Драбблосборник

Камешек прилетел и стукнулся точно в раму — так, чтоб было громко, но не разбить драгоценное мутное стекло. Фиона подошла к окну, спиной чувствуя взгляды детей. Учебники, разумеется, были тут же забыты — все в едином порыве следили, что же будет дальше. Самсон махал ей со стены, явно наслаждаясь кислыми лицами своих конвойных, и Фиона невольно улыбнулась. Как мальчишка, честное слово! Рядом с ним она тоже начинала чувствовать себя четырнадцатилетней девчонкой, которой впервые признались в любви — нормально, а не так, как это было в ее собственном детстве и на самом деле. Кто-то за спиной отчетливо хихикал. Если повернуться — мигом нацепят серьезные лица, и концов не найдешь, это она точно знала. И не злилась — после всего пережитого здесь, в Скайхолде, младшие подопечные снова могли показывать пальцами, хихикать, сплетничать, бегать по крепостным стенам... Быть детьми и подростками. Ни в Белом Шпиле, ни во время восстания у них такой возможности и близко не было. Когда Самсон в первый раз пришел в башню магов — точнее, его привели под конвоем — Фиона хотела пойти к Вестнице и уточнить, а какого, собственно, демона это произошло. Им, в конце концов, обещали равные права, а не надзор, тем более — не надзор от пленника, которого силой принудили служить Инквизиции и который когда-то служил в Киркволльском Круге — настолько суровом и жестоком, что первый факел восстания зажегся именно там. Сейчас она уже не представляла уроков без его ехидных комментариев из угла. Самсон обычно устраивался верхом на стуле и наблюдал, кто что поделывает. Дети его не боялись. А Фиона не боялась думать, что вскоре ей придется провести первые Истязания — ученики взрослеют, старших пора признавать полноправными магами. Почти всех, убитых на Истязаниях, погубил страх — все ее знакомые, кто делился, как уцелел, работали с холодной головой. У нее самой не получалось так внушать уверенность — по правде говоря, у нее вообще не слишком выходило обучать детей и подростков, слишком уж привыкла, что аудитория уже взрослая. А у Самсона как-то само собой вышло с ними поладить — хотя он не особенно церемонился и не нежничал. Фиона обернулась к классу. Хихиканье стихло. — Контроль энтропии разберем завтра. Младшие на сегодня свободны, старшие сдают мне щиты от огня после обеда. Идите попрактикуйтесь. — А Самсон придет? — тут же спросил Кейнус. Щиты ему давались плохо и он до смерти боялся Завесу. В Круге его бы могли уже усмирить — двадцать лет, считай, взрослый, пора все уметь, — но Фиона продолжала учить. Столько, сколько понадобится. — Придет, если командор Резерфорд отпустит. У них скоро большой выезд в Сарнию, так что Самсона могут взять на совещание. Все, бегите. Подняв невероятный шум, дети вывалились наружу. Фиона вздохнула и открыла окно. В полумрак класса, озаренный свечами, ворвался морозный хрусткий воздух и немного солнечного света. Не будь в Скайхолде так холодно, она бы открывала окна настежь, но горные ветра грозились выдуть из класса конспекты, книги, учеников и массивные шкафы размером с демона Гордыни. Приходилось сидеть в свечном свете, зато в тепле. Вслед за щиплющим холодом в башню забрался Самсон. Окно, если лезть со стены, было совсем невысоко — всего-то подпрыгнуть и подтянуться, но Фионе все равно стало смешно и неловко. Как маленький, правда, и весь Скайхолд завтра будет сплетничать, не то что дети! — Я сказал конвою, чтоб шли к Резерфорду и передали, что я к вам по делу. — Они же видели, что вы влезли в окно. — Ну это их проблемы, как они будут докладывать, мое — сбежать от них к вам. Самсон уселся на стол, прямо на конспект к завтрашней большой лекции по контролю энтропии. Фиона запоздало подумала, что листы лекции завтра будут буквально как из задницы, и дети, конечно же, заметят это и обсудят, а потом Самсон обхватил ее за талию и усадил рядом, и лекция в голове сама собой побледнела и растаяла. — Я принес вам цветы, госпожа чародейка. Вот. Ветка хрустальной благодати — чуть помятая, потому что ее прятали под куртку, но нежная, колокольчики — вот-вот зазвенят, прозрачная, в свете рыжих свечей, казалось, светилась сама. — Где же вы ее взяли? Разве в крепости она... Фиона осеклась, потому что в крепости