Затми мой мир

Не всегда Жану удается ответить на вопросы, заданные самому себе. Бывают необычные мгновения необъяснимой прострации, когда собственный разум не может дать не то что достойного объяснения происходящему, но вообще просто глухо молчит – голова пуста. Так и сейчас. Он не знает, сколько проходит времени, наверное, еще около получаса; Жан бережно опускает расслабленное во сне тело на кровать, боясь нарушить неосторожным движением или нечаянным звуком редкий покой. Одеяло аккуратно расправляется, Жан накрывает им Марко и смотрит на него со стороны: под белым, как все в больнице, слоем ткани не видно увечий – может показаться, что это просто причуда драпировки, специфическим образом обрисовавшая тело. Редко Жана корила совесть: удушив ее, он хотел уйти из этой палаты, но вместо этого сам пал жертвой такого нечастого, но столь мощного чувства - теперь оно поглотило его с головой. А почему он никогда не задумывался о том, что жизнь – не сплошной карнавал удовольствий, лишь иногда омрачающийся своеобразным долгом перед обществом? Возможно, оттого, что его друзья сами завсегдатаи этого самого великого жизненного пиршества, гуляй, пока молодой… или пока не вылетишь через лобовое стекло. В его мире до этого подобного не было. Картина против воли встает перед глазами, странным образом не передергивает по обыкновению от пусть и воображаемого кровавого шлейфа на асфальте – возникает только жалость. Чувство, которое уже отрицает и гонит от себя сам Марко. Дорожки от слез на щеках высохли, но ресницы остаются чуть слипшимися на самых кончиках; Жан приседает рядом с кроватью на корточки, складывает руки на коленях, смотрит на расслабленное лицо, понимая, что не хочет оставлять Марко одного. Приятная душевная близость странным образом впервые вклинилась между ним и еще кем-то, они знали друг друга всего несколько дней, но у Жана складывается впечатление, что каждые предыдущие сутки вполне приравниваются к году. Скажи ему это кто со стороны, Жан назвал бы это пошлой, сопливой и избитой банальщиной… до сего момента. Понимать, что кто-то нуждается в помощи, притом настоящей, необходимой для сохранения жизни и рассудка, кажется странно и непросто. Это походит на погружение в совершенно иной мир, попадание в другую реальность, взгляд в кривое зеркало, перед которым он маленьким дурачился в парке аттракционов, отражающее жизнь в ломанной и искаженной поверхности. Марко сегодня открыл ему глаза, тыкнув в различия между ними, и оказалось, он не такой, как Жан; получилось, что не только внешняя расхожесть делает их так кардинально непохожими, а скрытое под слоем кожи, мышц и костей, куда не мог проникнуть взгляд, за эту чертову стену, определило все. Однако эта инакость наоборот прельщает, непостижимым образом вечно веселые и дурачащиеся Конни и Саша, излучающие вокруг себя ореол нескончаемого праздника, странным образом меркнут на фоне закрывшегося в своем коконе Марко. – Ты от меня теперь не отвяжешься, – тихо шепчет Жан, указательным пальцем подцепляет мизинец Марко. – Раз больше некому, я буду вытаскивать тебя из этого дерьма, в котором ты погряз совсем. Как бы то ни было, он не может сидеть тут; время на наручных швейцарских часах никогда не врет, и стрелки указывают, что прошло полтора часа с окончания рабочего дня. Поднявшись в полный рост, Жан разминает затекшие мышцы; тонкая тетрадь, служащая своеобразной прописью, опять привлекает его внимание. Он открывает ее на странице, где вчера писал коряво свою фамилию, теперь же уже нормально правой рукой напротив пишет одиннадцать цифр. Он снова не знает, зачем делает это – возможно, когда-нибудь Марко вернется на прошлые страницы, желая оценить свой прогресс, и наткнется на номер. Зачем он ему и как Марко им воспользуется уже останется всецело лишь на его усмотрение. Сложив канцелярию так же, как она лежала до этого, Жан поправляет ремень сумки, достает и включает мобильник, который приветствует его горой пропущенный вызовов и SMS; он негромко щелкает языком, представляя последующие разговоры. Долго же ему думать о подобном не удается – в этот самый момент звонит снова Конни, судя по сообщениям оператора, уже пятый раз. На цыпочках Жан крадется к выходу, едва открывая дверь и уже делая шаг из палаты в коридор, он почти налетает на невысокую блондинку, которая, судя по удивленному взгляду широко распахнутых серых глаз, не ожидала никого видеть у Марко. – Извините, – наспех отвечает Жан, проскакивая мимо. – Уже ухожу. Он заходит быстрым шагом за угол, прикладывая смартфон к уху: – Да, Конни. – Надо же, Его Величество соизволило ответить! – растягивая гласные, говорит тот. – У меня были дела, не до трепа, – бурчит Жан. – Хей, твои понтовые часики