Хорошо. Я могу предложить тебе отличный, самый действенный допинг! – Дороти нырнула под кухонный стол и извлекла из-под него высокий графин с домашней наливкой темно-вишневого цвета.- Для разговора по душам надо либо плести косички, либо что-то пить. Предлагаю второй вариант, – с этими словами она принялась разливать наливку по бокалам. – … Так ты хочешь сказать, что весь твой мученический вид, добровольное отречение и все эта хрень… если не сказать похуже… только из-за одной вечеринки и одного… танца?.. – Дороти выволокла Полину в сад и, прихватив с собой изрядно опустевший графин, направилась к беседке. – Меня воспитывали так! – девушка печально взмахнула руками, уронив в траву тарелку с яблоками. – Девушка не должна хотеть одного, а встречаться с другим… ну или как-то так… Надо у мамы спросить, как правильно… – Ой, прекрати нести чушь! Что за пуританская мораль! Черт, ты, наверное, не знаешь, о чем я… ну чего ты себя ведешь, как английская девственница из закрытого пансиона при монастыре, – Дороти произнесла эту фразу на одном дыхании и не смогла удержаться от ехидного смешка в конце. – Это нормально: мучиться проблемой выбора. В принципе, для многих нормально любить обоих. – Я так не могу! Это измена. Или путь к ней. – Измена? Слушай, я уже запуталась… Они удобно устроились в беседке. Прохладный воздух разгонял вишневые пары наливки, которая оказалась раз в 100 забористее какого-нибудь бренди или виски. Самое жуткое в этом напитке было то, что он развязывал язык на раз-два-три. Полина и не заметила, как начала выкладывать на тарелочке все, о чем бы предпочла бы умолчать. – Ты, кстати, так и не сказала толком, что произошло. Я поняла одно: ты ходила на какую–то вечеринку, на которую тебя пригласили. Там ты встретила того, кто тебя пригласил. И вы немного потанцевали. Что в этом криминального? – Я не буду заново пересказывать! – Ну, надо же разобраться: за дело ли ты себя грызешь или это просто паранойя на почве того, что твой Патрик не мужчина твоей мечты, как выяснилось. Полина вздохнула и, зажмурившись, потрясла головой, чтобы прогнать навязчивое воспоминание. – И да, уточни, кто тебя пригласил и чем он так убийственно хорош. Хотя, лично я считаю, что Патрик – милый, нет, ну, правда, милый. И ты бы с ним была счастлива – если ты мечтаешь о доме, детишках и домашнем варенье. Он все это обеспечит с легкостью и радостью. И даже будет стирать пеленки за малышами. – Да, он такой… хороший, добрый, заботливый, а я… а я…– девушка была готова расплакаться и даже начала шмыгать носом. – Давай разберемся, м? – Давай. Вечеринка была классной, но я почему-то думала, что она будет более… эм… пафосной. Все же британцы устраивают – чопорность, сдержанность и вечерние костюмы. Знаю-знаю, это просто шаблоны – но я с ними выросла, так что… дико извиняюсь. Я была ужасно зла на Джейн за её обман и за все неловкие моменты, которые я пережила по её вине, и поэтому ничего не сказала о том, что приглашение действовало на двоих. Мне так хотелось позлить её – ведь она мечтала об этой вечеринке и ради этого пошла на эту провокационную акцию. Почему-то на тот момент мне казалось, что Джейн за это приглашение продала бы меня порнобарону или наркоторговцу. Я знаю, что была несправедлива к ней. Но эти мысли были основополагающими на тот момент, – Полина вздохнула и отпила немного наливки. По телу тут же пробежали мурашки, которые сплелись в теплое умиротворение, укутавшее её, подобно пледу. – Ты слишком остро это восприняла. Но я давно заметила, что ты – очень эмоциональна, – заметила Дороти. – И что дальше? – То время, что оставалось до вечеринки, я провела в пабе и, признаюсь, пришла туда уже слегка пьяной. Хотя какой слегка… я вообще инстинкт самосохранения утратила на тот момент! – Алкоголь творит чудеса! Аминь! – Я плюхнулась на свободное место у бара, надеясь, что смогу улизнуть отсюда, уперев что-нибудь… этакое – чтобы Джейн от злости сгрызла свой маникюр. Я знаю: это детский поступок! Но это было такое безумное желание. Я просто жаждала мести! Где-то после второго бокала вина, я поняла, что становится веселее – начались танцы. Сколько