Event Reborn

Время в больнице тянулось для Тома бесконечно долго в процессе рассматривания потолка на смятых и скомканных простынях его койки. Так заканчивалась его история: в итоге он оказался в той же самой клинике, что и отец, как Симона всегда и пророчила ему. В жизни бывают такие моменты, когда цель просто пропадает, как таковая, заставляя человека бродить, как в тумане. На автомате просыпаться. На автомате открывать глаза. Зачем-то есть, позволять медсестрам осмотр. Зачем-то жить. Для Тома эта реальность оказалась именно такой — необъяснимо бесцельной. Он и сам не знал, в своем он уме или уже нет. Все, что происходило с ним, казалось ненормальным, сумасшедшим, случившимся не с ним и в каких-то других реальностях. Ему начало казаться, что ничего не было и даже, что Билл и его светлый образ — всего лишь плод больного воображения, несуществующий призрак, за которым он гонялся в пылу собственного бреда. Все они — Тайлер и Ханна, Гордон, Тревор, Андрэ, Бастер, Аманда и Кристин все персонажи прошлых жизней, возможно, вообще не существовали никогда. В пределах стен больницы все казалось нереальным и призрачным, всего лишь копией реального мира, даже копией, снятой с копии, пустой оболочкой, лишенной красок и звуков. Реальной осталась только Симона. Она регулярно справлялась о состоянии своего сына и искренне пыталась помочь, заходила к нему два раза в день. Со слезами на глазах она просила рассказать ей все, что Том мог, все, что он хотел бы, чтобы только ему стало легче, однако ответом на ее просьбы и призывы было лишь негромкое: «уйди». Том лежал и мечтал, запутавшись в своих простынях и в своих желаниях, и хотел бы, чтобы его ноги снова стали рабочими и он смог бы встать и хотя бы закрыть дверь в свою палату, чтобы все прекратили ходить туда-сюда и просто дали ему спокойно иссохнуть, превратиться в пыль на простыни и улететь куда-нибудь далеко-далеко отсюда. Он хотел встретиться там с ним. И выпросить у него на коленях прощение за то, что в каждой жизни, в каждом существовании лишь боль и страдания оставались постоянной величиной, и за то, что они оба так и не нашли заслуженного счастья. Том ощущал бесконечное давление вины, бесконечно вспоминал тепло Билла, его губы и объятия, его теплые ладони. Его любовь, которой лучший друг, несмотря ни на что, готов был делиться всегда и в неограниченных количествах. Том вспоминал время проведенное вместе и жалел, что эти моменты больше нельзя вернуть. Когда под вечер в палату, сразу после ухода Симоны заглянул Брайтман, Том даже не повернул в его сторону головы. Он думал о своих дневниках, зачем-то прокручивал моменты что вызвали у него затмение памяти. Его мучила лишь одна мысль: если бы был еще хоть один написанный момент, хоть один провал в памяти, который он еще не закрыл воспоминаниями, немного раньше или где-нибудь между теми событиями, хотя бы один шанс на то, что еще не все кончено. Эта мысль мучила его до боли. Том погибал, представляя, что ему придется провести целую вечность под грузом собственной вины и невозможных желаний. Брайтман некоторое время стоял и наблюдал за тем, как шевелятся губы парня, словно он бесконечно бормочет что-то, за тем, как едва подергиваются его зрачки. Том похудел за эту неделю, как скелет из лабораторного кабинета в школе, и большую часть времени молчал, изучая пустым взглядом потолок. По виску его катились слезы, они текли по его бледным запавшим скулам без видимых на то причин. — Привет, Том, — наконец поздоровался Майк, глядя на безжизненное тело. — Как себя чувствуешь сегодня? Никакого ответа. Мертвые ведь не разговаривали. Однако, Брайтмана не остановил его протест. Он взял стул и присел рядом, задумчиво изучая парня, которого знал с самого его детства. Это был самый странный случай в его практике. И Том и его отец представляли собой удивительный феномен, не поддающийся никаким научным объяснениям. — Я принес твои снимки… — Брайтман помахал распечатками, — не желаешь взглянуть? Тусклый блеск глаз собеседника