В ожидании Кё

Музыка: MERRY – Skull (альбом Beautiful Freaks)

POV Makoto Даже не представляю, с чего начать... Ладно. Так. Ямагучи-кун, прошу только, не перебивай: если до финала моей исповеди мы с тобой окончательно не нарежемся, все нити сплетутся в один клубок. Наверное, ты заметил: я не могу ходить быстро, постоянно хромаю, даже сейчас верная трость со мной – далеко без нее мне не уйти, как это ни прискорбно. Когда-то я потратил на покупку трости немалую сумму, придирчиво выбирал из множества вариантов, но это не прихоть и не дань моде, а суровая необходимость, всего лишь задрапированная под видимый эпатаж: однажды мне не повезло грохнуться, поломав лодыжку. Теперь в спокойном состоянии она беспокойства не вызывает, но стоит хоть немного натрудить ногу, как поганый сустав так и норовит покинуть свое законное место... Знаю-знаю, ты против медицинских подробностей, но я хочу, чтобы ты понимал: для меня это не просто травма, а знак с ночи, которую мне не забыть до конца своих дней. Эта история произошла полтора года назад, под самый занавес летнего сезона. Наш банк в то время арендовал офис на окраине, посреди домов и развязок юго-восточных окрестностей – ты, вижу, вполне представляешь, где это. Район тот, в принципе, тихий: разве только шум машин да толчея на остановке напоминают, что ты все еще в Токио, но, если отойти от дорог, окажешься в настоящем оазисе тишины. По соседству с нами, ровно через разъезд, в сердце старого сквера мирно дремало старое здание театра, окруженное со всех сторон спящими деревьями и разросшимся кустарником. В свой час оно пережило пожар, по какой-то нелепой случайности так и оставшись стоять заброшенным: поговаривали, будто бы театр висел на балансе одной частной конторы, незадолго до происшествия влетевшей в крупные долги и потому заморозившей ремонт на неопределенный срок. Впрочем, лично мне до судьбы здания не было никакого дела, более того – я даже внимания на него не обращал, поскольку ехал всегда совершенно другой дорогой: вниз по шоссе, через мост и по кольцу к проспекту. Но в тот злополучный вечер привычный маршрут пришлось изменить. Напряженная неделя мирно скатилась к пятнице, укороченный день прошел незаметно и оставил после себя ворох незавершенных дел. Пока большинство работников уже мысленно отдыхали, я как проклятый поминал чертей: за два часа до того молодые сотрудники соседнего департамента каким-то чудом умудрились угробить сводный отчет, так что мне предстояло перезабить двадцать листов таблицы... Обезьянья работа, скажу тебе, но что сделаешь? Тратить законные выходные на нее было бы сущим преступлением, поэтому я решил задержаться. Когда офис опустел, разговорчивые барышни разбежались, телефоны смолкли, а коридоры погрузились в полусон, я с головой ушел в свой скорбный труд, искренне радуясь, что теперь, в тишине, справлюсь за пару-тройку часов. И справился, правда, потратив куда больше запланированного времени: оторвав глаза от монитора и потянувшись, я с удивлением заметил, что за окнами уже совсем стемнело, а по карнизам настойчиво тарабанили частые капли дождя. «Только его не хватало», – вздохнул я, нажимая дежурное «сохранить». Внизу на проходной меня встретил зевающий охранник, поделившись парой дежурных шуток, он открыл двери и пожелал мне приятных выходных. Увы, стать приятными им было не суждено, и первый отвратительный сюрприз ждал меня уже на стоянке: я не завелся. Пришлось ждать эвакуатор, а затем, поручив машину мастерам, топать через сквер к остановке... С двумя пересадками за час я мог добраться до дома, спустя еще пару минут, потраченных на открытие замков, уже бы, закутавшись в теплый плюшевый плед, грелся у электрокамина. Мысленно пожелав, чтобы приятные мечты поскорее осуществились, я сильней натянул на голову капюшон и, засунув руки в карманы, поспешил по мокрой тропинке в неприветливый скверик, во мраке грозовой ночи казавшийся темным лесом. То, что случилось дальше, у меня в голове теперь укладывается с трудом. Не смейся, Ю, но я умудрился заблудиться в чертовом сквере... как говорится, в трех соснах! И если сейчас все это, возможно, звучит презабавно, тогда мне было отнюдь не до шуток! Не помню, сколько времени я шатался по вконец размытым дорожкам, заходя в тупики, одно могу сказать точно: раз десять, не меньше, мой путь приводил меня к старому театру. Совершенно замучившись и убедившись, что ливень прекращаться не собирается, а, напротив, лишь усиливается, я решил спрятаться под карнизом – благо, полосатые ограждения вокруг, когда-то установленные ремонтниками, оказались наполовину снесены. «Все равно ничего не видно», – вздохнул я и, не теряя времени, направился прямиком к мокрым стенам. К счастью, до маленькой полуразрушенной крыши руки строителей не дошли, и ее плита, пускай местами и дырявая, позволяла спрятаться от непогоды. По сравнению с улицей здесь вправду было довольно тихо: ни порывы разыгравшейся стихии, ни резвые капли моего маленького убежища не достигали, что превращало его в поистине спасительный уголок. Небольшой кованый фонарь, висевший напротив, лениво освещал окружающее пространство, внушая уверенность, что, в принципе, все не так уж и плохо. Прислонившись спиной к дверям, много лет назад служившим главным входом в пристанище муз, я облегченно выдохнул, устало прикрыл глаза. Нащупав в кармане мятую пачку, с удовольствием закурил, какое-то время греясь дымом собственной сигареты, затем же, слегка обсохнув и успокоившись, с интересом огляделся по сторонам. Если честно, страсти к изучению старинной архитектуры я никогда прежде за собою не замечал, но в тот момент, видимо, от нечего делать, мои мысли почему-то зацепились за кирпичную кладку, принялись ползти вверх и, по пути обрастая легендами, поднялись на крышу. В ней тут и там зияли внушительные дыры, словно темные глазницы инфернального существа. «В погожие дни сквозь них, наверное, проникает свет, озаряя бывшие коридоры, трухлявые лестницы, крохотные гримерки, – печально подумалось мне. – И многолетняя пыль кружит в тонких лучах, пробуждая полуистлевшие воспоминания... Эти стены помнят чертовски много». Серое здание, насупившись, действительно внушало какое-то странное, едва уловимое, но невероятно притягательное величие. Сколько лет минуло с тех пор, как здесь собиралась интеллигентная публика? Отчего случился роковой пожар? Почему после никто так и не довел до ума затянувшуюся реставрацию? Заброшенное посреди сонного сквера, здание превратилось в памятник самому себе, обросло мхом и с каждым прожитым днем ветшало, осыпаясь, поддавшись течению жестокого времени, не щадящего никого. И все это, как ни дико, происходило в крупнейшем городе страны, где цена на землю не только кусается, но порой и звереет! Непозволительная расточительность. «Интересно, кто владелец? – насмешливо фыркнул я. – Такие ресурсы не ценить... Мрак». Последнее определение закралось в голову как-то само собой, но заставило меня замереть: именно оно точней всего описывало нынешнее состояние этого места: мрак и тлен... Догоревшая сигарета обожгла пальцы и с шипением погасла на мокрой ступени. Я вздрогнул, нахохлился. Дабы отвлечься, осмотрел ближайшую расщелину, осторожно потрогал ее края, убедившись в справедливости своих предположений: тянуло оттуда основательно. За годы запустения раствор между кирпичами высыпался, стены угрожающе прорезали неровные трещины, протянувшиеся от просевшего фундамента аж до самой крыши. Почерневшие от копоти окна смотрели на мир страшными пустыми глазницами: кое-где стекла сохранились, но пыль и сажа сделали их слишком мутными, чтобы рассмотреть хоть что-то внутри. На втором этаже, в крайнем окне слева виднелись куски рваных занавесок и глиняная кружка на подоконнике... И она, эта коричневая кружка, если честно, пугала сильней, нежели обгоревшие неживые проемы. Бежево-розоватая краска, прежде покрывавшая колонны у входа, давно облупилась, открыв миру уродливо торчавшие куски арматуры, а сами колонны, обшарпанные, со сколами и ошметками паутины, так и норовили вот-вот завалиться, рассыпаться в прах. Жутковатая картина, клянусь, Ю-кун. Но наиболее устрашающими, повторю, были все-таки «куски погибшей жизни», от коих у меня невольно по спине побежали мурашки: законсервированное окно с чашкой, из которой кто-то пил за каких-нибудь полчаса перед тем, как задохнуться в дыму, пыльный цветочный горшок с остатками сгнившего растения, покосившаяся вывеска на стене у разбитой лестницы... Заинтересовавшись, я подошел поближе и, несильно поскоблив ногтем, обнаружил крупные цифры: двенадцатое апреля, восемнадцать часов. Интересно, какой постановке не повезло стать последней в один из тихих, весенних, ничем не примечательных вечеров? Не разобрать... Заметен лишь иероглиф «ждать», но это вряд ли скажет мне что-то. Жаль. Так больше ничего и не прочитав, я отряхнулся от навязчивых капель, благоразумно вернулся под навес. Вздохнул: ливень даже не помышлял сворачиваться. Устало облокотившись на заржавевшую