Я говорю тебя и открываю глаза Я говорю тебя и от звуков глохну… это последний шанс ухватиться за край не своей мечты. Потому что плохо вижу твои следы на сырой земле, слышу твои шаги из соседних комнат. Я говорю тебя уже сотни лет. Я говорю тебя… и тебя запомнят. Кристина Эбауэр
Когда Сашка открывает глаза, ей в первую секунду кажется, что она успела умереть во время детерминации. Потому что у её кровати сидит Лиза. Во вторую секунду и ещё какое-то количество последующих она смотрит на Лизу и пытается улыбнуться. И снова проваливается в глубокий сон. Сашка знает наверняка, что сон очень похож на смерть — и ещё на кому, и даже изучала этот вопрос с медицинской точки зрения, но теперь у неё наступили практические занятия. Она то открывает глаза, видя людей (кажется, они знакомы, но сил на то, чтобы вспомнить личность — нет) или бело-желтые больничные стены, то закрывает их. Тогда она видит знаки. Символы. Семантические коды. Ей снится Сербия: её холодная, короткая, снежная зима; море, волны, омывающие ступни. Маленькие узкие улочки, площади, брусчатка. Ей снится, что она бежит от кого-то, бежит со всех ног, чувствуя, как пресекается дыхание, как перестает хватать сил, но она всё равно бежит, бежит, бежит. Пыльные бури. Кошава. Холод. Неровное, тревожное звучание скрипки. Ей снится человек посреди бури, высокий, худой и хмурый, закутанный в пальто. Ей снится, что она замерзает вместе с ним, но не может ни подойти, ни прикоснуться. Сашке снится замок, с запрятанным внутри сердцем — лабиринтом; огромная библиотека, в которой спрятаны книги с отравленными страницами. Люди, охраняющие книги, которые нельзя прочесть. Цепи. Яды. Карнавалы, венецианские маски — и смех, столько смеха, который нельзя пережить, которым нельзя рассмеяться по-настоящему. Должно быть, Сашка захлебывается и кашляет, пытаясь не то расхохотаться, не то спрятать свои чувства, но она не знает этого. Последними ей снова снятся символы — переплетения текста, формулы, символы, идеи. - Что остается от имени розы, после того как исчезнет роза? - спрашивает её тот человек, что принес с собой пыльные бури, сомнения, едва уловимый запах парфюма и табака. - Слово. Он презрительно фыркает. - Я так и знал. - Ключ? Пароль? Мысль? - Идея, - наконец отвечает он, насмешливо хмурясь её недогадливости, - до Речи, до коммуникации, до лингвистических концепций, под которые вы полностью подстроили ваш хрупкий мир, была Идея. Перечитай Аристотеля. Кошава — или северац (боже, Сашка не может различить ветер, и это отчего-то пугает её) — завывает ещё сильнее; её пробирает нервной дрожью. И Сашка открывает глаза.***
Ольга едва-едва нашла Симшину, последние пару недель прячущуюся от мира в библиотеке. Разумеется, ей ничего нельзя было делать бесконтрольно — она читала учебники только под присмотром Портнова, ежедневно слушала стабилизирующие диски вместе со Стерхом, нагоняла материал, всегда держала под рукой смартфон, но если только Симшина оказывалась свободна, она уходила вглубь Базы — огромного университета, больше похожего на бомбоубежище или космический корабль. В библиотеку Марину пускали; книги не выдавали на руки, но брать с полок и читать разрешали многое. Кажется, ей делали скидку и прочили место в «сборной солянке», но едва ли это могло обрадовать Марину сейчас. Она осунулась. Ногти, зачем-то выкрашенные в ядовито-зеленый цвет, то и дело порывались расти. Стричь их было больно. Впрочем, они все осунулись, были встревоженнее и злее обычного; даже Портнов. Курил он вдвое больше обычного, а злился и того больше. Его видели в палате Самохиной. - Ты знаешь, что Александра Николаевна пришла в себя? Марина растерянно подняла голову. - Когда? - Полтора часа назад. Если с тех пор ничего не изменилось, то … Они замолчали. В библиотеке было тихо; стоял послеполуденный час, когда беспокойные студенты разбегались по лекциям или общежитиям. Должно быть, даже обеденная — огромный зал, выдержанный в стиле хай-тек, сейчас пустовала. - Ты только за этим? - спросила Симшина. У неё за этот короткий разговор чудовищно отрасли ногти, и теперь она была похожа на одного из героев фильмов Бертона. - Нет, - Ольга раздраженно тряхнула головой, и её волосы мазнули Марине по лицу, - я хочу сказать, что кажется, я знаю, что ты такое. И поэтому я больше на тебя не злюсь. О злости Ольга говорила искренне. Тогда, несколько недель назад, когда Юна дозвонилась на второй номер Симшиной… Первым выясненным фактом стало то, что Марина изъявила понятие — абстрактное, прекрасное понятие; «весну». Собственно, почти то же самое сделал четвертый курс парой часов раньше; такие вещи, если верить слухам, творила на третьем курсе сама Самохина. Сотрудники Института, дислоцирующиеся исключительно на Базе, Сашку очень ценили, однако недолюбливали за скверный характер и острый язык; поэтому информация о её студенческих годах разошлась довольно быстро. В общем-то, бесконтрольное изъявление нонсенсом не было. Но только не на первом курсе. Только не тогда, когда маленькая, едва распавшаяся за зимние каникулы первокурсница к марту додумалась, опираясь на книги, дополнительные занятия и чужие конспекты, как изъявить «весну». Просто потому, что ей захотелось удивить Александру Николаевну Самохину, а заодно и весь штат института. Потом выяснилось, что Самохина пострадала не случайно; у Симшиной просто не оказалось ни любящей семьи, которую она бы боялась потерять, ни достаточно ценных в Марининой системе координат подруг. Потом … потом четвертый курс показал себя во всей красе, устроив неделю затяжного бунта и войны. Сборная солянка была, пожалуй, самым приятным Сашкиным педагогическим опытом; самым сложным — въедливые, внимательные студенты доставляли отнюдь не только удовлетворение от работы, но и самым интересным. Самохина была немногим старше большинства из них, была умнее и отчасти хитрее, но главное — она была сделана из того же теста. Хроническая отличница, желающая докопаться до подноготной Речи; нестандартная, способная студентка; язва, раздражительная, порой нетерпеливая, порой — чересчур упорная в своих изысканиях; верный товарищ и друг. Сашка была с ними наравне, не уходя ни в авторитаризм, ни в панибратство, и четвертый курс — особенно «солянка» с их богатым жизненным опытом — умел это оценить. - Я знаю, что с тобой, - повторила Ольга, - я читала о таких случаях. Это проходят в аспирантуре. Лингвистика текста, если не вдаваться в сложные термины. Послушай, мы все находимся в грамматической области; нас, разумеется, использует синтаксис, это и заставляет нас звучать. Грамматические отношения, всё такое прочее, согласование-примыкание-прочая скукота. Правда, очень скучно. Но ничто не заканчивается на грамматическом и синтаксическом уровнях. Дальше — уровень текста. Мы не можем членить его, преломлять, видоизменять; нет в мире ни одного идентичного текста. Так вот — ты слуга текста. Ты «чека», ключ к тексту, поэтому ты не подчиняешься нашим правилам и законам развития. Если говорить терминами литературоведения, ты — это идея. Всё по Аристотелю. - «Автомат» по теории текста, Ольга. И рекомендация в аспирантуру. Сашка, оказывается, стояла совсем рядом, опираясь на стеллаж со словарями. Она улыбалась.