указал на то, что Тому абсолютно все равно. — Нет? Ну как хочешь. Я тебе скажу на словах, дела твои не так уж утешительны. Кровоизлияния, нейронная перестройка, все это свидетельствует о том, что твой мозг подвергся серьезному воздействию во время скачков, это сказывается на твоем психологическом здоровье. Твоего отца это свело с ума, но ты удивительно стойкий парень. На данный момент ты все понимаешь и двигаешься, хотя видимых на то причин уже нет, потому что твой мозг почти мертв. Однако, — Майк указал на парня уголком слайдов, — я уверен, тебя еще можно спасти, Том. Мы можем прописать тебе курс лечения, восстановить структуру коры, если ты захочешь сам себе помочь. Том слабо шевельнул указательным пальцем, что не укрылось от врача. — Ты слышишь меня, очень хорошо. Если согласишься на лечение, мне хотелось бы провести на тебе кое-какие исследования, понять, как работает твой мозг. Это могло бы стать колоссальным прорывом для науки, ты ведь сам понимаешь! А мы, в свою очередь, будем знать, как помочь тебе. Для этого мне хотелось бы получить твое разрешение… Том вяло шевельнулся. Слеза скатилась по его виску и он с трудом скосил на Брайтамна усталые, измученные глаза. — Где… мои… дневники? — вместо ответа парень с трудом разлепил губы. Голос его был хриплым и тихим, похожим на шуршание наждачной бумаги по дереву, но Майк прекрасно расслышал его слова. — Том. Твои дневники тут, в клинике, Симона привезла их по моему указанию, чтобы ты больше не мог ими пользоваться. Они заперты в моем кабинете, чтобы я мог их изучать и пытаться найти способ тебе помочь… Но ты не получишь их больше никогда! Мне не стоило говорить тебе их вести, это оказалось моей роковой ошибкой, и за это я прошу твоего прощения. Разве ты еще не понял, как это опасно? От его слов волна жара пробежала по спине. Том уставился на Майка зло, словно акула, учуявшая кровь. Врач настороженно выпрямился в кресле. — Это… личные записи… ты не имеешь права их забирать! Отдай их мне! Брайтман устало протер лицо руками. — Для того, чтобы спасти твою жизнь, понять, как тебе помочь, это мелочь, поверь мне. Твой отец в свое время не смог получить такого рода помощь, мы так и не понял, что с ним было. Но в твоем случае все встало на свои места! Том скрипнул зубами. Экспонат для научных исследований — вот что он теперь был такое. На содержании в клинике для буйных, где вся мебель привинчена к полу, пахло хлоркой и лекарствами, а свет проникал сквозь зарешеченное окно, тень от которого полосами падала на замызганный, покрытый линолеумом пол. — Брайтман, ты не получишь мое разрешение. Выпусти меня отсюда… Я не сумасшедший, я могу процитировать тебе сто учебников по психологии на память. Ты знаешь, что я не псих! Врач поджал губы. — Сожалею, Том. Это невозможно. Любое, даже малейшее воспоминание не вовремя может вызвать вспышку, твое нежелательное перемещение и твою смерть. Твой мозг не восстановится после еще одного скачка. — Ты не можешь меня держать тут насильно, сука! — шепот сквозь сжатые зубы. В палате на мгновение воцарилась очень напряженная тишина. Брайтман мягко смотрел на своего пациента, словно видел перед собой очень больного человека. — Я все понимаю, тебе больно, — наконец изрек он. — Ты в один миг потерял все, что у тебя было, думая, что станет лучше. Нам нужно помочь тебе, Том. Отпусти свой страх. Мы сможем тебя вытащить, если ты расскажешь, как тебе помочь! — Меня не нужно вытаскивать! Как ты не понимаешь! Это не жизнь - то, что вы сделали со мной! — взорвался парень дернувшись в сторону врача и заставляя того отпрянуть. — Я хочу вернуть его! Он должен жить, никто из них не должен был уходить по моей вине! Никто не должен был уходить, ты понимаешь?! — Том, мне сейчас придется позвать медсестру… успокойся! — Брайтман опасливо приподнялся со своего кресла. — То, что было не возвращается. К сожалению… — Брайтман! Отдай дневники! Вернись сюда! — Том слабой рукой дотянулся до тумбочки и схватил первое, что попалось под руку. Этим предметом