If The Story Is Over

С Тоору мы познакомились в школьном туалете. Более дурацкого места для знакомства найти было трудно, но меня никогда не останавливали трудности. В тот год апрель, вопреки всем прогнозам и обычаям, выдался на редкость гнусным: слякоть и непрекращающиеся дожди, так что в школе, несмотря на наличие сменной обуви, всё равно было грязно. И в тот день я остался после уроков дежурить. Как выяснилось, Тоору – тоже. Так мы и столкнулись у входа в туалет, оторопев на мгновение и разглядывая друг друга, словно отражение в зеркале: одинаковая форма и одинаковые пластиковые вёдра в руках. - Новенький, что ли? – спросил я, на что получил утвердительный кивок. И не удержался, чтобы не поинтересоваться ехидно: – Первое дежурство? - Первое, – подтвердил он спокойно, будто и не заметил моей насмешки. Я был заинтригован, хотя место не особо располагало к интригам. - Ниикура Каору, – представился я, протягивая не занятую ведром руку. - Ниимура Тоору, – ответил новенький, отвечая на рукопожатие, а потом расхохотался, едва не захлёбываясь. Я нахмурился – псих, что ли? Псих же, грязной тряпкой размазывая по лицу выступившие от смеха слёзы, выдавил: – Ну и имена, как нарочно. Нет, ты только вслушайся – даже звучат почти одинаково. Я вслушался, но смешного не нашёл – имена как имена, ничего особенного. Ниимура продолжал булькать смехом. Мне надоел этот псих, и я двинул его плечом, проходя к крану. - Эй, Ниикура, ты что, юмора не понимаешь вообще? – я уже набрал воду и вышел из туалета, направляясь к кабинету, а этот псих увязался за мной. Юмор я понимал, да и сам был не дурак пошутить, но в тот момент казалось, что любой ответ будет звучать как оправдание. – Слушай, ну извини, я ж не со зла. - Что тебе надо? – я резко развернулся, едва не столкнувшись нос к носу с Ниимурой. Тот как-то сразу замолчал и только отчего-то шмыгал носом, словно был простужен. – Тебе нянька нужна? - Неа, – помотал головой Ниимура. – Нянька мне не нужна. Мне нужен друг. Так мы и познакомились. Ниимура жил неподалёку от меня – там, где заканчивался спальный район, начинался район маленьких коттеджей, совершенно одинаковых, будто близнецы. Один из них и принадлежал семье Ниимуры. Его отец владел небольшой пекарней, постоянно пропадая на работе, так что я его и не видел почти, а мать вела хозяйство. Тоору занимал мансарду, и мне его комната ужасно нравилась – валяясь на его кровати, я часто мечтал о такой, пока хозяин комнаты, пыхтя, разгребал бардак. А бардак, надо сказать, у него был феерический. Никогда до и никогда после я с таким не сталкивался. Наверное, если хорошенько разгрести эти залежи всевозможных вещей, можно было собрать, например, машину времени. Тоору вполголоса, чтобы мать не услышала, ругался, а я смотрел на низкий потолок и воображал, что это – старинный родовой замок или крепость, а вокруг суровые времена, но сакура цветёт одинаково и в военные годы, и в мирные, и лёгкий ветерок колышет занавески, и всегда найдётся место теплу и уюту. В комнате Тоору мне было уютно. У меня никогда не было своей комнаты. Я делил спальню с младшей сестрой. Пока был маленьким, меня это как-то не заботило, но по мере взросления я всё больше и больше мечтал о собственном уголке, где за мной никто бы не подглядывал и не бежал докладывать матери о малейшем моём проступке. Может, именно атмосфера постоянного наблюдения и сказалась на моём физическом развитии: в классе я был самым маленьким, и пока мои ровесники тянулись вверх и вширь, я практически не менялся, оставаясь невысоким и щуплым. Ни о каких выбросах гормонов речи тоже не шло – ванная была одна на всех, так что особо там я и не задерживался. Отец был слишком педантичным и старался экономить. Мать его поддерживала в этом. А сестре доставляло искреннюю радость видеть меня провинившимся. Так что никаких "подрочить", никаких "мокрых" снов – ничего этого у меня не было. Зато самоконтроль отличный. Правда, это слабо утешало. Одноклассники бурно обсуждали девчонок и собственные данные, но я никогда не участвовал в этих разговорах. Слушать, конечно, приходилось, тут уж ничего не поделаешь, но мне хвастаться было нечем. Мальчишки сначала пытались меня подначить, но со временем отстали – взгляд, говорят, у меня уж очень тяжёлый. Ну, и словарный запас соответствовал. Нет, я не считал себя каким-то совсем уж ущербным, просто иногда до одури хотелось хотя бы капельку личной свободы и пространства – вот как у Тоору. Чтобы закрыться в комнате и остаться наедине с собой. Непозволительная роскошь. Несбыточная мечта. И отсутствие собственного уголка меня очень тяготило. Друзей у меня не было, да и куда мне их приглашать? На посиделки с младшей сестрой? Впрочем, её подруг мне приходилось терпеть, хотя каждый раз, когда стайка этих малолетних куриц собиралась у нас, я старался спрятаться. Сначала просто сидел в другой комнате с книгой, а потом, когда мы начали общаться с Тоору, отсиживался у него. Читал Ниимура исключительно мангу и – вынужденно – произведения школьной программы по литературе. Я же был всеяден. Покупал себе книги, бережно откладывая даримые на праздники деньги, брал книги