Загадочный мистер Смит

      Дверь в кабинет Олдри открылась с такой силой, что она с грохотом ударилась о стену и чуть не закрылась снова, но Фултон успел остановить её локтем. Лейтенант вскочил на ноги и с удивлением, смешанным с недовольством, посмотрел на друга.       – Я знал, что этого Смита нельзя выпускать из палаты. Из-за него умер рядовой Гордон.       Олдри приоткрыл рот, но хотел ли он что-то сказать или просто удивился, так и осталось неясным, потому что Фултон продолжил, не желая слушать лейтенанта:       – Рядовой заколол себя ножом, который принёс твой контуженый.       Всё так же не дожидаясь ответа Олдри, доктор злобно выдохнул и вышел, дав двери с шумом закрыться. Лейтенант какое-то мгновение стоял, удивлённо глядя перед собой, качнул головой и отправился вслед за другом.       – Питер! – крикнул он, когда Фултон уже подходил к кровати Смита. – Да стой же ты! Что ты собираешься делать? – Олдри схватил доктора за плечо и отвёл в сторону. Контуженый пациент смотрел на Фултона перепуганными глазами и будто старался максимально вжаться в кровать. – Если Гордон решил покончить с собой, в чём вина Смита?       – Он принёс нож! – прошипел Питер и злобно посмотрел на пациента.       – Это мог сделать кто угодно, рядовой Смит просто оказался рядом.       – Но кто-то мог оповестить меня – или кого-нибудь из сестёр – о том, что Гордону потребовался нож. Только идиот не догадается, для чего он ему понадобился.       Олдри нечего было возразить. Он посмотрел сначала на друга, потом на пациента и отпустил Фултона. Голова и плечи Смита дрожали, он исподлобья напряжённо смотрел на двух врачей, ожидая, что произойдёт дальше.       – Он мне никогда не нравился, – пробормотал кто-то в палате, услышав разговор докторов. Фултон резко повернул голову в сторону говорящего, а затем посмотрел на Олдри.       – Он отвратителен, – тихо проговорил Питер, мрачно глянув другу в глаза, и вышел в коридор.       Лейтенант не мог сказать, что он симпатизирует Смиту – что-то в этом человеке настораживало и даже отталкивало. Но как врач, Олдри сочувствовал каждому своему пациенту, а потому он поспешил к кровати контуженого, который напоминал собаку, готовую вот-вот укусить, если понадобится.       – Не следовало передавать нож рядовому Гордону, – негромко произнёс лейтенант и с сожалением оглядел Смита.       – Он не хотел мучиться, – угрюмо откликнулся тот и заметно расслабился. Он понял – Олдри не угрожает ему.       – Не вам решать. Впредь не покидайте палату без моего ведома, – громче сказал врач, обращаясь ко всем своим пациентам.       Лейтенант уже собирался уйти, но рядовой неожиданно громко позвал его и сел на кровати.       – Не зовите меня Смитом, – попросил он и поморщился. – Я не помню, кто я, но точно не Смит. Я вспомнил кое-что ещё.       Олдри отвлёкся от размышлений о Барнсе, лежащем рядом («Он наверняка полностью ослепнет»), и посмотрел на контуженого, чуть нахмурившись, а затем попросил медсестру позвать мисс Гилмор. Он постоянно оглядывался на дверь и, казалось, будто боялся, что Смит вот-вот исчезнет, не рассказав очередную историю, а Гилмор так и не придёт. Но она прибежала настолько быстро, насколько смогла, и взволнованно посмотрела на лейтенанта. Он кивнул и зацепился взглядом за пятнышко крови на рукаве медсестры. Это почему-то отвлекло его, но он, всё ещё где-то глубоко думая об этом пятнышке, сел рядом со Смитом и принялся слушать.       – Я помню только, что до войны жил в небольшом городе, работал помощником у кого-то... – Пациент силился вспомнить, у кого именно, но так и не смог. – И был совершенно один. Поэтому одним из первых записался в армию – для меня это был шанс хоть что-то изменить в жизни, избавиться от однообразия.       – Куда именно вы записались? – перебил Олдри. Гилмор замерла, готовая записывать.       – Не помню, – мотнул головой Смит. – Я действительно рвался на фронт, и, знаю, многие разочаровались, ожидали от войны совсем не того, но мне нравилось то, во что она превратилась. Здесь я был нужен... И я обожал окопы, перестрелки, которые велись из них, мощную артиллерию, взрывы. – Контуженый чуть улыбнулся. Кое-кто из пациентов с удивлением слушал его обрывочный рассказ – в том числе и Олдри. – Наверное, это всё. Просто я вдруг вспомнил, как записывался в армию.       Лейтенант поблагодарил раненого и, подозвав Гилмор, вышел из палаты. Он выглядел озадаченным и вопросительно смотрел на девушку, перечитывавшую свои записи.       – Понять бы, что из этого правда, а что – ложь, – пробормотал врач и тяжело вздохнул.       – То, что он рассказал сейчас, могло относиться к любому предыдущему рассказу.       И Олдри, и Гилмор прислушались. Госпиталь, казалось, засуетился от начала и до самого конца. По коридору пробежал санитар и громко объявил:       – Приближается колонна, всем приготовиться!       Пациенты, уже знающие, что это значит, поспешили в свои палаты, и коридор наполнился врачами, санитарами и сёстрами. Несколько докторов, выскочивших из комнаты отдыха, спешно надевали на форму белые халаты. За несколько мгновений все заняли свои места, и Гилмор, извинившись, побежала к операционной.       – У вас... пятно на рукаве, – сказал Олдри, но девушка его не услышала, и он тоже занял свой пост. Госпиталь замер в ожидании новых пациентов.       Послышалось гудение автомобиля. Несколько человек вышли на улицу, и спустя пару минут ввели первого раненого – держащегося за живот хромающего сержанта. На его практически чёрном лице выделялись лишь пугающие полуприкрытые белки глаз. Врачи вошли в операционную, остальные распределились у входа; медсёстры помогали то пациентам, то докторам и санитарам. В операционной уже начали работать на двух столах, кое-кого с более-менее лёгкими ранами сразу отвели в палаты, девушки принялись смывать грязь с солдат...       ***       В привычной суете проносились минуты, и, наконец, из операционной вывели последнего пациента. Фултон в испачканном побуревшем халате вышел на улицу. Закуривая, он кивнул приближающемуся Клиффсу.       – Трое умерло, – проговорил Питер и зажал зубами сигарету.       Шофёр покачал головой. Это был старый обычай – после каждой такой колонны Фултон рассказывал Клиффсу про новоприбывших. Хоть верзила и обожал автомобили, он с детства мечтал стать врачом и уважал каждого представителя этой профессии. Он и сам кое-что знал – во всяком случае, мог оказать своим пассажирам помощь в дороге. После рассказа Фултона об артиллеристе, боящемся крови, Клиффс подошёл к своему грузовику и позвал друга.       – Всё никак не мог отдать тебе это. – Шофёр взял с сиденья потрепанную сумку и протянул её Питеру.       – Почему ты решил, что её нужно отдать мне? – удивился доктор, рассматривая сумку.       – Я уж и не помню... – улыбнулся Клиффс и пожал плечами.       Сердце Фултона слегка дрогнуло, когда в голове пронеслось предположение о том, кому могла бы принадлежать находка. Он зашёл в госпиталь и столкнулся с Олдри.       – Ты-то мне и нужен. Зайди в мой кабинет, – продолжая раздумывать, сказал Питер. Он сел за стол и некоторое время молчал. – Эту сумку дал мне один шофер...       