За резной дверью из белой акации

Истошно залаяла дворовая собака. Где-то вдалеке ещё слышны были крики. Страх. Ни зги не было видно в эту тёмную ночь. Дождь бил по лицу и плечам, будто это был настоящий град. Он сбивал с ног, мешал бежать, мешал дышать и прислушиваться. Где-то скрипнула дверь. Грубый мужской голос рявкнул не хуже сторожевой собаки, и та мгновенно заткнулась. Полоска света. Лицо фермера, грубое, как и его голос высунулось из дверного проёма. Шорох. Стайка брызг откуда-то из тени. В кустах притаился кто-то. Тяжёлое прерывистое дыхание. Дождь барабанит по лужам. Опять раздался крик. В отдалении от деревни маячили несколько огоньков. Фонари. Ливень. Луна закрыта облаками. Пёс заскулил. Фермер поудобнее схватил ружьё и захлопнул дверь. Лязг закрывающегося замка. И темнота. Глубокая тягучая темнота. И тишина. А ещё холод. Просто ужасный холод. Снова крик. Чьё-то имя кричат. Бежать, бежать скорее. Где-то сбоку насторожилась всё та же собака. Раскисшая дорога плывёт под ногами. Плеск. Страшно. Опять брызги. Лай. Выстрел. Отпечатки голых ног на дороге. Капли. Крики. Свет. Холод.

***

Пробило полночь, и Мэри пошла в столовую кипятить чайник. На улице всё неистовствовал ветер. Кроны деревьев ходили ходуном, в соседнем доме хлопали ставни. Какой-то пьяница за углом завёл протяжную песню. Через минуту это безобразие затихло вдалеке. Младшенькие сёстры заворочались на своих насиженных креслах и сонно завели какой-то вялый диалог. Ричард украдкой рассматривал их и всё сильнее убеждался в том, что они родственницы друг другу. Одна была пониже и порумяней, это очевидно старшая. И тонкая, изящная, но несколько болезненная младшая. Таких в этой больнице было несколько десятков. К своему стыду, Ричард даже не пытался запоминать их имена. Все они звучали как-то одинаково кокетливо и глупо, превращали каждую медсестру в эдакое беспомощное глупое существо, коверкало саму сущность этих барышень. Гамильтону не нравились такие имена вроде Эмили, Синти, Лили и Кайли. Поэтому он и не трудился их запоминать. Наверное, Эдвард всё-таки был прав, называя Ричарда занудой, ну кто будет размышлять об именах ночь напролёт? Сам Гамильтон знал о своём этом недостатке, ещё в детстве он был дотошен и всегда спокоен, что несколько беспокоило родителей и отбивало всякое желание общаться у сверстников. Ричард всеми силами пытался исправиться, но поделать ничего так и не смог. Но солидному мужчине средних лет, коим Гамельтон сейчас и являлся, этот небольшой недостаток был скорее на руку, помогал в делах и добавлял солидности. Хотя направлением его деятельности и являлся человек и его нервная система, но обширные исследования в психологии и психиатрии, в качестве дополнения к основному образованию, сделали Ричарда специалистом широкого круга, способного при необходимости провести одинаково профессиональную консультацию по вопросам нервной системы и психики человека. Но при всём этом человек для него оставался загадкой. Его непостоянная натура, метания от добра ко злу и обратно, поступки, не поддающиеся логическому объяснению. Ричард смотрел вокруг и видел это везде: на улицах и в больнице, в своём приёмном кабинете, в газетах и даже в зеркале. С самой юности, когда наступает пора осознания себя личностью, Гамельтон решил для себя, что никогда не поддастся влиянию глупого сердца, никогда он не предаст голос разума, ведущий его по жизни. Сколько раз в своей практике он встречал несчастных, которые сами довели себя до больничной койки. В душе врач сочувствовал им конечно, но только лишь их слабости, потаканию опрометчивым желаниям, ведущим в пропасть, из которой не бывает спасения. Ему оставалось