Всё уходит в никуда

Я чувствовала, что рот широко раскрыт и поспешно его захлопнула. Это всё, на что я сейчас способна — даже открыть глаза было выше всяческих сил. Что за ядерную смесь мне вколол Винчестер? Никогда не ощущала себя настолько беспомощной; словно соломенная кукла лежу на чём-то мягком, раскинув руки. В ушах до сих пор шумит, и я могла только… Могла только чувствовать запах. Этот аромат… Едва он добрался до сознания, всё внутри взорвалось болью и радостью одновременно, отгоняя дикую слабость на задний план. Лицо горело впервые за много лет, выжигая слёзы на внезапно задрожавших ресницах. Этот аромат… Так пахло в моём доме, когда я была человеком. Так пахло от него. Глаза сами собой распахнулись, и меня дёрнуло вверх, подбросив на гигантской кровати. Один поворот, и я столкнулась взглядом с ним. Мёртвое сердце, казалось, утонуло в пустоте. Галлюцинации? Я не встречала такой концентрации крови мертвеца раньше, но, сколько бы мне эту гадость не вкалывали, глюки я никогда не ловила. От осознания этого пустота в груди лишь возросла. Я чуть склонила голову набок, изучая его лицо долгим, пристальным взглядом. Сейчас он исчезнет? Как во всех моих кошмарах, растворится в ослепительном свете, режущем глаза? Я словно покрывалась глубокими трещинами с головы до ног, хотя раньше мне казалось, что чуть дунь до одури забытым ароматом — и я тут же рассыплюсь, потому что больше не смогу. Оказывается, я всё ещё в состоянии биться, как стекло. Я попыталась встать, но стеклянные ноги не выдержали, и я рухнула на колени. Нет, он слишком явственен, чтобы оставить попытки — я стиснула зубы и поползла вперёд, слыша хруст в каждом движении. Бесчисленные километры моих дорог свелись в одну — эту. Самую длинную.       Приоткрыв рот, я дрожащими пальцами коснулась его лица, такого же мягкого и тёплого, как тогда. Нет, обжигающего. Он горел, как и его глаза — устремлённые в мои, они почему-то были красными, а зрачки безумно дёргались. — Габриэль?.. — прозвучало бездумным вопросом, потонувшем в тишине. Нахмурившись, я осторожно коснулась пальцем его губ, и они чуть приоткрылись. Впервые за долгие десятилетия душа пустовала. Ни боли, ни волнения, ни возбуждения — ничего. Просто не могла. Хотя я знала, что позже меня разорвёт от эмоций, сейчас я пребывала в холодной пустыне. Я просто, всё так же нахмурившись, скользила пальцами по его лицу, пытаясь выискать какой-то подвох, знак, что ничего не изменилось — я только почти осязаемо тоскую, как тосковала всё это время. Потом меня снова дёрнуло — я отлетела в другую часть комнаты с чувством, будто я лишь пассажир в собственном теле, ибо управлять им я не могла. Да и не хотела. Закрываю глаза — сейчас всё исчезнет, всё вернётся на круги своя, и моя жизнь вновь станет пустой, пропитанной тоской по нему. Потому что я уже почти привыкла. А это видение — слишком прекрасно и болезненно, чтобы быть правдой. Но он был там. Такой грустный, с непреодолимой и страшной горечью в глазах, что на него совсем непохоже. Казалось, всё время, что мы провели вместе, мой Ангел был счастлив только тем, что я рядом. Иногда мне это представлялось странным — с самого первого дня нашего знакомства Габриэль вёл себя так, будто знал меня раньше. Радовался улыбке, веселил меня как никто и никогда не веселил, наблюдал мои изменения с пятнадцати лет, сам никогда не меняясь. Это было в порядке вещей, и я, тогда ещё девчонка, была оглушена своей первой и последней в жизни любовью, не утихающей ни на одно мгновение. Как в каком-то драном романе. Но