Затми мой мир

Приемные часы уже закончились – Жан, как член персонала, знает это, но тогда почему красный злополучный спорткар припаркован сейчас на больничной парковке? Он даже в темноте выделяется среди прочих автомобилей врачей ночной смены своей статностью, будоража не к месту воображение Жана. Также его гложет то, что он снова у ненавистного здания, и эти стены всего за какую-то жалкую неполную неделю словно стали частью жизни. Одиноко стоя под высокими фонарями, Жан гонит от себя «левые» мысли и думает, что если даже Райнер действительно недружелюбно настроен по отношению к Марко, то в больнице он точно не станет распускать руки. Хотя, кто знает? В любом случае, Марко его друг, если у него есть проблемы с этим Райнером, то долг Жана – разрулить их. Жан решает, что доведет дело до конца – эта история, по меньшей мере, странная, недоговаривают оба, и раз уж он сам их волей вклинился в эти разборки, то уже не отступится – просто некуда. Кинув последний раз взор на красивый кабриолет своей мечты, Жан, стиснув кулаки, быстрым шагом направляется ко входу в больницу, попутно думая, как прошмыгнуть внутрь в столь поздний час под благовидным предлогом. Хотя, пропуск в кармане сумки должен будет служить весомым аргументом. В холле пусто; на стойке регистрации полная женщина средних лет смотрит на растрепанного Жана, засунувшего руки в карманы, недовольно, уничижая его намеренно взглядом, словно так и ожидая, что молодой человек, выглядящий вполне здорово, сморозит какую-то нелепую фразу. – Завтра с девяти, – говорит она наперед, заранее, по ее мнению, пресекая на корню ненужный диалог. – Вы не понимаете, я не посетитель, а работник, – с максимально дарованной ему от природы вежливостью сообщает Жан. – Да? – скептически спрашивает женщина, чуть надвигая очки на нос. – И кто же ты у нас, ведущий хирург? – В будущем – возможно, а так – пока практикант, – Жан вытаскивает из сумки пропуск и предъявляет его почти с гордостью. Все равно не верит: берет и проверяет его активность. Жан беспардонно перегибается через стойку, заглядывая в монитор, словно без него в этом деле обойтись не могут ну никак. – Все верно же! – восклицает он, тыча в экран пальцем. – Вот, это я, да! – И что? Практикантов не выводят в ночные смены, зачем пришел? – женщина отдает ему пропуск, почти кидая его, однако не спешит давать разрешение идти дальше. – Вещи забыл, – врет Жан, причем так правдоподобно, что даже мысленно восхищается сам собой – в нем зазря родители погубили великого актера. – И нельзя до утра без этих вещей обойтись, деточка? Судя по тому, что ты сдал смену в три, а сейчас уже почти десять, живешь ты без них вполне сносно. – Мне в колледж завтра – сдавать предварительный отчет за неделю, а я его у себя в шкафчике забыл, вот стал собираться на завтра и спохватился. – Придешь в девять, я же уже сказала, – женщине все равно. – Ходят тут всякие… – Не могу! – чуть ли не воет Жан, причем так пронзительно, что дама почти вздрагивает. – Я уже в восемь часов утра договорился с куратором, не звонить же мне ему так поздно, договариваясь о переносе? – Недельный отчет за практику? – седые брови высоко вскидываются. – Впервые слышу о подобном, сколько таких, как ты, было, никто об этом не заикался, – скептически щурится она. Дотошная зараза… – Не мудрено: это персональное задание, дано как лучшему студенту потока, – скромно и почти смущенно улыбается Жан. – Завтра сдать рано надо, чтобы остальные использовали его в качестве образцового примера. – Если верить тому, какие разговоры о тебе ходят здесь, Кирштайн, мне не хочется знать, что же представляют собой остальные, которые, если верить твоим словам, хуже тебя, – язвительно сообщает