Порок

      Я заворожено смотрел, как на моей бледной коже появляются новые тонкие порезы поверх старых шрамов. Заостренное лезвие бритвы, ровно скользя, рассекало мою плоть. Кровь просачивалась через раны, стекая струйками по руке и скапливаясь на локте. Капли ударялись о кафельный пол, пачкая его. Я сидел на закрытой крышке унитаза, в самом дальнем туалете на первом этаже. Запершись в кабинке и причиняя себе боль, я думал, как я мог так низко пасть. Бегать за кем-то и питать какие-то надежды. Я не мог вспомнить, чтобы я так кого-то желал. И не просто, чтобы наспех перепехнуться, а именно находиться рядом, наслаждаясь близостью. Мне нравились мимолетные объятия Эрвина, когда он приобнимал меня за плечи. Мне нравилось слушать его. Он мне безумно нравился. Я никогда не мог подумать, что тот, кого я так страстно хотел, будет бегать от меня словно ребенок. Он избегал меня, пропускал мимо ушей мои слова, когда его это не устраивало или когда он не хотел отвечать мне. Он закрывал глаза на мои поступки, словно ничего и не было. Он игнорировал меня. И что теперь? Я сижу на унитазе с испачканными пальцами в своей собственной крови и думаю: почему же Эрвин меня избегает. Да, он взрослый мужчина, к тому же священник. Он живет верой, он надеется на что-то, типа того, что Иисус спасет его душу и вознесет его на небо. И всю эту чушь он втюхивает своим прихожанам тоже. Да, черт возьми, он слуга Бога, и если он и вправду такой праведный, то никогда не посмотрит на меня взглядом полного вожделения, как я хотел бы. Я для него навсегда останусь неблагополучным подростком, который лишился дома. Курящим хамом, ненавидящим Бога. Да он и никогда не вспомнит обо мне, если я всё же решусь уйти из храма. Хотя, возможно, он будет скучать по нашим беседам поздними вечерами, в периоды моей бессонницы. Сильнее нажав на лезвие, я оставил очередную полосу алеющего пореза. Сталь, кровь, боль – всё было фигней по сравнению с тем, что творилось у меня внутри. Было больно не быть отвергнутым, а больно от своего непонимания. Почему он не мог послать меня подальше? Почему он продолжал так же общаться со мной? Он знал о моих проблемах с полицией, о том, что я был связан с наркотой. Он даже уже знал мои музыкальные вкусы и фильмы, которые, как оказалось, нравились нам обоим. Но он не мог, или не хотел, дать мне хорошую затрещину и раз и навсегда пресечь мои жалкие попытки его совращения. Нет, он просто не замечал. Не хотел замечать. В его голове не было никого и ничего кроме Бога. Интересно, ну а то, что ниже, ниже головы и сердца, Бог не имел там власти. Как же я хотел этого больного на голову святошу. Я так даже не хотел своего бывшего мертвого друга. О мертвых, конечно, не говорят плохо, но я его не любил. Да, мне было с ним хорошо, он же был первым, с кем я мог нормально общаться, открыться. Но тот тоже был болен наглухо, но уже не Библией и Иисусом, а со своим ЛаВеем и Сатаной. И почему мне так везло на ебанутых? А еще, иногда, мне казалось, что Эрвин позиционирует меня с Христом, все эти его знаки, типа дня рождения в Рождество, проткнутые ладони. Мне самому закрадывалась идея, что это до жути странно, потому что такого не могло быть. Чтобы эти совпадения шли одно за другим. Но Эрвину нравилось искать в этом какой-то смысл. Я сощурился и зашипел, когда в очередной раз полоснул себя, заливая кафель. Пальцы были уже липкими от крови. Отстраняя от истерзанной кожи руку с бритвой, я посмотрел на испачканные пальцы, вертя перед носом лезвием. Я был в таком дерьме, что не знал, что мне делать дальше. Куда идти и с кем поговорить. Я же не думал, что выпив в пятницу с