это было очень, очень давно. Я была ошарашена отчаянием, отразившимся на лице моего Архангела. Я распахнула глаза шире, будто надеясь так лучше видеть, и облизнула пересохшие губы. Руки Габриэля дёрнулись — мне показалось, что он прилагает тонны усилий, чтобы не вскочить и не заключить меня в объятия. Зачем? Мы смотрели друг другу в глаза, и вокруг стояла такая удивительная тишина… Будто издалека доносились крики и ужас того дня, будто вся моя боль и тоска, которую я перенесла после этого, нависла над нашими головами грозовой тучей, не давая сдвинуться с места. Мне казалось, Габриэль чувствует это. В конце концов, я считала нас родственными душами, а он всегда это подтверждал — я видела отголоски собственных эмоций в его взгляде. Даже самых незначительных, таких, какие современные люди не поймут. Отчаяние из-за отца, наказавшего выйти за определённого человека, имеющего большое состояние в соседнем поселении. Грусть из-за порванного пергамента сестрёнки, на котором она пыталась зарисовать семейную козу. Слабая радость, потому что сестру всё-таки научат читать. Я вновь упала и вновь на коленях поползла к Габриэлю, в конце концов уткнувшись лицом в его руки. Это слишком много, чтобы объяснить. Когда я подняла глаза, он обхватил мои щёки ладонями и сжал почти до боли. Всё, что я хотела спросить, объяснить, рассказать ему — оборвалось, и вырвалось только одно, совсем жалкое: — Почему? Он покачал головой. — Я не… — Не говори, что ты не знал! Ты Архангел! — лицо снова горело, а во лбу угнездилась боль. Руки тряслись. — Я слишком долго пробыл на Земле, чтобы знать всё, что на ней творится. — Ты был… На Земле? — голос сорвался, обращаясь в хрип старухи. Глаза наполнились обжигающими слезами, которые я не могла остановить. Вскочив, я отвернулась от Габриэля и отошла на пару шагов, пытаясь скрыть свою слабость. Но он тоже поднялся и с тихим шелестом крыльев оказался прямо передо мной. — Не надо, не прячься от меня. Непривычная скорбь скользнула слезой с его щеки, и с грустной улыбкой Трикстер одновременно стёр следы вековой печали с наших лиц. Я ухватилась за его руку, чувствуя, что обязательно бы пошутила насчёт слезливости ситуации, не будь она настолько горькой. — Я думала, ты погиб, — прохрипела я. — Так оно и было. — Тогда как? — Я не знаю, — Габриэль со странным присвистом выдохнул, не отрывая взгляда от моего лица. — Меня воскресили. И оставили на Земле. — Тогда почему?.. Что-то булькнуло в горле, обрывая меня на полуслове. Я тупо пялилась в лицо человека, которого хранила в душе на протяжении веков, и все мои сомнения и страхи разом сломили какую-то заслонку внутри. Я думала, что слишком глупа. Боялась, что я просто дурацкая девчонка, носящаяся со своей любовью и напрасно надеющаяся. Какое-то время я позволяла себе сомневаться настолько, что была почти уверена — Габриэль не мог просто взять и полюбить какую-то меня. Одна из миллиардов, в ничем непримечательном веке, в забытом городке, со скучной историей. Я просто... никто. Я никто, абсолютно никто. И жизнь — не сказка, не дурацкий любовный роман и не фильм, где герои любят друг друга до посинения через время и пространство. Я, умудрившаяся пронести свои чувства сквозь века, просто жалкая девчонка из провинциального городка. И тогда родилась злость. Вот странно-то — казалось, после стольких лет разлуки влюблённые должны кинуться друг другу в объятия и тонуть в счастливых слюнях, мне же вдруг захотелось избить Габриэля до полусмерти и плевать, что он Архангел. Плевать, что он, возможно, изломал себя