женщина, прочитав его, уже почти ставшую знаменитой, фамилию. – А давайте вы меня все-таки пропустите, я возьму то, что мне нужно, и мы разойдемся? – едко спрашивает в тон Жан, так грубо спущенный с высот тщеславия на бренную землю к регистрационной стойке. Думает, колеблется, в то время как Жан смотрит на нее полными мольбы щенячьими глазами, но потом все же отмахивается: – Ладно, Бог с тобой, проходи, но только быстро – мне не нужны проблемы из-за всяких малолеток, ползающих поздно вечером по больнице без дела. Наспех поблагодарив, Жан быстрым шагом устремляется привычным маршрутом, коим ходит каждое утро уже неделю – к лестницам. Плана никакого в голове не складывается: разве что разыскать Райнера и проследить за ним, наверное, сейчас он может быть только в палате Марко… Однако как, мать его, он смог пройти внутрь, обойдя ту дотошную тетку? Не похоже, чтобы она могла даже брать «подарки». Ну, если это был, конечно, не тот злополучный Ролекс – за него Жан сам бы Райнера донес на руках хоть на крышу. Далеко пройти ему не удается – словно мысли и вправду материальны, Жан улавливает отдаленные голоса: женский, и чуть позже низкий, мужской. Врачи? Прислушивается внимательнее, пытаясь распознать огрубляющий произношение немецкий акцент и разобрать попутно обрывки фраз, но, несмотря на полную тишину, Жан не может ничего понять, так как разговор идет почти шепотом, словно собеседники не желают стороннего внимания. Крадучись вдоль коридора, Жан приближается к повороту, из-за которого можно беспрепятственно подслушать, и, вот оно! Его слух отчетливо различает чуть искаженную английскую речь, которую он теперь ни за что уже не спутает ни с чьей другой – точно Райнер, иначе быть просто не может! Жана нещадно охватывает любопытство: досконального плана больницы он не знает, но небольшая экскурсия, что устроила ему Ханджи в первые дни, включала это место, и, если верить ее словам, дальше по коридору находится ход для персонала. Вроде туда же подъезжают машины, разгружаются коробки с провизией и прочие грузы, в которых больница нуждается. Ясное дело, нараспашку эти двери никто не держит, они запираются, особенно на ночь, ключи тоже должны быть у кого-то из работников, но никак не у Райнера. Так вот, значит, как он проник внутрь, обойдя окольными путями! И кто же обладатель второго голоса, кто помог ему? Жан осторожно выглядывает из-за угла, стараясь не выдать своего безобоснованного присутствия. Все оказывается так, как он и представлял: Райнер, а вместе с ним уже эта девица с глупой фамилией – Леонхарт; они что-то обсуждают вполголоса, и, как Жан ни старается, даже отдельные слова услышать ему не удается. Однако и без этого Жан начинает подозревать, что не все так просто – когда Райнер вытаскивает несколько купюр и сует их в карман белого халата Анни. Та не возражает, на лице, что обычно кажется застывшим гипсовым изваянием, на жалкую секунду появляется мимолетное подобие улыбки, что немудрено – судя по цвету банкнот, достоинства они отнюдь не мелкого. Будь Жан один, он бы присвистнул. Между тем от осознания, что он видит сейчас что-то не вполне законное, тело охватывает волнение: ведь, право дело, зачем давать взятку в обратном случае? Сомнений нет – эта пигалица Леонхарт пропускает Райнера обходными путями в больницу за деньги, причем в часы, когда в здании очень мало народу, как сейчас, так и тогда, в несусветную рань вторника. Какой в этом резон? Разве нельзя поговорить в отведенное для этого время, не тратя денег? Жана мучает несколько вопросов одновременно, они формулируются в голове с такой скоростью, что он не успевает придумать к ним доходчивого объяснения; волнение довлеет, никак не способствуя мыслительному