лишь облегчать их муки, не более того. Пациенты сами жаждали оказаться там, упивались тьмой, разливающейся по их венам, наслаждались муками, подаренными им ими же самими. Рассуждения, недостойные представителя такой благородной профессии? Отнюдь, только осознание всего этого помогало Ричарду самому держаться на плаву, не увязать в пучине, в которую по долгу службы он был вынужден каждый день окунаться. И избавляло от сочувствия. Врача ничто не могло вывести из равновесия. Кроме того, делиться этими соображениями с кем-либо он тоже не спешил. Гамильтон понимал, что взглядов его по этому вопросу могут не разделить даже самые близкие друзья, что уж говорить об общественности. Лишь иногда, после порядочной порции алкоголя он начинал философствовать, и тогда друзья, хватая его под руки, тащили уже почти бесчувственное тело домой. На следующее утро обычно Ричард ни слова из вчерашнего монолога припомнить не мог, а если и мог, то обыкновенно было стыдно, что добавляло неприятных ощущений. Впрочем, специалистом он был прекрасным, за это ему многое могли простить, что есть, то есть… - Мистер Гамильтон! Вы что, заснули? – оживлённый голос Мэри вырвал Ричарда из сладкой дрёмы, голова съехала с подпиравшего её кулака. Остатки тёплого небытия ещё таились где-то в уголках комнаты, но врач решительно протёр глаза и пробормотал: - Нет, я просто задумался. Мэри улыбнулась и поставила перед ним большую чашку с чаем. Ричард выпил бы сейчас чего покрепче, хотя бы даже кофе, но выбирать не приходилось, поэтому он отпил немного горячего напитка и снова закурил. Скрипнула дверь, и в комнату зашли сёстрички, невролог поудивлялся немного тому, что задремал на столько крепко, что не заметил как те ушли зажигать лампы в коридоре. Увидав уже приготовленные для них заботливой Мэри кружки, девочки обрадовались и жадно набросились на согревающий чай. Откуда-то возникли конфеты и печенье, яблоки и орехи. Младшенькая из сестёр поднесла Ричарду корзинку с печеньями, но врач вежливо отказался, есть совсем не хотелось, хотелось поскорей придти домой и забраться под одеяло. Тем временем дамы начали игру в карты. Чтобы как-то отвлечься от пустых размышлений Ричард внимательно следил за игрой, просчитывая возможные варианты развития событий. Вскоре ему это наскучило, и он принялся хлебать остывший чай, уставившись в окно. В пепельнице становилось тесно. В коридоре послышались торопливые шаги, стремительно перерастающие в топот, и где-то совсем рядом с дверью в сестринскую знакомый голос крикнул: - Рич, а Рич! Иди-ка сюда, у нас пациент. Невролог вскочил и направился к источнику голоса. Медсёстры побросали карты и засеменили вслед за доктором. Рядом с сестринской коридор немного раздавался вширь, что позволяло ставить там каталки на всякий случай. Это как раз он и был. На крайнюю каталку Эдвард и Уильям грузили нечто грязное и очень мокрое. Подоспевшие медсёстры охнули, Ричард схватил запястье, нащупывая пульс. Тем временем Мэри уже крепила к планшетику форму для заполнения. Две сестрички неуверенно жались к изголовью каталки. Эдвард прислонился к стене и пытался отдышаться, а Уильям протирал взмокший лоб носовым платком. Невролог начал диктовать вслух: - Время, - он глянул на часы, - без четверти два. Поступил юноша, на вид лет семнадцать, без сознания. Пульс слабый. На лицо явное истощение. Мэри застрочила ручкой по листу, потом засунула планшет подмышку и принялась пристраивать паренька поудобнее на каталке. - Почти уверен, что там будет воспаление лёгких, - добавил Эдвард. Он уже отдышался, снял пальто и закинул его на соседнюю каталку. - Повышенная температура, - продолжил Ричард. - Да он весь