Затми мой мир

Жан приоткрывает глаза и мгновенно вспоминает события уже оставшегося за гранью вчерашнего дня. Прямоугольники света из окна вырисовываются на ткани занавесок изломанными линиями; положение теней и оттенок, утративший теплоту раннего утра, без взгляда на часы позволяют быстро прикинуть приблизительное время. Как правило, он уже бодрствовал в этот час, поэтому возможности понежиться в постели у него нет, впрочем, как и желания. Ночь была не самой умиротворенной – пожалуй, его сон прерывался различными мыслями только перед практикой, и поэтому он проснулся сегодня позже обычного. Жан смотрит на пустую половину кровати, непривычно не застеленную. Обычно Марко пробуждался первым, расправлял одеяло, подушку, и если Жан не просыпался от этого, то вставал уже после того, как тот закрывался в ванной. Марко, как бы ни старался показать обратное, нуждался в помощи, и это понимание заставило волей-неволей поменять режим дня и подниматься раньше привычного даже по выходным. Дверь в спальню плотно закрыта, из-за чего не слышно, что происходит по другую сторону; в доме непривычно тихо. Жан откидывает одеяло и быстро поднимается на ноги, выходит в коридор, попутно приглаживая растрепанные волосы, что норовят залезть в глаза и щекочут щеки. В ванной уже практически сухо, но на сушилке висят еще влажные полотенца, а к тонкому, почти выветрившемуся запаху шампуня, начинает постепенно добавляться аромат кофе. Жан с облегчением выдыхает и снова укоряет себя за долгий сон, направляется к лестнице. – Утро доброе. Почему ты меня не разбудил? – сразу громко спрашивает он на полпути вниз. Марко стоит у столешниц и протирает их поверхность, от Жана не ускользает то, что рука на мгновение замирает, а сам он удостаивается мимолетного, но осматривающего с ног до головы взгляда. Сам Жан не замедляет шаг, хотя несвойственная робость все-таки сковывает на мгновение движения, но решению вести себя естественно он не изменяет. – Утро доброе. А зачем? Ты спал очень крепко утром, хотя ночью ворочался больше обычного. Мне не было смысла тебя будить, – отвечает Марко, переключая внимание на продукты перед собой. – Ну а завтрак как готовить будешь? Сидеть и ждать с чашкой кофе? Или его тоже уже пролил? Что там вытирал? Второе утро подряд сплю так долго, надо было просто пнуть меня и все тут… – Жан становится рядом, оглядывая, что же тот успел сделать, и увиденное заставляет его, по меньшей мере, изумиться. – Я не вижу смысла лишать тебя сна без веской причины, особенно когда этому предшествуют… изматывающие дни. Садись, я оставил для тебя порцию омлета, – смесь из яиц, молока выливается на сковороду. – Бутерброды сам возьми и отнеси, хорошо? А то у меня не хватит рук. Кофе скоро будет готов. – Погоди, сам порезал? – Жан под таким впечатлением, что даже пропускает попытку Марко пошутить после хоть и завуалированного, но очевидного намека, просто смотрит на тарелку с готовой едой. – Без меня? Каким образом? Так ровно… – Все уже изначально нарезное, – Марко приоткрывает дверцу холодильника, являя содержимое, – и сыр, и ветчина, и хлеб: я заказал еду, пока ты спал. – Ты же говорил, что это дороже, а нам надо экономить! И доставка еще. – Не настолько, чтобы переплатить несколько долларов. – Несколько сегодня, несколько завтра, почему ты вдруг… – Жан осекается, принимая позорную правду: Марко просто не мог сам ничего нарезать с позавчерашнего вечера. «Идиотом был, идиотом и остался, Кирштайн». – Жан, все документы подписаны, ты не обязан вставать со мной в несусветную рань, чтобы помогать мне на кухне, если это неудобно. Как видишь, проблема готовки, по крайней мере, завтраков решена. Впрочем, к остальным продуктам можно приноровиться, продумать, какие стоит начать покупать, чтобы стало проще готовить. Мне положены кое-какие выплаты, как инвалиду, покрыть эту разницу смогу. Может, пора бы уже найти средства на бытовую технику. – Я тебе помогал не из-за практики, – Жан чувствует явный укол от обиды. – Ты же никогда не думал обо мне так, как остальные, теперь-то что вдруг? – Жану Кирштайну вдруг по-настоящему понравилось готовить и мыть посуду? Вот уж в жизни не поверю, – Марко снова смотрит на него мимолетом, лишь улыбка мелькает из-за кромки капюшона. – Да не в самой готовке дело! И не в мытье, и не уборке. – Я знаю, Жан, – вдруг очень серьезно, глядя в глаза, говорит Марко, при этом довольно ловко поднимая сковороду с плиты. – С друзьями