внутри так же, как и я, плевать, что вряд ли и для него это были сильно счастливые годы, если приплюсовать его не особо благополучные отношения с братьями, плевать, что от меня скорее останется горстка клыков, чем я поставлю на нём мало-мальски видимый синяк. Любовь с ненавистью росли в геометрической прогрессии почти на одном уровне, а отношения, скажем прямо, довольно сложны, когда один из вас — Архангел. Это я сильно загнула, говоря, что всё было счастливо-безоблачно чёртовы века назад: мои так часто сломанные конечности являлись результатом полёта со второго этажа исключительно для родителей — на самом деле практика боксирования в архангельскую грудь гарантировала бы мне нехилую такую степень по боксу в современном мире. — Я любила тебя! — истерично каркнула я до тошноты избитую фразу. Прочистив горло, я заорала так, что, наверное, дошло до Винчестеров. — Любила больше чёртовой жизни! А ты… Ты… Каждую грёбаную минуту! Каждого грёбаного века! Все восемьсот лет я не могла не думать о тебе! Восемьсот лет, Габриэль! Как последняя идиотка! Ты не представляешь, насколько тяжело… Они убили всех, кто был мне дорог! Они убивали каждого, к кому я привязывалась, если это не был вампир из нашего гнезда. Они превратили мою жизнь в Ад, и каждый день, каждый день я думала, вспоминала… В каждом моём кошмаре я вновь и вновь переживала твою смерть! Я… Горло сжало так, что я не могла дышать. Господи, какая же я идиотка. Злость, боль, отчаяние, смятение, одиночество — лезвиями застряли в сосудах, разрывая к чертям нервы и долбанное самообладание, заставляя прижимать ладони к лицу и с усилием подавлять подступающий вой. — Ты изменилась, — хрипло сказал Габриэль. — Да, — словно тысяча ножей по горлу. — Из меня лепили первоклассного монстра! С каждой частичкой боли, отданной мне, они надеялись выковать восхитительную, озлобленную и профессиональную хищницу! Но я боролась и не стала той, кем они хотели меня видеть, а знаешь почему? Из-за тебя. Моего погибшего Архангела-Хранителя! Джессалин — девочка, которая всегда слишком сильно любила и славилась в своей деревушке добродушием и мягкотелостью! — голос снова сорвался, но теперь на истеричное и саркастичное веселье. — Знаешь, что я поняла за все эти года? Грёбаная любовь, оказывается, сила! Я пронесла её через века, Габриэль, и, смотри-ка, всё ещё не развалилась. Я хотела быть чистой, чёрт возьми, хоть меня и заставляли прятаться во Тьму — так же легче, — ан нет! Я просто стала жёсткой, но зато… Договорить мне не дали — с почти безумной гримасой страдания заткнули рот жадным поцелуем и чуть не сняли скальп, впившись пальцами в волосы. Добродушная, мягкотелая… Сотни лет назад в моём родном городке были весьма странные понятия, ведь общение с Габриэлем в принципе предполагало такую функцию, как ускоренное развитие дерзости и ультрамодного юмора. Даже в слезах можно найти над чем пошутить — коренная установка, но, видимо, жители больше внимания обращали на мою «милую» сторону, а парни, как и многие современные, тащились от девушек, умеющих юморнуть. Но мне, «такой любящей» идиотке, всегда нужен был только один «тащившийся» парень, который и научил меня смеяться, а сейчас исследует мой рот так неистово, будто путник, нашедший ледяную воду в пустыне. О, этот вкус. О, эта ирония — вампир, как и Ангел, единожды полюбив — не разлюбит. Тело пробирала дрожь, а непрекращающаяся агония стихла. Ну не глупо ли?.. Гладить по волосам, щекам и рукам. Чувствовать его горячее дыхание на лбу, носу, губах и глазах. Заходиться в желании