Эрвином пива, мы с ним станем лучшими друзьями. Я же не думал, что поцеловав его на остановке, он ответит мне взаимностью. О чем я вообще думал? Хотелось курить, но я был таким грязным, что меня воротило от своей беспомощности изменить что-либо, изменить его отношение к себе. И тошнило от того, что в моей голове закрадывались мысли о никчемности моей дальнейшей жизни. Тошнило от своего бесполезного нытья и вечного противостояния внутри себя. К черту этого Эрвина Смита, с каждой мыслью о нём моя голова была готова разорваться. Так больше не могло продолжаться. Какая-то бесполезная игра в футбол в одни ворота. Мне нужно было уйти. Всё равно куда, но лишь бы подальше отсюда. От него и всего дерьма этого храма. Возможно, если бы я смог увидеть Эрвина на следующий день после бара, я бы не принял такого решения. Но он не пришел. Ни на следующий день, ни через день. Хотя в воскресенье он всегда был на месте. Каждое воскресенье к нему всегда приходили его преданные фанаты – прихожане, поглазеть на него, ну и заодно послушать его проповеди. Но почему он пропустил свою собственную проповедь? Бросил своих прихожан и не поведал им о Боге и людских грехах, только ради того, чтобы не видеть меня? Тогда он был полным идиотом. Растратить свое праведное воскресенье впустую, лишь для того, чтобы не попадаться на глаза своему ученику, решившему засунуть свой язык ему в рот. Я застыл, когда услышал чужие шаги за дверью. Кто-то потоптался рядом с умывальниками, а потом подошел к моей кабинке и встал вплотную к двери. Посмотрев вниз, через щель я увидел, что обувь явно не принадлежала взрослому мужчине, и я выдохнул, радуясь, что это не Эрвин. А то он всегда любил появляться в неподходящее время. - Леви, ты там? Это был Конни. И почему он постоянно таскался за мной? Нет, безусловно, он был хорошим парнем, но это его чрезмерная настойчивость временами вымораживала. - Ты давно там сидишь. У тебя всё нормально? – не унимался он. - Конни, ты дебил? Что, по-твоему, может делать человек в туалете? У тебя есть мозги? - Нет, я знаю, что человек делает в туалете. Но это слишком… долго. Может, мне стоит позвать кого-нибудь? - Блять! Свали отсюда! Иди к черту! Позвать он захотел кого-нибудь! Для чего?! Помочь подтереть мне задницу?! – срывая голос, заорал я и двинул ногой по двери. Быстрые шаги растворились за дверью туалета. И лишь звук капающего крана нарушал воцарившую тишину. Я опять резал себя, гневаясь на всех. Достали люди, их вера, этот храм достал. Мне надоело заниматься самокопанием, мне хотелось опять жить одним днем. Не знать, где я мог оказаться завтра и где мне придётся спать сегодня. Я мог целую ночь провести на крыше и смотреть на звездное небо шумного города. Любоваться его огнями с высоты птичьего полета, ловить носом запахи из кондитерских с соседних улиц. Хоть я лишь и пускал бы слюни, ограничиваясь запахами и видами, но моя бы голова вновь была чиста. Не было бы никакого Эрвина. Лишь я и едкий сигаретный дым. Я и мысли о никчемности бытия вперемешку с мыслями о моих чертовых родителях. Дверь в туалет скрипнула, и шаги вновь приблизились. Я начал было думать, что же мне еще можно было сказать Конни, чтобы он отвалил от меня. Я и так порядком ему нагрубил, но парень не был виноват в моих терзаниях по священнику. Ручка в мою кабинку задергалась, содрогая дверь. Вот же мелкий ублюдок, совсем потерял совесть по дороге. - Леви, открой, – послышался грубый голос за дверью. Это был не Конни. - Эрвин? - Леви, открой мне дверь. - Почему сегодня все такие непонятливые? - Открой, - не останавливался он, с двойной силой дергая ручку. - Эрвин, прекрати! Я