Как ко мне посватался ветер...

- Я не верю, что ничего нельзя сделать!- свитки летают по комнате, швыряемые кареглазой девушкой. Гажил, развалившись на кровати, взмахами ладоней аккуратно опускает бумагу на пол. - Зачем это тебе?- внезапно спрашивает он, от чего девушка заливается румянцем. Но только она открывает рот, чтобы ответить, глухие шаги на лестнице извещают о госте. Ветер заводит глаза к потолку и рассеивается, задевая дымным поцелуем щеку МакГарден. Пахнет костром и ржавой, спекшейся кровью, и совсем чуть-чуть – свежей речной водой у незабудочного поля. - Дочь моя,- необычайно серьезным и слегка напыщенным голосом возвещает купец, входя в комнату. Солнце давно село, и даже удивительно видеть отца в такое позднее время. - Да, батюшка?- отзывается вовремя юркнувшая под одеяло Леви, мысленно благодаря Ветра, наведшего хоть приблизительный порядок в комнате. - Ты уже выросла, доченька,- в голосе прорезалась гордость, порядком смутившая девушку.- Поэтому мы решили, что настало тебе время женихов принимать,- сердце ухнуло куда-то вниз. - Я…я… - Молчи, не надо слов. Вот и сваты к нам пожаловали, знаешь, раньше рассказывать не принято, да только совета твоего спросить решил я. Кто тебе больше мил – Джет Сарусуке, друг с детства, али Дрой, сын купеческий? Я тебе по секрету скажу,- торговец подмигнул помертвевшей дочери,- что мне боле Джет по душе, хватка у него наша, купеческая, не то, что у Дроя. Но решать тебе, дочка,- мужчина встал у двери, скрестив на широкой груди руки. - А…а кто сейчас?- внезапно севшим голос спрашивает Леви. - Сын купеческий, так что, гарбуза ему или просто отговоримся? - Просто,- шепчет МакГарден, и отец, вполне довольный своей дочерью, спускается вниз, где и вправду можно различить приглушенные толстой древесиной голоса. Леви сидит на кровати, обхватив колени руками, и тихо плачет от безысходности. Судя по всему, папа серьезно настроен выдать ее замуж еще до следующего полнолуния. А что она может сделать, если, кажется, любит этого свихнувшегося бестелесного берсерка? На носу притихшего за окном Гажила с шипением светлеет гвоздь, вызывая боль и почему-то облегчение. Словно стоит всем заклепкам стать светлее – и дух вновь станет человеком. И демон вновь обретет плоть. - Что ты только что сделала?- порывы ветра врываются в комнату, но пораженно замирают. Больше месяца он знаком с маленькой кудесницей, но ни разу не видел, чтоб она плакала. Да что там не видел, он и представить не мог, что такая неугомонная девчонка может плакать. Конечно, он слышал о сватовстве, конечно, что-то живое в его груди тоскливо сжимается, но ведь ее ничто не держит! И Джета она с детства знает, Ветер видел, как гуляли они по вечерам, слышал разговоры их полуночные. Так почему же рыдает она, вздрагивая всем телом, занавесив лицо синими, как незабудки, как васильки волосами? - Леви,- осторожно зовет девушку Лис. Никакой реакции, только всхлипы и судорожные вздохи. И что делать – тоже не ясно, ну не привык он ревущих девушек утешать. Убивать – умеет, ужас внушать тоже способен, а вот спокойствие подарить, рвущиеся наружу чувства усмирить – не дано. В одной из книг, перерытых, пролистанных все никак не верящей в необратимость проклятия МакГарден, был коротенький абзац про слезы. Фраза, захваченная краем глаза, прочно въелась в мозг. «Ошарашьте правдой». Вот так, вроде просто, а вроде и не очень. Что еще можно сказать девушке, знающей о нем все? - Я люблю тебя,- внезапно проговаривает Гажил, да только ревущая Леви его просто не слышит. Демон, у которого внутри все оборвалось от странных слов, а шипение на брови высветлило еще один гвоздь, вздыхает и оборачивается ветром. Нежный, ласковый эфир с востока, словно прозрачной тканью арабских танцовщиц стирает слезы со щек. Мягко, невесомо целует соленые дорожки и пахнет сладко, слаще пряностей и яблок в карамели. Целый букет запахов вихрится вокруг пораженно