If The Story Is Over

В старшую школу я поступил без проблем и, разумеется, отец оплачивал моё обучение. Работу я тоже не бросал – мне понравилось иметь за душой некоторые сбережения. Это придавало мне уверенности как в собственных силах, так и в будущем. По моим скромным подсчётам, накопленной за четыре года суммы мне хватит на оплату первых двух лет обучения в университете. Иногда я ловил себя на мысли, что становлюсь похожим на отца в его стремлении к экономии во всём. Не то чтобы мне это не нравилось, просто я прекрасно видел, как живут мои одноклассники, как они проводят время, как развлекаются. Видел и даже завидовал временами, но всегда утешал себя мыслью, что, получив диплом, обязательно смогу позволить себе нормальную жизнь. А потом, когда мои книги разойдутся миллионными тиражами, вообще не стану себе ни в чём отказывать. Простите мне эти мысли – тогда я был слишком молод. Наша дружба с Тоору продолжалась. Каждую свободную минуту мы старались проводить вместе. Иногда я оставался у Тоору на ночь – обычно такое случалось, когда его родители уезжали на выходные к родственникам. Я любил эти дни, потому что чувствовал себя свободным и достаточно взрослым. Родители Тоору ко мне благоволили, считая серьёзным молодым человеком, и даже сами звонили моим родителям с просьбой разрешить мне пожить пару дней в их доме, чтобы присмотреть за их, как они говорили, непутёвым сыном. Ниимура на эти слова строил рожицу, но в глазах светилась радость. Когда мы оставались одни, он уходил в гостиную, чтобы поиграть в приставку, а я оставался в его комнате – валялся на кровати, читал или работал над рассказами. Было легко и свободно, а ещё правильно. Нам не нужны были долгие разговоры, достаточно было присутствие друг друга в одном доме. Такое вот единение. Сейчас, по прошествии времени, я вспоминаю эти дни с улыбкой. Именно так и должно выглядеть счастье. А потом Тоору влюбился. Предмет его воздыханий, девчонка из параллельного класса, совершенно не воспринимала его ухаживания, считая фриком. Ниимура ужасно расстраивался, писал депрессивные стихи, играл в самые жестокие игры, какие только у него были, и, кажется, испытывал особое удовольствие от рек крови и отрубленных конечностей на экране. Я, как мог, старался его поддерживать, хотя опыта в амурных делах у меня не было никакого. Но в такой ситуации важна поддержка, а не обмен опытом – так, по крайней мере, я тогда считал. Впрочем, с тех пор мало что изменилось в моём понимании дружбы. Так вот, влюблённый, но отвергнутый Тоору пристрастился к сигаретам, а я, как истинный друг, составлял ему компанию. Потом подсчитал, сколько денег уходит на это, ужаснулся, но бросить друга не смог. И сигареты – тоже. Курю я до сих пор, кстати. Друга у меня уже нет, а сигареты остались – как показал жизненный опыт, привычки куда вернее людей. Впрочем, простите, я отвлёкся. Страдал Тоору ровно полгода, после чего торжественно поклялся никогда больше не влюбляться. По этому поводу мы впервые напились до поросячьего визга. Спиртное нам помог купить сосед Ниимуры, вечно хиппующий тип неопределённого возраста и сомнительной наружности. Мы с ним поделились добычей и, довольные друг другом, распрощались. Пить было весело. Мы только что на ушах не стояли, беснуясь и воображая себя крутыми рокерами. Утром, правда, весело нам не было: генеральная уборка с похмелья – ад кромешный. Тем более, что убирался я, а Тоору вёл душеспасительные беседы с фаянсовым другом. Это был наш первый и последний совместный опыт алко-пати. Насколько я помню, Ниимура больше не пил. Мой организм оказался более крепким, несмотря на тщедушность. Впрочем, насчёт тщедушности я несколько преувеличиваю. Нет, я не заматерел, но ощутимо подрос, а физический труд облагородил тело и придал ему некоторую