Эра людей...

Десять веков минуло с тех пор, как божественные властители Лордрана провозгласили: не смеет нищее отребье оскорблять своим присутствием величественные улицы белокаменного Анор-Лондо, возведённого в честь Победы над Каменными драконами! И среди ядовитой топи, питаемой сточными водами Старого города и неприступной крепости Сен, вокруг титанических колонн Драконьего моста тысячи рабов начали возведение города для черни — бедняков и бродяг, авантюристов и наёмных убийц, воров и грабителей, проституток и попрошаек, обитавших во множестве на нижних, сотни лет лишённых солнечного света ярусах столицы. Но планам надменных вельмож не суждено было сбыться. Лишь тоскливые крики, визг и рычание прокажённых гулей, — сгорбленных, покрытых язвами и коростой, с почти собачьими, вытянутыми клыкастыми мордами, — доносятся с высоты безлюдных, заброшенных строительных лесов, облепивших колоссальные опоры моста, словно уродливая чёрная плесень. Безумные обитатели Чумного города, бывшие при жизни строителями, рабами и надсмотрщиками, веками неспешно и бесцельно бродят по его узким и шатким «улочкам», забираются в пустые амфоры и стоят в них, блаженствуя, или завороженно наблюдают за бесконечным кружением полусгнившего колеса водяной мельницы… Болото не задумывается о несбывшемся. Оно живёт своей жизнью. И нежизнью. Пузырьки болотного газа, пробравшись со дна к поверхности сквозь кружева бурых водорослей и толстый ковёр цветущей ряски, порождают ядовитый туман, грязно-зелёным покрывалом стелющийся над породившей его трясиной. То там, то сям возвышаются над болотной жижей чёрные коряги, обильно поросшие изумрудным и салатовым мхом, причудливыми грибами и пятнами разноцветной плесени. У подножия исполинской опоры Драконьего моста визгливо жужжит затаившийся в ожидании неосторожной — и совершенно глухой — добычи крылатый болотный паук. Человеческие кисти многочисленных лап наводят на определённые подозрения о происхождении этих нелепых, но опасных созданий. К счастью, твари подслеповаты, и медлительны к тому же, а сами слышны за милю — обойти их стороной нетрудно. Неподвижно стоят, по колени погрузившись в жирный чёрный ил, северные варвары на краю болота, что-то бормочут неразборчиво. Мёртвые дикари выглядят неуклюжими, их гниющая плоть за прошедшие века стала домом для бесчисленных поколений паразитов, но беспечный путник, неосмотрительно побеспокоивший бывших надсмотрщиков, вряд ли уйдёт живым… Северные людоеды удивительно метко кидают огромные валуны и обломки бетона, которые постоянно удерживают над головой, словно несущие на могучих плечах земную твердь титаны. Похрюкивая и сладко причмокивая, выискивают что-то съедобное в зарослях камыша на мелководье закованные в лоснящиеся изумрудно-чёрные хитиновые панцири гигантские — в человеческий рост длиной — пиявки. В воде кишат их мелкие сородичи, которые сегодня уже не раз пытались попробовать на зуб мои босые ноги. Я сижу на крохотном сухом островке посреди бескрайнего отравленного болота и грею у костра озябшие руки. Усталость победила страхи, преследовавшие меня с рождения: будто стоит приблизиться к огню, как пламя охватит меня… Рёбрышки уже почти готовы. Жир капает с них в костёр, на трухлявые ветви каменных деревьев и чьи-то выбеленные временем кости, потрескивающие и плюющиеся дымом под пляшущими на них языками пламени, в мерцающие алым угли, и божественный аромат плывёт над болотом. Надеюсь, он не привлечёт незваных гостей на мой скромный ужин… М-м, изумительно прожарились! Я с наслаждением впиваюсь зубами в нежное, сочное мясо под румяной хрустящей корочкой… Жаль, что дворняжка была такой маленькой. Благородная леди, в чьих жилах течёт божественная кровь бессмертных властителей Лордрана, никогда не станет, будто восточные желтолицые варвары, есть собачатину? Увольте, после долгих лет заточения, когда жареные крысы и жесткие, будто старая подошва, копчёные окорока гарпий составляли основу моего рациона, болотная огнедышащая собака — изысканный деликатес, если её правильно приготовить, даже без ароматных специй из Карима или Капры… Разбудила меня утренняя прохлада, звон крыльев проголодавшихся москитов неподалёку и немилосердно затёкший за ночь хвост. Сама виновата — нечего было сидя засыпать, не говоря уж о том, что — прямо у костра. Но сытость вчера подействовала, как лучшие сонные чары. Поднявшись, с хрустом потягиваюсь и энергично виляю хвостом, старательно разгоняя застоявшуюся кровь по сосудам и взвизгивая от неприятных ощущений: будто сотни иголок впиваются в онемевшую конечность. Прекратив изображать собой ветряную мельницу, я разминаю хвост руками… Вот, вроде перестало колоть — я с сомнением прислушиваюсь к своим ощущениям. Теперь нужно привести себя в порядок. Путешествие через топь — это не повод для благородной леди выглядеть неряшливо. Отряхнув пыль и засохшую ряску с платья, — как вчера ни старалась уберечь подол от цветущей воды болота, они всё равно повстречались, и не единожды, — я достаю из сумочки старый гребень из драконьей кости и зеркальце в изящной серебряной оправе с синими камушками. Прячу под чёлкой гребни маленьких рожек, тянущиеся от бровей к затылку. Привычка с детства, пусть и бессмысленная: сейчас спутать меня с человеком невозможно. Причесав непослушные волосы, я принимаюсь вычёсывать хвост: вчера, путешествуя по болоту, неосторожно зацепила куст репейника, и теперь мою пятую конечность украшает добрый десяток роскошных репьев, угрожая образованием неряшливых колтунов… Спустя полчаса мех расчёсан — аккуратнее и пушистее, чем у холёной любимой болонки какой-нибудь фрейлины одной из дочерей Гвина. Шерстинка к шерстинке. Красиво. Можно идти.