что, не могу посрать уже! Слушай, отъебись от меня, мне казалось, что ты дал мне понять, что к чему. Только успев договорить, я отклонился назад, чтобы опереться о бочок унитаза, как прямо перед моим носом распахнулась дверь, с силой влетая в железную перекладину кабинки. Я никогда в жизни не забуду эти глаза. Полные ужаса и отвращения. Эрвин смотрел на меня, точней на лужу подо мной из моей собственной крови, ну а о руке даже и заикаться не стоило. Это было кровавое месиво кожи с глубокими порезами. - Какого черта ты делаешь! Тебе жить надоело?! – выкрикнул он, и я испугался. Я испугался его взгляда, его тона, его протянутой руки. Он схватил меня за запястья, в руке, которой у меня была бритва, резко поднял меня и начал с силой сжимать. Мне было больно, я думал, у меня хрустнут все кости. В итоге мне стало невыносимо, и я разжал пальцы с бритвой, которая упала прямо в лужу крови. Он потащил меня к раковине, включая воду и засовывая мою истерзанную руку под струю холодной воды. - Эрвин, не драматизируй. Я не самоубийца. Если бы мне надоело жить, я бы перерезал себе вены уже давно. - Слушай, я понимаю, гормоны, а тем более переходный подростковый возраст, когда ты не можешь открыто выразить свои эмоции. Но наносить себе такие серьезные повреждения, это уму непостижимо! Ты только посмотри на эти глубокие порезы. - Открыто выразить свои эмоции? – повторил я. – Эрвин, я не знаю, насколько можно быть таким слепым и не замечать или не хотеть замечать того, что творится у тебя перед носом. Я думал, ты понял о моих “открытых эмоциях”. Может, я причиняю себе боль от безответной любви, заглушая душевную боль физической. Я посмотрел ему прямо в глаза, а он всё держал мою руку под струей воды и смотрел своим тяжелым взглядом. - Чтоб ты знал. Это всё из-за тебя. Если ты уж не замечаешь намеков, - продолжил я говорить, не отрывая взгляда от его глаз. – Это всё ты. - Что ты хочешь от меня услышать? Я мало делаю для тебя? Я из кожи вон лезу, чтобы тебе было комфортнее в храме. Но ты же взрослый и “крутой”. Тебе же начхать на всех. Тебе же надо поиздеваться надо мной. Над моей верой. Над Богом. Ничто и никто не властен над тобой. Я вытащил тебя из участка, я врал полиции, и что я получаю вместо благодарности? Ты режешь себя, и говоришь мне такие вещи! Ты целуешь меня, а это просто недопустимо! Это неправильно! Леви, ты запутался, ты не знаешь, чего ты хочешь. - Ох, ну простите, святой отец! Я благодарен Вам за всю вашу ложь полиции и за то, что вытащили меня из-за решетки! Я благодарен Вам! Я выдернул свою руку из его скользких и мокрых пальцев от воды. - Стой здесь, – сказал он и вышел. Повернув голову в сторону кабинки, я посмотрел на растекающееся пятно, на бритву, валяющуюся в луже крови и заляпанные стенки от отпечатков моих пальцев. Было очень жаль, что он увидел эту картину. Я бы никогда не хотел, чтобы он узнал. Не так я представлял наш разговор по душам. Спустя всего лишь несколько секунд он вернулся обратно, держа в руках аптечку. Он еще раз открыл кран, вновь подставляя мою руку под воду и отмывая вторую руку от слипшейся крови. Промокнул полотенцем и, открыв аптечку, выудил оттуда раствор. Смочив вату, точечными движениями начал касаться моих ран. Всё жутко щипало, и я отвел в сторону взгляд, зажмурившись, закусил нижнюю губу. Почувствовав жжение с легким ветерком на коже, я опять посмотрел на руку. Эрвин склонился надо мной и дул, чтобы мне не было так больно. Закончив, он обмотал бинтом руку от кисти до локтя. - Я уйду. Сегодня же уйду. И ты сможешь опять ублажать уши своих прихожан своей болтовней. Не боясь заниматься своими