хрустальная благодать росла. В церковном саду, за компанию с другими редкими травами и цветами, и преподобная мать защищала свой сад как коршун гнездо. Сорвать что-нибудь дозволялось только целителям и Инквизитору с Вестницей. Ну и может быть мастеру над шпионами, но это не точно. — Там еще осталась целая ветка и семена. А вы потом для зелий засушите, вам же надо, я знаю. Он пристроил ветку Фионе за ухо — то ли как свадебный венок, то ли как художники иногда кладут грифельный стержень. Нежные лепестки защекотали шею, и она невольно улыбнулась. — А что сказала преподобная мать? — Давайте я не буду повторять, а то потом вы скажете, что это я научил детей материться. Вдруг они подслушивают. — А вы что ответили? — Я сбежал. Мне вменяют заражение Сарнии красным лириумом, честное слово, то, что я еще цветок спи... стащил, никто и не заметит. Она потянулась и отвела с его лица прядь волос. — Ведете себя, как будто вам лет тринадцать, честное слово. — О, в тринадцать лет меня только отдали учиться в Киркволльский Круг. Цветов я тогда точно не крал, только пирожки с кухни. И вообще знать не знал, какой в Круге пи... как все хреново. Это потом... Знаете, у нас там нормальные не выдерживали. Или тебе нормально то, что делала Мередит, или тебя выдавливали. Вообще-то, насколько Фиона знала, Самсона не то чтобы выгнали за бунт против Мередит, а Вестница по секрету рассказывала, что у него проблемы с лириумной зависимостью — это когда она просила магов выделить для него дозу. Но он так болезненно поморщился, что перебивать она не стала. У самой полно таких же свежих ран, ошибок и блужданий. Сможет и захочет — расскажет, нет — у них обоих есть по темному грузу, о которых лучше помолчать. Да и Вестница могла знать далеко не все, ей рассказывал командор Резерфорд, у которого взгляд на Киркволл и тамошние события был... своеобразным. — Это все позади, — тихо сказала она. — Нам придется быть нормальными самим. Чтобы больше ничего не рухнуло. Я думала, что больше не смогу. Но нам придется. — Я тоже думал, что больше не смогу. Шел в храм Митал умирать, а вышло... В дверь поскреблись и, не дожидаясь ответа, проскользнули. Миллисент и Лорион, самые младшие из подопечных, оба выжили чудом — таких юных магов, неумелых, неопытных, хрупких и беззащитных восстание спалило первыми. — Дядя Ли, а сделайте птичку, — выпалила Миллисент. Лорион робко выглядывал из-за ее плеча, дергая ухом. — Вы на кладбище такую сделали, я видела. Сделаете мне? Лиза говорит, что нельзя просить, а я все равно хочу, можно? По лицу Самсона пробежала тень. — Если еще раз войдешь без стука, то сделаю по жопе. Мало ли что мы тут делали, ага? — Ага, — согласно закивала Миллисент. — А птичку сделаете? — Кыш оба, и чтоб до завтра не видел ни одну, ни второго. И стащите где-нибудь ненужные листы. Миллисент просияла и вылетела за дверь, ухватив Лориона за руку — поскорее, пока Фиона не успела сделать замечание или засадить писать упражнения. Про то, что детям надо бы сделать внушение, Фиона сообразила, когда за ними закрылась дверь, — слишком засмотрелась на Самсона. Как стал мягче взгляд и спокойнее голос и как он улыбался, глядя на детские лица. Почти незаметно, уголком губ — но все-таки. — Если сильно пристают, скажите. Я велю отстать. — Не надо. Правда, не надо. Я так чувствую, что все не зря, и меня не зря не казнили. Я жить не хотел, а тут вы. И дети. Понимаете? — Понимаю. В этот раз она поцеловала его первая — так было проще, чем подбирать слова. Почему ты снова живая, хотя за месяцы восстания дотла сгорела внутри, с каждым погибшим учеником и подопечным. Почему снова хочется смеяться, строить планы и думать о будущем, хотя своими руками заключила с Герионом Алексиусом сделку. Почему в вашей башне цветы на окне, а ты ищешь платье понаряднее. Самсоновы «почему» проросли красным лириумом и упокоились на кладбище, но дети звали его дядей Ли и он таскал для Фионы цветы из церковного сада. Обнимая его, Фиона чувствовала, как колотится сердце — не разобрать, у него ли, у нее, вместе, — и еще что у него колется щетина. Он старательно брился по утрам, чтобы не колоться, но к вечеру щетина все равно отрастала. «Мы живы, — стучало в голове. — Мы живы и еще поживем».