За резной дверью из белой акации

На окутанной туманом станции было пусто. В этот ранний час редкий пассажир рискнёт ожидать поезд вне здания вокзала. Небо застилали тяжёлые тучи, время от времени раздираемые небольшими просветами. От этого утро казалось сумерками. Ночью прошёл дождь, и станцию покрывали мелкие прозрачные лужицы. Тишину нарушал только шум просыпающегося города, окружающего станцию. Всё было неподвижно. Даже этот противный туман застыл равномерной ослепляющей пеленой. Только с оголённых ветвей деревьев иногда срывались капли и бесшумно падали вниз. Вдоль по станции уверенной походкой шёл человек, заставляя туман вокруг него расступаться. Это был высокий мужчина лет тридцати в чёрном классическом пальто. Идеально уложенная причёска совсем не растрепалась от влажного воздуха, а начищенные до сияния ботинки чудесным образом избегали брызг. Прямая осанка была непоколебима. На красивом аристократичном лице его не выражалось ни единой эмоции. В серых глазах переливалась различными оттенками сталь. Всё-таки в образе его было что-то пугающее. Не было ничего удивительного в том, что этот мужчина не замёрз, казалось, это он и был причиной холода, из-за которого валил пар изо рта. Этот человек – известный врач из Вест-Энда, Ричард Гамельтон. Не женат, детей нет. Родом из в меру богатой семьи. Получил высшее образование в престижном университете. Работает в известной частной клинике в Вест-Энде. Член закрытого литературного клуба. По воскресеньям ходит в церковь. В праздники навещает родителей. Стабильно перечисляет средства в различные благотворительные фонды. Приветлив с соседями и обходителен с коллегами. Образцовый член общества. И у него есть тайна.

***

Был конец осени – начало зимы, то время, когда заботливые мамы не отпускают детей на улицу без шапки и шарфа. Дожди лили не переставая. Из-за этого листва с деревьев опала раньше положенного срока и все деревья без исключения стояли костлявые и мокрые. Брусчатка на улицах города сверкала влагой вот уже неделю без перерыва, а горожане не рисковали выйти без зонта даже на противоположную сторону улицы за газетой. День Гая Фокса уже давно прошёл, а Рождество всё никак не собиралось наступать. Люди, каждый день месившие ногами одну и ту же грязь по пути на работу и обратно, начинали терять надежду на прекрасную белую зиму и всё чаще взирали на городские улицы заспанными грустными глазами и радовали друг друга выражением глубочайшей тоски и безысходности на лицах. В такое время все городские поэты напивались в пабах, рассуждая о несчастной любви, а почтенные пожилые джентельмены сидели дома и жаловались на радикулит. Были, однако, и те люди, которых погода вообще не интересовала. Среди них был и Ричард Гамельтон, который ни разу не использовал для своих промахов таких оправданий как погода. Он вообще не использовал оправданий. Потому что у него не бывало промахов. Этот человек-машина был всегда точен и аккуратен, никогда не опаздывал, исполнял свою работу безукоризненно. В художественном же смысле погода интересовала его исключительно по выходным или на картинах великих художников и в литературных произведениях великих классиков. Но даже в таких скромных проявлениях мать-природа не могла повлиять на ход дел нашего дорогого Ричарда. Он не был склонен поддаваться влиянию чего-либо или даже кого-либо. Да и к тому же любоваться таким безрадостным пейзажем ему не представлялось возможным, поскольку в этом сезоне у врачей резко сокращается количество выходных, а занимать их подобной ерундой - как минимум не рационально. Хотя отразилось это конечно только на графике дежурств Ричарда, ведь он был неврологом, одним из пяти главных врачей Лондонской Больницы Святого Рафаэля. В свои тридцать два года он занимал столь высокую должность не случайно, ведь именно он со своими двумя друзьями начинал со скромного кабинета оказания медицинских услуг на границе