прямыми обязанностями и не бегать от меня. - Бегать от тебя? С чего ты взял, что я убегаю? Если ты про вчера и сегодня, то мне нужно было уехать из города на выходные. И поэтому мессу за меня проводил Майк. Я не убегал. - Ну да. Я пойду сейчас в комнату и соберу вещи, и ты меня больше никогда не увидишь, – сказал я, коснувшись своей забинтованной руки. – Ты говорил, что я возвожу вокруг себя невидимые стены, но, Эрвин, вокруг тебя просто железобетонные стены в несколько рядов. Ты странный. И ты меня достал. Я повернулся к нему спиной, думая, что это наша последняя встреча. - Леви, ты знаешь, я всегда открыт для тебя. Ты всегда можешь прийти ко мне и поговорить, рассказать, что гложет тебя. - Эрвин, я же не просил многого, - отозвался я, чуть повернув голову в его сторону. – Всего лишь немного любви и понимания. Открыв дверь, я вышел в коридор. За весь вечер я ни разу не пересекся с ним в коридорах. Может, я просто старался не встречаться с ним. Я знал, что я уйду, и травить себе душу уже не хватало никаких нервов, да и не зачем было это делать. Я и правда собрал некоторые вещи, распихав их по пакетам. Приготовил одежду, в чем уйду ночью. И долго думал над этой овцой, выигранной мне на день рождения в тире. Стоило ли взять это напоминание или же просто оставить здесь. Раньше было проще, и, наверное, не нужно было всё осложнять. Но кого бы я тогда обманывал? Я не мог с ним больше находиться, это было выше моих сил. Он отверг меня, а я зачем-то вновь и вновь пытался добиться его внимания. После отбоя, я целый час просто валялся в постели и ждал, когда все уснут, чтобы незаметно уйти. Откинув одеяло, я коснулся ступнями прикроватного коврика. Достал ботинки из-под кровати и поставил перед собой. Я понимал, что это мое окончательное решение, но всё же уйти просто так мне что-то не давало. Я поднялся с кровати и босиком вышел за дверь. В коридорах было пусто и темно. Ветер просачивался в окна, а от холодного каменного пола, холодившего ноги, по телу пробегали мурашки, покрывая кожу пупырышками. Я должен был попрощаться, должен был. Хотя, возможно, стоило заявиться к нему в комнату уже одетым и с вещами, чтобы сразу уйти, но я не удосужился надеть даже штаны. Облаченный лишь в трусы и в черную футболку я крался на цыпочках в его комнату. В маленьких окнах была видна луна, большая и круглая. И если бы я остановился и внимательней к ней присмотрелся, я бы смог увидеть её кратеры, но мне было совсем не до этого. Спустившись на этаж ниже, я дошел почти до самого конца коридора. Толкнув деревянную дверь, я зашел в комнату Эрвина. Облокотившись спиной о дверь, я замер. Я никогда не был в его комнате до этого момента. Небольшое помещение, с письменным столом в конце комнаты и витражным окном. Старый деревянный шкаф у двери, и кровать у серой стены. Маленькая прикроватная тумба из темного дерева и, конечно же - распятие. Над его кроватью висел небольшой деревянный крест. Эрвин лежал в постели, накрытый одеялом до пояса. Тусклый свет от лампы падал на его уставшее лицо. Звуки музыки доносились из старого приемника, стоявшего на его тумбе. Радио играло так тихо, что разобрать слов было практически невозможно. Сглотнув, я потянул край футболки вниз, оттягивая. Медленно ступая по холодному полу, я подошел ближе к его кровати. Эрвин выглядел расслабленным, прикрыв глаза рукой. Повернув голову в мою сторону, он убрал руку и начал блуждать взглядом по моему лицу. Он не кричал на меня, не старался вытолкнуть за дверь, а просто продолжал лежать и смотреть. Упершись коленями в его кровать, я остановился, смотря на него сверху вниз. Его идеальная прическа