ручку, когда-то позолоченную, а теперь тусклую и облезшую, я с грустью помечтал о теплой квартире, где меня ждали горячий чай, плед, камин, сухая одежда... и едва не грохнулся, когда, тихо скрипнув, ручка поехала вниз. - Черт! – выругался я, с трудом устояв на ногах. Моему удивлению не было предела: входная дверь, казавшаяся априори запертой и тридцать раз опечатанной, беззвучно отворилась, приглашая в глубь пустынных недр театра. Я сглотнул, но перечить не посмел и, едва переступив порог, ощутил, как в нос ударил отчетливый запах сырости. Умная мысль не испытывать судьбу пришла слишком поздно: через мгновение налетевший порыв захлопнул дверь за моей спиной, обрушив на меня стену мрака и животного ужаса. В панике бросившись обратно, я, чертыхаясь, на ощупь отыскал заветный выход, но, как назло, изнутри ручка не поворачивалась! Более того: все мои старания выбить дверь, увы, результатов не принесли, а окон в замкнутом вестибюле не предусматривалось в принципе. Я орал, звал на помощь, чувствуя, что еще немного – и сойду с ума. Нет смысла рассказывать, какой страх я пережил в те короткие несколько секунд. В конце концов, измотанный, чуть живой, я сполз по стенке на пол, когда вдруг услышал рядом чей-то негромкий голос: - Чего кричите? Всех духов разбудите. Вздрогнув, я обернулся. Моему взору открылась совершенно неожиданная картина: подняв над головой небольшой фонарь, передо мной стоял невысокий человек, появившийся буквально из-под земли. Судя по сухой одежде, он давно пребывал под сводами аварийного здания. На вид ему было лет сорок; хотя тусклый свет не давал возможности как следует рассмотреть лицо, я все же заметил болезненные тени, залегшие под его глазами, но списал это на игру воспаленного воображения. Больше ничего примечательного в облике незнакомца я не обнаружил: стандартная короткая стрижка, повседневная одежда, плащ с крупными пуговицами, перчатки – самый что ни на есть неприметный вид. - К-каких духов? – пробормотал я, со страхом уставившись на гостя из темноты. - Обыкновенных, – буднично буркнул тот, – которые обитают в заброшенных зданиях. – Выдержав короткую паузу, он, похоже, заметил мое волнение и миролюбиво улыбнулся. – Шучу. Моя фамилия Ниимура, я смотритель театра, – и вежливо поклонился. - Асада, – представился я, поспешив принести должные извинения. – Простите за вторжение, не знал, что здесь вообще кто-то есть, дверь захлопнулась: ветер... - Да, погодка сегодня та еще, – перебил мужчина, понимающе кивнув. – Я вовсе не сержусь, Асада-сан, наоборот, могу предложить вам обсохнуть в моей комнате да чаю попить: буря, верно, нескоро уляжется, а вы, как я погляжу, вконец промокли. Сделав пару шагов, он прикоснулся к соседней стене, явив моему взору неприметную дверь, за которой оказался тесный неосвещенный коридор. Только сейчас я сумел рассмотреть очертания других таких же дверей, через одну из которых мой визави, видимо, и попал в вестибюль. «Вот тебе и вся мистика», – облегченно подумал я и, порадовавшись торжеству разума, сразу же приободрился, отбросив нелепые страхи и уверенно проследовав по коридору за своим провожатым. - С тех пор, как реставрацию приостановили, здесь никто не появляется, а охранять здание нужно, – увлеченно пояснял он, неспешно направляясь во тьму. – Мало ли кто может проникнуть внутрь: в сегодняшнем неспокойном мире нельзя никому доверять. Вот и владелец театра не доверяет, поручив мне следить за порядком. Я тут вроде как сторож. - Вы работаете один? – хмыкнул я, про себя решив, что в случае чего малорослый смотритель вряд ли сумеет встать на защиту чьей-то собственности. Пускай и вконец раздолбанной. - Нет, что вы, – он беззаботно рассмеялся. – На проходной дежурит охрана. А я у них главный. Честно говоря, никакая проходная мне по дороге не попадалась, но я смолчал: кто знал, в самом деле, с какой стороны мог находиться их пост? Я даже не сомневался: воровать здесь решительно нечего, а если человек так зарабатывает на жизнь – его право. Как право и владельца театра содержать охранников. Поэтому спорить на пустом месте не стал. Шутки шутками, однако блуждали по темным коридорам мы достаточно долго. Сначала я предполагал, что сторож, знающий заброшенную местность как свои пять пальцев, проведет меня безопасным путем в какую-нибудь пристройку, где размещалась комната отдыха, но уже через несколько минут стало ясно: расположение старых картин в поломанных пыльных рамах повторяется, свидетельствуя, что кто-то ходит по кругу. Похолодев, я