Вест-Энда. Уильям Дарси был специалистом – окулистом, а Кристофер Уолди был прекрасным кардиологом. Они познакомились ещё в университете, в общежитии были соседями и всячески помогали друг другу с учёбой. Свободное время они тоже проводили вместе, хотя все по разному: Кристофер владел несколькими музыкальными инструментами и обыкновенно упражнялся в музыкальном искусстве, а Уильям и Ричард читали книги или играли в шахматы. Также эти молодые люди посещали театры и оперу, однажды это даже привело Уильяма и Ричарда в закрытый литературный клуб «Слуги Эвтерпы». В то время друзья были почти неразлучны. Даже когда выбранные ими направления развели их по разным аудиториям и предметам, они не прекращали общения и сумели сохранить дружеские отношения до окончания университета. После нескольких лет практики все трое разом осознали, что надо начинать собственное дело, и собственно так и появился их скромный кабинет. Уильям вложил половину своего наследства, а Кристофер и Ричард потратили на дело все свои сбережения, в следствие чего им пришлось снимать одно жильё на двоих. По началу было тяжело, Ричард переживал сильнее всех, пристрастился к сигаретам, подпортил зрение и приобрёл привычку бесконечно протирать прописанные ему Уильямом очки во времена раздумий. Потом к ним присоединились Гилберт Чандлер, стоматолог откуда-то из Шотландии, и умелый отоларинголог Эдвард Марлоу. С последним отношения у Ричарда сложились напряжённые, эти двое не могли спокойно находиться в одном помещении, вокруг сразу начинало пахнуть жареным. Они постоянно соперничали, что к слову пошло на пользу общему делу. Эдвард пошёл на определённый риск, используя собственные связи, и вот скромный кабинет оказания медицинских услуг получил покровительство церкви Святого Рафаэля. Ричард, не желая отставать от соперника, подсуетился и смог заполучить в распоряжение начинающей больницы двухэтажное здание на одной из уютных улочек Вест-Энда. Уильям с Гилбертом сумели набрать штат медсестёр за умеренное жалованье и дела пошли в гору. Когда-то скромный кабинет превратился в процветающую больницу, в одном из пяти роскошных кабинетов которой сидел Ричард Гамельтон и курил крепкую сигарету, перепроверяя ещё раз отчёты за месяц, перед тем, как отнести их в архив. Неторопливо он перелистывал страницы, исписанные врачами, находившимися у него в подчинении, изредка сверялся с календарём и графиком дежурств, сопоставлял информацию с отчётами старших медсестёр. Когда с этим было покончено, начальник отделения неврологии и психиатрии затушил сигарету и ещё раз перечитал собственный отчёт. Поразмыслив немного, он пришёл к выводу, что конечный вариант определённо лучше первых двух черновых редакций. В завершение все отчёты были скреплены и подшиты, заверены подписью лично Ричарда. Осталось только спуститься вниз за подписью старшей медсестры неврологического отделения и можно сдавать фолиант в архив. Размеры месячного отчёта действительно превышали некоторые годовые отчёты других отделений. Наведя порядок на рабочем столе, и протерев неторопливо свои очки в тонкой чёрной оправе, Ричард зажал подмышкой бумаги, выключил настольную лампу и вышел из кабинета. Длинный больничный коридор был совсем не похож на убогие казённые заведения. Особняк раньше принадлежал маленькому, но знатному роду, ныне обанкротившемуся на радость многочисленных завистников и сотрудников больницы Святого Рафаэля, получивших возможность работать в таких прекрасных условиях. По одной стороне коридора шли двери, ведущие в кабинеты разнообразных врачей и приёмные комнаты. Если бы не таблички с именами и специальностями врачей, можно было бы подумать, что ты находишься в обычном доме, и из дверных проёмов то и дело начнут выходить многочисленные члены семьи и гости, будут обсуждать что-то, ругаться, играть с собаками, баюкать маленьких детей, зевать или звать кого-то по имени. Но в здании больницы