процессу. Наконец, их разговор прекращается; погруженный в свои мысли, Жан вовремя одергивает себя, понимая, что надо убираться, ведь Райнер с Анни теперь, не спеша и не прерывая диалога, начинают двигаться в его сторону. Лихорадочно ища пути к отступлению, Жан кидается к лестнице, стараясь не шлепать кедами по полу, перепрыгивает сразу по три ступеньки разом, влетает на этаж с палатой Марко. Шагов позади не слышно, а это значит, что Райнер с Анни решают воспользоваться лифтом – вот как раз слышен тихий звук подъемного механизма, белые створки рядом, всего в нескольких метрах, стоит им только открыться… Коридоры здесь длинные, единственное спасение заключается как раз в том, чтобы заскочить в палату к Марко, и именно таким образом Жан решает поступить. Когда рука уже оказывается на ручке двери, Жан запоздало задумывается, правда, всего на секунду: возможно, Марко опять по обыкновению своему смотрит в темное окно, и визит нежданного гостя его, мягко говоря, удивит. И что следует сказать по поводу себя? Райнера, который зайдет следом? Оправдываться уже перед обоими за поведение, что он сам в своих глазах обосновать не может? А еще наверняка придет Леонхарт, и обо всем этом узнает вся больница. Однако Марко безмятежно спит; ломаный прямоугольник света с вытянутым темным пятном силуэта Жана падает из дверного проема на постель, открыв в полумраке взору предающегося сну Марко. Быстро закрыть дверь, при этом избежав громкого хлопка, и оглядеться – палата окунается снова в приятный и спокойный полумрак, однако быстро бьющееся в груди сердце от явной опасности, уже приближающейся к двери с той стороны, все еще напоминает ему настойчиво о недопустимости промедления. Угораздило же его так вляпаться, вот черт! Вспышкой перед глазами проносится утро текущего дня – как он помогал Марко в ванной комнате, что находилась слева от него, как была она так удобно и кстати обособлена от всей остальной палаты… Скорее туда! Жан забегает в помещение, что может его спасти, благодаря сумрак за сокрытие его глаз, выглядывающих из щели между дверью и деревянным косяком. Райнер заходит секунд через десять, если считать их в такт ударам сердца, как это делает сам Жан. Он неспешно приоткрывает дверь, и его фигура явственно выделяется на фоне падающего из коридора сквозь дверной проем света. Жан тихонечко сглатывает: вот теперь ему даже под страхом смерти нельзя выдавать своего присутствия, надеясь, что они просто на словах выяснят отношения, да побыстрее, и Райнер провалит в темную даль на своем шикарном автомобиле. Таком блестящем, дорогом и красивом. Сволочь, одним словом. Тем временем, пока по телу Жана проходит волной то, что можно назвать завистью, Райнер нажимает одну из клавиш выключателя, и свет в палате тускло зажигается наполовину, но Марко это не волнует – он продолжает размеренно сопеть во сне. Жан же шарахается от двери глубже в сумрак ванной, едва не плюхнувшись на кафельный пол – теперь ближе подходить опасно. Однако Райнер не обращает на копошение никакого внимания, ибо уверенными шагами продвигается в сторону Марко и, в конце концов, садится на край больничной койки. Секунда, две, пять, десять, еще больше, Жан ждет, сам не зная чего, а Райнер просто рассматривает Марко, который и не подозревает, что творится вокруг него в данный миг. Райнер усмехается тихо и сжимает пальцами крылья носа спящего Марко; темные брови моментально сходятся на переносице, от недостатка кислорода тот недовольно морщится, отворачиваясь. – Жан, прекрати дурачиться… – хриплым от дремы голосом бормочет Марко. – Все как маленький… – Жан? А вот это уже интересно. Глаз удивленно распахивается, когда пелена сна рассеивается окончательно, и Марко узнает в сидящем