сломались? Хочешь шокирую и скажу, который сейчас час? – Обойдусь, и без того в курсе, – Жан все равно косится на них, еще раз убеждаясь в рекордно долгой задержке в больнице. – Да ты меня пугаешь, уже остаешься работать сверх нормы? Или это за вчерашнее? Вроде ты сказал, что начальница добрая, и тебя простила, – голос Конни становится чуть мягче. Жан раздраженно закатывает глаза. – Нет, долго объяснять, потом. – И какого хрена ты отрубаешь всякую связь, будучи в больнице? – Конни закипает по новой. – Только не надо мне вешать лапшу, что твоими познаниями в области медицины все так были впечатлены, что позвали тебя на врачебный консилиум, где ты проторчал все это время без возможности откликнуться! – Нет, однако, смею тебя заверить, что лично для меня это дело куда более важное. – Так и не скажешь, какое? – после секундной паузы уточняет Конни. – До тех пор, пока ты в кои-то веки не объяснишь, нахрена я тебе так срочно понадобился, – Жан прислоняется виском к стене, понимая, что просто так от него без разведения этой демагогии не отстанут. – Ты что? Мы же договорились о встрече, забыл? Совсем тронулся со своей работой… Ах да, точно. Жан только сейчас понимает свою оплошность, поразительно, как быстро он обо всем забыл. Однако, с тех пор желание пропало, он правда так вымотан, что не хочет никуда идти. – Так вот, – продолжает Конни, – представляешь, Саша показала твой профиль на фейсбуке своей коллеге из магазина, и она захотела с тобой встретиться, ты ей понравился… очень. Мы собираемся через сорок минут, так что успеешь. Она симпатичная и не лесбиянка, что главное, так что не пожалеешь. – Нет, я не приду, да и хватит строить из себя сваху! – Эй, чувак, ты в своем уме, или тебе там что, клизму в ухо вставили, промыв мозги? – с искренним недоумением тараторит Конни на другом конце провода. – Саша ей уже пообещала! – Скажи, работаю. – Уже заявил, что ты закончил! – почти перебивая его, восклицает тот. – Скажи, что я попал в аварию и не приеду однозначно, – снова попытка. – Ты вообще слушаешь себя, что ты несешь? – ошарашено выдыхает Конни. – Ладно, завтра пятница… Ты хоть помнишь, какой это день? – Да, последний рабочий, впереди выходные. – Замечательно, умник. А кроме того напомню тебе, что мы завтра уезжаем на побережье, вроде, я о дате отъезда говорил с тобой в воскресенье. Не хочешь поучаствовать в пирушке и попрощаться? Отпросись у своей Ханджи пораньше хоть на часик, уж чего-чего, а это ты пропустить не можешь, обижусь! Точно. Все же пустошь из головы еще не вышла окончательно, он забыл. Жан глубоко выдыхает, и этот звук прекрасно слышен Конни. – Вот только не надо говорить, что ты как примерный мальчик проторчишь завтра полный рабочий день! Ты же сам говорил о своем статусе практиканта, отличающего тебя от рядового работника, так что давай, отпрашивайся. Скажи, что теперь день рождения папы, – вперемешку с усмешкой слышится хруст чипсов, Конни однозначно доволен своим предложением. – Без обид, но там нет ничего такого, без чего не справились бы без твоей помощи. – Ну, как сказать, кое-кому моя помощь не повредит… – Марко этому, что ли? – усмехается Конни. – Что, все же Ханджи приняла твое предложение? Да ладно, этот парень сам такой же, поймет. – Не такой же, поверь, – с тяжелым вздохом отвечает Жан, не зная, стоит ли говорить обо всем здесь и сейчас. – И это… мое добровольное решение. Пожалуй, все же не стоило – повисшая на том конце связи пауза ярким образом говорит об этом. Слышится снова хруст, приглушенный шум в динамике, похожий на то, когда перехватывают телефон удобнее после понимания, что разговор затянется. – Эй, Жан, ты знаешь этого парня всего три дня, а мы с тобой общаемся без малого четырнадцать лет! С первого класса за одной партой! – тон Конни редко принимал столь серьезные оттенки. – Не знай я тебя, предположил бы, что между вами не все чисто. Он громко смеется, в очередной раз радуясь собственной шутке. – Спрингер, знаешь, если бы ты стоял сейчас передо мной, я бы, возможно, тебе врезал… – шипит Жан, сжимая свободную руку в кулак. – Да ладно тебе, – с трудом успокаиваясь, отрывисто отвечает Конни. – Передам девушке, что ты остался в больнице спасать человеческие жизни, ее должно впечатлить… Хотя я все равно не понимаю, правда, Жан. Завтра все же жду, еще позвоню вечером, сообщу детали, отговорки не принимаются. – Ладно, созвонимся еще, – Жан сам устает от этого разговора, врать Конни не хочется, но правда тоже для него может быть истолкована немного неверно, он же не знает Марко. – Я приду. – Ну, наговорился? Жан подскакивает на месте и оборачивается – и как давно эта дама стоит за его спиной, не давая о себе знать? Приглядевшись, он узнает ее: та самая