растрепалась, и волосы челки падали на глаза, касаясь носа. Я первый раз увидел его обнаженное тело, его накаченные мышцы. Он был прекрасен. Я стоял и молча разглядывал его, и он мне никак в этом не препятствовал. На его плечи и предплечья, откуда-то сзади, поднимались неровные и оборванные линии, словно кончики перьев. Линии чёрных чернил, видимо какой-то татуировки. - Эрвин, - сказал я, нарушая звуки тихой музыки. – Я пришел попрощаться. Спасибо тебе за всё, мне и правда было комфортно в храме лишь благодаря тебе. Если бы не ты, я бы ушел отсюда в первый же день. - Хорошо, - ответил он и зачесал рассыпавшиеся светлые волосы назад. - Хорошо? - Если ты решил, что для тебя так будет лучше, то да, хорошо. Я не смею тебя больше задерживать. Я не вправе держать тебя здесь насильно. - А хотел бы? Не дожидаясь его ответа, я залез к нему на кровать и, перекинув ногу через него, сел сверху, усаживаясь на его широкую крепкую грудь. Утопая пальцами в его мягкой подушке, я опирался на руки по обе стороны от его головы. Так близко к нему, я был так близко. Я чувствовал его дыхание рядом со своим лицом. - Хотел бы, чтобы я остался? – тише спросил я, нависнув над ним. - Ты хотел уйти. Уходи. Он вжимался головой в подушку, чтобы не соприкасаться с моим лицом, ведь я практически дышал ему в рот, подаваясь вперед и задевая его нос своими губами. Его руки мирно покоились на одеяле, он медленно вдыхал воздух, и я чуть приподнимался от его размеренного дыхания, сидя на нём сверху. - Я уйду, - сказал я, перемещая свои руки ему на шею. – Только скажи одно. Ты игнорировал все мои попытки. Ты всегда молчал, будто бы ничего не было. Ты даже не отправил меня на повторное стояние на коленях или ещё какое наказание. - Я уже устал тебе что-либо объяснять. Это бесполезно. - Бесполезно? Типа я такое бесполезное дерьмо? - Я не знаю, как с тобой бороться. - Знаешь, - прошептал я, касаясь его губ своими, - Ты вообще-то должен вселять в меня надежду и всё в этом духе. Дерьмовый ты священник, Эрвин. Я продолжал водить губами по его губам, чуть касаясь его подбородка и несильно покусывая. Продолжал обдавать его своим дыханием, елозя на нем и говоря, какой он плохой священник. Я прикрывал глаза и чувствовал под своими подушечками пальцев его пульсирующею артерию на шее. Прерывисто выдохнув ему в рот, я ощутил укус. Открыв глаза, я посмотрел на Эрвина. Он сжимал мою нижнюю губу зубами. Его ноздри раздувались, а глаза приобрели темный оттенок, вместо его светло-голубого цвета. Разжав зубы, он высвободил свои руки, вытаскивая их из-под моих ног и разжав мои пальцы, убрал мои руки от своей шеи. Схватив меня за плечи, он попытался скинуть меня, но я опять приник к нему, целуя. Прикрыв глаза и просовывая свой язык ему в рот, я ощутил, что мягкий и влажный язык Эрвина касается моего. Я одурел всего лишь от его ответной реакции. Я так долго ждал. Я обвил его шею руками, наваливаясь на него и грубо целуя. Отстраняя меня, Эрвин вскинул бедра и, придерживая меня за талию, резко уложил меня спиной на жесткий матрас. Я дернулся и, сводя лопатки на спине, выгнулся, отрываясь от постели, потянулся к нему, впиваясь в его губы. Он целовал меня. Дразня, играл со мной. Мы соприкасались кончиками наших языков. Он лизал меня, оставляя влажные дорожки на моих раскрасневшихся губах. Он вновь уложил меня на матрас. Моя голова касалась подушки, а пальцы зарывались в его волосы, путаясь в них. Я тихо застонал, откидывая голову и хмуря брови, когда он коснулся моей шеи, целуя. Он щекотал своим дыханием влажную кожу от своих поцелуев. Протиснув свое колено между моих ног, он уперся мне в пах, отчего