Две галки на клеверном поле

Первый раз в жизни Гарри проснулся от невыносимого зуда. Чесалось всё тело, настолько сильно, что даже раскалывающаяся голова и ломота от похмелья не мучили так, как желание немедленно почесаться. Он двинулся и почувствовал, как что-то мягкое и липкое удерживает его. Он приложил большее усилие, и ему удалось повернуться, но словно через сопротивление, а когда он попытался поднести руку к глазам, то понял, что за ней тянутся словно тысячи липких нитей, как будто он угодил в паутину. В воздухе стоял устойчивый сладковато-ванильный запах. На мгновение его пронзил ужас, когда он подумал, что, напившись вчера, угодил в ловушку. Но глаза разглядели очертания его спальни на третьем этаже… потом голое тело Беллатрисы, прижатое к нему… потом… Мерлин всемогущий! Он задрыгался, пытаясь отделаться, освободиться от клейкой массы, которая облепляла их обоих со всех сторон, заполняя постель. Он отодрался от Беллы, скатился на пол, услышав ее сонное ворчание и, наконец, вскочил на ноги, с ужасом озирая собственную спальню. Белла открыла глаза. — Что за… Что это за дерьмо?! — Белла, ты не помнишь, куда мы вчера пошли после бара? — Нет, — она заворочалась в клейкой массе, — блядь, да вытащи меня уже! Это было не так-то просто. Он помог ей встать с постели, но тонкие сладкие нити тянулись за ней, медленно опадая на пол. Она тряхнула руками, разбрасывая по всей комнате ошметки. — Где… где антипохмельное? — Сей… сейчас, — он порылся в груде своей одежды, валяющейся на полу, безнадежно уделанной розовой пленкой. — Вот. — По-моему, Поттер, нам пора в ванную. В этом не было никаких сомнений. До церемонии награждения оставалось всего два часа, а они… Он взял ее на руки, шагнул и едва не поскользнулся. — Почему мы вчера сделали это не в ванной? — задал он несколько запоздалый вопрос. — Мы почти всегда делаем это не в ванной, Поттер. — Я не об этом, я об ЭТОМ, — он махнул головой. — Не помню. Они оба любили сладкое, он, потому что в детстве был лишен лакомств, она… просто так, без всякой причины. Однако сладкая, воздушная пена не предназначена для того, чтобы распылять ее на постель, тем более, на пол. Она очень упруга, божественна на ощупь и приятна на вкус. Но когда она оседает, липнет ко всему подряд. По коридору на втором этаже протянулись розовые следы. — Какого хера мы вчера делали? — спросила Белла. Если б он помнил! Следы кончались у двери в гостиную, где валялась его метла. — Видимо, мы летали, Поттер. — Надеюсь, не в таком виде, — ужаснулся он. На древке отчетливо отпечатался засохший след чьей-то ладони. Он издал сокрушенный возглас, чуть-чуть получше перехватил Беллу на руках и занес ее в ванную. Тут повсюду тоже были следы пены. Он опустил ее тело в ванну, забрался сам и шумно вздохнул, обхватив руками колени. Белла, за то время пока жила у него, постепенно набирала вес, избавляясь от своей жуткой худобы, вызванной недоеданием. Носить ее становилось всё труднее, как бы ему ни нравилось это дело. Поэтому он стал хитрить, укладывая ее спать у себя на третьем этаже, а не на четвертом. Впрочем, она почти сразу разгадала его хитрость. — Похоже, мы вчера на славу повеселились, — сказала Белла, открывая воду. — Ага. Знать бы, много ли народу это видело. Ты хоть что-то помнишь? — Помню бар, как мы танцевали. — Это я тоже помню. Помню, как подбрасывал тебя к потолку. — Ага. А потом мы куда-то пошли… полетели. Нет, ничего не помню… Постой, мы же летали над… летали над… Над чем мы летали, Поттер? — А, — он махнул рукой. — Не важно. Я надеюсь, когда приду сегодня на награждение, меня не встретит дружный хохот и колдографии на первой полосе. — Думаю, мы были осторожны. — Осторожны?! Это ты называешь — осторожны?! — Думаю, да. Если бы мы были неосторожны, нас бы убили, — она икнула. Возможно, она была и права. Возможно, они соблюдали осторожность даже инстинктивно, учитывая, сколько опасностей перенесли за всю жизнь. — Выходит, Белла, до конца мы так и не расслабились. — Боюсь даже представить, что будет,.. ик!.. если мы до конца расслабимся, Поттер. Он набрал в рот воды, пытаясь избавиться от терпкого, тошнотворного привкуса, и сплюнул в раковину. Наверное, его теперь всю жизнь будет воротить от вкуса сладкой пены. Белла повторила его действие. — Нализались до одурения, — резюмировала она. — Думаешь, Кричер