посмеяться над неисправимой горе-романтикой — это ж, блин, Габриэль! — и тонуть в ней. Снова несдержанные слёзы — заструились по щекам, показывая накопленную вековую боль. И вот эта вот наиглупейшая фраза из сериальчиков, будто ситуация и без того не походила на сценку из какого-нибудь сраного фильма про влюблённых: — Я думала, ты меня разлюбил… Дура ты, Джессалин. Габриэль, так же, как и я, явно сдерживающийся, дабы не ляпнуть чего ну совсем не к месту (потому что это мы), сдвинул брови и едва коснулся кончиками пальцев моей скулы, поймав слезинку. — Я же говорил тебе, и не раз, между прочим, — пробормотал он, судорожно разглядывая моё лицо. — Ангелам вообще не положено любить, но если уж случается... Совсем как у тех оборотней из «Сумерек», — и замолк, неуверенный, что я восприму иронию адекватно. Моё лицо озарила наиглупейшая улыбка. Боже, как же я скучала! Он вновь зарылся пальцами в мои волосы, продолжая с жадностью смотреть на меня так, будто пытался запечатлеть образ на века. Но я, нахмурившись, выскользнула из его рук и отвернулась, подавленная внезапной мыслью. — Я вампир, — глухо сообщила я очевидное. — И что? — А ты Ангел. — Да, и? Вечное сияние чистых бессмертных, да простят меня твои сородичи, — шутить гораздо легче, когда знаешь, что твоя половина жива и находится сейчас рядом с тобой. — Тебе по статусу не положено марать свои святые руки о таких тварей, как я, — тихо фыркнула я, искренне в это веря. Я почувствовала колебание воздуха, означающее, что Архангел закатил глаза до такой степени, что, возможно, сломал сам их механизм. — Я тя умоляю, — насмешливо протянул Габриэль, поворачивая меня к себе и снова запуская пальцы в мои локоны. — Мне какая разница, что ты вампир? Я сам притворялся языческим божком многие столетия — думаешь, лучше? Да и вообще, обижаешь, если считаешь, что я не смотрю дальше клыков и не вижу свою маленькую Адайн за фасадом непробиваемой вампирской чики. А теперь иди сюда, мне надоело, что твои губы всё ещё делают не то, что нужно. Я с секунду тупо пялилась на такое родное, горько-весёлое лицо, а потом вновь утонула в его медовом дыхании, позволяя ароматам захватить меня с головой. Сколько бы лет ни прошло, от Габриэля пахло домом. Моим домом. Свежевыпеченным хлебом, вишней... и карамелью. Наверное потому, что Фокусники по своей природе сладкоежки. — Я скучал, — едва слышно обронил Габриэль. Я не ответила — не нужно. Он Ангел, он прекрасно знает, что я чувствую, и, возможно, мы давно уже перешагнули ту ступень, предполагающую, что нужно что-то говорить. Сколько времени бы ни прошло. Мы стояли в одной позе, наверное, пару часов; молча, неподвижно, впитывая тепло друг друга и изредка испуская тихий смешок промелькнувшей мысли — как всегда. Как раньше, а теперь будто и не было тех восьми с лишним веков тоски. — Я люблю тебя, — не заметила, как эта фраза посыпалась с моих губ беспрерывным потоком: — Я люблю тебя, я тебя люблю, люблю... И одно, такое тихое, что даже я едва смогла расслышать: — Я люблю тебя, Джесс. Спустя столько времени жёсткой, бескомпромиссной жизни, мне было тяжело говорить о любви. Любовь спалила меня однажды дотла, но она же и вылечила меня. Такой вечный парадокс... Могла ли я говорить о вечности любви? Мысли то и дело скатывались к бесконечным любовным романам, и нос сам собой морщился, но ведь прошло почти девятьсот лет — а я всё так же, как в первый раз. Как в последний. А может, даже больше. — Проведём-ка эксперимент, — заявил вдруг Габриэль, оставляя лёгкий поцелуй на моей макушке. В его глазах