Про леса и болота

     – Ты не слишком круто, а? – выводил бесполезные круги на стекле Герман.      – Про расстрел? – уточнил Райнштайнер и, увидев кивок, покачал головой. – Зная характер герцога Придда, я могу его составить хоть прямо сейчас.      – Да месяц еще, куда! Дриксов еще успеешь настрелять.      – Дриксов я могу стрелять и без условий, – не согласился Ойген, вспоминая присыпанного листьями дриксенца. Значит, застреливший его полковник не хотел, чтобы тело обнаружили, или хотел, чтобы обнаружили как можно позже, чтобы невозможно было воссоздать картину того, кто его убил. Райнштайнер не поленился ради большого дела сходить в прачечную, чтобы убедиться там в наличии лилового платка, чуть ли не полностью заляпанного в тёмной венозной крови – Придд вытащил пулю, не оставив следов и улик. Хитрец, конечно. Впрочем, в случае с полковником Заразой хоть на каждую провинность или неподчинение приказам грози расстрелом, всё равно найдет, где выплыть. А всё от чего? От того, что приказы ему дает непосредственно Герман, а он, со всем к нему райнштайнеровским уважением, совершенно не умеет правильно формулировать приказы. Точнее, для обычных солдат умеет.      К Придду нужен особый подход.      – Ты во что-то плохое вляпался, – заявил догадливый Ариго. – Слышишь, бросай это дело, ничем хорошим оно не закончится.      – Не закончится, – кивнул бергер. – Поэтому я держу ситуацию хотя бы под присмотром. Заметь, не под контролем.      – Ну ладно. А что надо сделать, чтобы держать её под контролем?      – Нужно держать под контролем полковника Придда.      – Запереть его, что ли?      – В одной комнате с теньентом Сэ, – невпопад брякнул Ойген и чуть сам не испугался. Хотя нет, Герман засмеялся, значит, принял за шутку.      – А я думал, бергеры не имеют чувства юмора! Тебе нужно больше шутить, начинает получаться.      И правда…            Виконт Сэ выполнял важное стратегическое задание: ходил, пытаясь не сгибать ноги. От этого побаливали колени, но пусть лучше растягиваются непривычные к такой ходьбе мышцы, чем скручивает напрягающиеся от каждого шага икры. Передвигался Савиньяк медленно, зато с достоинством. В лучших традициях бергерских народов. Ладно ещё сапоги удобные были.      Шаг, другой, третий, и тут не вынесла душа поэта – решила помочь своему непутёвому хозяину пропахать носом этот замечательный камень, который так удобно стелился прямо под ногами. Однако савиньячьему носу было не суждено назначить рандеву с подножным покрытием, поэтому он в наглую (и совершенно независимо от хозяина) изменил камням с чьим-то лиловым плечом. Впрочем, учитывая то, что к лиловому плечу прилагалась полковничья перевязь, кому принадлежала одежда, с которой нос Арно решил изменить полу, было вполне понятно.      Сэ дёргано поднял руку и уцепился за своего нежданного спасителя.      – Как вас вообще из госпиталя выписали?      – Дождь собирается, – брякнул Арно в ответ и решил пояснить. – Примета такая бергерская: когда начинает ломить кости, начинается дождь.      – Ломить, не ломать же, – поджал губы Валентин и насилу выпрямил теньента перпендикулярно полу.      – Спасибо, – запоздало буркнул Арно, смущенно отворачиваясь. (Не)сон в голове теньента занимал прочную позицию и не собирался забываться, обосновавшись в мыслях накрепко и надолго. Валентин уходить почему-то не спешил, и Сэ скосил взгляд на полковника, как бы намекая, что больше он не сделает ни шагу, пока Придд не уйдет. Ну не нравится ему передвигаться северным оленем, когда на него кто-то смотрит, что поделать.      Валентин помедлил, сделал маленький шажок по направлению к нему и неожиданно опустился на одно колено, мягко складывая ладонь Савиньяку на бедро.      – Что вы!.. – успел вскрикнуть Арно прежде, чем попытаться отойти и чуть не свалиться. Придд тут же протянул вторую руку и схватил его за пояс, не давая упасть. Сэ сжал зубы – дёрнутый пояс хоть и спас его от ломания ног, но довольно чувствительно придавил то, что находилось ниже.      – У вас все ноги в бинтах, – обнаружил Придд, проводя по бедрам кончиками пальцев. – Вам не следовало выходить еще минимум неделю.      – Мне обещали одну неделю, а я провалялся все полторы, – огрызнулся Савиньяк, заливаясь краской и кусая губы. – И вообще, какое вам дело?      – В этом есть немного и моей вины.      – Нет. Если бы вы не пошли за мной, я, скорее всего, был бы мёртв.      Сложив чуть теплые – даже через ткань и бинты чувствовалось! – ладошки на искалеченные ноги Савиньяка чуть выше колен, Валентин поднял взгляд. Он и так всегда ходил, задирая подбородок, но сейчас это не выглядело ни надменно, ни горделиво, он просто смотрел на Арно снизу, прижимая руки к его ногам.      Савиньяк почувствовал, как бешено заколотилось сердце и глубоко задышал, успокаивая самого себя.      – Вы в порядке, виконт? – спросил Валентин, медленно поднимаясь с колен и ведя по ногам ладонями под предлогом поддержки неловкого теньента. Когда мягкие ладони достигли талии, Савиньяк не выдержал.      – Провокатор! – обвинил Арно, толкнул Придда за плечо и придавил к стене. Ладони сжали нахальные запястья, вдавливая их в камень, лоб прикоснулся ко лбу, а каштановые волосы плотно прижались к холодной стенке. Савиньяк надавил грудью, отрезал ногами пути отступления, не позволяя сделать ни шагу. Впрочем, вряд ли Валентин собирался куда-то уходить. Спокойный полковник прикрыл глаза, глубоко дыша на чужое лицо. Арно передёрнуло, как от холода, он быстро провёл языком по пересохшим губам и потёрся кончиком носа о бледную кожу. Придд молчал и медлил. Савиньяк никак не мог решиться.      Одна ладонь выскользнула из плена южанина и доверительно легла ему на плечо. Арно суетливо дёрнулся – раз, другой, третий, на миг отстранился, помотал головой, часто задышал и всё-таки нервно невесомо приник к почти бескровным губам. Валентин отлепился от стены, отвечая мгновенно, будто боялся, что Арно может передумать. Тонкие аристократичные пальцы мягко скользнули по щеке, прокрутили завитки льняных волос на висках и небрежно сбросили мешающуюся шляпу. Осмелев, Савиньяк теснее прижался и положил одну из рук на шею, обхватил ей взлохмаченные стеной волосы, оттянул назад, запрокидывая Валентину голову, и скользнул губами к подбородку, шее, кадыку. Выдохнув, Валентин распахнул глаза и настойчиво отстранил южанина от себя.      – Не надо. Мы в коридоре стоим, вообще-то.      Задумчиво проведя языком по верхней губе, Арно кивнул и огляделся.      – А где моя шляпа?            – С чего ты вообще взял, – несвойственно для самого себя хихикал и подкручивал усы Ариго, помолодевший лет на пять, – что эта парочка решила в корне пересмотреть своё отношение друг к другу? Я, конечно, не в претензии, лучше пусть, прости Создатель, милуются, чем цапаются, но всё-таки?      Райнштайнер крепко задумался, как это можно объяснить, не покривив душой. Герману не хватит дедуктических выкладок из глубин догадливого бергерского подсознания, ему, как настоящему южанину и генералу, подавай факты. Райнштайнеру, как офицеру для особых поручений при особе регента, нужно было мыслить немного другими категориями, чтобы увязать в голове огромное количество разрозненных фактов и догадок. Даже не беря в расчет то, что эти факты касались чьей-то не сильно нужной для обнародования личной жизни. Хоть у кого-то она в армии есть, мда.      – Слушай, мне это не нравится, – вновь подал голос Жермон, не дождавшись ответа. – Мы только что говорили о… эээ, гайифских забавах от двух негодников, и вот пришли в какой-то пустынный коридор, где, кажется, даже пауки не живут. Ойген, ты меня немного пугаешь.      Погруженный в свои мысли, первое мгновение Райнштайнер не понял, о чем говорил Ариго.      – Ты подозреваешь меня в тех же настроениях, что и Сэ с Приддом?      – Ты это так сказал, – поёжился граф, – что нет. Уже нет. Но я тебе на вопрос ответил сразу, а ты мне еще ни на один.      – Тебе нужны конкретные доказательства? – поинтересовался Ойген, огляделся и засунул руку в вазу у стены. Пусто. Значит, или следующая, или те доспехи…      – Мне нужны доказательства, что ты ошибаешься. Это будет гораздо приятнее. Тогда не придется снова их допрашивать.      В этот раз Райнштайнеру повезло – из запыленной вазы он выудил немного потёртую и пыльную, но несомненно шляпу теньента Сэ.      – Это еще ничего не значит!!      Ойгену оставалось только глубокомысленно промолчать, снимая со стены каштановый волос.            – А… – растерялся в первое мгновение Валентин. – Что это?      – Цепочка, – скапитанил Савиньяк, помахивая у Придда перед носом миниатюрным украшением с оленем. Хотя, судя по рогам, точнее, их отсутствию, олененком.      – Я вижу. И что мне с ней делать?      – Живи, – страшно выпучил глаза Сэ. – То есть, я хотел сказать: живите. Вместе с ней. И не смейте умирать, ладно?      – С чего у вас взялись такие депрессивные мысли, теньент? – легко улыбнулся Придд, принимая подарок. Савиньяк засвистел, закряхтел, разминая ноги, а потом решительно обошел Валентина кругом и застегнул подвеску у того на шее.      – Я…      – Нам нечего больше говорить друг другу! – весело отчеканил Сэ, отдал честь и зачем-то добавил: – Господин полковник!            – Я вообще ничего не понял, – Жермон, судя по голосу, Валентина не отчитывал, а жаловался ему, – генерал Райнштайнер пытается вас подозревать в некомпетентности для службы в талигойской армии. Считает, что вы лучше подойдете гайифской.      – Прошу прощения? – Придд аж поперхнулся.      – Вот и я ему так же говорю, – Ариго, нарушая мыслимую и немыслимую субординацию, ткнул пальцем в невозмутимо возвышающегося над остывающим кусочком баранины бергера. Есть в одиночестве, когда возможна и необходима компания, он полагал дурным тоном. – Валентин, скажите, что между вами и Сэ ничего нету!      – Между мной и Сэ, – медленно и с расстановкой проговорил Придд, – ничего нет. И быть. Не. Может.      – Ты меня успокоил, – перевел дух Ариго. – До следующей обличающей фразы генерала Райнштайнера.      Ойген выразительно изогнул бровь.      – Я могу идти?      – Минуту, – решил всё-таки вмешаться в вечер откровений Райнштайнер, подплывая к Валентину и оглядывая юношу с ног до головы. Безупречен, как всегда. Ойген протянул руку и отдёрнул воротник, обнажая шею и провел по ключице.      Ничего. Ни тебе цепочки, ничего.      Райнштайнер обалдел и уже был готов поверить, что ошибся, что в Савиньяке, что в Придде, как мысль вовремя кольнула сознание.      У безупречного, никогда ничего не забывающего Валентина на шее не было его привычной эсперы.