рельефность. Но привлекательности в глазах девчонок это мне не придало, хотя, если быть честными, я к этому и не стремился. Отношения с младшей сестрой у меня наладились: она подросла, перешла в среднюю школу, у неё появились тайны от родителей, самой главной из которых стала её влюблённость в Тоору. Он казался ей таким взрослым, таким необычным, что когда он оставался ночевать у нас, она ужасно боялась показать себя в невыгодном свете и потому старалась лишний раз не мелькать у него перед глазами. Разумеется, она просила меня ничего не рассказывать Ниимуре и уж, тем более, родителям, что я ей и пообещал. Таким образом, мы и заключили своеобразный "пакт о ненападении", что позволило мне чувствовать себя в родительском доме более свободно. Тоору же вообще не замечал её взросления. Для него она оставалась ребёнком, на которого не следует обращать внимания, а ведь между ними были те же два года разницы, что и между мной и им. Поступать в старшую школу Ниимура отказался – просто сдал на вступительном экзамене чистый лист бумаги и ушёл. Грандиозный скандал Тоору с родителями закончился тем, что он собрал вещи и уехал. Я провожал его, и с тех пор ненавижу вокзалы с их суетой, шумом и свистом поездов. День был солнечный, тёплый, мы стояли на платформе, Тоору возбуждённо говорил о том, что расстояния для настоящей дружбы не имеют значения, что существует достаточно средств связи, чтобы не чувствовать разлуку так остро, а я кивал, слушая его, улыбался, хотя внутри всё разрывало от боли. Токио слишком богат соблазнами, чтобы какая-то школьная дружба устояла против них. Именно тогда я понял, что настоящее счастье всегда быстротечно. Синкансен уже давно исчез из поля зрения, а я всё не мог сдвинуться с места, сжимая в руках тетрадь со своими рассказами, которую Тоору вернул мне перед своим отъездом. Домой вернулся совершенно потерянным и долго сидел на кровати, глядя в одну точку. Тоору оставил мне адрес бабушки, у которой он собирался жить, взял с меня обещание обязательно приехать в гости, но сейчас я не мог об этом думать. Мне было слишком плохо. Этот год – первый год без Тоору – я помню как сплошные будни. Я работал, учился, готовился к экзаменам, лишь бы не думать о том, что, возможно, нашей дружбе придёт конец. Я писал Ниимуре письма каждую неделю, а он отвечал, звал в гости – в общем, в наших отношениях мало что изменилось, просто мы больше не жили по соседству. И я постепенно привыкал к этому. А потом меня закрутили выпускные экзамены и последующая ссора с отцом, самая крупная за всю мою жизнь. Он хотел видеть меня уважаемым человеком, директором какой-нибудь крупной компании или, на худой конец, начальником отдела, а я сопротивлялся. Никогда не любил цифры, а мысль о том, что именно с ними окажется связана моя жизнь, приводила в ужас. Отец орал, называя меня неудачником, жалел о потраченных на меня средствах, предрекал безрадостное будущее, но я оставался твёрд. Когда отец понял, что переубедить или запугать меня не удастся, он просто махнул рукой. И я уехал в Нагою, напутствуемый насмешками отца и его уверенностью в моей неудачливости. Нагоя встретила меня шумом мегаполиса, вечно куда-то спешащими людьми и непривычно высокими ценами – по сравнению с Такарадзукой, разумеется. Вопреки всем словам отца, я поступил на литературный факультет университета. Оставшиеся до начала семестра дни я провёл у Тоору, в Токио. Я не узнал его, когда вышел из синкансена на вокзале – светлые волосы, обилие пирсинга, совершенно другой стиль одежды. В то время Ниимура учился на курсах тату-мастеров и подрабатывал в одном из салонов красоты. Оплачивала обучение бабушка, которая души не чаяла во внуке. Она же завещал ему свой домик в одном из пригородов Токио. В общем, Ниимура совершенно обвыкся в столице. Я