девушка, на которую он наткнулся, покидая палату Марко; во врачебном халате, бейджик на ее груди утверждает, что она медсестра по имени Анни Леонхарт. Персонал, значит. Это не очень хорошо – ему уже конфронтации с Риваем хватило для неприятностей, а эта Анни чем-то напоминает этого угрюмого ворчуна. Наверное, конкретно взглядом, который не сулит ничего хорошего. – Что ты делал в палате у Ботта? – скрестив руки на груди, спрашивает она. Со стороны такая миниатюрная и хрупкая, однако Жану кажется, что она промахнулась с выбором профессии – ей самое дело оказаться в армии или полиции, но никак не заниматься заботой о больных. – Я совершил что-то противоречащее правилам? – вскидывает бровь Жан, не понимая сути претензий. – Ответь на вопрос, тогда и решу, – совершенно безэмоционально откликается она, очевидно, что эта Анни по ясной только ей одной причине будет удерживать его до тех пор, пока не услышит правды. – Засиделся с другом, это проблема? – Жан видит, как чуть сужаются светло-серые большие глаза; ответ ее не удовлетворяет, поэтому он мгновенно добавляет: – Вообще-то, я здесь работаю, имею право. Анни склоняет голову к плечу, внимательно рассматривая лицо Жана. – Ты похож на парня, который чуть не наблевал посреди операции позавчера, – задумчиво тянет она. «Что?! Ну, замечательно». – Э-э-э, почему это я похож? Да и вообще, не стоит верить слухам! – Я – та медсестра, что ассистировала хирургу в тот день, – сухо добавляет Анни, и Жан понимает, что это финиш. – Прекрасно теперь узнаю тебя, Кирштайн. Так что же ты задержался, а? – Вы можете мне объяснить, что вам не понравилось? Мы с Марко сдружились за эти дни, ничего удивительного в этом нет – он неплохой парень, да и я тоже не промах, – Жан все же разрешает нескромной ухмылке поселиться на губах. – Если все дело в том, что я необоснованно нахожусь на территории больницы после окончания смены, то я уже ухожу, до свидания. Он из вежливости натянуто улыбается и осторожно проходит мимо невысокой медсестры, словно она может изменить свое мнение и вновь преградить дорогу. Так и происходит. – Слушай меня, Жан. Если не хочешь, чтобы о тебе ползли слухи, куда более неприятные, чем о твоей несдержанности, или как ты после ночных гулянок приносишь себя на работу в соответствующем состоянии, то советую не афишировать столь публично твои частые посиделки у Ботта. – А? – смысл длинной фразы доходит до Жана долго, под холодным взглядом Анни он пытается разобрать его, но безуспешно. – Что слышал. Не хочешь, чтобы тебя записали под голубые знамена – сохраняй чисто профессиональный интерес к этому парню, не приступая за его рамки. Надеюсь, доходчиво сказала? Сначала новость ошарашивает его; недолго, всего пару секунд шок хозяйничает в голове, путая в ней все, что только можно, но потом мысль, с какой это стати он должен верить этой пигалице, кажется вполне справедливой. – Да у вас здесь все живут на слухах? Как вампиры, сами порождаете, ими же и кормитесь! – взрывается Жан, не заботясь, как в пустом длинном коридоре эта фраза рикошетит от стен громким эхом. – Как вы, будучи врачом, давшим клятву Гиппократа, можете говорить за спинами своих пациентов такую дрянь о них?! Жан и вправду оскорблен до глубины души, обидеть его друга – все равно что нанести обиду ему самому, даже хуже. Все же этой заносчивой Леонхарт повезло, что она родилась не парнем, иначе сейчас ей пришлось бы туго; Жан наплевал бы на их различие в статусе в этом месте, медицинская помощь сломанному носу была бы здесь оказана оперативно! – Это уже не мое дело, веди себя, как хочешь, я тебе не сестра и не мать, чтобы попечительствовать над тобой. Но Ботта когда-то выпишут, а тебе место понадобится в этих стенах, – степенно пожимает плечами Анни, ее невысокие каблуки цокают по полу, становясь бесшумнее при каждом шаге. – Вот именно. Так что обойдусь без твоих наставлений, – вслед ей недобро говорит Жан, прежде чем развернуться и пойти в обратном направлении – ему пора домой. А неприятный осадок все же остается, хотя Жан и понимает, что правда на его стороне, но эмоции так и клокочут в душе, без возможности быть радикально вытравленными. Ему самому кажутся абсурдными свои мысли, но и создается впечатление, что кругом одна грязь, все состоит из этой мерзкой массы, готовой так и плюхнуться с любой стороны, а Жан идет по ней, боясь чего-то коснуться и замараться. Зачерпнув полные руки, эта Анни предлагает взять ее, принять от нее темную субстанцию и измазать ею Марко. Нет, он не предатель, обвинение слишком глупо и абсурдно, до чего только не докатываются люди. Противно. – Пока, Марко, завтра увидимся, – говорит Жан, проходя мимо хорошо знакомой ему, ничем не отличающейся с виду от других, двери.