Трудные времена требуют непростых решений. ©
— Том, мы опоздаем! — Симона нетерпеливо смотрела в сторону лестницы, дожидаясь, когда Том спустится вниз. — Иду, иду! — Том поправил кепку и посмотрел на себя в зеркало на двери шкафа. Сегодня поистине знаменательная дата, мальчик даже отметил её в своем дневнике красным — доктор Брайтман, наконец-то, нашел удачное время для визита в отделение, где содержался Йорг. Через час после неприятного разговора с Томом в ту ночь, миссис МакГрат нерешительно поднялась к нему, тихо присаживаясь рядом на кровать. Молчание тянулось всего лишь несколько минут, и за это время и Симона и лежащий на боку Том успели подумать, что еще они могут друг другу сказать. — Ты точно хочешь его видеть? — только и спросила мама тихим шепотом. — Он единственный, кто знает, что со мной, мам, — пробормотал мальчик, не поворачиваясь к ней. И Симона все же решилась, хотя это было очень непросто для неё. — Я хорошо выгляжу? — Том спустился, наконец, в коридор. Острый край молнии толстовки царапал шею. Мальчик потянул его, стараясь немного ослабить давление. В этот день все как-то сыпалось и никак не хотело быть правильным. Том нервничал. — Отлично выглядишь. Переверни только кепку логотипом не набок, — Симона добродушно улыбнулась ему и сама поправила сыну головной убор. Они вместе вышли из дома, запирая входную дверь и заборчик на засов. Симона и сама ещё не до конца была уверена в том, что ей не придётся пожалеть о своём решении. Но как ни крути, Том скучал по папе и заслуживал права знать… Мальчик заёрзал на переднем сиденье машины. Он потел от волнения, даже несмотря на то, что недавно прошёл дождь и день был довольно прохладным. Ободряющие взгляды Симоны не придавали Тому особой уверенности. Они проехали мимо строящегося кинотеатра вверх по дороге, к клинике, неподалеку от Сиэттла. Том смотрел на своё отражение в окне машины, и надеялся, что отцу будет приятно видеть его. Он нетерпеливо побарабанил по своему дневнику пальцами. В последнее время эта тетрадь стала ему постоянным спутником, он не расставался с ней ни днем, ни ночью. В ней были записаны не только мысли, но и вклеены некоторые важные вещи, которые не хотелось забывать, или всякие мелочи — кленовый лист, подобранный как-то во время прогулки с Биллом и Бастером в городском парке, рваная купюра в один доллар, обёртки от жевательной резинки, размещённые вокруг набросков космических кораблей, и рисунок — тот самый, о котором говорил Билл. Том нашёл его после одного из провалов и вклеил рядышком с записью о том дне, когда его память пропала во второй раз. Мальчик открыл тетрадь на чистой странице и начал писать, аккуратно и медленно выводя буквы:«25 октября. Сегодня я, наконец, увижу отца. Я не видел его уже около двух месяцев. И даже не знал, что с ним. И всё же мама рассказала мне правду. Я знаю, что ей трудно будет посмотреть ему в глаза, после всего. Но у меня к нему столько вопросов… Я даже не знаю, как он выглядит сейчас, будет ли рад меня видеть. Я очень сильно нервничаю…»
Надев колпачок на ручку, Том снова перечитал написанное и задумался. У мамы в последнее время было несколько способов говорить о Йорге — в тех редких случаях, когда она вообще о нём говорила, — и каждый раз она объясняла, что с ним не так, по-разному. Чаще всего суть её рассуждений сводилась к тому, что нет ничего страшного в постоянном содержании в психиатрической клинике. Это не значило, что Йорг болел, просто так сложились обстоятельства. Она старалась успокоить своего сына и дать ему понять, что это не приговор — не все заканчивали так. Она не хотела, чтобы Том думал, будто у его судьбы всего одна дорога. Он так не думал. Он решил для себя, что сам выяснит правду, не основываясь ни на чьём мнении. И был счастлив, что Симона восприняла, наконец, его просьбы всерьез и решилась на небольшое путешествие в мир скорби. Она только намекнула, что не стоит никому об этом рассказывать, чтобы не прослыть «психом» и «сыном ненормального». Том так и поступил. О его приступах не знал никто — только Билл, которому Том доверял все свои секреты. Лучший друг не смеялся над ним, он просто слушал. Кто, как не он, знал — каково это, когда никто больше не понимает тебя. Машина, дернувшись, остановилась, и Том поднял глаза. — Приехали? Мать кивнула. — Ты готов? Если тебе не хочется проходить через все это, мы просто можем развернуться и поехать домой. Симона старалась, чтобы ее голос звучал нейтрально, но напряжение было скрыть довольно трудно. Том