Осторожно, дети!

       Шаг за шагом я шел все дальше.       Сначала испытываешь лишь страх, но чем больше ты об этом думаешь, тем привычнее становится эта мысль и начинаешь относиться с обыденным равнодушием и к самому факту. Собственно, каждый однажды задумывается о данной стадии жизни…        К ногам подкатился истрепанный мяч и я поднял взгляд, чтобы встретиться с испуганными глазами местного мальчишки. Я был последним, кого он ожидал увидеть в такое время у себя на улице.       Я умру.       Причем, совершенно неважно, произойдет это завтра, через пару месяцев или по прошествии нескольких лет — когда ты свыкаешься с неизбежностью смерти, тебе безразлична дата встречи с концом.       И приходит понимание: переставая бояться смерти, ты перестаешь бояться жить. Жить как того хочется исключительно тебе. С осознанием собственной смертности словно обретаешь бессмертие; как только избавляешься от мыслей о последнем вздохе, начинаешь задумываться о действительно насущных, сегодняшних делах, их наполненности и смысле.       В своем положении я мог посвятить размышлениям и непосредственно «жизни» лишь несколько часов перед сном, но и они, когда сделать я фактически ничего не мог, меняли мое сознание.       Именно поэтому я шел по кварталу пролов без какой-либо опаски. Да, я понимал, что такая вопиющая опрометчивость может дорогого стоить, но и выискивать за каждым углом агента полиции мыслей у меня больше не было сил. И морально, и физически я устал бояться. И в этом бедном, запущенном квартале с говорливыми и склочными рабочими, пьяницами и шумной ребятней я искал спокойствия.       В суматохе толпы незнакомцев я мог оказаться вне поля видимости и слышимости телекранов и наконец почувствовать себя в безопасности.       Возможно, именно сейчас я был даже счастлив.       Да, пожалуй, так.       Голова трещала: сказывалась утомительная, практически круглосуточная работа с болтливыми сотрудницами, постоянная концентрация внимания и переутомление глаз. Но каким бы выжатым я себя ни чувствовал, как бы не ныла спина и шея от сидячего образа жизни, я бездумно шагал по улочкам и сворачивал во все новые и новые проулки. У меня не было цели заблудиться посреди множества улиц и убежать таким образом, но, кажется, я был крайне близок к подобному развитию событий: мало того, не знал района, так еще и за дорогой не пытался следить.       С каждым пройденным метром толпа редела, становилось тише; солнце скрывалось за высокими зданиями, окрашивая город в оранжевые мягкие тона, и от этого было еще спокойнее: приближался вечер, но вместе с ним и комендантский час. Через два часа выключат свет в моем доме, и если я не вернусь до этого времени, будет не то чтобы подозрительно, а попросту незаконно.       Собирался ли сломя голову нестись обратно? Ни в коем случае. Неповиновение даже самым незначительным правилам — прекрасное обоснование, чтобы объявить тебя предателем или заговорщиком. Я это понимал, но будоражило ощущение маленькой победы: сегодня я сделал все, как того хотел исключительно я сам, никто мне не был указом.       Я не хотел возвращаться.       Самоубийством было так поступать, особенно, если учесть тот факт, что меня наверняка давно уже взяли на заметку. Но было уже невыносимо видеть партийные комбинезоны и грубые широкие лица пролов, не было больше сил находиться в этой массе, которая разъедала меня изнутри. Я не хотел больше кричать и прислуживать, не хотел больше притворяться и врать, не хотел обеспечивать собственными руками процветание того хаоса, в котором мы жили.       Тишина и одиночество были намного привлекательнее моей прошлой жизни.       Разве не это счастье?..       Одиночество и тишина.       Я мог бы примкнуть к единомышленникам и понемногу подрывать установившуюся систему, но я их не нашел.       Я мог бы свести счеты с жизнью, но я был слишком слаб и труслив для этого.       Я устал жить в постоянном страхе и отвращении, в ежедневном лицемерии и обмане, но не представилось возможности что-либо поделать с этим. От бездействия и беспомощности хотелось выть, как мне моя жизнь опостылела.       Устал притворяться быть тем, кем не являлся, устал стараться быть похожим на всех.       Как же сложно быть таким, как все.       Да, уйти окончательно сил у меня не находилось, но я принял решение остаться там, где обрел счастье: в безлюдной тишине.       Место, в котором я очутился, увлеченный размышлениями, было совсем убогим и пустынным, солнце практически не освещало его — дома отбрасывали густую тень. То был небольшой замкнутый двор, и внутрь этого двора выходило с десяток дверей, возле которых были прилеплены несуразные ступеньки.       И никого, совершенно никого: ни собак, ни кошек, ни крыс, ни людей.       Думалось даже, что за заколоченными окнами никто не жил — так было тихо.       Мне сразу стало легко и хорошо от этого осознания (ничто не нагоняло страха, не перед кем было притворяться), и я, ни о чем не задумываясь, сел на ближайшее бетонное крыльцо, чтобы отдохнуть, растянуть момент и насладиться им. Было грязно: то тут, то там валялся занесенный сюда ветром мусор. Листья, опавшие с раскидистого дерева еще прошлой, или даже позапрошлой, осенью, никто и не думал убирать, сквозь трещины в асфальте пробивалась трава. Слепые окна придавали этому дворику жутковатый вид.       Откуда-то издалека доносился гомон пролов.       И все же было хорошо…       Я не заметил, как окончательно стемнело, и уже вроде начал паниковать (ведь привычка — ужасно въедливая штука), даже поднялся на ноги, чтобы быстрее кинуться на поиски дороги обратно домой, но вовремя вспомнил, на что сегодня решился.       Вспомнил и сел на место.       И только я облегченно выдохнул, на мое плечо легла рука, заставившая меня, несмотря на свою невесомость, подскочить, запутаться в собственных ногах и бухнуться на зад, больно подвернув ногу.       Я в ужасе забыл даже вдохнуть.       «Неужели так быстро нашли?!» — только успело пронестись в голове, и я быстро перевел взгляд на крыльцо.       Но там стоял всего-навсего парнишка лет двадцати и смотрел на меня с недоумением.       — Извините, я вовсе не хотел вас пугать, — виновато сказал парень, потупляя взгляд.       Выглядел он ужасно смущенным, и мне нестерпимо захотелось сказать что-нибудь, чтобы он не беспокоился, но грудь от перепуга, или все же облегчения, стиснуло так, что я не мог произнести ни звука.       — Откуда ты тут? — сдавленно спросил я, вставая. Сердце еще истошно колотилось в ребрах, но я брал контроль в свои руки — точнее будет сказать, что любопытство начинало брать вверх.       — А, я тут живу, — весело переключился парнишка на другую тему и отошел чуть в сторону, чтобы не загораживать проем, в который я заглянул с подозрением, но чернота внутри была слишком плотной, чтобы что-либо рассмотреть. — Я очень-очень сожалею, что вас так сильно напугал, — возвращая внимание к себе, вновь заговорил он. — Может, вы кофе хотите? А то я чувствую себя невероятно виноватым. Пожалуйста, позвольте загладить оплошность!       Я ошарашенно молчал. В его речи не было ни одного слова из новояза, в его интонации не слышалось тупой штампованности, его манерность и учтивость, даже некое благородство, не умещались в рамках ангсоца…       Он меня поразил, как ничто меня никогда не поражало, и я, не задумываясь ни на секунду, сделал шаг вперед.       Шаг вперед, в неизвестность, в темноту.       Темнота…