мелькнул озорной огонёк, и я поняла, что пришёл мой конец. — Закину тебя к Винчестерам. Что за игрища?! — Дурак? Они же меня убь... Давно забытое ощущение молниеносного и не особо приятного полёта, и вот я уже, покачиваясь, стою посреди гостиной Бобби Сингера под прицелом весьма недружелюбных трёх пар глаз. Перья сожгу, моргалы выколю, сука. Вот самое время, Габриэль! Хотя, если посмотреть с другой стороны... В принципе, подобный шаг мог быть направлен и на моё собственное благополучие: Винчестеры — отличный вариант для девушки, которая восемь столетий не задерживалась на одном месте дольше месяца. Мысль здравая — мы с Винчестерами похожи и можем ужиться, раз бежать мне больше некуда. Всем нужны друзья. Только вот подготовиться я не успела. — Э-э… — тупо выдавила я, не зная, куда деть руки. — Ах ты вампирское отродье! — с пол-оборота раздраконился Дин и взмахнул мачете, которое, похоже, не выпускал из рук несколько часов после моего изъятия Габриэлем. — Я не… Он явно готовил какую-то пылкую речь, приправленную кровью покойника, но, видимо, мой вид заставил Дина перейти от слов к действиям. Он занёс длинный клинок над моей головой, и я не нашла ничего лучше, чем совершить олимпийский прыжок на стену, да так там и зависнуть, вылупив глаза на Габриэля, появившегося прямо там, где я мгновение назад стояла. По инерции охотник опустил оружие, голова Архангела с противным чавканьем отделилась от тела и со стуком покатилась по полу. Я рявкнула что-то нечленораздельное и приземлилась рядом с головой пернатого, совершенно не понимая, что делать дальше. Моё тело решило само — из дёсен выступили клыки, и я оскалилась на Винчестера, бешено засверкав глазами. — Я знаю, что его так не убьёшь, но зато я совсем не прочь испробовать царской винчестеровской крови! — рявкнула я. — Сам сволонтёрствуешь свою вену, или помочь? — Итак, ты провалил тест, Винчестер, — послышался задумчивый голос за спинами ещё не въехавших в происходящее Бобби и Сэма. — Но я сегодня добрый, так что у тебя ещё одна попытка. Краешком глаза я разглядела Габриэля, крутившего в руках батончик «Марс». Он окинул охотников снисходительным взглядом и остановился на собственном трупе, который в мгновение ока исчез. — Что за нахрен, Габриэль?! — гаркнул Дин. — Тронешь хоть один клык Джессалин, лишишься не только своих зубов, — нежно сообщил Архангел, переместился ко мне и поднял на ноги, обняв за плечи. Лицо Дина было настолько ахреневшим, что я поневоле перестала злиться и теперь давилась смехом. Габриэль безмятежно поглаживал пальцем моё плечо, и в комнате мы были единственными, кто чувствовал себя вполне в своей тарелке. Братья и Сингер, кажется, пытались осмыслить ситуацию. И тут до Дина дошло. — Вы что… Вместе? Или… Как… Правда, что ли? — внезапно осипшим голосом поинтересовался он, выронив мачете. — Вот прям как… О… Святой ёжик… — Были очень, очень давно, — весёлость схлынула, и я твёрдо встретила недоумённый взгляд старшего Винчестера. — Это целая история, где каждый из нас думал, что другой мёртв. Только сегодня... Этот роман в восьми томах пересказывать охотникам не особо-то и хотелось. Ни слёз, ни малейшего признака боли, но я уверена на сто процентов — такой виртуоз по части скрывания эмоций, как Дин Винчестер, прекрасно видит мои чуть подрагивающие руки, глубоко спрятанную в глазах пустоту и железобетонный панцирь на душе. — Сколько тебе лет? — недоверчиво спросил смотрящий более поверхностно Сэм, сощурив глаза. — Меня обратили в 1119 году, — неохотно поделилась я. После этого заявления