на постели мужчине вовсе не того, чье имя назвал. – Райнер… – растерянно бормочет Марко, привставая на локте. – Что ты тут делаешь? Он бегло осматривается и, поняв по сумраку за окном, что уже довольно поздно, хмурится еще больше. – А мне что, спрашивать у тебя разрешения, можно ли прийти? Тем более, если я вообще перестал понимать твою логику, а по телефону ты говоришь со мной, только если посчитаешь нужным. – Вообще не приходить. По-иному понять мои слова было невозможно, – супится Марко. – Не знаю, что еще добавить со своей стороны, мне кажется, ты сам уже должен был принять решение... Жан, внимательно их слушающий из своего убежища, не может связать прозвучавшие фразы и свое представление о ситуации, чтобы вообразить полную картину. Казалось бы, пусть Райнер и любящий брат, так беспокоящийся о личной жизни сестры, но тогда при чем тут упомянутые частые встречи его и Марко, для чего они? Жан окончательно начинает убеждаться, что Райнер действительно прав, и у Марко есть «скелеты в шкафу». Совесть пробуждается некстати вновь, ядовито шепча обладателю, что он поступает не совсем верно, сидя в укрытии и подслушивая вещи, которые сам Марко считает нужным держать в секрете. Однако заставить себя оторваться от подслушивания Жан не может; все в нем настойчиво кричит о том, что вот-вот может что-то произойти: уж как-то совсем странно выглядит Марко. – Я понимаю, что сейчас ты довольно... ментально чувствителен, и поэтому многие твои заявления всерьез нельзя воспринимать. Правда, когда ты решил вернуть мне это, – Райнер достает из кармана часы, – я понял, что ты настроен играть по-серьезному. – Забудь те времена и того мальчика с мокрыми глазами, цепляющегося вечно за тебя – они прошли. Кто-то должен принять решение за нас обоих, – Марко смотрит на дорогой аксессуар. – Пусть это буду в кои-то веки я. Ты мне не нужен, между нами все уже закончилось. Жан непонимающе супит брови: в каком плане Райнер ему не нужен, что закончилось? Странно же он выражается. Жан рискует и все же снова подходит к двери, не желая пропустить ничего лишнего в не без того непонятной ситуации, чтобы не усложнить восприятие еще больше. – Вот оно как… – задумчиво тянет Райнер. – А кто нужен? Этот выпендрежник? Анни рассказала, что он торчит у тебя все больше, чем следовало бы, даже по вечерам задерживается, а у тебя глаз на него загорелся. У меня же мой наметан, поверь, твой выпендрежник – натурал до мозга костей, закатай губу и думай адекватно. «Что?..» – в груди что-то екает – уж очень специфические ассоциации возникают у Жана. О чем они вообще говорят?.. – Ты прав. Но между нами это точно ничего не поменяет, – опаляет его взглядом Марко. – Мне от тебя ничего не нужно, – он отталкивает руку Райнера с зажатыми в ней часами. – Уходи, а то на самолет опоздаешь. И можешь не возвращаться, тебе есть у кого… Райнер делает резкий выпад вперед, его ладонь ударяется о стену у изголовья кровати прямо над опешившим Марко. Тот вздрагивает и уставляется на него расширившимся от неожиданности глазом, так и не закончив фразу. Жан не может видеть наверняка, но при таком положении их лица совсем близко друг к другу… Это настораживает. Да и как-то все забыли про сестру, словно она вообще в этой истории не участвует. – Я совсем не в настроении раз за разом играть в эти идиотские игры и выслушивать твой обиженный лепет, – понижает голос Райнер. – Чего ты хочешь от меня добиться, черт подери? – Я все сказал, – тихо, но твердо отвечает Марко, отводя взгляд. – Ты можешь говорить, что прощаешь меня, что мое присутствие в твоей жизни не нужно. Но что ты будешь делать, когда вычеркнешь меня окончательно, кто тебе поможет? Ты и это продумал? Нет. И ты хочешь меня