я заелозил, трясь об него. - Эррр-вин, - простонал я. Схватив его руку, я начал засовывать ее под свою футболку, чувствуя его мягкую ладонь на своих ребрах. Он начал сопротивляться, пытаясь выдернуть руку из моих цепких пальцев. Моя футболка задралась чуть выше живота, но я не собирался отпускать его. Стиснув его ладонь сильнее, я опустил его руку ниже, касаясь своей внутренней стороны бедра. Второй рукой Эрвин опирался на подушку рядом с моей головой и вылизывал мне шею. И если еще несколько минут назад я замерзал, стоя на холодном каменном полу, то сейчас я словно был в аду. Кожу обжигало от его касаний и поцелуев, а мое тело охватывал пожар. Казалось, еще каких-то пара минут, и я мог зажариться рядом с ним. Меня каждый раз передергивало, как от удара током, когда он касался меня за ухом и дышал в шею. Моя ладонь лежала на его руке, направляя его движения, оглаживая пах через белье, а другой рукой я не давал ему отстраниться, придерживая его за голову. Я не хотел, чтобы он начал говорить, ссылаясь на свои грехи и неправильные вещи, я хотел слышать лишь его хриплые стоны и шумное дыхание рядом с собой. И каждый раз, когда он отстранялся от меня, я затыкал его поцелуем. Лишь бы только он не начал говорить. Я елозил по простыням, чтобы трусы сползли ниже, но это плохо получалось, да и Эрвин не давал мне этого сделать, сжимая через ткань мой член. Я мазнул губами по его плечу и, приподнявшись, быстро стянул с себя ненужную вещь. Бросил на пол трусы, оставаясь в одной футболке. Тихая музыка ласкала слух, а Эрвин ласкал моё тело. Он обхватил мой член своей широкой ладонью и медленно задвигал рукой. Он тяжело и шумно дышал мне в шею, даже не смотря вниз и не видя, что он творит со мной. Я громко застонал, когда он с нажимом прошелся пальцем по головке члена, размазывая выделившуюся смазку. - Тише, стены очень тонкие, - тихо сказал он мне в самое ухо. Я опять простонал, мне было очень сложно сдерживаться. Он лег рядом со мной, не сводя глаз с моего лица, просунул руку мне под голову, обхватывая меня и сжимая плечо. Поцеловав меня в висок, он приник ко мне лбом. Вывернув кисть руки, и большим пальцем касаясь основания члена, Эрвин, быстрей задвигал рукой, накрывая головку всей поверхностью ладони. Мои стоны вырывались из груди сами по себе, я не мог это контролировать. Я думал лишь о нём, о том, что наконец-то он был рядом со мной. Он не мог никуда убежать. С очередным моим тихим стоном, я проскулил, приподнимая бедра. Эрвин переместил руку с моего плеча и зажал мне рот, опять утыкаясь мне в шею, рвано дыша и сдерживая свой голос. Я уцепился пальцами за его руку, зажимающую мне рот, и смотрел, как мой член появлялся и исчезал в его кулаке. Вскидывая бедра, я прикрыл глаза, сильнее прижавшись к губам, ласкающим мою шею, ловя его неровное дыхание. Я толкался в его руку, мыча в его ладонь, как на секунду замер, напрягаясь и кончая ему в кулак. Протяжно простонав, и с силой сжав его пальцы, я укусил его за руку, теряя свой стон в его мягкой ладони. Опустив бедра на матрас, я глубоко задышал через нос. Виски стали мокрыми от этой жары и духоты и чужого дыхания. Эрвин отлип от меня, убирая ладонь от моего лица и от моего члена, резко вставая с кровати. Он стоял ко мне спиной, озираясь. Схватив полотенце со спинки кровати, он принялся вытирать свою руку от моей спермы. Я валялся полностью обессиленный, взмокший, но счастливый. Я не думал, что мое прощание пройдет так хорошо. В голове творился полный кавардак, и я не мог собраться с мыслями. Натянув на себя одеяло и повернув голову в сторону Эрвина, я начал рассматривать его спину. Почти