на гостиную вновь опустилась тишина. Я буквально видела, как работает механизм в головах троих мужчин, пока Габриэль продолжал рисовать пальцем на моей коже какие-то невидимые узоры. А может и видимые — я на всякий случай окинула плечи быстрым взглядом. — Не протри дырку в мозгах, — посоветовала я Дину, который явно отставал от остальных в подсчётах, уставившись в потолок. — Тебе почти девятьсот лет?! — первым пришёл в шок Сэм. — Ну вообще, — снова повеселев, заметила я. — Спрашивать возраст у девушки — моветон. Мне двадцать пять. Навеки. Дин потряс головой, отгоняя ненужные мысли и сосредотачиваясь на главном. — Ты нечисть. Ты не должна быть… — Ленора, — просто заметила я. Старший Винчестер тут же заткнулся и смерил меня странным взглядом, как и его младший брат. — Ну, та вампирша, которую вы спасли и отпустили. Я жила в её гнезде некоторое время, пока моё нас не отыскало. Мне опять пришлось уйти… Дело в другом — чем я хуже? Я вам помогла и никогда не желала зла, хоть вы и чемпионы по спорту «раздражать всех и каждого», — Дин попытался что-то сказать, но передумал, заметив мой издевательский взгляд. — Я охотилась столько, сколько вам и не снилось, да и все ваши дедушки, прадедушки и тэ дэ, хоть со скрипом, но в конце концов начинали мне доверять. Это вообще издавна пошло… — Чего?! — опешил младший Винчестер. — Я знаю в сто раз больше, чем милейший Сэмюэль Кэмпбелл, ибо стаж предполагает. Вот знаете, даже со стороны вашей мамы охотники поголовно являются раздражителями; помню до сих пор пламенную речь Сэмюэля, закончившуюся словами «Я старше и больше знаю, имей уважение!». Как мы с Мэри смеялись... А, да, с вашей мамой мы даже дружили. Я спасла Джона, так что известие о моей клыкастой натуре она восприняла более спокойно, нежели Сэмюэль. — Ты знала наших родителей?.. — тихо спросил Дин, и я поняла, что негласная битва выиграна. — Я очень много кого знала. И Генри Винчестера, правда, он не был охотником. Он был… другим. Комната вновь погрузилась в звенящее молчание, и я буквально носом чуяла запахи сомнений, проклёвывающегося доверия и грусти. — Расскажи что-нибудь, — попросил Дин. — Ты можешь мне доверять, Дин, — чуть улыбнувшись, произнесла я. — А что я по-твоему сейчас делаю? — буркнул Винчестер. — Я слышу твоё сердце, — я усмехнулась и постучала пальцем по своему виску. — Так оно бьётся, когда ты не уверен и недоволен. Дин обиженно засопел. — Это произошло шестого ноября 1119 года. Гейб всегда был рядом почти с самого первого дня нашего знакомства в мои пятнадцать лет. Да, Дин, в те времена это было в порядке вещей, — подняла я руку, когда чуть ли не увидела на лице охотника подступающую шутку про педофилию. — Девочек отдавали замуж и в младшем возрасте, люди жили меньше. Не знаю, была ли я единственной, кто знал в те времена о реальных Ангелах, но... — Я не помешаю? Все, кроме меня, дружно обернулись. — Привет, бро. — Здравствуй, Габриэль, — хриплый голос Кастиэля, сопровождаемый негромким кашлем, переместился вправо, и я, наконец, разглядела синеглазого мужчину. Выглядел он, откровенно говоря, плохо. Под глазами синяки, извечный плащ помят и в некоторых местах порван, на лице застыла маска грусти и усталости. Кожа очень бледная, хотя от стольких взглядов, направленных на него, щёки слегка порозовели. Не помню, когда я его в последний раз видела, но с тех пор ему явно пришлось многое перенести. В груди заёрзала жалость к потерявшему благодать Ангелу. — Где ты был всё время? — полюбопытствовал Гейб, почему-то сразу не втыкающий, отчего его