Проклятье Посейдона

      После рассказа своего возлюбленного Келей крепко призадумался. Даже его тонкие брови свелись к переносице, хмурясь, как небо перед дождем. Ладон посмотрел на него и рассмеялся. Как-то напряженно, но искренне.       — У тебя такое выражение лица… — пробормотал он, все еще улыбаясь.       — Какое? — произнес Келей хмуро. — Я не понимаю, Ладон… Не понимаю! Я слышал, слышал о спартанских варварах, но я не могу поверить! Я знаю, что они преданы и душой, и телом своей родине, что жизнь за нее положат в любую секунду, что любят красивых юношей, но… Они не могут быть так жестоки к своим любовникам и…       Договорить Келей не успел, — Ладон банально накрыл его губы поцелуем, мгновенно выбивая из головы все мысли. Юноша простонал ему в рот, зарываясь пальцами в роскошную белую шевелюру.       — Так… нечестно, — задыхаясь, прошептал он, чувствуя, как ладонь дракона скользит по его бедру вверх, под подол туники, обжигая кожу и возбуждая желание.       Все еще пытаясь сопротивляться, дабы продолжить серьезный разговор, он положил свою руку поверх ладони дракона, чтобы остановить, но пальцы Ладона уверенно обхватили его уже вставшую твердую плоть. Застонав, юноша выгнулся дугой под умелыми быстро возбуждающими прикосновениями, и больше уже ни о чем думать не мог. В голове мгновенно помутилось, и остались только обжигающие поцелуи его неистового любовника, его нежная страсть, его горячий пыл и жаркие прикосновения. Жадный рот снова заставил его пролить свое семя, и Ладон не упустил ни капли. Он пил его стоны удовольствия, ласкал юное тело, только пробуждающееся к любви, наслаждался упоительными всхлипами и выражением истинного блаженства на лице юноши.       В памяти Келея свежи еще были те дни, когда после одного взгляда в глаза Ладона у него подгибались и слабели колени, а после короткой беседы — он так выматывался эмоционально, что тут же отрубался начисто. Но после близости с драконом… Даже с чудодейственной сережкой. Даже после одного единственного раза… Келей засыпал на сутки. Слишком уж велика была сила духа Ладона. Он снова и снова поражался его мощи, власти и могуществу на этом острове.       Ладон все верно рассчитал. И когда он входил в него, вырывая громкие крики наслаждения, и когда покусывал кожу на нежной шее, заставляя тихо всхлипывать, и когда размашисто ритмично двигался в нем… Келей в очередной раз потерял сознание, едва его семя оросило его живот, испачкав и белоснежную кожу Ладона.       Дракон бережно уложил его на мягкую траву, утерев следы их любви подолом его туники. И сам устало откинулся на ствол дерева. Закрыл свои золотые глаза. Он был изможден морально так же, как и Келей. Рассказ о его жизни потребовал слишком много эмоций. И у него не было сил отвечать на вопросы юноши. По крайней мере не сейчас. Пусть уж лучше он спит, вымотанный любовными утехами. Образ Иокаста как живой вставал перед его глазами.       Вот он, суровый спартанский муж, закаленный в боях мечом, сталью, кровью и жарким песком арены. Глаза черные и жаркие, словно летняя полночь. Волосы немного короткие. Достающие лишь до плеч, оттенком своим напоминающие вороново крыло или древесную смоль. Руки сильные и ловкие. Ноги длинные и быстрые. Тело грациозное и поджарое. Мускулы перекатываются под кожей, не выделяясь вычурно, но привлекая внимание и возбуждая желание почувствовать их. Спокойный, уверенный в себе, ни минуты не колеблющийся в своих мгновенных решениях. Даже если от него требовалось убить своего собственного любовника. Ни разу ни одного слова о любви. Ни одного нежного взгляда. Но жаркие ласки, сводящие с ума, неистовая нежность, пламенем вспыхивающая в обсидиановых глазах, сила и грация рук, что так уверенно и беспощадно казнили острым мечом, но так же легко и нежно могли дарить истинное наслаждение… Быть с таким мужчиной внизу — нисколько не стыдно и не унизительно. У спартанцев вообще не относятся зазорно к мужчине, который предпочитает быть пассивом в постели. Но Иокаст был не таков. Он был по-своему справедлив во всем. Он в одинаковой степени отдавал и брал. И ни с чем не сравнить то ослепительное наслаждение, когда ты врезаешься раз за разом в жаркие тесные глубины сильного и свирепого мужчины, который не стыдится отдавать свое тело, не будучи скованным дурацкими предрассудками. Их страсть была такой же обоюдоострой, как и меч, которым Иокаст разил своих врагов. Врагов Спарты. Такой же неистовой, как битва у стен великой Трои. Такой же жаркой, что и песок арены, который впитал в себя бескрайнее море крови…       Она была безумной, всепоглощающей и без капли нежности. Это было словно наваждение, словно сумасшествие… Любил ли он его? Любил ли этого сурового спартанского мужа, опьяненного схваткой предсмертного боя, упоенного кровью своих врагов, ослепленного сталью своего меча? О да. Безумно и неистово, как и все, что есть в Спарте. Восхищение, желание, расплавленный огонь, текущий по жилам… Восторг и жар, разливающийся по телу. Морской дракон был упоен этим мужественным смертным так сильно, как только могла его бессмертная хладная сущность. И кровь его пела, бурля в жилах, когда отзывалась на каждое прикосновение Иокаста. Ладон как сейчас помнил эти жгучие ласки, почти смешанные с болью, но боль та была сладка… Ах, глаза цвета оникса затягивали не