Драбблосборник

Столько лет не виделись, не встречались, только письма — и теперь гонец протягивал свиток: сегодня из Скайхолда прилетел ворон. Отец приехал. Тайком, украдкой, почти десять лет спустя — на самой границе родной страны. «Дочери никогда не вырастают, Анора». «Ферелден в хороших руках — нет, в лучших». «Тебе придется поднимать страну после Мора. Нам было проще, но ты лучше и умнее, чем были мы». Почти десять лет. Та ядовитая зелень, что разорвала небо, была страхом похуже, чем Мор, наверное, и при иных обстоятельства королева бы не покинула столицу королевства. Но своим людям Анора верила: почти десять лет позади, любой бы давно построил систему, которая позволяет жить и существовать. Пусть Скайхолд на орлейской территории, но Инквизиция вне любой юрисдикции — не должно быть ни проблем, ни вопросов. Вдобавок тайный канцлер помогла по старому знакомству — написала приглашение, и излишне болтливые рты есть чем заткнуть: печать Инквизиции открывает большинство дверей и большинство дорог. Анора собралась быстро. Королевский двор невелик, так и разросся после войны, много вещей ей всегда было ни к чему, охраны — избранная десятка, и этого хватало; путешествовать по Ферелдену она не боялась. Ни красных контрабандных троп, ни бандитов, ни дезертиров, заброшенных сюда восстанием. Ее Ферелден не причинит ей вреда — она знала это и знала, какими дорогами ходить не стоит, где пустить нужный слух, а где слухи, напротив, кто-то невмерно раздул. Никто не достанет волчицу возле ее логова, особенно если там волчата, а королеву — на ее земле, особенно если там ее народ. Если бы было время. Если бы она знала точно, каков будет исход. Если бы отец мог приехать в Денерим. Если бы, если бы, если бы... Слишком много условий и надежд, а должен быть расчет, и поэтому она уехала. Она знала: банны присмотрят за страной и городом. Время есть. Формально — она едет узнать обстановку, своими глазами увидеть, что происходит, ведь в лицо королеве никто не солжет, она не наивный Кайлан. У Аноры было очень много слов, чтобы все объяснить, хотя на деле хватило бы одного-единственного. Скайхолд оказался огромным, полуразрушенным, но живым и очень энергичным; тут и там сновали стройотряды, прибывающие солдаты ставили лагерь прямо во дворе, длинноусый старик гонял троих мальчишек за песком — засыпать лужу на разбитой дороге. Пела труба, встречая гостей, от ближней стены тянуло свежим хлебом и жареным мясом; видно, там пряталась кухня. Туда-сюда снова эльфийская прислуга с огромным котлом, а за ними приглядывала бывшая предводительница повстанцев, которая ухитрилась притащить тевинтерских агентов прямо в Редклифф. Маги и правда нашли здесь приют — и, видимо, урок пошел на пользу, раз тевинтерских гостей тут больше не было. Когда ей довелось повстречать Инквизицию прошлый раз — и объяснить, почему Редклифф пора освободить, — она видела страх и усталость. Теперь их место заступила жажда действовать, и Анора увидела то, чего, похоже, еще не видела та древняя тварь: они не просто надеялись, они верили. Верили, что победят, верили так, как когда-то простые ферелденцы, поднявшиеся против Мора, не дрогнувшие, поверившие ей. Верили, что все — возможно. Господин Логейн, сказали ей, расположился в восточной башне, но к нему нельзя, потому что... Причина была длинная и без сомнения очень важная, но Анора ее не дослушала. Убедившись, что ее людям предоставят палатки, она побежала к каменной лестнице, что вела на стену. Никто и не подумал останавливать. Двери у башни не было — то есть была, но стояла рядом, прислоненная к стене, пахнущая опилками, совсем белая. Анора вбежала — замерла на пару секунд, давая глазам привыкнуть к темноте после ослепительного горного солнца. Комната была совсем маленькой, продувалась насквозь, и в углу, подальше от дверного проема, стояла палатка, посередине комнаты — стол из темного дерева, к которому по полу тянулись царапины. Логейн сидел за столом, вычерчивая карту — твердой, тонкой, ровной линией. Услышал шаги, вскинул голову. Анора увидела, как по его лицу — сколько морщин прибавилось! — расплывается широкая, искренняя улыбка. И выдохнула слово — одно-единственное: — Папа!