тебе что угодно весело, таков уж ты. – Ну да. И ты что, хочешь меня променять на какую-то посудомоечную машину и кухонный комбайн? Давно шиковать стали? Марко ставит сковороду с омлетом на обеденный стол, предварительно подложив полотенце, смотрит на Жана долго и внимательно, словно снова проверяет что-то для себя. – Ешь, – вдруг коротко просит он. – А то остынет. – Спасибо… – а через несколько секунд рядом ставится принесенная днем ранее из родительского дома чашка с кофе. У Жана нет аппетита, он лениво жует завтрак, поглядывая на Марко, который снова находит себе очередное занятие в зоне готовки. Все утро выглядит довольно обыденно, если не принимать во внимание решение Марко стать еще более самостоятельным. И снова этот долгий, полный задумчивости взгляд, за которым скрывается загадка. Вчера пред сном Марко казался практически счастливым в присущей лишь ему радости – сдержанной на слова, робкой в своем очевидном проявлении и мягкой на эмоции – это виднелось и во взгляде, и словах, и касаниях. Теперь Жан думает, что то было иное чувство, вылившееся в повторное признание уже на словах. И сейчас от него словно и следа не остается. Он думает об этом, пока следит за Марко неотрывно, пытается понять, чем же там можно так долго заниматься, но из-за спины ничего не видно. – Как нога? – интересуется Жан. – На других обезболивающих, лучше. Стою, как видишь. Ханджи сказала, ты умеешь делать уколы, вечером покажешь мастерство, – ответ звучит непринужденно и с привычными интонациями. Жан одобрительно хмыкает, но подмечает стоящий недалеко от Марко стул. Но есть еще одна вещь, что не дает покоя. – Холодно? Ты опять… «В этой своей идиотской толстовке с капюшоном» …укутался. – На улице, считай, осень, – тише отвечает Марко, и бегущая из крана вода совсем не помогает. – Но не зима же. Ты еще вчера в рубашке был, – тон Жана же становится громче. – Я тебе говорил, что у меня проблемы с кровообращением. – Его причиной может стать низкое давление. А также недостаток многих элементов в рационе. Оба могут быть связаны с едой и сбалансированным приготовлением пищи, не просто покупной нарезкой. – Два года в меде чего-то стоят. Но дело не в этом, а в моих травмах, от витаминов мне не станет легче, это можно сказать даже с четырьмя классами образования. Тебя задело то, что я решил тебя променять на посудомоечную машину? – Марко затыкает слив, складывает в раковину тарелки и стаканы. – А кого бы не задело? – Жан перестает есть, откидывается на стуле и скрещивает руки на груди – с такого положения все видно лучше. – Я тебя освобождаю от надоедливой рутины. Ты не мой домработник в конце концов. Я не могу использовать твою помощь вечно. – Мы вместе общались, обсуждали дела, пока я тебе помогал, а теперь ты мне говоришь, что я свободен. Типа, не играй в моей песочнице, не трогай мои игрушки… ты открыто говоришь, что моя практика закончена, и что мои дела в этом доме сокращаются. Дальше что? – Мне надо учиться быть самостоятельным в быту. Как писать, есть, пользоваться уборной и мыться я уже научился. Дела надо усложнять со временем, почему бы не начать именно с дел на кухне? Без них никак. – Зачем, если есть я? – насупившись, спрашивает Жан. Марко громко вздыхает, начинает убирать продукты в холодильник. – А ты со мной до старости жить будешь? Не планируешь никуда переезжать? Учиться? Найти работу, после которой захочется встретиться с друзьями или съездить куда-нибудь?.. Семью создать – ...На Рождество тоже тут будешь? Жан закатывает глаза и начинает превращать вилкой остатки омлета в кашу. – Да что за разговоры? Еще вчера ты сказал, чтобы я держал в своей голове то, что… Жан понимает, что его язык снова оказался быстрее мозга. И тут все меняется, как в сказке, когда спадает иллюзия и является все так, как оно есть. Марко молчит, рука замирает на смесителе, спина неестественно прямая; он ждет, дает Жану возможность, которая ему не нужна, закончить фразу. Что ж, с ним было рассчитывать на то, что можно вести себя, будто ничего не случилось, по меньшей мере наивно. – Ну… что ты… признался и написал, что я… Вода перекрывается резким нажатием на кран, Марко как может косится на стол позади себя периферическим зрением. Там Жан, неестественно румян, моргает часто-часто, явно испытывая трудности с подбором верных слов. Не хватает только дневника в руке. Вчера Марко приоткрыл перед ним весь свой внутренний мир, бурный, запретный для