Затми мой мир

Разумеется, Конни его слушает молча, даже, возможно, понимает, но у Жана складывается стойкое впечатление, что он вещает все выключенному телефону. Жара вносит тоже свою лепту – наверняка бросить трубки при этом хочется обоим, но только бесполезность этого действа останавливает их от этого; в больнице хотя бы есть кондиционеры; здесь же жар знойного солнца, раскаляющего воздух, притупить может лишь дождь, который в ближайшее время не намечается точно. Это сказывается и на людях, и на манере их общения. Конечно, Жан так думает в этот момент исключительно об упорно молчащем Конни, не обращая внимания, что закипает сам. – Эй, парень, стыривший телефон Кирштайна и умело копирующий его голос, куда ты дел моего друга? – ехидно спрашивает Конни. – Хватит стебаться, задолбал, я с тобой, вообще-то, серьезно разговариваю! – Жан раздражается пуще прежнего. – А что мне еще предполагать? Мы договаривались, теперь ты заявляешь, что, мало того, что не сможешь уйти сразу после работы, так еще просишь всех тебя подождать! У нас все рассчитано: время прибытия и отбытия из каждого городка, места в кемпингах забронированы и проплачены заранее! Из-за тебя мы и так сдвигаем все расписание! – Нормальные люди платят при вселении, а не указывают данные своей кредитки всем подряд, это не мои проблемы, – фыркает Жан. – А чьи? Марко? – ядовито интересуется Конни. – Да причем тут он? Хватит приплетать его к месту и не к месту! – Правды ты все равно не скажешь, однако, сам ее прекрасно знаешь, так что делай выводы. Я тебя вообще не узнаю, честное слово, ты знаешь этого чувака всего несколько дней, а уже носишься с ним, как с родным братом, в ущерб друзьям, с которыми гонял мяч, еще будучи беззубым соплежуем с вечно рваными штанами и разодранными коленками. Расставляй приоритеты грамотно; мы будем ждать тебя, как и условились, и так долго, как оговаривали. Вот проводишь нас, мы укатим, тогда нянчи своего Ботта сколько душа пожелает, мать Тереза. Может, за тобой заехать? – Премного благодарен за такую честь, – недовольно в ответ бурчит Жан, – но и без этого справлюсь. – Как знаешь, но это твой последний шанс реабилитироваться, – вроде шуточный контекст должен быть, однако либо Жан его не замечает, либо, что более вероятно, его нет вовсе. Сделать дело: отдать часы и поехать к ребятам – установка самому себе дана; Жан уже совсем близко от оговоренного места. Этот чертов немец явно назло настоял на такой далекой от больницы локации, однако Жан принципиально не понимает, причем здесь он – его скромная персона не влезала в отношения Марко и его бывшей девушки, тем более, дел с ее братом он тоже не имел. Марко сам долго и даже почти раболепно извинялся перед Жаном за столь «неудачные для него время и место», однако последнему уже идти на попятную было как-то неудобно. Хоть денег снова не предлагал, иначе велик был шанс, что Жан оторвал бы ему в тот момент вторую руку. Он идет вдоль домов, а не посередине тротуара, чтобы спрятаться в тени навесов от палящего солнца. Дело уже близится к вечеру; Жан впервые радуется, что провел знойный полдень на рабочем месте под кондиционерами, а не где-нибудь на улице, кидая мяч, думая, что перегрелся. Он прибавляет шаг, когда понимает, что прохладную минералку в своей руке он бы предпочел не пить, а вместо этого с радостью вылить себе на голову, чтобы охладиться. Ну, или Марко, за то, что не уломал этого хмыря, и благодаря которому он тащится к черту на рога – сейчас ему уже все равно. Хотя нет, занудному и брюзжащему, как старику, Конни, тоже подобное бы не помешало – Жан улыбается садистским оскалом. Но, как бы ни хотелось этого признавать, у Конни своя правда: неловко с друзьями получается; Жан не понимает – дружеская ревность ли это, или же он незаметно для себя самого зациклился на этом обычном для больницы, но весьма своеобразном для него самого, пациенте? Да, ему Марко все же жаль, но едва нечто подобное удается узреть в лице Жана, глаз того начинает посылать в его стороны молнии не хуже грозовой тучи, что знаменует сгущение в этом побитом жизнью теле настоящей бури. Жан мгновенно меняется в лице в подобные моменты, однако не без удовольствия отмечает, что Марко словно «оживает» в такие минуты и перестает уходить в себя, терзаемый мыслями. Все же надо будет Конни познакомить с ним, да и Сашу пусть возьмет, присутствие Эрена тоже не помешает, авось меньше непонимания будет между ними – Жан продумывает варианты дальнейшего развития, уже не замечая, что приходит на нужное место, смотрит на часы – он даже немного опоздал. Что ж, быстрее такой километраж он бы не преодолел, как ни крути. Под его рукой сумка с