хуже, чем его собственные золотые глаза дракона. Иокаст был единственным смертным, на которого не действовала его воля, его власть и могущественная аура. Ибо сила духа смертного была настолько же сильна! И именно за это Ладон так его полюбил и так им восхищался. Этот черный сумрачный взгляд, эта хищная улыбка, эта жаркая страсть, зажигавшаяся в них… Они затягивали, они сводили его с ума. Это был самый ошеломляющий, самый сногсшибательный, самый впечатляющий смертный, какого он когда-либо видел и… имел. Всего и без остатка. И потому не стыдно было морскому дракону отдаваться ему жарко и неистово. Не стыдно подчиниться тому, кто был по силе духа, да и тела, равен ему. Он стал его болезнью, его неотступной лихорадкой, его пьянящим вином, его грезью наяву, его ночным, волшебным, сказочным кошмаром… Знаете ли, как затягивают воды черного омута, в которых таятся неведомые страсти? Как привлекает грация и опасность изящного хищника, например тигра? Как приятно танцевать на кончике звенящей стали, на грани жизни и смерти… Примерно такие ощущения испытывал юный Ладон в постели с Иокастом, в жизни, на войне, в любви и в горе. Именно оно, упоительное, неотступное, желанное, возбуждающее… Держало его на привязи у этого смертного. Иокаст, истинный спартанец до мозга костей. Истинный мужчина до кончиков ногтей. Истинный любовник до жара во всем теле. Возбудить одним лишь хищным взглядом. Подарить наслаждение одним лишь жарким прикосновением. Выразить все свои чувства в одном лишь поцелуе… Не было между ними ни капли нежности. Зато было море безумной страсти.       Но за что Ладон уважал его больше всего, так это за то, что эта самая безумная страсть не помешала Иокасту исполнить долг перед родиной. Его рука не дрогнула, когда он вонзил меч в бледную грудь своего любовника. Он не отвел взгляда, когда смотрел в потрясенные золотые глаза. И на устах его играла светлая улыбка. Нет, не жестокости. Сейчас, через много-много лет, Ладон думал, что, может быть, таким образом Иокаст прощался с ним? Жаркие ночи, полные свирепого, неугасимого огня, поцелуи-укусы, ритмичные вторжения в потные разгоряченные тела… Ничто не остановило суровую руку спартанского мужа. Он был тверд, как кремень. И в то же время Ладон нисколько не сомневался, что Иокаст любил его. По-своему.       Воля. Сила. Дух. Выносливость. Грация. Ловкость. Изящность. Танец души, танец страсти. Все это воплощал в себе этот божественный восхитительный смертный…       И, наверное, Ладон втайне позволил признаться в этом самому себе, воля Иокаста была куда сильнее его собственной. Ведь он бы не смог. Не сумел бы вот так с улыбкой убить любимого человека. Иокаст не был убийцей. Но он был патриотом. Ладон даже понял и принял причины, побудившие его смертного любовника убить его. Так была устроена психология спартанских жителей. Любая опасность, даже потенциальная угроза, и уж тем более морской дракон, должна быть уничтожена. Любой ценой.       Ладон не знал, какую цену заплатил Иокаст. Много лет не знал. А сейчас он понял.       Он не удивился бы, если бы узнал, что Иокаст нарвался на меч в горячей битве. Сознательно искал смерти. Иокаст был справедлив. Он забрал жизнь своего возлюбленного. И отдал взамен свою. Почти двести лет прошло. Ладон ничего и никогда больше не слышал о нем. Но он был твердо уверен, что Иокаст погиб славной смертью. И знал так же, что ни он сам, ни его смертный возлюбленный ни о чем не сожалели. Ни в жизни. Ни после смерти.       Такова была первая любовь морского дракона. Если чудовище влюбляется… то влюбляется в истинного героя.       Естественно, люди сложили легенды о том, чего не видели собственными глазами, приукрашивая лишними подробностями, перевирая на свой лад.       Но Ладона уже ничто не волновало. Он удалился на уединенный остров, стал отшельником, сделал вывод из своих сумбурных, беспорядочных приключений. И познал истинную мудрость во всем ее воплощении. Рано или поздно все драконы открывают ее в себе. И Ладон открыл тоже.       Вот она: люди коварны, хитры, жестоки и беспощадны. Но в той же мере они великодушны, щедры и сильны духом. Хоть и встречается среди них такой человек один на миллион. Но Ладон нашел этого единственного. Иокаст принадлежал ему короткий промежуток времени, ведь несколько лет — ничто для бессмертного существа.       Ему хватило этой истины на всю жизнь. И больше он рисковать не желал. Если бы все не обернулось так, то Иокаст бы засосал его, погубил, втянул в себя. И после его смерти, нашел бы способ умертвить себя и сам дракон.       Иокаст — его темное прошлое. Его «я», канувшее в Лету ¹.       А сейчас…       Ладон с нежностью посмотрел на красивое личико юноши, лежавшего рядом, утомленного бурным сексом. Иокаст мог выдерживать его сутки напролет. С Келея хватало одного-единственного раза. Он был такой нежный, такой наивный, такой милый, сладкий и хрупкий, его цветок с Сифноса. Истинное сокровище, которое надо оберегать, холить, лелеять, защищать и дарить тепло и ласку. Чтобы он расцвел, чтобы испускал дивный аромат любви, чтобы цвел вечно под неусыпной заботой и оком морского дракона. Если Иокаст вызывал у него жгучую страсть и безумие, то Келей — столь же жгучую нежность и желание защитить.       — Мое… сокровище… — прошептал дракон тихо, коснувшись губами светлого лба юноши.