справится с этим бедламом в квартире? — Ну-у, пока мы будем торчать в Министерстве… А, наплевать! Его очки все оказались заляпаны клейкими отпечатками. Он очистил их заклинанием, но до шкафа с одеждой добраться оказалось непросто. Кричер ничего ему не сказал, когда пришел на его просьбу помочь, только покачал головой и принялся осторожно колдовать, расчищая предмет за предметом. Когда он добрался до гардероба, оставался всего час до церемонии. Гарри схватил парадный костюм, мантию и бросился одеваться в гостиную. — Ты чего это? — он уставился на Беллу, которая сидела на диване с чашечкой кофе, голая и недовольная. — Одевайся. — Во что, хвосторог тебя раздери? Откуда я знаю, в кого из Уизли меня превратит зелье? «А ведь и правда», — подумал он. — Я сейчас! — метнулся он к лестнице. — Только надень халат. Я не хочу любоваться на прелести ни… никого из них. Это не то зрелище, которое я бы мечтал увидеть. — Можно подумать, я об этом всю жизнь мечтала, — бросила она ему вдогонку, но халат всё-таки надела. Он принес из своей комнаты зелье и волосок. — Надеюсь, что не Молли, — сказала Белла, бросая волос в бутылку. «Надеюсь, что не Джинни», — подумал он, наблюдая, как она со стоическим выражением на лице проглатывает большой глоток зелья. Почти сразу ее волосы стали светлеть, а рост уменьшаться. Она стала ниже на полголовы, черты лица изменились, и вот уже на него смотрело такое знакомое и такое родное ему лицо. — Гермиона?! — воскликнул он. — Гермиона? — переспросила Беллатриса, поднимая ладони к лицу. Ее когти превратились в аккуратные стриженные ноготки, а пальцы немного укоротились и стали похожи не на жесткие сухие ветви, а на мягкие, молодые побеги. Она подбежала к зеркалу, с удивлением глядя на свое отражение. — Пфф! — фыркнула она, посмотрев вниз, в разрез халата. — Так и думала, что тут не на что смотреть. Он был поражен несравненно больше Беллы. В душе царило настоящее смятение. Волосы же были РЫЖИМИ. Абсолютно точно рыжими, он мог бы хоть сейчас это проверить, осмотрев другой волосок. Получается, Малфой был прав, говоря, что магия выделяет Уизли, превращая в рыжих всех, кто становится членом этой семьи. Но она же даже еще не… Выходит, достаточно всего лишь объявить о свадьбе, как изменения уже вступают в силу. Знала ли она? Вот в чем вопрос. Случайно ли так вышло, что расческа выдернула эти волоски, или она специально их выдергивала. И если не знала, задала ли вопросы кому-то из семьи или обратилась к книгам, как делала почти во всех случаях, когда не знала ответа? Это открытие заставило его почувствовать еще большую душевную боль за Гермиону, находящуюся сейчас в своеобразном плену у собственного жизненного выбора. Как будто кто-то наложил на нее протеевы чары, и теперь она вынуждена была принимать форму всех остальных предметов в общем списке. Как она выдерживает такие противоречивые эмоции? — По-оттер? — протянула Белла сладким голоском. — Посмотри на меня. Этот тон голоса, эта отвратительная усмешка настолько не вязались с той Гермионой, которую он знал, что он почувствовал настоящее омерзение. Это была как будто отталкивающая, похабная карикатура на его подругу. Ни за что на свете он не мог бы себе представить, что у Гермионы может быть такое выражение лица. Такое похотливое, такое вульгарное. — Пожалуйста, немедленно прекрати, Белла! — закричал он, не в силах терпеть это издевательство над дорогим для него человеком. — Прекратить что, Поттер? — и снова эта же ухмылка, этот же тон. Неужели голос и мимика Гермионы могли передавать настолько неестественные для себя оттенки? Она начала медленным движением спускать с плеч халат. «Нет!» Он не должен видеть это. Это не предназначено для его глаз, он предаст ее, если посмотрит. — Белла, прекрати это! — Ну ты же хочешь, Поттер! Признайся, что хочешь. Она захихикала, и халат съехал еще ниже, едва держась уже на выпуклости груди. — Нет, Белла, пожалуйста! Он попятился, прикрыв глаза в последний момент, когда халат окончательно съехал вниз и упал на пол. — Почему нет, Поттер? Пользуйся моментом. Ну? Она стала подходить ближе, а он всё пятился и пятился вслепую, пока не наткнулся на кресло за спиной, и, споткнувшись, не рухнул в него через подлокотник. — По-оттер! Она была уже совсем рядом, а в нем нарастал страх и смятение. То, что происходит — это чудовищно! Это