ремнем через плечо, во внутреннем кармане уже другие часы, на сумму которых можно было бы купить десятки таких, как у него. Мотаться по городу и тереться ни пойми с кем в общественном транспорте с вещью подобной стоимости теперь кажется крайним абсурдом сродни крепкому идиотизму. Водить Жана научил в свое время отец, однако при этом суровый родитель наотрез отказывается сыну покупать машину или давать свою, приговаривая, как питался в его возрасте в кампусе разбавленной лапшой и как впоследствии добился всего сам. Жан от подобных разговоров затыкал уши, да и мама подливала масла в огонь, призывая мужа не сравнивать времена и обеспечивать единственного наследника всем необходимым по первому зову. Однако машины он так и не увидел на свой юбилей, хотя, казалось, матери едва удалось убедить отца. Хотя бы Опель из классических, оттого и самых недорогих моделей, он же не просил желанную Ауди или одного из семейства отцовских любимцев – Мерседес! Такую, как та, что оазисом предстает перед его взором среди палящей городской пустыни: шикарный кабриолет яркого, насыщенного красного цвета, буквально кричаще выделяющего автомобиль из всей картинки окружающего его пространства. Ослепляющие солнечные лучи падают на обтекаемую поверхность изящного, стремительной формы кузова, и отражаются насыщенным светом, кажется, что машина светится, затмевая для Жана все и всех вокруг. Ведомый любопытством и любовью к более чем дорогим средствам передвижения, он подходит ближе, не сводя взора с причудливого и уникального узора двухцветных литых дисков. Вот черт, если его семья начнет усиленно копить, такой шедевр европейского автопрома и воплощение конструкторско-инженерной мысли они смогут позволить себе нескоро. В крыле он видит свое искаженное отражение, тяжело бороться с самим собой, разглядывая кожаный салон, навороченную приборную панель и усеянное все пространство под торпедой дорогостоящими девайсами. Он проводит рукой по раскаленной на солнце поверхности двери, на что автомобиль угрожающе отзывается предупреждающим одиночным пиканьем сигнализации. – Когда-нибудь я стану министром здравоохранения и куплю твою сестру-близняшку, – мечтательно, но с легкой долей сарказма произносит Жан, делая шаг назад. – Хороша, чертовка. – Verdammt! Моя машина и без того чистая, не надо ее протирать! Ты не в автосалоне, парень! Жан дергается от неожиданности и поворачивается, понимая, что это, наверное, тот, к кому он шел на встречу. Почему он так решает? Все-таки, наверное, из-за режущего слух обилия согласных иностранного слова и акцента, делающего речь своеобразной; да и какой еще иной немец будет стоять на условленном месте – слишком даже для совпадения. Жан косится на машину – да, похоже, что его семья может себе позволить такие дорогостоящие подарки, так что все сходится. – Я не трогал! – беззастенчиво врет Жан, скрещивая руки на груди и принимая оборонительную позу. Но пререканий не следует, как и обвинений в покушении на частную собственность; молодой мужчина просто молчит, склонив светловолосую голову к плечу, как-то слишком дотошно рассматривая нахохлившегося парня перед собой. Под этим взглядом неуютно, Жан начинает думать, что Марко в телефонном разговоре с ним ляпнул что-то лишнее, иначе с чего бы это его скромная персона посредника удостаивалась такого внимания? – Ясно, значит, надо что-то сделать с барахлящей сигнализацией, – наконец, задумчиво изрекает он, вводя Жана в ступор окончательно. Этот странный тип ему не нравится, определенно, да и жарко торчать тут на солнце, надо ехать к друзьям, хочется разделаться со всем, да поживее. – Ты Райнер? – на всякий случай уточняет Жан, потянувшись к застежке сумки. – А разве не очевидно? Думаю так же, как и то, что ты Жан, разве нет? – усмехается его собеседник. – Вот и отлично, – Жан достает из сумки часы и сует их Райнеру. – Думаю, Марко все пояснил, так что просто забери это себе, и разойдемся. Ролекс красиво блестит на закатном солнце, продолжая с прямо пропорциональной цене точностью отсчитывать секунды; стрелки идут, а Райнер не спешит принимать подарок сестры, он позволяет себе усмешку, когда Жан пару раз трясет ими, привлекая внимание. – Ну, давай, у меня тоже дел по горло! Ты по-английски перестал вдруг резко понимать, или Марко нифига не сказал? Хорошо, забери этот подарок своей сестры себе, мой друг хочет порвать с прошлыми отношениями и поэтому не может держать у себя такую ценность. Стрелка еще совершает несколько движений, прежде чем Райнер забирает часы и небрежно отправляет их в карман. Жан почти тоскливо провожает их взглядом, поражаясь подобному кощунству. – А больше он ничего не сказал? В