убедить, что настроен серьезно? Кому же ты будешь нужен? Этому Кирштайну, или как его там? Смею напомнить, что эта одноместная палата, отнюдь недешевая, оплачена мной, дорогостоящие препараты и процедуры – аналогично, я уже договорился с врачами на родине, как и обещал. Откажешься и от этого? – У меня остались деньги от родителей на счету, – отвечает Марко, отстраняясь настолько, насколько позволяет пространство кровати. – На что хватит? Ты хоть сам слышишь, что говоришь? И сколько же там? – Мало по сравнению с теми суммами, которые ты уже привык считать большими. Райнер, я понимаю твои мотивы, но этим ты только делаешь хуже и себе, и мне… Марко замолкает на полуслове, качает головой и трет переносицу, а Жан до сих пор не понимает, в каком контексте упорно звучит его имя, хотя про себя отмечает, что как-то непозволительно долго и близко эти двое находятся друг к другу. Но, наверное, это из-за угла обзора. – Ты можешь определиться, что тебе надо? И что ты хочешь, в конце концов, от меня? – голос Райнера звучит немного спокойнее, но с теми же интонациями, что вызывают в Жане большую настороженность. – Я сам тебе уже не нужен. Поэтому задай эти вопросы себе, – Марко шепчет еле слышно. Конечно, единственное обоснование происходящему как-то совсем не обнадеживающе начинает складываться во вполне весомый вывод, который Жан упорно отрицает. До того, как Райнер наклоняется еще ближе, почти к губам Марко. – Ах, вот оно что… все дело в этом? – тихо усмехается, очерчивая пальцем их контур. С моментом, как Райнер приникает к шее Марко губами, и как тот откликается на это сиплым стоном. В этот миг у Жана земля будто бы уходит из-под ног. Происходящее кажется настолько сюрреалистичным, что поверить в разворачивающуюся картину нельзя: в оцепенении Жан смотрит, как Марко упирается единственной рукой в плечо Райнера и пытается его оттолкнуть, однако тот явно сильнее. Они любовники – понимание это факта бьет Жана наотмашь ледяной волной чистого шока, посылающей холодок аж до кончиков пальцев. Никакой девушки не было у Марко и в помине, а сам Жан возвращал подарок Райнера. Но Жан все равно продолжает смотреть в щель перед собой, словно все может оказаться внезапно бредовым видением. А еще его волнует, что же будет, если его застукают после увиденного, ибо он сейчас не может вспомнить места в ванной комнате, где можно спрятаться. – Все это из-за того, как ты считаешь, что я тобой пренебрегаю и брезгую? – воркует Райнер на ухо Марко. – Поэтому ты подобными провокациями пытаешься привлечь мое внимание? Хорошо, будь по-твоему, в этот раз я дам тебе то, что ты так хочешь… – Райнер… черт тебя дери… Пусти меня, не хочу! – шипит Марко. – Я же сказал, что между нами все кончено! И это мое окончательное решение! Я не пытаюсь привлечь к себе внимание, а отвадить! Однако его возмущенные крики не оказывают на Райнера должного эффекта; Жан не знает, считать ли свою точку обзора удачной или же нет, однако по движению локтя он видит, как рука Райнера опускается еще ниже, и голос Марко срывается. – Почему тогда язык твердит одно, а остальное тело совсем иное? Хочешь же. Вопрос Жана сам себе «Что же они делают?!» оказывается скорее риторическим. Марко гей, и у него есть любовник – факт теперь уже неоспоримый. Жан пораженно распахнутыми глазами смотрит на разворачивающуюся перед ним картину и повторяет как мантру про себя одно и то же ругательство. Из-за широкой спины Райнера, закрывающей весь обзор, не видно происходящего, однако когда от очередного движения рукой Жан замечает оголенную кожу бедра и скопившуюся возле лодыжки ткань, он понимает, что все заходит слишком далеко, притом стремительно. Что конкретно – уже додумывать не надо, мысли о