было тихо. Часы приёма пациентов давно окончились, ужин в стационаре подадут лишь через полтора часа, и даже звуки шагов Ричарда заглушал мягкий ковёр, устилающий пол второго этажа. По другой стороне коридор имел ряд высоких стрельчатых окон, пропускавших сейчас ультрамариновый свет наступающего вечера, и выходивших в уютный внутренний дворик. В центре его красовались старенькой щербатый фонтанчик и долговязая ива, накрывающая своей кроной около половины дворика. В погожие деньки пациентам разрешалось в медицинских целях гулять по дворику под присмотром медсестёр, и тогда неосведомлённый человек мог подумать, что имеет счастье наблюдать какой-то экзотический светский приём, поскольку больные совершенно не выглядели таковыми, а увлекались беседами с товарищами по несчастью и забывали старательно охать и хвататься за больные места. Сейчас в дворике было пусто, как и всю последнюю неделю по вине всё той же скверной погоды. Ричард миновал коридор и спустился по добротной лестнице с резными перилами; портреты, когда-то украшавшие стену над ступенями, были заменены плакатами, рассказывающими о пользе утренней зарядки и прогулок на свежем воздухе. Окно, освещавшее всё тем же тусклым светом лестничный пролёт, было украшено замысловатым витражом на библейский сюжет. Старшим медсёстрам всех отделений полагался общий кабинет, находившийся прямо под лестницей, и по правде говоря, являющийся сердцем больницы. Эта просторная светлая комната была постоянным приютом миловидных леди в белоснежных фартуках и чепцах, там всегда пахло ароматным травяным чаем, постоянно были слышны последние сплетни или разговоры о насущных женских проблемах: ревнивые мужья и рецепты праздничных блюд, модный фасон платьев и недавно открывшаяся лавочка душистых мыл. В любое время дня и ночи в сестринской можно было найти квалифицированную сестру милосердия или приятную собеседницу. В моменты редкого отдыха от больничных забот, когда люди чувствовали себя слишком счастливыми, чтобы ходить по врачам, весь персонал сбегался в сестринскую и отдыхал морально и физически. Даже главврачи, будучи в большей степени, чем все остальные вольны делать то, что им хочется, или сделав все дела раньше положенного срока, как обыкновенно случалось с Ричардом, приходили в сестринскую и развлекали барышень рассказами интересных случаев из собственного врачебного опыта. Но сейчас больница пустовала: дневная смена закончилась, все разошлись по домам, а бедняги, обречённые дежурить в ночную смену затаились по углам, сокрушаясь о своей неприглядной участи провести такую холодную и неприятную ночь не в своих кроватях. Впрочем, угол в сестринской был довольно оживлённым, и когда Ричард, предварительно постучав, отворил чуть скрипнувшую дверь, внутри оказались старшая сестра неврологического отделения Мэри Торнтон со своими двумя юными подопечными, жавшимися к ней как жмутся цыплята к маме-курице, и глава отоларингологического отделения Эдвард Марлоу собственной персоной. Он уже обматывал шею длинным шарфом, договаривая фразу: - …И тогда ему порекомендовали пить настойку из дубового корня, вы представляете? Бедняге пришлось лечиться заодно и от несварения, хахаха! Доброй ночи, леди, надеюсь, вам не будет скучно с этим занудой. А, вот и он кстати. - Добрый вечер, Эдвард. Неужели ты решил остаться и помешать мне занудствовать? – ответил Ричард, с надменным видом поправляя очки. Младшая медсестра хихикнула. - Боже упаси, сегодня же не моя смена! – возмутился Эдвард. Он шутливо всплеснул руками и подмигнул сёстрам. – Да и к тому же мы с Уилом и его благоверной решили сходить в оперу, так что никак не могу. Ричард смерил отоларинголога оценивающим взглядом, действительно, выглядел он так, будто собирался выйти в люди. Ворот щёгольской рубашки торчал из-под шарфа, лаковые ботинки, даже трость прихватил, густые каштановые волосы, как всегда растрёпанные, с явной претензией на