всю поверхность его спины занимала татуировка. Это была птица, походившая на голубя. Она была забита темным цветом, и посредине этой птицы был крест, в котором проглядывала его светлая кожа на фоне черноты. А те полосы с рваными краями, которые заходили на его плечи, были перьями крыльев. Он откинул полотенце в сторону, и его мышцы под черными крыльями на спине дернулись. Он лег обратно в постель, накрывшись одеялом, и даже не посмотрев на меня, устремил свой взгляд куда-то в потолок. - Твоя татуировка что-нибудь значит? – устало спросил я, перекатившись на бок. - Для меня она имеет значение. - Понятное дело. Сонно зевнув, я прильнул к нему, засовывая руку под одеяло и опуская ниже. - Эрвин, давай я… - Нет! Не нужно. - Но ты же не кончил. Ты что, обалдевший? - Я сказал, нет. - Да почему?! - Не задавай глупых вопросов. Бог никогда не простит нам этой ошибки. Я до конца жизни буду молиться за наши грехи. Я думал именно об этом, чтобы он не заговорил. Опять очередная чушь о Боге и грехах. Перекатившись на другую сторону кровати, я потянулся и, облокотившись на локти, чуть привстал. - Хочешь, чтобы я ушел? Сейчас из твоей комнаты, а не из церкви. - Сейчас? Ты же вообще хотел уйти. Что тебя теперь останавливает? - Что ты за мудак. - Леви, я же тебя не гоню. Ты же сам принял это решение. Не уходи, если не хочешь. Тебе же некуда больше пойти. Но в данный момент, да, я хочу, чтобы ты ушел, так что будь любезен. - Ладно. Подобрав свои трусы с пола и надев их под одеялом, я опять лег на кровать и, подперев рукой голову, посмотрел на него. Он всё так же смотрел в потолок, сложа руки на животе, погруженный в свои мысли. - Забери меня домой. - Что? Куда? Я не могу тебя забрать. - У тебя же есть квартира. - Леви. Как ты себе это представляешь? Я не могу просто взять и забрать тебя к себе домой. - Можешь. И что мне теперь делать в этом храме? Для меня здесь ничего не осталось. А так бы я перебрался к Эрвину. Кому нужен был теперь этот храм? Когда самый сексуальный священник теперь был моим. А моим ли он был? - У тебя есть жена? – спросил я. - Была. - Вы разошлись? - Нет. - А дети? Он помотал головой. - У тебя была жена, но вы не разошлись? Я не понимаю. - Она умерла. - Эрвин, прости. Я не знал. Мне жаль. Я почувствовал себя полным придурком, ведь я действительно не знал. И на кой черт я начал задавать ему эти вопросы о жене. - Ты не мог знать, - начал он, словно зная, о чем я думал. - Она разбилась в автокатастрофе, будучи на седьмом месяце беременности. - А давно это было? Прости, если я задаю много вопросов, но если хочешь, то… - Семь лет назад. - …можешь не отвечать, - закончил я. Я не знаю, зачем я начал спрашивать об этом. Может, потому, что хотел узнать его. О его жизни. И стоило ли мне на что-то рассчитывать, кроме как на дрочку от священника. Но то, что он разом лишился своей семьи, у меня и в мыслях не было такого варианта развития событий. - А сколько времени ты священник? - Думаю, где-то лет шесть. - Подожди. Так ты пошел в эти священники, потому что… У меня в голове образовалась каша, и я не мог сформулировать свой вопрос, а может, мне было неудобно его задавать. Его мёртвая жена. После её смерти он присягнул Богу. Это же бред чистой воды. - Да, - ответил он, не дожидаясь моего вопроса. - Эрвин! Тебе же было всего двадцать восемь лет! Как можно было поставить на себе крест?! Забить на свою жизнь. Ты же был молод. Нашел бы кого-нибудь. - Как ты не понимаешь! – сказал он, повысив голос. – Найти кого-нибудь?! Да что ты говоришь такое! У меня была семья, и я ждал ребенка! Я не могу взять и плюнуть на свое прошлое. Ты не понимаешь, когда