отвратительное извращение, он не может, ни в коем случае не должен в этом участвовать. Он неуклюже забарахтался в глубине кресла, пытаясь вырваться, освободиться от этого морока, который сейчас надвигался на него — нечто ужасно неправильное, химера из несочетаемых частей, шарж на святыню в его сердце. Она дотронулась до него, и он тут же замер, пронзенный ужасом с головы до ног. — Хмм, — она провела ладонью по его щеке, и вслед за этим он почувствовал, что она садится рядом с ним на подлокотник. — Дотронься до меня, — ее голос прозвучал уже в самое его ухо, обдавая его горячим дыханием, так нежно, так безыскусно, что на миг ему показалось, что это и вправду голос Гермионы. Она взяла его руки, но он стиснул их на груди, не давая возможности распорядиться ими, сжал кулаки изо всех сил, сопротивляясь поднимающемуся откуда-то снизу ощущению странной отрешенности, какая бывает обычно в смертельной опасности, когда тело начинает, будто, куда-то уплывать из-под управления мозга. Ее ладони прошлись по его шевелюре, таким знакомым для него движением, и снова ему показалось, что рядом с ним сейчас совсем не та — другая — женщина. Состояние отрешенности всё больше распространялось в нем, и он знал, чем оно обычно должно закончиться, если вовремя не пресечь это распространение, если позволить ему завладеть телом. В конце концов, оно откажется ему подчиняться, расслабится полностью, отдавшись в лапы опасности. Но он не мог действовать, не мог оттолкнуть ее из боязни вслепую тыкаться по ее коже — такой бархатной, такой манящей коже. Боялся, что это перерастет в борьбу между ними, и тогда ничто уже не сможет удержать его, чтобы не сделать непоправимое. Ее дыхание переместилось на его лицо, тонкие волосы щекотали подбородок и шею. Она стащила с него очки, и, вслед за этим, он почувствовал едва ощутимое, нежное касание ее губ. — Нет, нет, нет! — он закрутил головой, отстраняясь, словно сама смерть прикасалась к нему губами, а не мечта всей его сознательной жизни во плоти. — Ответь мне, — она попыталась удержать его голову, бережно взяв ее в ладони. — Нет! — Ну же! — ее губы были уже на его губах. Он в последний раз дернулся и застыл, когда она прижалась к нему, запечатлевая поцелуй. Ему показалось, что он сейчас разорвется на части, настолько сильно билось его сердце, настолько разными, противоположными были эмоции, охватившие его в этот момент. Как будто две волны сошлись с разных концов в один ужасный, затягивающий и пугающий водоворот, на краю которого он завис, видя перед собой лишь темный бездонный зев, понимая, что после падения вниз уже спасения нет, он навеки окажется проклят, непрощен, навеки превратится в предателя самого дорогого в жизни, что у него еще оставалось. Он напряг грудь и из самых последних сил закричал, не надеясь уже ни на что: — БЕЛЛА, ПРЕКРАТИ ЭТО! Я УМИРАЮ! Она остановилась, и он в первый момент даже не поверил, что она сжалится над ним. — Открой глаза. — Нет. Пожалуйста. — Открой. Глаза, — этот такой тихий, такой настойчивый тон был в точности похож на тот привычный «гермионовский» тон, что он подчинился. Ее глаза находились буквально в сантиметре от него — смотрели внимательно и серьезно, изредка хлопая ресницами. — Будь по-твоему, Поттер, — прошептала она, — я просто хотела исполнить твое сокровенное желание. И она, наконец, оторвалась от него одним движением, направилась в сторону сброшенного ею на ходу халата. Перед тем как зажмуриться, он всё-таки успел ухватить взглядом круглую упругую попку и стройные ноги с узкими бедрами. — Похоже, у тебя сегодня сменился боггарт, Поттер! — услышал он ее насмешливый голосок. — И, между прочим, раз уж я теперь не Уизли, тебе опять придется придумывать, как сделать так, чтобы на церемонии одновременно находились две Гермионы Грейнджер. Он едва перевел дух, отходя от пережитого шока. Он не мог даже разозлиться на нее, настолько сильно раздавила его эта сцена. Она как будто вскрыла его снизу доверху, обнажив напоказ всю внутреннюю напряженность, которую он испытывал, повиснув между двумя противоположностями на тонкой упругой нити. — Открой уже, наконец, глаза и скажи, как намерен поступить! — ее голос прозвучал настойчиво и отчасти раздраженно, снова напомнив его настоящую владелицу. Впрочем, сама фраза и подсказала ему ответ. — Плащ-невидимка. Ну конечно!