горит! – воскликнула старшенькая сестра, прижимая ладонь ко лбу юноши. - На нём даже обуви нет! – подхватила младшенькая. - Я знаю, что по правилам он должен сначала к тебе отделение поступить, но давай сразу ко мне его, а? – начал Эдвард, обращаясь к Ричарду. - Чтоб потом инфекцию по больнице не возить. Уверен, ему прямая дорога в мой отдел. - Я запишу это как особые обстоятельства, - кивнул Гамельтон. - Давай в пятую палату его, обратился Эдвард к Мэри. Та кивнула и ухватилась за край каталки. Отоларинголог взялся за противоположный конец и потянул свежепоступившего пациента за собой, а старшая медсестра подталкивала сзади. Колёсики заскрипели, ковёр зашуршал под весом каталки. Младшие сёстры засеменили следом. Вскоре все пятеро скрылись где-то в глубине коридора и только издалека раздавались торопливые указания Мэри: - Чего стоим, девочки? Полли, принеси тазик воды и губки, сейчас мы его помоем. Молли, сбегай в кладовую, принеси пижаму. Мистер Марлоу, не гоните так, мы за вами не поспеваем… Ричард и Уильям остались вдвоём. Невролог спокойно протирал руки салфеткой, а окулист подхватил пальто товарища и направился в сестринскую. Гамельтон направился следом за ним. Уильям Дарси, низенький усатый добряк со светлыми большими глазами, был одет в коричневый брючный костюм и клетчатую жилетку, из кармана которой виднелась цепочка часов. Всеми любимый и уважаемый, он постоянно пребывал в хорошем настроении, благодаря чему всегда и везде был желанным гостем, и с помощью всё того же его удивительного дара, женился год назад на своей прелестной помощнице из больницы. Оказавшись в комнате, оба сразу направились к окну и закурили. Уильям курил исключительно трубку, набивая её табаком, он заговорил. - Мы сегодня с Эдом в оперу пошли, ну и с Оливией конечно же. Возвращались уже, идём, болтаем. И тут карета полисменов стоит, - он неторопливо прикурил трубку и продолжил, - Ну проходим мы мимо и слышим как они ругаются. Что, мол, нашли пацана, не поймут пьяный или мёртвый. А я дай, думаю, пульс проверю. Живой ещё оказался, я им говорю: «в больницу везите». А они мне «мы вам не кэб». Ну и что было делать? Я Оливию домой отправил, мы с Эдом тащили его невесть сколько, почти от самого театра, представляешь? - То ещё развлечение для сливок общества! – улыбнулся Ричард, стряхивая с сигареты пепел. - Брось! Какие сливки? – усмехнулся Уильям. – Так, работаем помаленьку. Дверь в сестринскую с шумом распахнулась. На пороге появился неунывающий Эдвард с источающими пар кружками в руках. Их количество превышало все представления о человеческих возможностях транспортировки горячих сосудов. Дверь он, очевидно, открывал ногой. - А я заварил кофе! Угощайтесь, господа, - голосом церемониймейстера начал Эдвард, расставляя кружки на столе. Ричард про себя поблагодарил небо за ниспосланный такими странными путями ему напиток, такой желанный и радующий. Он предпочёл не задумываться том, что в другой ситуации вряд ли принял бы что-либо из рук этого человека. Сам Эдвард уже с удовольствием растянулся на диванчике, потягивая кофе и болтая в воздухе одной ногой. Вскоре появилась Мэри, вид у неё был озабоченный, в руках она ещё вертела планшетик с формой. - Ужас какой, такой молоденький, а уже при смерти! Худенький такой, будто не кормили совсем, как вижу таких, сразу плакать хочется, накормить и приласкать, - она тяжело вздохнула. Уильям понимающе кивнул и протянул медсестре чашку с кофе. Та приняла её, подержала в руках и продолжила. – Да ещё под Рождество, грустно-то как! - Не отчаивайтесь, миссис Торнтон! – воскликнул Эдвард, - я спасу бедного юношу, или я не врач вовсе, такая же кружка, как та, что вы