отрицательно помотал головой и уверенно произнес: — Я хочу его видеть, мам. Я хочу увидеть папу. — Ну, тогда пойдём. Том не знал, брать ли ему дневник с собой или оставить в машине. Он хотел бы рассказать отцу так много, боялся, что не упомнит всего, что с ним произошло. Но решил, что отложит это на потом. В конце концов, в этой, второй по счету, тетради, было заполнено лишь несколько страниц — всё остальное осталось дома. Доктор Брайтман, с которым Симона договорилась о сопровождении, повел их по коридорам клиники, и женщина крепко сжала руку сына. Симона всё это время думала, что разобралась с чувствами к Йоргу, но чем ближе она подъезжала к больнице, тем сильнее билось сердце. Она ощущала опасность. С одной стороны, хотелось увидеть его и сказать, как она сожалеет. С другой — хотелось обрушиться на него с упрёками в том, что он стал таким слабым и больным, оставил её одну воспитывать сына. Её разрывали очень противоречивые эмоции. Симона боялась, что при встрече с Йоргом Том может заразиться безумием. Потом она отгоняла их, говоря себе, что все это ерунда. Просто тот злополучный день никак не исчезал из памяти. Всё ещё не верилось, что её муж и тот сумасшедший человек, к которому они шли — одно и то же лицо. Энтузиазм мальчика, тем временем, постепенно испарялся. Мать почувствовала, как сжались его пальцы. Запахи дезинфицирующих средств смешивались с запахом мочи и ещё чего-то неопределенного. День был солнечным, но даже эти лучи не грели сейчас идущих по коридору. Всё здесь воспринималось словно через призму боли, царившей в этом месте. В коридоре находилось несколько пациентов: девушка, крутившая кубик Рубика с закрытыми глазами, средних лет мужчина, ходивший по кругу, и неказистый парень с белобрысой щетиной на подбородке, смотревший на посетителей так, словно они были его злейшие враги. Двери в палаты располагались через каждые несколько шагов, оттуда доносились крики, вопли и леденящий душу смех. Брайтман поспешил извиниться: — Обычно никто не ходит этим путем, но главный коридор сейчас реставрируется… Пронзительный вопль прервал его. Том, моргнув, спросил: — Что это было? — Некоторые из жильцов таких мест… ну знаешь.. не тихие, — ответил доктор, словно говорил о беспокойных соседях. Он старался звучать буднично, но Тому всё равно стало не по себе от его наигранно-непринужденного тона. — И папа здесь всегда... эээ… содержится? — Том испуганно проводил глазами женщину с кубиком Рубика. Симона покачала головой. — Нет, он не в этом крыле. Папа, возможно, покажется тебе немного сонным, но это из-за лекарств, поэтому не беспокойся, ладно? — Ладно, — эхом откликнулся Том, засунув нос в ворот толстовки, чтобы не вдыхать больничные пары. Ему не нравилось это место. Они прошли еще один коридор, и Брайтман провел их в приёмную, на двери которой горела надпись: «Наблюдение». В одной стене было большое окно, через которое можно было наблюдать за происходящим в соседней комнате, где из мебели располагались только стол и пара металлических стульев. Часы, закрытые проволочной сеткой, висели на дальней стене и обозревали пустую комнату, словно страж. Помещение напомнило Тому камеры для допросов преступников в полицейских участках, которые он видел в кино. На столе в приёмной находилась металлическая панель с кнопками. — Это чтобы я мог позвать кого-нибудь, если мне вдруг понадобится помощь? — догадался Том. Брайтман облизнул губы. — Да, ты догадливый. Если вдруг кому-то станет плохо или с кем-то случится приступ. — Ясно, — протянул Том. Симона оглядела комнату. — Мне лучше будет уйти, — неуверенный то ли вопрос то ли утверждение. — Да, — ответил Майк. — На этой стадии присутствие вас двоих сразу преждевременно, как мне кажется. Для начала мы позволим Йоргу пообщаться с Томом наедине. Поколебавшись, миссис МакГрат вышла. Втайне она была даже рада, что ей не придётся смотреть в глаза мужу, хотя она и отругала себя за эту мысль. Доктор открыл дверь в соседнюю комнату и жестом пригласил Тома сесть на один из стульев. — Посиди, твой отец придёт с минуты на минуту. Том сделал, что сказали и, повернувшись, увидел, как за доктором Брайтманом с лязгом захлопнулась дверь. Мальчик посмотрел на окно: с этой стороны оно было тусклым и непрозрачным. Он попытался придвинуть стул поближе к столу, но тот не двигался. Каждый предмет мебели в этой комнате оказался прикручен к полу болтами. Время тянулось до бесконечности, Том слушал ровное тиканье часов и смотрел на дверь, гадая, изменился ли его отец за это