Он засунул руку внутрь и достал несколько писем – ещё без марок . Олдри с удивлением посмотрел сначала на них, потом на друга. Фултон открыл первый конверт и начал читать, беззвучно шевеля губами. Пожав плечами, он взялся за второе письмо и поднял голову:       – Смотри! Это от рядового Гейла. «Джордж Гейл, Британский Экспедиционный корпус» – прочитал он на конверте. – «Чарли, я ещё жив. Считай это чудом, потому что я участвовал в битве при Лоосе. Ты, наверное, читал о ней, хотя не знаю, что могли написать в наших газетах. Я запомню эту мясорубку навсегда. Началось всё 25 сентября, а закончилось уже в октябре. Мы, наверное, потеряли десятки тысяч, но ничего не добились – впрочем, как и немцы. Обидно, потому что нам просто-напросто не хватило боеприпасов, чтобы уничтожить расчёты чертовых немцев.       Это было страшно, Чарли. Я, наверное, никогда так не боялся. И не смогу бояться так же, потому что, кажется, весь свой страх я оставил там. Я благодарен богу за то, что он не дал мне умереть, а ещё за то, что ты мал для войны. Надеюсь, она закончится до того, как ты достигнешь совершеннолетия.       Мы решили впервые использовать газ, и это был самый жуткий день. Немцы его успешно применили – истребили тысячи наших солдат, а мы… мы попали в собственные траншеи. Парни поверили в противогазы, но скоро поняли, что от них мало толку, и начали их срывать. В итоге сотни (а может быть, и тысячи) в считанные минуты умерли от своего же газа, так и не начав атаку. Я слышал, как в тех траншеях командиры приказывали снова надеть противогазы, слышал, как кричали солдаты, а потом там вдруг всё смолкло.       Как так получилось, я не знаю. Мы всё-таки смогли направить газ к немцам, но пользы было мало.       Я находился в соседних окопах, мы рвались помочь парням, но командир приказал оставаться на месте и защищать позиции. Вот только эти ужасающие крики мне не забыть. Они страшнее искалеченных трупов. Я стрелял по немцам полулёжа и молился про себя, чтобы всё это закончилось, чтобы смолкли крики, исчез туман от газа… Бог услышал мои молитвы только 14 октября.       Знаешь, никто из нас сначала не поверил, что этот кошмар закончился. Мы как будто ждали чего-то. И немцы тоже. Никто не победил – просто тысячи парней умерли неизвестно для чего. Мы только надеялись, что больше это не повторится.       Надеюсь, тебя там не трогают, Чарли. Извини, что пишу редко – я вспоминаю о тебе каждый день, но вот до бумаги добираюсь не всегда. Крысы погрызли твоё последнее письмо, но они за это поплатились. Кстати, одна из них теперь ручная – её выдрессировал сержант Стронг. Нам сейчас совершенно нечем заняться в окопах… Лоос – последний серьёзный бой, но это было уже месяц назад. А сейчас – только редкие перестрелки.       Надеюсь скоро вернуться. Слишком много надежды, верно? Береги себя, Чарли»       – Дай мне часть писем, – после нескольких секунд молчания попросил Олдри.       Довольно быстро были найдены конверты с именами Барнса и Моррисона.       – Письма Картера здесь нет, – сказал лейтенант и пробежался глазами по листку бумаги. – Видимо, его успели отправить в Англию.       Фултон тем временем наткнулся на конверт, на котором значился адрес его госпиталя. «От Джеймса Филдинга. Колину Филдингу». «Правда, я уже давно не получал писем от брата», – сказал как-то раз Колин, когда Питер рассказал за ужином о Смите. Всё становилось на места.       – Выходит, наш Смит – почтальон? – неуверенно спросил Олдри. – Надо позвать сестру Гилмор.       – Гилмор? – встрепенулся Фултон. – Зачем?       – Она помогала мне, записывала рассказы Смита.       Девушка больше врачей удивилась письмам, так внезапно появившимся в госпитале. Она несколько раз перечитала каждое послание, сверилась со своими записями и озадаченно посмотрела на Олдри. Фултон тем временем привёл Клиффса, который, судя по всему, спешил рассказать что-то очень важное.       – Я вспомнил! – радостно воскликнул он. – Во время одного из своих рейдов я увидел недалеко от дороги человека. Он лежал без сознания, а рядом была эта самая сумка. Я понял, что он ранен, перенёс его в машину и, собственно, поехал дальше. А сумку забросил на сиденье, да так и забыл.       – Итак, – начал лейтенант и провёл рукой по щеке в мелких оспинах. – Смит – пока что будем звать его так – до войны, видимо, работал на почте и решил записаться добровольцем, чтобы, как он сказал, избавиться от однообразности в жизни. И записался он именно почтальоном, а не солдатом. Он собирал письма со всего фронта и читал их – вот почему он помнит все эти имена и их истории...       – А для чего он их читал? – не понял Клиффс. Нахмурившись, он стоял, облокотившись о стену.       – Полагаю, всё для того же – чтобы жизнь была интереснее, – пожал плечами Олдри и продолжил: – Но однажды его самого ранило, однако он продолжал идти до отделения полевой почты, пока не потерял сознание. Ты, – сказал лейтенант, указывая на шофера, – подобрал его и привёз в госпиталь, где Смит не мог вспомнить ничего о себе вплоть до сегодняшнего дня, зато помнил истории тех, кто отдал ему свои письма.       – И всё же, как его зовут? – поинтересовалась Гилмор и взяла в руки опустевшую сумку.       Она ощупала её изнутри и наткнулась на неаккуратно пришитый кармашек, в котором обнаружилась полустертая карточка: «Ричард Оутс, Королевский инженерный полк». Олдри улыбнулся медсестре, хотя чувствовал какое-то разочарование. Он не знал, чего ожидал, но даже не думал, что загадочный Смит окажется простым военным почтальоном, который втайне читал письма солдат.       – Очевидно, у этого Оутса была хорошая память – он практически дословно пересказал письмо, – подал голос Фултон. – Спасибо, Клиффс.       Шофёр, не до конца разобравшийся в происходящем, с улыбкой кивнул и пошёл к своей машине.       – Что теперь? – поинтересовался Питер и посмотрел на лейтенанта и медсестру.       – Расскажем ему – и всё. И продолжим лечить, – пожал плечами Олдри. – Что ещё мы можем делать?       Лейтенант убрал все конверты в сумку и вышел с нею в руках. Войдя в палату, он сперва подумал о Барнсе и о том, что надо отослать письма – судя по всему, их ждут около двух месяцев.       – Мы выяснили ваше имя, – обратился он к Смиту. Тот скользнул взглядом по сумке. Кажется, он что-то вспомнил, но это воспоминание тут же исчезло. – Вас зовут Ричард Оутс, и вы почтальон инженерного полка. Вы были ранены, но вас, к счастью, подобрал шофер. Эта сумка – ваша.       Олдри не мог отделаться от мысли, что он говорит что-то жестокое и страшное. Оутс внимательно выслушал его и взял в руки сумку. Он подавленно провёл пальцами по конвертам и тихо поблагодарил лейтенанта.       Миновали недели. Ослепший сержант Барнс вернулся домой. Юный Чарли Гейл получил долгожданное письмо от брата. Выбегая из окопов, рядовой Моррисон целовал фотографию жены и маленькой дочки. Ричард Оутс, всё с той же потрепанной сумкой, передвигался по фронту и собирал письма солдат, а затем, по пути в отделение почты, читал некоторые из них и запоминал новые истории, представляя себя на месте отправителей.       Война продолжалась, требуя полной отдачи от всех – в том числе и от врачей госпиталя. Фултон и Олдри принимали и теряли пациентов, вскоре позабыв о загадочном мистере Смите. Только под подушкой сестры Гилмор лежала тетрадь с записями историй контуженого почтальона, который не мог вспомнить ничего о себе, зато помнил истории других солдат.