держите в руке! Сестра милосердия рассеянно уставилась куда-то в кофе, помолчала с минуту и протянула: - Надо бы молока добавить, - и скрылась за дверью, направляясь очевидно в столовую. Уильям принялся усердно вытряхивать пепел из трубки, наблюдая за этим действом, Ричард задумчиво снял очки и начал их протирать, Эдвард тем временем покончил с содержимым своей кружки и потянулся за следующей. Часы в холле пробили половину третьего. Все трое замерли, прислушиваясь к их старинному бою. Невролог вскинул левую руку, сверяясь со своими часами. - Спешат, - констатировал он, когда бой прекратился. - И на сколько же? – иронично спросил отоларинголог. - На три минуты, - нехотя отозвался Ричард. Он знал, что его любовь к точности всегда смешила Эдварда и давала тому множество поводов для шуток, впрочем, не очень смешных. - Хахаха, может тогда и переведёшь их прямо сейчас? – вполне ожидаемая реакция осталась без ответа. Гамельтон уже решил для себя действительно перевести часы после дежурства перед тем, как пойти домой. Сейчас он размышлял, хватит ли простого стула или придётся приносить лестницу. Уильям усмехнулся в усы и наконец принялся за свой кофе. На пороге возникли две младшие сестрички, всё ещё немного напуганные, но уже довольные тем, что справились с заданиями, данными им сестрой Мэри. Зайдя в комнату они немного смутились, то ли от такой концентрации представителей высшего управления в их скромной обители, то ли от того, что такие юные леди остались одни ночью в обществе привлекательных джентельменов. Повисло неловкое молчание. В конце концов старшенькая сестра, запинаясь, смогла выдавить из себя: - Господа, как вы считаете, откуда мог взяться этот мальчик? - Как откуда? Из утробы его матери, конечно! – серьёзным тоном заявил Эдвард. Уильям отстранился от своей кружки и манерным движением начал вытирать усы, тихонько посмеиваясь. Дамы смутились, младшая хихикнула, прикрывая рот ладошкой, потом подала голос: - И всё же? - Дело нехитрое, леди, - сказал Уильям, оставляя усы в покое. – Мальчишка-оборванец из Ист-Энда по ошибке забрёл сюда, потерял сознание, а мы его подобрали. - На нём ведь даже обуви не было! – глубоко вздохнула младшенькая, покачивая головой. Похоже, что этот факт потряс девочку до глубины души. - Я слышала, что где-то в Ист-Энде из сиротского приюта сбежало несколько детей, - озабоченно пробормотала старшенькая. - Вот вы сами и ответили на свой вопрос, барышни, - сказал Уильям, ставя пустую кружку на стол. - Говорят, что в том же Ист-Энде объявился маньяк какой-то, убивает всех без разбору, вот детишки со страху и разбежались, - продолжала сестра. Ричард задумчиво глядел на юную сплетницу и медленно протирал свои очки. - Ужасы какие! – воскликнул Эдвард, решительным движением опрокидывая остатки остывшего кофе себе в рот. - Меня одно беспокоит, - вдруг встрял в разговор Ричард. – Сиротам в его возрасте уже положено работать на фабрике. Но когда я измерял пульс, то успел заметить, что у этого паренька руки мягкие и нежные. Не похоже, что он был приучен к физическому труду. Ульям и Эдвард переглянулись, сёстры недоуменно взглянули на Ричарда. Тот поспешно надел очки и продолжил: - Да и к тому же, жители Ист-Энда обыкновенно одеваются практично, ну или как минимум тепло. А у этого, как вы успели заметить, - он глянул на младшенькую сестру, - даже обуви не было. - Ну, может он не успел обуться? – неуверенно пролепетала младшенькая. Всё-таки Ричард смутил её своим напором. В сестринской опять повисло неловкое молчание, которого все так активно пытались избежать. - А ещё говорят, в Ист-Энде видели призрак висельника, которого в прошлом месяце повесили за