непринуждённое очарование, тем не менее, выглядели аккуратнее обычного и пахли одеколоном. На красивом загорелом лице красовалась широкая лукавая улыбка, так раздражавшая Гамильтона. - Что за опера, разреши поинтересоваться? – спросил Ричард. - Так и быть, разрешу, - кивнул Эдвард, - «Летучий голландец», как раз в моём вкусе. Говорят, что я похож на того отважного капитана легендарного судна! Он горделиво приподнял голову и чуть заметно улыбнулся дамам. Зав. отделения неврологии выдержал паузу, давая зав. отделения отоларингологии насладиться этим смешным позерством и, покачивая головой, протянул: - Ты бы поинтересовался содержанием легенды, или хотя бы почитал либретто перед походом в оперу. Ведь ты бы не сел в лужу если бы знал, что этот самый «отважный капитан» своими дерзкими речами проклял сам себя, собственное судно и всю его команду в придачу. - Зато какое приключение! – выпалил в ответ Эдвард и направился к выходу. - Передай привет Уильяму, - бросил на прощание Ричард. - Обойдёшься, - раздалось уже где-то в коридоре, и дверь захлопнулась. Сёстры милосердия вышли из оцепенения, в которое их повергла эта маленькая перепалка, рядовые бросились к оставленным подносам с бинтами и таблетками, а старшая добродушно улыбнулась Ричарду и произнесла: - Ну сколько можно ругаться, как дети малые! Смотрю и умиляюсь: солидные мужчины уже, а всё в войну играют. - Распишитесь пожалуйста, вы опять забыли сделать это, - проигнорировал замечание Ричард, протягивая Мэри пузатую папочку. Сестра покачала головой и поставила привычным движением круглую витиеватую подпись и продолжила: - Ты бы поел, Сара уже скоро уйдёт, а ты, я смотрю, всё в кабинете затворничал, наверняка голодный. Ричард взглянул на часы, действительно, время уже позднее, пора бы и поужинать. Он поблагодарил Мэри и вышел из сестринской, попутно доставая из кармана густую связку ключей, исключительная привилегия главного врача – иметь в собственном распоряжении ключи от всех дверей в больнице. Укладывая отчёт на положенную полку, невролог ещё раз взглянул на часы и направился быстрым шагом в столовую. Это было тесное помещеньице, переделанное из бывших хозяйских кухни и столовой. Зону приготовления пищи отделяла от общего зала простая ширма, что казалось некоторым врачам нарушением санитарных норм, но модифицировать эту комнату сейчас не предоставлялось возможным в силу разных причин. Ричард заказал себе ужин, а получив его на небольшом подносе, отпустил буфетчицу Сару, заверив её, что самостоятельно отнесёт посуду в мойку и закроет дверь в столовую своим ключом. Поужинав в приятном и так редко возможном одиночестве, врач направился обратно в сестринскую. Многолетний опыт показывал, что ночью случается только что-то серьёзное, требующее безотлагательных действий, а в такой обстановке обычно некогда трать время на беготню по лестнице и до кабинета врача. По этой причине во время ночного дежурства главные врачи находились в одном кабинете со всеми сёстрами. Ричард шёл по уже совсем тёмному коридору, его белый халат развивался в темноте как парус проклятого корабля, шаги гулко отдавались от древних стен больницы, ковёр, постеленный на первом этаже, был более скромен, чем на втором, и подбитые металлом каблуки ботинок чеканили ритм походки врача, точно барабанную дробь. В сестринской было уже тихо, две юные сестрички дремали в креслах, а старшая сестра Мэри сидела на диванчике и вязала что-то пёстренькое. Ричард приоткрыл окно, ибо знал, что девушки не выносят запаха табака, и закурил, размышляя о поразительной синхронности в действиях спящих сестёр и том, не могли ли они быть на самом деле родными сёстрами друг другу. Дождь за окном перестал, зато поднялся тревожный ветер, который завывал собственную тоскливую оперу. Звуки на улице становились всё тише, и вскоре ничего не осталось, кроме этого вездесущего ветра, изредка колыхавшего пламя свечи на столе.