у тебя есть всё, и это всё у тебя сразу отбирают. - Меня тошнит от тебя. Ты как истеричка, - тише сказал я. Я сел на кровати и посмотрел ему в глаза, а он лишь сдвинул свои брови и покачал головой. Чем жутко меня взбесил. - Знаешь, что, - начал я. - Я не понимаю! Ты просто идиот. Так наплевать на себя и пойти помогать другим людям своей верой, нести свои проповеди прихожанам и говорить людям, что Бог их любит! Когда на тебя твой Бог срать хотел, оставляя тебя ни с чем! Знаешь, я тебя прекрасно понимаю! Ведь я остался один в пятнадцать, а не в тридцать лет! У меня вообще ничего нет, и в дальнейшем ничего не будет. У тебя, наверное, есть семья, твои родители. У тебя есть, кому поддержать! У меня даже этого нет! Да, я не понимаю! Меня трясло от его слов, от своих слов. Да как он смел упрекать меня в непонимании. - А что ты делал целый год? – я всё продолжал говорить, срываясь. – Если шесть лет ты был священником. Что ты делал целый год? Бухал? Заливал своё горе? Кинув на него свой взгляд, я по глазам понял, что это так. Отвернувшись от него в сторону двери, я посмотрел в пустоту темной комнаты. - Забавно. Я понимаю, что иногда наплевательски относился к себе, но если бы я начал колоться… а в моем окружении было бы легко начать это делать. Если бы я начал ширяться, мне не у кого было бы попросить помощи, случись что! У тебя хотя бы была какая-никакая жизнь. Чёрт, лучше бы я сдох где-нибудь от передоза к хуям. - Леви, - он хотел было дотронуться до моей руки, но лишь коснувшись меня, я рывком вырвал свою руку. – Леви, я понимаю. В какой-то степени ты прав. У тебя тоже было всё, потом это всё поглотил пожар. Я так и не сказал ему, что родители бросили меня, а не сгорели в пожаре. Байка о пожаре не смотрелась так позорно, чем та правда, где меня просто оставили на улице. - Зачем ты рассказал мне это? Зачем рассказал про свою жену? Мог бы что-нибудь соврать или как обычно сказать мне: “Леви, тебя это не касается”. Зачем ты водил меня в парк? Зачем приходил ко мне, когда я был в общем зале, и заговаривал со мной? Зачем? Ты жалел меня? - Леви, ты спросил – я тебе честно ответил. Я знаю, что тебе не нравится в храме, я думал, что тебе будет приятно пройтись в свой день рождения. Ты не поверишь, но мне правда интересно с тобой общаться. Хоть и иногда ты бываешь груб. Я не жалел тебя. Да, всем подросткам, особенно трудным, бывает сложно. В некоторых случаях, они не виноваты, что с ними так жестоко распорядилась судьба. Я хочу дать им второй шанс. - Дай шанс себе. Весь этот разговор вытряс из меня все силы, да и не только разговор, но и умелые руки святоши. Но в данный момент мне хотелось лишь одного. Мне хотелось вырубиться и видеть безмятежные сны. Ни о каком уходе из церкви речи теперь не шло. Мне хотелось въебать Эрвину за все его слова. Въебать ему лишь за то, что он оказался слаб. Потеря семьи - это и вправду ужасно. Я знал это чувство. Но у Эрвина было все немного сложнее. Но это не значит, что ему нужно было зацикливаться на этом и продолжать жить прошлым. Да, это все было очень печально, но ему нужно было двигаться дальше. Эрвин был реальным идиотом. Но этот идиот притягивал. Я слез с его кровати и, вороша свои волосы на голове, подошел к двери. Взявшись за дверную ручку, медленно открыл и, застыв на пороге, обернулся к нему. - Знаешь, когда я говорил, что мне нужна твоя любовь и понимание, я имел в виду немного другое. Но это тоже весьма не дурно, - сказал я, ухмыльнувшись. Эрвин, подавив свой смешок, хотел было подняться с кровати, но я выскочил за дверь и поспешно ретировался, чтобы ненароком не словить затылком деревянный крест.