кражу. Да, - неловко попыталась возобновить беседу старшая сестра. – Видели, как он шёл по Темзе, прозрачный такой, - Эдвард приподнялся с дивана, наклонив голову, чтобы скрыть улыбку, и поставил опустевшую кружку на стол. Уильям со скучающим видом посмотрел на часы, лежавшие до этого у него в кармане жилета. Ричард последовал его примеру. - Время ночного обхода, - изрёк он. В конец смущённые сёстры засуетились, опять кинулись к свои подносикам и поспешили выйти в коридор. - Ну что ж, спасибо, что подкинули работёнки на ночь, - с усталой улыбкой проговорил Ричард. - Всегда пожалуйста, - ухмыльнулся Эдвард, - с тебя причитается! - О, непременно, - сказал с иронией Гамельтон. - Мы пожалуй пойдём, - подвёл итог Уильям, - Спокойной ночи, Рич. - Ага, спокойной, - подхватил Эдвард с улыбочкой, и они оба направились к выходу. - Пока, - бросил Ричард закрывающейся двери. В сестринской сразу стало тихо и тоскливо. Сладкая дрёма, затаившаяся было по углам, решила, что её время настало, и снова попыталась заключить в свои объятия уставшего доктора. Тот принял мужественное решение всё-таки снизойти до ночного обхода. В одном из коридоров врач повстречал главную медсестру, куда-то было запропастившуюся, но уже приступившую к своим обязанностям ночного дежурного. Обход прошёл спокойно, всё в норме, всё как обычно. Больные посапывали во сне, некоторые бывало и храпели во всю глотку. За дверьми пустеющих приёмных и кабинетов таилась таинственная тишина, играющая иногда с воображением слабонервных своими причудливыми скрипами и шорохами. Тем временем свинцовые тучи начали беспокойное торопливое движение куда-то на запад, и ночное небо стало похоже на оживлённую улицу, когда лицо прекрасной незнакомки – луны то и дело закрывают от взора надоедливые пешеходы – облака. К и без того причудливым узорам ковров добавились не менее причудливые вензеля теней, порождённых переплетениями оконных рам и чудесным действом, творящимся на небосводе. Как и несколько часов назад, Ричард скользил по коридору, словно летучая мышь – альбинос, периодически останавливаясь, чтобы затушить лишние светильники, зажжённые старательными сестричками. Всё-таки прекрасное погодное явление, свидетелями которого посчастливилось стать всем не спящим в эту ночь, позволяло сэкономить драгоценный газ в рожках, освещающих коридоры. Вернувшись в сестринскую раньше всех, невролог обнаружил одну нетронутую чашку кофе, не такого уж и ледяного, осушил её залпом и занял своё прежнее место у окна. Стало снова скучно, как было в начале дежурства. Свеча на столе стала вдвое короче, пламя её выросло в высоту, и прогоревший фитиль уже заваливался на одну сторону, готовый в любой момент обломиться и упасть. Нервно отбрасываемые скромным огоньком, по стенам плясали причудливые тени и отблески, соперничая с представлением, устроенным лунным светом. Ричард наблюдал за этим, медленно покручивая в длинных пальцах сигарету, потом сунул её решительным движением в рот и отвернулся в другую сторону, эта чёртова свечка его гипнотизировала. Когда сёстры милосердия, тоже изрядно уставшие, вернулись все трое в свою обитель, то застали там мирно спящего главного врача. Он откинулся на спинку стула, очки съехали в бок, приоткрытое окно тихонько постукивало от ветра, что нисколько не мешало спящему смотреть сны. Мэри поумилялась немного, потом тихонько подошла и аккуратно вынула из рук доктора почти истлевшую сигарету, самостоятельно затушила её и прикрыла окошко. Стало совсем тихо, младшие сёстры уже устраивались в своих креслах, миссис Торнтон мудро решила последовать их примеру. Часы в холле пробили четыре утра, но никому уже не было до них дела.