чужих, сильный и такой хрупкий. Теперь эти слова, вернувшиеся голосом Жана ему в спину, кажутся воткнутым ножом собственных наивности и беспечности. – Не стоит держать в голове то, что тебя не ободряет. Вчера я надумал лишнего, на меня нашло. Не знаю, что именно. То, что ты вернулся То, что ты принес вещи, чтобы жить со мной Огонь в душе, что горел в глазах, смотрящих на мое лицо без отвращения, робкая надежда на то, что невозможно Сердце и щека под рукой, невинная, но всколыхивающая желания близость Тепло постели, твои руки по обе стороны, сам нависаешь сверху, словно отгораживая меня от всего Тонкая, почти стертая грань, на которой сошлись реальность и ставшая явью мечта И шок в глазах, который оставил горькое послевкусие Беспокойная ночь, и теперь снова это Но Марко больше вслух сказать нечего, все сказано и известно. Теперь он сам не знает, как вернуть все не то, что на круги своя, но хотя бы на несколько минут назад, когда только казалось, что беспокоиться не о чем. Жан действительно держит все в голове, но, кажется, совсем не так, как Марко бы этого хотел, а с противоположным посылом. Не как поддержку и напоминание, что будет рядом несмотря ни на что, не оставит и не отвернется, а как то, что друг охоч в отношении него до того, что неправильно и пытается повлиять на него. Очевидно, это большой стресс и не понятно, для кого больший. Марко привык, что проблемы лучше всего решать, проговаривая их, но на обсуждение такого у него не хватает мужества. Куда проще было бы обо всем забыть, если возможно. – Я вчера сказал, что ничего между нами не поменяется, – Жан одним глотком допивает кофе, складывает тарелку и чашку в пустую сковороду, встает и направляется с посудой к кухне. – Дай мне время… – Для чего? Влюбиться? – Марко фыркает, пожалуй, даже более громко и с несвойственной ему нервной язвинкой, пропускает его к раковине. – Свыкнуться с мыслью. Перестать вести себя, как идиот. Сходить в душ и одеться, – Жан говорит ровно и спокойно, не дает Марко закончить начатое и сам быстро наводит порядок в зоне готовки, убирает оставшуюся еду в холодильник. – Если ты за ночь начал считать, что я стал думать о тебе иначе или начну как-то использовать твои чувства, ты совсем крепко головой приложился в аварии. Не надумывай лишнего, мысли твои тебя ни к чему хорошему не приводят в последнее время. – Я не могу тебя удерживать, даже если бы захотел, мне нечем. Поэтому все, что ты делаешь – все твои мысли, выводы, планы – все это только твое. Может, дом и мой, но жизнь только твоя, как и решения. Мою позицию ты знаешь. – Именно. А то жизнь он мою планировать стал, как и с кем жить, даже что в декабре делать. У меня уже есть мать со всем вот этим, еле отбивался. Значит так. Я поставлю на завтра будильник и на все последующие дни. И не вздумай снова заказывать непонятно что, а для нескольких тарелок и пары чашек у меня есть две руки. Что до тебя, то тоже приготовься. Небо затягивает, нам стоит пройтись пока не начался дождь. Немного, чтобы ногу нагрузить, хоть до магаза – купишь то, что нужно, а я донесу, почищу, нарежу, хоть кубиками, хоть кружками, хоть соломкой, хоть еще чем. Жан ополаскивает и вытирает руки, Марко молчит, просто наблюдает за ним, за руками, лицом, спиной и походкой, как он поднимается наверх и вздыхает, вторя своим мыслям, едва скрывается в тени второго этажа. День только начался, еще нет и полудня, а усталость уже внушает желание присесть. Когда Жан спускается минут через двадцать, Марко сидит возле выхода, очевидно ждет его: поверх толстовки уже надета тонкая осенняя куртка, а на ногах кроссовки, взгляд устремлен за окно. Жан уже теряет уверенность: либо Марко действительно холодно, что он снова облачается в свои безразмерные и скрывающие лицо толстовки, либо потребность прикрыть увечья даже дома снова взяла над ним верх. Неоднократно его посещала идея втихую собрать их все и выбросить, но без их защиты Марко точно не выйдет на улицу, как бы он ни настаивал. – Эй…– Жан осторожно подходит и становится рядом, прислоняется плечом к стене, но Марко так и продолжает смотреть в окно. Его плечи размеренно поднимаются в такт дыханию, остальное тело неподвижно, из-за кромки капюшона видны только профиль носа, губ и завитушки волос. Жан склоняет голову к плечу. Все вокруг утопает в тишине и кажется статичным, даже на улице нет движения, есть только в центре всего этого Марко, который привык сидеть вот так, но в душе