частности, про сестру, и почему они расстались? – спрашивает Райнер. – Нет, не посчитал нужным. Думаю, это его право, личное, – пожимает плечами Жан, хотя этот немец явно что-то знает, о чем Марко тактично решил промолчать, наверняка там присутствовали щекотливые подробности, что были в его рассказе опущены… и которые отчего-то захотелось узнать. – Как-то неуверенно прозвучала твоя фраза. Жан передергивает плечами, показывая, что если тот все же соизволит вкладывать в свои слова больше смысла, а не тратить его время на напускание ненужного никому тумана загадочности, то он готов будет выслушать правду. – А он сказал и мне молчать, – добавляет Райнер. – Скажи, ты достаточно верный и хороший друг, чтобы заставить меня вытащить перед тобой всю корзину с его грязным бельем и копаться в нем, а? Жан считает себя прекрасным товарищем, однако вместе с тем достаточно любопытным, чтобы противостоять возможности узнать чьи-то тайны или секреты. Складывается впечатление, что его ловят на крючок, как рыбку, и не собираются отпускать, с ним играют, провоцируя на выплеск эмоций. Райнер явно что-то знает, причем не очень лицеприятное, однако выдавать не хочет, не сразу и не просто так. – Эй, фриц, ты мне голову тут не морочь! – Жан тычет в его сторону пальцем. – Либо говори прямо, либо вали отсюда! – А с чего это мне валить, сопляк? Пораскинь остатками мозгов. У меня все равно самолет через несколько часов, а тебе к мамочке с папочкой пора, а то ремня всыпят за прогулки поздние. Что смотришь на меня? Тебе еще нужна расписка за часы? Или сам по-английски плохо стал понимать? Жан поджимает губы, скулы алеют от злости, он собирает весь свой нецензурный лексический запас, чтобы ответить на оскорбление, но Райнер словно теряет к нему всякий интерес – он подходит к своему кабриолету и, толкнув Жана сначала плечом, а затем и дверью, садится в автомобиль. Пристегнувшись и включив магнитолу, он выруливает с парковочного места, а Жан так и продолжает стоять на месте, сжимая кулаки. Вот ведь хамло! Все же если сестра похожа на брата, то Марко все сделал правильно, расставшись с ней. И тут его прошибает догадка, заставляющая забыть о своей горячности. Потирая ушибленное место, Жан вспоминает, как его во вторник тоже ударили дверью возле входа в больницу: широкая спина, короткие светлые волосы… – Эй, что этот Райнер тогда там делал?.. – вслух тянет Жан. – Точно, это был он! Поэтому его так и рассматривали, ясное дело, что Райнер его узнал тоже, получается, он уже виделся с Марко, иначе какой резон ему был переться именно в эту больницу в такую несусветную рань? И вообще, то были приемные часы? Вроде при этом он не выглядел довольным, когда уходил, даже не извинился перед ним за то, что сшиб с ног. Жан решает разобраться с этим позже, догоняя почти уже готовый закрыть перед ним двери автобус – сейчас ему нужно ехать к Конни, а уже потом, в субботу, как они с Марко и договорились, Жан вытащит из него все тайны. Сидя на месте в самом конце салона, слушая музыку и дожевывая оставшийся еще с ланча недоеденный сэндвич, Жан всматривается в темнеющий пейзаж за окном. Сообщений от Конни не поступает, оно и к лучшему – последнее время их разговоры не доставляют удовольствие обоим, но ничего, сегодня они оторвутся на славу и забудут все недомолвки. Автобус останавливается на перекрестке; Жан лениво смотрит в окно, разглядывая поток проезжающих по другой дороге автомобилей. В той стороне находится больница, и Жан с удивлением подмечает, что завтрашний визит в это место не внушает отвращения. В конце концов, ведь он едет к другу, а не возиться со всеми другими полудурками, так что беспокоиться о своих внезапно изменившихся за неделю мыслях Жан не будет. Вдруг появляется, и ему никак не чудится, красный Мерседес, дорогой, оттого редкий и сразу бросающийся в глаза; Жан вскакивает с места и припадает к противоположному ряду окон: так и есть, он не ошибся. И куда этот Райнер едет? В больницу, снова? Это Жану не нравится; его автобус идет прямо, так что сейчас или никогда. – Эй, водитель, срочно дверь открой! – вопит он, пробегая в сторону выхода. – Я не могу тебя высадить не на остановке, парень, потерпи! – Мне хреново, я тебе сейчас прямо здесь блевану, сам оттирать будешь! – Жан прижимает руку ко рту, надувая щеки. – Черт с тобой, проваливай! – брезгливо морщится мужчина за рулем, нажимая кнопку открытия двери. Жан выскакивает наружу и оказывается на тротуаре, когда загорается зеленый. Больница недалеко, и он готов спорить на что угодно, что Райнер отправляется туда – чует. Жан не знает, зачем ему понадобился Марко сейчас, в столь позднее время, но выяснить обязан.