оказалась небольшая миска с яблоками, которую Симона подсунула ему, чтобы сын съел хоть что-нибудь. Майк попятился, легко уворачиваясь от летящего в его сторону предмета. Он не стал заключать Тома под особое содержание, как Йорга, парень был парализован и до того момента, как вернулся, был относительно в себе. Но сейчас в его глазах горело первобытное бешенство. — Том… Ты вынуждаешь меня… — Выпусти меня отсюда! — изо всех сил выкрикнул молодой человек, продолжая биться. Еще никогда он не чувствовал себя таким беспомощным и слабым. — Медсестра! Нам нужно успокоительное в восемнадцатую палату! — Брайтман! Брайтман, вернись сюда! Ты не имеешь права! Глаза врача были грустными и полными сожаления. — К несчастью, я имею право, твоя мать подписала все документы. Еще давно. Она хотела сделать как лучше, чтобы тебя не постигла участь Йорга. — Твари, — прохрипел Том. В его палату широкими шагами вошла высокая темнокожая женщина, которой Брайтман что-то быстро сказал. Она, кивнув вышла и через минуту вернулась с подносчиком, ампулой и шприцом. — Не трогай меня, — заорал Том, из последних сил пытаясь защититься. Он не хотел, чтобы эти люди трогали его. — Это лекарство. Тебе станет полегче, — пообещала женщина и схватила парня за запястье, дергая на себя его руку. — Это будет совсем не больно, просто не двигайся! Ее острые когти, покрытые зеленым лаком впились в кожу, и Том закусил губу от боли. Игла от его движений прошла криво и женщине пришлось крепко мотнуть его в свою сторону. — Не дергайся, парень, потерпи, сейчас отпустит! У него повышенная нервная возбудимость, — эти слова были уже адресованы врачу, который стоял прямо за ее спиной и наблюдал, как распущенные, немного спутанные волосы мальчишки мечутся из стороны в сторону по белоснежной подушке, как его зубы сжимаются, а плотно прикрытые веки расслабляются через секунды после того, как игла вышла из-под его кожи. — Это побочный эффект его возвращения в новое сознание, он пережил слишком много, один бог знает, где он был и как менялась его жизнь, — Брайтман пригладил выбившиеся негустые волосы, растрепавшиеся от их небольшой перепалки, — нам просто нужно держать его под контролем. Том выгнулся на кровати, тихо застонав. Ему было больно, но не от лекарства, которое жгучим ядом текло по его венам, сковывая, будто цепями по рукам и ногам. Ему было больно от того, что он сам загнал себя в эту ловушку. — Билл, — тихий шелест, на последнем выдохе, перед тем, как окончательно вывернуться и упасть на лопатки. Рука парня безвольно соскользнула на покрывало. Медсестра, наконец, отпустила его, вытирая запястьем пот со лба. Пустые безжизненные глаза парня, снова погрузившегося в спокойствие, бессмысленно уставились в потолок. — Ну, что теперь? — женщина убрала надломленную ампулу и отставила на тумбочку поднос. — Он будет спокойным еще несколько часов, но мы не можем колоть его вечно, это очень сильное лекарство. — Я надеюсь, что он больше не будет так себя вести. Это первое время, он сейчас потерян. Приведем его в порядок и потом начнем терапию, чтобы поставить на ноги, — Брайтман пожевал губу. — Не факт, правда, что в его состоянии все не станет еще хуже. Его мозг сейчас похож на пропущенный через мясорубку фарш, на восстановление могут уйти годы. Медсестра кивнула, опуская глаза и поправляя одеяло. Зрачок парня дернулся, когда она случайно коснулась его руки. — Пойдемте, — Майк взял ее под руку, — Я поговорю завтра с его матерью и мы обсудим все перспективы. Том тихо заскулил. Он беспомощно смотрел на спины удаляющихся медиков и хотел только одного — просто закрыть глаза и больше никогда не проснуться. Это было хуже, чем кошмарный сон.

Carelessness is growing more every day I can't fight this on my own I can't make it go away Oh, when darkness is fighting the light I will be reaching out to you I will be screaming out your name No matter how far I wall away I'm promising I will reach for you Because I'm nothing without you (Spoken — Nothing without you)