притихшей Леви, а ветер незаметно меняется. - Я люблю тебя,- настойчиво повторяет Гажил, дуя горячим суховеем. Словно пустыня вокруг, и жара колыхает неуверенный в себе воздух. Горячими поцелуями по щекам с остатками соли, словно песок у Мертвого моря. Воздух вокруг пахнет раскаленной пустыней и безумием, дымные волосы сплетаются с синими локонами. Жарко. А еще с тихим шипением светлеют кнопки на лице Ветра. Откуда лицо? Целует мягкие губы, то развеиваясь, то вновь касаясь лица пальцами. Это больше похоже на сумасшествие, вот и дует промозглый ветер, остужая вспыхнувшую пару. Морозными снежинками по горячим губам, внезапной догадкой по ошарашенному сознанию. - Я вспомнила. Ветер должен измениться. Проклятье спадет, когда пропадет необходимость сдерживать твою сущность,- румянец заливает щеки девушки, прижимающей руки к опухшим губам. - Да так ли мне надо, чтобы проклятье спало?- шепчет Гажил, заправляя выбившуюся прядь васильковых волос за ушко. - Завтра приедут сваты. Отец даст добро, и меня увезут. - Я найду тебя везде,- парень смотрит в напряженные карие глаза и понимает, что сказал что-то не то. - Я сам к тебе посватаюсь. - Тебе не хватит сил удержать облик долго,- слишком много она о нем знает, умная слишком. - Лучше б ты вышивала,- фыркает демон и недоуменно рассматривает подсунутое под нос полотно с кривыми стежками, в которых, тем не менее, угадываются цветы. Шипят гвозди, шипит демон, пытаясь не расхохотаться. - Готовься, нареченная демона. - Ветра,- бурчит девушка, вызывая еще одну невольную улыбку и светлеющую заклепку на брови. Скандала, разгоревшегося на следующий день, деревня еще не видала. Посредь бела дня, наплевав на обычаи и традиции, появился высокий черноволосый парень, словно из воздуха соткался. Постучался в дверь к купцу с хлебом на руках, свататься. Вся семья за сердце хваталась, а тому хоть бы что – стоит, зубы скалит, да шипит временами. Говорит, любит дочку купеческую, синевласку прекрасную, да забрать ее желает. Хотели ему дать от ворот поворот, да бросилась дочь бесстыжая в ноги батюшке, упросила согласиться. Не смог супротив воли дочерней купец пойти, да горько пожалел об этом. Развеялся ветром буйным, дымом темным жених, да и сгинул. Оставил нареченую, да с улыбкой блаженной, оставил родителя горем убитого, такую партию на дух бестелесный променявшего. Только мать, годами да знаниями умудренная, велела дочери идти в светлицу, жениха поджидать, да покрывало вышивать. Говорит мужу, мол, кто с Ветром спорить будет? Кто силе нечистой перечить сможет? Обозлился купец, велел ставни все в доме позапирать, да девку нерадивую из дома никуда не пускать. Вот и сидит она, бедная, в темноте да духоте, последние дни лета мимо пролетают, а она иголками себе пальцы колет, да книжки свои колдовские читает. - Да пошто она Ветру крылатому сдалась? Он, небось, уже и другую дуру себе нашел,- шепчут кумушки под окном, шепчут подруги, изредка приходящие, шепчут родители, все больше неверу в демона укрепляя. И вправду, она ведь бескрыла. Много не знает, многое знает то, что не надо. И маленькая, и надоедливая, и некрасивая. Волосы до лопаток цвета странного, в тугие косы заплетены, глаза слишком большие, цветом аки кофе заморское, руки тонкие да кожа бледная, от долгого в светлице сидения. Смотреть не на что, любить не за что, может, врал демон красноглазый, на честь девичью посягаясь? Дни за днями, словно птицы стаями на юг. Вот и лето красное к концу подходить стало, пришла осень нарядная, со свадьбами да с плясками и праздниками. С обычаями странными и веселыми, со сватовствами запоздалыми и отговорками незлыми. А Ветра не было. Даже воздух, казалось, застыл, не шелохнется. По ночам дул пронзительный буревей, выгибая ставни внутрь, но к утру стихал, будто и не было его вовсе. Вот и казалось девушке, что сон ей снится, что бросил Ветер ее, бескрылую, ненужную. На что она ему сдалась? Ворочалась