коего все совершенно по-иному и столько еще неузнанного. – О чем думаешь? – решает спросить Жан, сам не замечая, как тихо звучит голос. Марко опускает голову и придвигает к себе ноги, словно намереваясь встать, но не делает этого. – О том, что скоро действительно пойдет дождь, и нам не стоит засиживаться. А еще о том, что надо купить, – он будто только сейчас замечает чье-то присутствие и говорит первое, что пришло в голову. Жан не хочет докапываться, во всяком случае, не сейчас, не дожидается просьбы или уместного момента – ненавязчиво помогает Марко подняться, чуть придерживая его за локоть. Тот стоит ровно, опускает взгляд; проверяет еще раз ключи, кошелек и телефон. – Пойдем? – сам Жан хватает зонт – быстро идти они не могут, наверняка же промокнут, и надо уже распаковать собственную закрытую и более теплую обувь. И резко останавливается, когда его осеняет. Кроссовки. Как… – Погоди. А ну-ка. Ты заправил шнурки просто внутрь? – Я смог их затянуть и… – Ага! Тебе еще завалиться не хватало! Слушай, да тебя действительно приложило. Теперь я понял, какой самостоятельности ты будешь учиться без меня. Как тогда с походом в туалет. – Тогда сделай так, как надо, Жан, – перебивает Марко, мгновенно подняв на него угрюмый взгляд. – Ты прекрасный собеседник, но, знаешь, если хочешь помочь, порой более эффективно немного поработать руками, чем языком… – в пристальном взгляде тут мелькает странная острота, а губы дергаются, – Я не виноват в том, что не могу ни нагнуться, ни справиться со столь простыми вещами, как шнурки… извини, но эта нога для меня во всех смыслах больная тема. И если я упаду посреди улицы, а это может произойти, я просто буду лежать в луже и ждать, кто поможет мне подняться, это совсем не то, что я еще ко всему прочему хочу в этой жизни. Или счета от вызова скорой, который мне не из чего оплачивать. И кофе могу пролить на столешницу не раз, или еду уроню на пол. Жан мгновенно мрачнеет и жалеет о своей насмехающейся, пусть и в шутку, интонации, что начал чесать языком, опять не подумав. Это не то «естественное поведение», которого он старался придерживаться, а Марко все же не Конни и не Эрен, и не остальные пацаны, с ним отпускать поводья и нестись галопом в разговорах, не выбирая тем и выражений, не стоит. Марко давно стал казаться особенным и вызывал к себе особое отношение. И это, по крайней мере, занятно, если не сказать иначе: нечто сродни подобному Жан переживал только с некоторыми девушками. Окружающие его парни все без исключения просты в подходе к себе до полнейшей беспечности в поведении с ними. Жан держит взгляд в ответ, думая об этом, но Марко прав: именно он должен сделать как надо, без лишних, не нужных никому комментариев и промедлений. Поэтому Жан приближается к Марко вплотную, отчего тот растерянно моргает и оторопело приотрывает губы, опускается перед ним на колени. Высвобождает шнурки, затягивает их туже, неодобрительно цокая языком на недавнее «я смог их затянуть», завязывает надежным узлом, который потом можно будет развязать. – Нигде ты не упадешь. Ишь планы себе увлекательные на день построил. Над головой раздается негромкий выдох, чем-то похожий на смешок, и слышать его довольно приятно. Жан принимается за вторую ногу, проделывает все то же самое. – Вот так, теперь можно отправляться. С этими словами он заканчивает, поднимается с колен в полный рост и в следующее мгновение не успевает понять ничего, кроме того, что их с Марко лица настолько близко, отчего кажется, их дыхания практически смешиваются, а носы соприкасаются. Ощущается и утренний запах шампуня от черных волос, и кофе с губ, и направленный на него неотрывный взгляд. Марко подается еще немного вперед, и Жану мерещится в нем промелькнувший всего на едва уловимое мгновение игривый блеск и отраженная с хитрецой улыбка; теплый выдох оглаживает щеку. Но вот Марко уже снова в привычном положении, непринужденно смотрит вниз – нет, он просто разминал ноги и пробовал, комфортно ли затянуты шнурки, а Жан решает, что ему точно многое всего-навсего показалось от недостатка сна. – Спасибо, Жан. И молодец, что взял зонт. – А… да что там. По дороге можешь рассказать, какая техника сделает то же самое и заменит меня. Марко хочет сказать, что Жан для него незаменим и дает ему силы, но тот и так все знает. Не знает только того, что он с трудом сдержался и был лишь в шаге от того, чтобы воспользоваться ситуацией и поцеловать его снова.