же было чудесных девушек вокруг! Все такие расфуфыренные, накрашенные – просто целый цветник. А садовник в этом цветнике был один… и я его пока не замечала – он хорошо шифровался, с–с–су… сволочь такая! Да уже… понятно, зачем все эти барышни пришли… и чего я-то туда приперлась. – Так кто садовник-то? – Не путай меня. Я тебе говорила уже раз сто, и не буду повторять еще раз: я все время путаюсь, когда его имя произношу, даже в трезвом состоянии, а сейчас я почти олицетворение шаблона собственной страны – пьяный русский турист! Дороти засмеялась. – Ты еще истинных британцев в дни разгуляев не видела, дорогая. Ну так что? Он пригласил тебя потанцевать? Прям как в романтической комедии? Принц, которого желает каждая девушка в зале, ледоколом проходит сквозь эту толпу и подходит к тебе? – Угу. Вот ты сейчас сказала, и вся прелесть того момента как-то поблекла… Неужели это так банально, на самом деле? – Давай посмотрим под другим углом. Это не банально, а традиционно, а Англия – страна традиций, как ты заметила. – Ну тогда ладно, – Полина отпила еще пару глотков и поняла, что перед глазами у неё пляшут то ли эльфы, то ли ирландские лепреконы. – Мы просто танцевали – что-то из разряда медляка на выпускном: расстояние не менее 25 сантиметров друг от друга, спина, как спица, напряжена, а ладошки предательски потеют. – Какие у тебя скучные были выпускные! Вот я на своем выпускном… – Обсудите это как-нибудь с Джейн! – фыркнула Полина. – Он, кажется, был удивлен, что я не нахваливаю его новый фильм, не говорю о том, какой он замечательный. Но, Господи, я именно это и хотела сказать: о том, какой он талантливый, о том, как здорово было смотреть на его героя, о том, что я боюсь идти одна домой – фанатки меня просто растерзают, едва я отцеплюсь от их кумира. Мы просто молчали… – Так ты актера склеила? Бедный Патрик, у него нет шансов, – притворно посокрушалась Дороти, разрезая на две части яблоко. – В какой-то момент я вдруг поняла, что алкоголь из моего организма уходит, но легкость, которую он дарил, не пропадает. К ней еще примешивается что-то такое… странное. Знаешь, как когда катаешься на аттракционе «Вихрь» – железные такие цепочки: под ногами пустота, вокруг все кружится, желудок неожиданно вытворяет какие-то акробатические кульбиты, но страха нет – ты точно знаешь, что тебе не даст упасть страховка. Но по сути и страховка-то условная – в моем детстве это были ржавые такие цепочки, которые ощущения безопасности не давали! Но все равно можно раскинуть руки в разные стороны, покричать от души и насладиться полетом… Воздух и какая-то… радость. Вот что со мной тогда было. Такого не было с Патриком ни разу. Чаще казалось, что воздуха-то мне и не достает: я как будто заперта в маленькой душной комнатке, из которой нет выхода. Все в этой комнатке на своих местах и будет стоять так до скончания времен. Ничего не изменится – и кто сказал, что это плохо? Но это… – Полина вдруг испугалась слова, которое повисло в воздухе, – скучно… Я знаю всегда, что он скажет, куда поведет и как все будет… Он как «Колесо обозрения» – удобный, проверенный, со всех сторон видно… И это ведь не плохо! Совсем нет, я ведь и колесо обозрения тоже очень люблю… – Но на вихре по-любому круче, – глубокомысленно изрекла Дороти, – ой как двусмысленно сейчас прозвучало! А дальше что было? И было ли? – Танец почти закончился, а мне жутко хотелось, чтобы он поцеловал меня – на глазах у всех, сейчас, пока я окончательно не протрезвела, пока не перестала злиться на Джейн и не убежала обратно к Патрику. Но он не мог этого сделать, даже если бы и хотел… Но как же хотела этого я! У меня на лбу, наверное, эти мысли пропечатались. Ничего сильнее я до этого момента не хотела! Я даже, кажется, начала молиться: «Господи, ну, пожалуйста, пусть он поцелует меня. Ведь это ни к чему не обяжет… Я не о чем не просила тебя, Господи, только об этом…» Неожиданно Полина увидела, как изменилось лицо Дороти, словно она увидела призрака. Она обернулась, и стакан с грохотом упал на пол. В тени беседки, прижимая к груди Глэдстоуна, стоял Патрик. И, конечно, он слышал каждое слово...