брат похож на перемолотый кусок несчастной свёклы. — Э… Спал. На лице Габриэля отразилось непонимание, и мне пришло в голову, что он просто ломает комедию. Ну не может Архангел не видеть, что Ангела покинула его благодать! — Но… Э… А! — его глаза расширились. — Ты стал человеком! Кас развёл руками, а я тяжело вздохнула. — Привет, Джесс, — Кастиэль окинул меня долгим взглядом, и уголки его губ чуть дёрнулись. — Ты знаешь, кто она?! — воскликнул Дин. Кастиэль кивнул. Отрывисто, быстро. Будто он страдает от боли. Для него потеря ангельской сущности, должно быть, сильный удар. Несчастный Ангел. — И нам не соизволил сообщить?! — возмутился старший Винчестер. — Я храню чужие секреты, — просто отозвался Кас и медленно прошествовал в самый дальний и тёмный угол гостиной, где его дожидался жёсткий стул. Мне даже показалось, что он специально там стоит. Внезапно меня пронзила злость на Винчестеров — Кастиэль их друг, лучший друг, а они ведут себя так, будто Ангел справится самостоятельно и никакая поддержка ему не нужна. Всё ещё раздражённо фыркая, Дин снова повернулся ко мне: — Ну и что дальше? — Я узнала, что Габриэль — Архангел, когда он спас меня от демона, — поборов желание угоститься сонной артерией старшего Винчестера, продолжила я. — До сих пор не понимаю, чего он там такого во мне увидел, но после случая с демоном мы больше не расставались. Ну, знаете, любовь, все дела… — идея обсуждать с охотниками такие вещи, как любовь, всё ещё меня не прельщала. — Мой отец был богат и известен во многих кругах, он уже подобрал мне богатого жениха, выгодная партия… И если б он узнал, что ко мне тайно приходит «какой-то мальчишка», он сослал бы меня в монастырь или выгнал из дома. — Я тебе говорил, если бы он узнал, кто я, то радостно благословил б нас на веки вечные, — деловито вмешался Габриэль. — Потом б догнал и ещё благословил. — Ага, заткнись, Ангел, — посоветовала я. В глазах Архангела мелькнули хорошо знакомые мне искорки; он схватил меня поперёк туловища и усадил себе на колени, нарочито поёрзав. Дин кашлянул и почесал затылок. — Ну, и? — Э-э-э, да… — промямлила я и попыталась не обращать внимания на то, что мы с Габриэлем слишком давно не виделись, посему возбудиться — это плёвое дело. — Шестого ноября к нам в дом пришли вампиры. Я не знаю, почему они выбрали нашу семью. За что… Убили всех. Мать, отца. Мою маленькую сестру… Джинни, — я на пару секунд замолчала, вспоминая её счастливые голубые глаза. В груди собрался тугой комок застарелой тоски. Я почти не слышала негромкое сэмово «Мне жаль». — Когда я вбежала в комнату, все были мертвы, кроме Габриэля. Я не знаю, откуда они взяли меч Архангела. Но он у них был, и Габриэль… Перед тем как он… Он дал мне кое-что. Немного сил. Я не сразу научилась их контролировать, это потребовало огромной концентрации, но с тех пор я могу делать это… Я указала пальцем на кусок мяса в тарелке рядом с Сэмом. Сорвался сгусток огня, и мясо в мгновение ока обратилось в тлеющий уголёк. — Я понятия не имел, что ты станешь огненной богиней, — пробормотал Гейб. — Просто дал тебе силы, чтобы ты могла бороться, а ты тут огнём пуляешься. Винчестеры и Бобби пялились на угольки в тарелке, а Кастиэль в углу лишь тихонько вздохнул, безучастно глядя в пустоту. — …а потом вампиры принялись за меня. Я думала, что они убьют меня, ведь в их нападении не было никакого смысла… Но нет, я понравилась Создателю. Долгое время он желал сделать из меня свою спутницу. Жестокую, беспощадную, злую хищницу, как и он сам. Он возлагал надежды на своё