неправильности и нереальности происходящего между двумя мужчинами отходят впервые за эти минуты на второй план; Марко происходящее не нравится, иначе растолковать ситуацию нельзя. «Надо вмешаться… Пересилить себя и вмешаться! – стучит у Жана в голове мысль. – Распахнуть эту дверь и выйти, пока ничего еще не произошло!» Но он словно прирастает к полу, а рука так тяжелеет, что просто толкнуть деревянную поверхность не может. Как раз в эту самую секунду дверь в палату открывается, и внутрь заходит Анни; Жан думает, что навряд ли еще когда-нибудь он будет так рад ее видеть – вот теперь точно она выгонит распустившего руки посетителя. Жан даже позволяет себе победно усмехнуться. Райнер оборачивается, Марко пытается прикрыть обнаженные бедра от любопытствующего и холодного взгляда Анни. – Мистер Браун, я изволю вам напомнить, что вы на этаже не одни, – с монотонными нотками в голосе сообщает она, – развлекайтесь друг с другом потише, мне неприятности ни к чему. Жан обомлевает: такого исхода он не ожидает. Теперь и понятно, с какого перепугу Райнер давал ей деньги, и что на ничью помощь, кроме как его, Марко рассчитывать не придется. Анни выходит, снова занимая свой «сторожевой пост» недалеко от двери, а Райнер, усмехнувшись в затравленно глядящий на него глаз Марко, проводит по гладкой коже щеки рукой. – Слышишь, что она сказала? Не вопи. Право слово, словно я – насильник, а ты – девственник, ты же умел совсем по-иному выражать свои чувства еще совсем недавно. К чертям все! Жан осознает, что возненавидит себя, если так и просидит до самого конца в этой комнате, пока за стеной почти что насилуют его друга. Зажмурив глаза, он со всей силы толкает дверь, и она ударяется о стену с еще большим шумом; во всей красе Жан предстает в палате перед изумленныыми взорами. Вроде еще он хочет что-то сказать в довесок к этому жесту, но что конкретно – вот это уже как-то забывается. Воцаряется гнетущая тишина. У Жана моментально куда-то девается весь напор, все страсти стихают, когда внимание обращается на него. Райнер удивляется, непонимающе глядя на взъерошенного Жана, выскочившего из ванной, словно черт из табакерки; глаз же у Марко настолько широко распахнут, словно перед ним предстает привидение. Пользуясь замешательством, он отпихивает от себя Райнера и садится на кровати, судорожно натягивая одеяло; щеки алеют и становятся почти пунцовыми. – Ну ничего себе… – тянет Райнер, принимая привычное сидячее положение и отстраняясь от Марко окончательно. – И снова здравствуй, Жан. Для меня полная неожиданность видеть тебя здесь, да в столь поздний час. – Знаешь, для меня, вообще-то, тоже, но уже касательно тебя! – наконец, собравшись, отвечает с вызовом Жан. – Я… – Что ты здесь делаешь? – не сразу подает голос Марко, перебивая его, совсем не похоже, что он рад пришедшей внезапно помощи, скорее даже наоборот: супится, тяжело дышит, пальцы стискивают пододеяльник, на последних словах голос звенит, едва не сорвавшись. – Как ты очутился тут вообще?.. – Я… – снова растерянно начинает Жан и на удивление самому себе замолкает под острым и совсем недружелюбным взглядом человека, которого рвался спасать еще минуту назад. Тут распахивается иная дверь, и теперь на него удивленно смотрит Анни, высоко вскинув аккуратные светлые бровки и изредка переводя взгляд на двух других участников действия. – Ты? – сузив глаза, произносит она. – Я, – наконец утвердительно заканчивает много раз начатую фразу Жан, желая провалиться сквозь пол до самого подвала. Райнер закидывает ногу на ногу и смотрит на Марко. – А я ошибся, оказывается. Жаль шкафы тут маленькие, и спрятаться ему в них нельзя, а то получилось бы прямо как в паршивом анекдоте, но ванная так