в библиотеке – сначала в школьной, а потом уже в городской, где выбор книг был гораздо больше. Я мечтал стать писателем, вёл что-то вроде дневников, куда записывал приходящие в голову идеи, сценки, диалоги. И, разумеется, это не укрылось от внимания родителей. Вернее, они, может, так и не узнали бы ничего о моём тайном увлечении, но ведь младшая сестра – это же готовый домашний шпион. Родители провели со мной серьёзную беседу, в ходе которой попытались донести до меня всю несостоятельность моих желаний. Блажь – вот как они назвали мою мечту. Я кивал головой, не возражая, но внутри всё кипело. Пусть, думал я, пусть они говорят всё, что угодно, но это моя жизнь, и я имею право на мечты и ошибки. По крайней мере, это будут МОИ ошибки. Марионеткой в руках родителей, даже если они и действовали из лучших побуждений, быть не хотелось. Разговор этот горьким осадком остался внутри, не давая забыть о том, что за меня уже давно всё решили. Время, проведённое у Ниимуры, было для меня отдушиной, моментами безоблачного счастья и ленивой беззаботности. Эта комнатка под самой крышей стала мне дороже, чем родительский дом. Там можно было даже мечтать вслух, зная, что никто тебя не поднимет на смех, не усомнится в предполагаемом блестящем будущем и не оборвёт на полуслове. Мы с Тоору вообще частенько рассуждали о будущем и всякий раз выходило, что оно просто обязано стать самым лучшим из всех возможных. Родители Ниимуры надеялись, что сын пойдёт по стопам отца и займётся семейным бизнесом, но Тоору плевать хотел на их желания, рьяно отстаивая право на собственную жизнь, из-за чего у них случались скандалы. Несколько раз ему даже приходилось ночевать у меня, потому что его отец срывался и выставлял сына из дома. Мои родители скрипели зубами, но разрешали Тоору переждать бурю у нас. Обычно чаще, чем на ночь, Ниимура у меня не оставался – ровно столько требовалось его отцу, чтобы остыть. В год нашего знакомства с Тоору я заканчивал среднюю школу, а Ниимура только перешёл в неё. Но два года разницы никак не отражались на нашей дружбе. Тоору был гораздо взрослее большинства моих одноклассников и, возможно, именно поэтому мы не чувствовали никакого дискомфорта в общении друг с другом, какой частенько бывает между старшим и младшим. Наверное, у нас было просто много общего. Мы слушали одну и ту же музыку, наши взгляды на окружающий мир совпадали, и мы считали, что так и должно быть. Забавно, как жизнь жестоко меняет человека, руша все его планы и наивные мысли. Но тогда я этого не знал и искренне верил, что так будет всегда, и мы с Тоору будем дружить всю жизнь. После первого семестра отец решил, что пора заканчивать с моим детством и устроил уборщиком в фирму, в которой работал сам. По его словам, я должен уже не только знать вкус денег, но и их ценность, а также труд, которым они достаются. Я не возражал, хотя и было тяжеловато, особенно первое время, пока не привык. Утром я уходил в школу, днём возвращался домой, переодевался, обедал, делал уроки, а к шести вечера бежал на работу. В это время рабочий день у служащих заканчивался, и они расходились по домам, оставляя здание пустым и безжизненным. Звук моих шагов отдавался эхом в коридоре, освещённом равнодушным светом энергосберегающих ламп. Я мыл полы, стараясь не подвести отца и его доверие, а сам в это время думал о своём. Пожилая уборщица, Масуда-сан, присматривала за мной и, пока я медленно и тщательно убирал закреплённую за мной территорию, рассказывала истории из своей жизни и жизни своих родственников, а потом поила меня чаем в комнате отдыха. Так что от работы я получал двойную выгоду: и деньги, и столь необходимую информацию о большой, как мне тогда казалось, жизни. Я слушал, запоминая хитросплетения отношений и превратности судьбы, а дома записывал услышанное, превращая в рассказы. Это доставляло мне удовольствие, хотя у меня не всегда получалось изложить на бумаге историю так же легко и гладко, как получалось у Масуды-сан. Но я старался, понимая, что это нормальный творческий процесс. Мне хотелось добиться идеала – тогда я ещё не знал, что он недостижим. Рассказы эти я давал читать Ниимуре и всегда с волнением и страхом ждал его вердикта. Но я нуждался в его критике, потому что настоящий писатель всегда недоволен своей работой. Кажется, что можно написать лучше, ярче, красивее, в конце концов. Тоору поддерживал меня, и я был ему благодарен за это. Он даже предлагал разослать мои рассказы в литературные журналы и издательства, но я отказался – неуверенность и какой-то иррациональный страх останавливали меня. Поэтому мои пробы пера так и остались пылиться на тетрадных листах в его комнате. Заработанные деньги я старательно откладывал, потому что однажды в мою голову пришла мысль о том, что отец просто не хочет оплачивать моё обучение в старшей школе, а без аттестата о её окончании я не смогу поступить в университет. С отцом на эту тему я не заговаривал ни разу, хотя, как потом уже выяснилось, ничего подобного он не планировал. Правда, деньги эти мне пригодились – потом, когда мечта об университете стала реальностью. Но это уже следующая страница моей жизни.