по ночам, сбрасывала покрывало в холодном поту и рассвет встречала, угадывая по жаворонка песне. Ждала, с каждым днем все меньше веря в возвращение, пока, наконец, не сжалился купец над ней, да не пустил ее на праздник. Танцевали девчата под полной луной, что сквозь еще зеленую листву таким же цветом отливала. Танцевали все, кто был свободен, утаскиваемые парнями в безумный круг, пока не пришел черед нареченных вступать. Разошлись все, поляну оставив пустой, занялись разговоры, сплетни, кривотолки. Лишь музыки перебирали струны своих инструментов, приглашая выйти. Леви стояла, потупив голову. Она уже отказалась от двух предложений станцевать, просто потому, что совесть не позволяла, и что-то еще, больше похожее на сердце, стучавшее от близости луны, от вида незабудок, залитых таинственным светом. Неторопливая музыка звала, манила, слезы стояли в глаза, слезы гордые, непокорные. Ленту выплести из волос, тряхнуть головой, чтоб синева, чуть волнистая, по плечам расплескалась, шагнуть вперед. Она – Ветра нареченная, она будет танцевать, даже если суждено ей вечно выходить в этот круг ранней осенью и плакать от щемящей тоски в сердце. Ненужные туфельки откинуть в сторону, босыми пятками ощущая холод мокрой травы. Она мягкая и текучая, словно шелка далекого Востока. Словно и не трава это вовсе, а ткани дорогие, покрывала заморские поляну устилают под светом серебряным. Ноги сами вытаптывают ритм, пятками по землице осенней, руки по воздуху-предателю. Кружится девушка, Ветру нареченная, шепчут языки злые, что с ума сошла, что танцует, будто и вправду перед женихом красуется. Будто выйдет он сейчас из-за деревьев, плотно ветви сомкнувших, прижмет к себе, в уста красные поцелует бесстыже, что с него взять – ветер же бродяга. Да только пусто вокруг, только отблески факелов отбрасывают блики пугающие на вертящуюся ужом девушку. Только все обидней и громче слова завистников, словно ножами вспарывают и без того кровоточащее сердце. Все быстрее крутится Леви, все больнее хлещут волосы по мокрым от слез щекам. Внезапно, с тихим вскриком, танцующая падает, как подкошенная. Подвернутая нога стремительно опухает, а еще по-детски обидно так нелепо закончить танец. Гул голосов нарастает, словно волна, и так же быстро стихает, когда на поляну врывается всадник. Конь, иссиня-черный, весь в пене, видно, гнали его нещадно не одну милю и даже не сотню. Плеть, отшвыривается наездником в сторону, и, кажется, даже кому-то в глаз. Да только пораженно притихшим людям плевать, некоторые и рты пораскрывали. Ибо к тихо плачущей в ладони девушке подходит высокий парень с копной таких же смоляных черных волос и опускается рядом на колени. - И звали его Ветер, да только забвению он имя проклятое предал, и величаться стал Гажил Редфокс,- голос все нарастает, последние слова громом разносятся по поляне. - И жили они долго и счастливо, всем злоязычникам на зависть,- насмешливо заканчивает бабушка, в ответ на что девушка обиженно бурчит, все еще в плену сказки. - Да не слушай ты ее,- на чердак поднимает мужчина с черными космами, связанными в низкий хвост.- Я ей эту ложку на день рождения в насмешку подарил. Сказал, пусть учится готовить, а то ни один мужчина в жены не возьмет- женщина, смеясь, хлопает подошедшего мужа по руке. - И что?- загораются глаза внучки. - А через год мы поженились,- пожимает плечами Гажил, подхватывая упакованные вещи. - Почему? - Как почему? Ты же знаешь, как она теперь чертовски вкусно готовит,- притворно возмущается он, получая от радостно улыбающейся жены заслуженный поцелуй. - Запомни, внученька, путь к сердцу мужчины лежит через желудок,- деревянная ложка бережно укладывается в резную шкатулку, захлопываемую с тихим щелчком. Косые лучи солнца давно уже освещают дальние углы комнаты, в них пляшут пылинки, и свежий ветер временами врывается в духоту чердака, что пахнет стариной и сказочными пряностями.