время? Слабый свет флуоресцентной лампы придавал еще больше холода и безжизненности всему, что находилось в комнате. Казалось, прошла целая вечность, но затем, наконец, за мутным стеклом мелькнула тень, и дверь открылась. Том понимал, что изменения бросятся ему в глаза сразу же, и хотя он думал об этом всю дорогу, неожиданно оказался абсолютно не готов к виду мужчины, вошедшего в комнату. Мистер МакГрат был одет в светло-голубую пижаму, на ногах — большие шлёпанцы. Он подошел к столу медленной, вялой походкой. Том помнил отца сильным, мускулистым мужчиной. Он был отличным учёным со светлым умным взглядом и весёлым нравом. Стоявший перед ним никак не вписывался в этот образ. Отец выглядел измученным и похудевшим, словно жизнь, которую он так любил, высосали из него насильно. Глаза его странно блестели. Он казался ужасно старым и усталым, хотя, несмотря на это, все же излучал теплоту. Он сел напротив сына и осторожно коснулся его руки. Том вздрогнул, отчего наручники на руках папы звякнули. — Здравствуй, Том. Рад тебя видеть, — пробормотал Йорг, с сожалением глядя на своего мальчика. — Привет, п-пап. — Не бойся, — голос отца был тихим. — Я не кусаюсь. Он улыбнулся, и Том улыбнулся в ответ. — Я так скучал по тебе пап… У меня есть столько нового, что я хотел бы тебе рассказать… — начал было Том. Однако, он не успел. Мир совершенно неожиданно, знакомым и теперь уже привычным образом погрузился во тьму, переворачиваясь, как кораблик во время страшного шторма. Том тяжело задышал, сбрасывая с себя эти оковы. Его горло было сдавлено будто стальными прутьями клетки. Не было никакого перехода или ощутимого движения, но комната вдруг оказалась перевернутой. Зрение затуманилось, и все же мальчик увидел, как отец склонился над ним. Спокойное усталое выражение лица Йорга исчезло, сменившись злобой и яростью. Его большое тело содрогалось от бешенства, а Том задыхался и чувствовал металлический лед цепей его наручников. Руки отца сжимали его горло, цепь манжетов вдавливала царапучую молнию толстовки в нежную кожу шеи. Кто-то колотил в дверь, звенел сигнал тревоги, звуки доносились словно издалека. Проваливаясь в мягкую темноту, Том почувствовал на лице слюну отца, когда тот прорычал сквозь зубы: — Прости меня Том. Я… люблю тебя. Я хочу как лучше… Ты не должен пережить то, через что прошел я! Внезапно какая-то белая тень бросилась на Йорга МакГрата, и он отлетел к стене. Том попытался поднять голову, но мышцы шеи не слушались. Он почувствовал запах маминых духов. Симона схватила мальчика и стащила со стола. — Мам! — только и пробормотал Том, когда она оттаскивала его в угол. Каждый из двух санитаров был раза в два сильнее Йорга, но тот продолжал сопротивляться, компенсируя недостаток силы другими приёмами. Один из них просунул под подбородок буйного пациента полицейскую дубинку и потянул мужчину на себя, пытаясь удержать его, а другой обхватил его туловище. Сердце Симоны затрепетало, когда она встретилась глазами с мужем: в них были страх и паника, а не намерение совершить убийство, которое она ожидала увидеть. — Он должен умереть! Ты слышишь, Симона? — крикнул громко и пронзительно Йорг. — Ты не понимаешь! Мальчик все уничтожит! Это единственный путь остановить… Дёрнувшись, Йорг ударил головой одного из санитаров и, схватив дубинку, вырвал её. Второй санитар ударил его по почкам, и мужчина вскрикнул. Охранник нанёс еще удар — на этот раз по затылку. Мистер МакГрат покачнулся, но устоял и снова попытался достать Тома, поняв, что его уже никто не держит. — Остановите его! — прорезал воздух крик Брайтмана, который влетел в помещение, теряя по пути всякие бумаги. — Сейчас же остановите его! Санитар вскинул руку, и на этот раз тяжелая дубинка ударила Йорга по макушке. Раздался хруст. Мистер МакГрат рухнул на пол, как срубленное дерево. Том не мог унять цунами в голове, Симона крепко прижимала сына к себе, пытаясь прикрыть ему глаза, чтобы он не смотрел на это жуткое зрелище. Но Том вырвался, он попытался рвануть к своему отцу, в последний раз. — Папа! — крикнул он, дёрнувшись в его сторону. — Прости, Том… мне так жаль… Это была ужасная идея, я ведь знала, я так и знала… — Симона изо всех сил прижимала сына к себе, пытаясь закрыть ему глаза. Но Том всёе равно видел отца. Карие глаза смотрели в пустоту, не моргая. Из носа и ушей текла кровь, собираясь в маленькое озерцо вокруг головы. — Прости, — плакала Симона. — Прости меня… И всё. Всё кончилось. Просто оборвалось, как маленькая нить паутинки. Навсегда.