очарование и связь Создателя с творением, но я не могла и не хотела. Я ненавидела их всей душой, и, тем не менее, вырваться от них мне удалось только пятьдесят лет спустя… Пока я была в гнезде, они убивали каждого, к кому я привязывалась, подстраивая всё так, чтобы я не знала, что это делают они. Они надеялись, что из-за боли и страданий я стану монстром. Но я хорошо изучила своё гнездо, понимала их ходы и сбежала. С тех пор я стала охотницей. Я не могла убить Создателя, потому что каждый вампир привязан к «Отцу», даже если не желает этого. Я общалась со многими охотниками на протяжении веков, набирала опыт, стала профессионалом, — я горько усмехнулась, на мгновение даже забыв о Габриэле. — Мною двигала месть. Месть испокон веков движет большинством охотников. Я убивала самых близких к Создателю вампиров, но, как ни старалась, его я убить не могла. А через много, много лет я познакомилась с Кэмпбеллами. Их фамильное древо я встречала нечасто, больше всего на пути появлялись именно Винчестеры. Но с Мэри я сразу сдружилась. Она не любила охоту, не принимала сверхъестественных тварей, но когда я спасла Джона от вампиров, и она узнала про меня, Мэри не… Она любила меня. Мы были хорошими подругами. А когда я узнала, что она погибла… Я стала следить за вами, двумя придурками. Не каждодневно, конечно, но достаточно, чтобы вы мне поперёк горла встали, — я попыталась выдавить улыбку во вновь наступившей тишине. Первым очнулся Сэм. — Мне очень, очень жаль, — тихо произнёс он. — Мне тоже, — в свою очередь отозвалась я. Я действительно любила Мэри. И даже если б в мои привычки не вошли обязанности присматривать за Винчестерами, я бы всё равно наблюдала за жизнью Сэма и Дина. — Ладно, — голосом, в котором в принципе было сложно что-то разобрать, произнёс Дин. — Прости, что я… В общем, да. И мне жаль. Вот. — Долго думал? — улыбнулась я. — Погоди, а чем ты питаешься? — внезапно в лоб спросил Бобби. — Укропом и морковью, чем же ещё! — съехидничала я. — Я жирный кволик. — А серьёзно? Ты убиваешь людей? — довольно грубо поинтересовался Сингер, к оружию, впрочем, не потянувшись. Я тяжело вздохнула. Проявили б хоть капельку уважения, ядрён-батон, я многого прошу? — Во-первых. Если хочешь есть, — охотники дружно скривились. Я предпочла этого не заметить. — Человека можно и не убивать. Во-вторых. Моё первое правило — не вредить людям. Хорошим людям. — Хорошим людям? — задиристо спросил Бобби. — Ну, если я вижу, как маньяк насилует девушку, а потом собирается её убить, то я со спокойной совестью выпиваю маньяка до конца. Ты б как поступил, по головке маньяка погладил? — Сингер не ответил, и я хлопнула в ладоши. — Ну чё, дружная семейка? — Тоже мне, семейка Аддамс. Вампира нам только и не хватало, — угрюмо юморнул старший Винчестер. — Ди-ин. — Да ладно, ладно. Мы когда-то искали друзей наших родителей, но не могли же предположить, что лучший друг нашей мамы младше, чем её сыновья, — Дин показал мне язык и демонстративно отвернулся. — Но это многое для нас значит… Джесс. Я улыбнулась. Семья — самое главное для Винчестеров. И пусть я далека от того, чтобы считаться её частью, у меня, возможно, впервые за много лет появился дом, где я могу остаться дольше, чем где-то ещё. От этой мысли всё плохое настроение окончательно испарилось, и я бодро повернулась к Сингеру. — Бобби, а, Бобби? А можно я положу пакеты с донорской кровью в твой холодильник? Тот молча смотрел на меня секунд десять, явно не въезжая в суть вопроса, а потом очнулся и возмущённо пророкотал: — Нет! Все засмеялись.