искренне пожалел, что вообще приперся в недоброе место. Интуиция подсказывала: пора убираться, и, в конце концов, взвесив все за и против, я немного приотстал от без умолку бубнящего Ниимуры, удрав через ближайшую дверь, за которой, как мне померещилось, брезжил неяркий свет. «Наверно, это выход», – с надеждой предположил я, но вид, открывшийся за порогом, заставил меня ахнуть, всплеснуть руками и мгновенно растерять всю разумную осторожность: волею случая я оказался в святая святых любого театра – зрительном зале! Две лампы на сцене освещали помещение мягкими лучами, пробивающимися сквозь дырочки в их абажурах, изъеденных жучками, так что случайному свидетелю, коим мне выпала честь стать, вполне удавалось рассмотреть обстановку во всех подробностях. Осторожно прикрыв за собою дверь и спустившись по узкой поскрипывающей лестнице между красными креслами, я аккуратно присел на одно из них, самое крайнее, то ли в пятом, то ли в шестом ряду. Потертая обивка тут же выплюнула столб пыли, скопившейся в ней за годы забвения, и я еле сдержался, чтобы не расчихаться. Но мои мысли, поддавшись романтике старого театра, сей факт не остановил, и, поднявшись над мирской суетой, они принялись плести тонкую сеть легенд, седых и красивых. Прежде всего, я представил себя одним из зрителей: уважаемым жителем города, души не чаявшим в современном искусстве. Сегодня я, успешно завершив насущные дела, приехал сюда посмотреть знаменитую постановку своего друга. На улице весна, на календаре старый добрый тысяча девятьсот какой-то. В сквере беззаботно чирикают пташки, перелетая с ветки на ветку, вокруг царит тишина. Пообщавшись с такими же театралами, я захожу в зал и с достоинством занимаю свое место. И сейчас уютный театр вовсе не покинутое, обветшавшее здание, а величественная обитель искусства, воплощающая на своей сцене фантазии признанных и не очень гениев. Ряды сидений сверкают отполированными ручками, лестницы вымыты до блеска, вместо уродливого штыря под куполом хрустальная люстра. Публика ждет. Завершение последнего акта тонет в нескончаемых овациях... И тишина возвращается в теплые стены лишь ночью, когда пестрая толпа, горячо обсуждая увиденное, наконец, покидает их. Интересно, какому спектаклю было суждено стать последним? Названия на табличке, к несчастью, мне так и не удалось разобрать... Здравая мысль вернула меня с небес на землю. Открыв глаза, я не без сожаления оставил радужные грезы, еще раз окинул взглядом компактный зал, чтобы затем, поднявшись на ноги, подойти к сцене: больно уж хотелось изучить здесь все прежде, чем смотритель Ниимура заметит мое отсутствие и найдет меня тут. Ступени, ведущие наверх, пожалуй, удерживали первенство по скрипу среди всех местных лестниц: поднявшись лишь на третью, я уже успел раз двадцать пожалеть о своем любопытстве. К счастью, сторож ушел, похоже, чересчур далеко, чтобы услышать, как некто не в меру наглый нарушает покой театрального сердца. Взобравшись на сцену, я с удивлением понял, что маленький зал кажется отсюда куда просторнее, но обдумать сей забавный факт не успел, заметив внушительный деревянный ящик, со стороны напоминавший импровизированный письменный стол. Подойдя к нему, я убедился: это действительно был не предмет мебели, а именно ящик, длина которого значительно превышала как ширину, так и высоту. Простую, но тяжелую крышку, забитую гвоздями без шляпок, по периметру украшал скромный орнамент, что выглядело если не странным, то, по крайней мере, весьма необычным. Но куда более необычной показалась мне толстая тетрадь в твердом переплете, покоившаяся сверху на ящике. Безумное сходство с готическими историями заставило меня усомниться, не сплю ли я на самом-то деле. Ущипнув себя за руку, убедился, что нет. Несмело коснувшись с виду до уныния обычной тетради, я медленно очистил ее от пыли. Под плотной обложкой на высохшем листе красовалась витиеватая надпись «В ожидании Кё», которая ни о чем мне не говорила. Большая часть страниц склеилась, поэтому открыть рукопись представлялось возможным лишь в самом конце. Пожелтевшая бумага, бугристая, подпорченная влагой и временем, была сплошь усеяна записями – выцветшими, но, тем не менее, вполне различимыми. Личный дневник они не напоминали: скорее всего, текст предназначался для публикации, ибо автор старательно выписывал каждый знак. Я прислушался: гробовая тишина явно свидетельствовала, что никто мне не помешает. И, не в силах сопротивляться растущему любопытству, углубился в чтение.