заметил, что он даже разговаривал по-другому – у него появился столичный выговор, а я казался себе каким-то пережитком прошлого. Мы много гуляли по городу, Тоору рассказывал о своей жизни, а я только слушал, пытаясь подавить зародившееся тогда чувство неловкости, словно я какой-то неуклюжий деревенский увалень, впервые попавший в столицу и теперь не знающий как себя вести. Впрочем, когда я уезжал, Тоору взял с меня обещание и дальше поддерживать связь. В Нагое я жил в общежитии факультета, потому что снимать квартиру было слишком дорого, а найти работу не так-то просто. Но я старался, и мои старания были вознаграждены – мне удалось устроиться в бар, расположенный в двух кварталах от университета. Сначала я работал официантом, а потом, зарекомендовав себя с лучшей стороны, прошёл стажировку и стал работать барменом. График меня устраивал: с шести вечера до шести утра, два дня через два. С девяти до трёх я учился, потом бежал в общежитие, чтобы перекусить, переодеться и идти на работу. А утром, после окончания смены, я принимал душ там же, на работе, и шёл в университет. Деньги я откладывал на учёбу, потому что отец наотрез отказался помогать мне финансово. Нормально поесть я мог только на работе: утром мне перепадали остатки невостребованных блюд, потому что хозяин бара строго следил за свежестью продуктов и не разрешал хранить их дольше, чем сутки. Но через год мои вещи поизносились, и я был вынужден взять ещё подработку, чтобы обновить гардероб. Таким образом, два дня я работал в баре, а потом два дня с шести до десяти вечера, когда самый наплыв покупателей, подрабатывал в соседнем супермаркете упаковщиком. Раз в год, на мой День рождения, мать присылала мне деньги, на которые можно было шикануть, и тогда я приобретал книги. К Тоору я больше не ездил, но письма писал исправно. Он сначала отвечал мне регулярно, а потом всё реже, пока не ограничился поздравительными открытками к Рождеству и Дню рождения. Я очень переживал, практически ощущая стену отчуждения, растущую между нами. Пытался понять, что же я сделал не так – может, как-то обидел его? Но потом понял, что просто проиграл столице. Я был слишком обычным и, возможно, Тоору просто стало скучно со мной. Я старался не думать об этом, потому что мысли эти делали только хуже. Но ведь нельзя запретить думать, не правда ли? И тогда я решил так нагрузить себя работой и учёбой, чтобы не оставалось сил и времени на размышления ни о чём, кроме хлеба насущного. И это мне удалось. Я хватался за любые проекты в университете: помочь с редактированием статьи ребятам с другого факультета? Да легко! Навести порядок в архиве? Всегда пожалуйста! Тогда-то я и превратился в трудоголика, только бы не думать, не сожалеть, не надеяться и не чувствовать себя жалким. Ненавижу жалость, а особенно к самому себе. Друзей у меня не было – даже не знаю, почему так получилось. У меня никогда не хватало смелости влиться в чью-то компанию и, кроме того, мне казалось, что, сдружившись с кем-то ещё, я предам нашу дружбу с Тоору. Дурак, да, сейчас я это понимаю, но тогда-то всё воспринималось по-другому. И вера в Ниимуру была ещё жива. Девушки у меня тоже не было – всё некогда, всё не так, всё не то. Видимо, ту, единственную, я тогда не встречал, а заниматься поисками не было ни сил, ни желания, ни времени. И денег тоже не было на подобные забавы. Любовь – слишком дорогая штука, и я отложил её до лучших времён. Тоже, наверное, зря. Но я думал – и продолжаю думать сейчас, хотя это и звучит, скорее, утешением в нынешнем моём положении – что всё происходящее всегда только к лучшему. Даже когда закончил с отличием университет и не смог найти работу по специальности в Нагое, я не стал отчаиваться, а просто вернулся в родную Такарадзуку. И там моя жизнь стала совершенно другой.