ванная, раз альтернативы нет. – Не ошибся, – скованно возражает Марко, выдерживая тяжелый взгляд светло-карих глаз, – между нами не было никогда ничего… и не будет. Жан действительно предпочитает исключительно девушек. – Тогда что же он тут делает почти ночью? – Я не знаю, да и какая разница? Все равно отныне моя личная жизнь тебя не касается. Уходи, – вот теперь голос звенит; Марко опускает голову так, что волосы падают на лицо, по телу проходит тремор, ткань под пальцами руки трещит. – Видеть тебя не хочу и не могу… – Не будь дураком, – почти выплевывает слова Райнер. – Что ты будешь делать без меня, ты хоть думал? – Вон… – сквозь зубы шипит Марко, уже не контролируя дрожь. – Хорошо, если тебе настолько хочется плюхаться самому в реалиях суровой действительности, – Райнер поднимается с места, его взгляд обращается теперь на Жана – ничего хорошего он не предвещает. Жан пятится назад, пока не упирается лопатками в препятствие. – Любопытство до добра не доводит, верно говорят? – Райнер нависает сверху, уперевшись ладонью в стену за спиной Жана. – Ты еще пожалеешь, что влез туда, куда тебя не просили. Это я тебе обещаю. – Эй, тебе, кажется, Марко уже сказал, что надо делать, – Жан собирает для этих слов в кулак всю смелость. – Мистер Браун, действительно – скоро обход, – подходит Анни. – Вы и без того шуму навели, а это дело подождет. Кинув напоследок какое-то ругательство на своем родном языке, Райнер поддается уговорам Анни, но Жану как-то все равно – он смотрит на сгорбившегося на кровати Марко, с которым он так нормально и не поговорил. – Эй, Марко… – И долго ты торчал там? Все слышал и видел, понравилось?! – гневно спрашивает тот, так и не глядя на него. – Какого хрена ты вообще приперся? – Я думал, что тебе нужна помощь, и, как вижу, не ошибся, – отвечает Жан, все еще недоумевая от реакции. – Это мое с ним дело! Кто просил тебя в это вмешиваться?! Передал бы часы и валил к своим друзьям! Какого хера ты так настырно влезаешь в мою жизнь, баламутя ее?! Разве я просил об этом, говорил, чтобы ты лез ко мне постоянно со своими разговорами и сраной заботой?! Да что с ним такое? Жан вовремя вмешался, спас его задницу во всех смыслах этого слова, а Марко смотрит на него едва ли не хуже, чем на Райнера, вот ведь…! Жан чувствует, что начинает закипать тоже, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а разум застилает пелена гнева: – Нужен ты мне больно, Ботт, – холодно отзывается Жан. – Не переоценивай своей персоны, а слушал бы любовничка, – Марко чуть дергается в руке от этого слова, – ведь он прав, ибо мне тоже до тебя нет никакого дела. Хотя руки, наверное, у него трясутся не меньше, но он не видит отчаянного взгляда, направленного ему в спину после этих слов. Не дожидаясь повторной просьбы Анни, Жан выходит в коридор и быстрым шагом направляется к выходу, едва не переходя на бег. Он игнорирует вопрос женщины на регистрации по поводу того, нашел ли он свой отчет или нет – просто выбегает на улицу и вдыхает полной грудью свежий воздух. Может, он все же зря сказал такое? Снова против воли в голове проносятся слова и взаимные упреки, и тут он ударяет себя ладонью по лбу, вспоминая об упомянутых друзьях. Жан лезет за мобильником и видит на экране изображение конвертика, сглотнув, он открывает сообщение от Конни. Оно короткое, но весьма красноречивое: Кирштайн, иди на хуй. Он злится еще больше и набирает ответ, посылая Конни туда же, добавив еще пару ярких эпитетов не совсем цензурного толка. Прекрасно, с кем он еще не поссорился сегодня? На улицах тихо и темно, уже довольно поздно. Жан не хочет ждать автобус, а решает пройтись пешком. Он не помнит, сколько еще путается в кварталах, пока не добирается до дома.