Мать ветров

И она — эта маленькая девочка — брошенная всего лишь на миг, чувствует себя потерянной навсегда… в окружении страха небытия, где льется ветер. Божественный ветер, который не лечит, а губит. Пьер Паоло Пазолини

В Грюнланде, в княжестве Черного Предела, летом года 1228-го Камилла ощущала себя не юной баронессой из славного рода Баумгартенов, а ослом из одной притчи. Только она страдала не меж двумя охапками сена, но в окружении целых четырех нарядов и была близка к тому, чтобы умереть от отчаяния и вовсе не выйти к ужину. Задачу она решала нешуточную. С одной стороны, накануне из похода вернулся ее старший брат Георг. Вернулся он героем, с хвалебным письмом от князя и трофеями, поэтому счастливые родители устраивали нынче не просто ужин, а настоящее чествование своего единственного сына. И правила приличия, и любовь к брату велели Камилле надеть одно из самых дорогих своих платьев, например, амарантовый саорийский шелк с янтарным бисером или тяжелый зеленый бархат, расшитый золотой нитью. Но имелась и другая сторона. Ее личная, безумная, тайная. В их замке месяц жил саорийский лекарь Ибрахим, который лечил спину барона Фридриха Баумгартена и спасал от головных болей его жену Амалию. Он же стал настоящей головной или, скорее, сердечной болью их дочери. И вот как раз перед этим человеком, простолюдином по происхождению, очень скромным, Камилла не хотела бы выглядеть неприступной аристократкой в шелках и бархате. Она бы вышла к нему в блио цвета осенней листвы или в черной котте — но разве подобные наряды подходят сестре героя? — Герда, во имя богов, что же мне делать?! — вскричала Камилла, бросаясь к своей служанке. — Все платья вам к лицу, барышня. Не изволите ли сказать, чего вашей душеньке хочется? — Чего мне хочется… — как бы передать неграмотной девушке свои мысли о нужном образе, не выдавая своих чувств? — Я хочу сиять сегодня, чтобы выказать уважение храбрости моего брата и порадовать родителей. Но как храбрость милого Георга стократ прочнее его доспехов, так и моя красота должна сиять ярче моего платья. Так что эти два не годятся, — Камилла махнула рукой на зелень и амарант. Герда улыбнулась, кивая на блио и котту: — А эти два не похожи на доспехи? — она потерла пальцем свой острый носик. — Барышня! Что если белое? Вышивка там тонкая, да неброская. И украшение подойдет всякое, и золото, и жемчуг. — Ты прелесть! — Камилла, забывшись, схватила служанку за руки. — Как же славно, что тебя забрали к нам из деревни, в который раз ты меня выручаешь! Через четверть часа молодая баронесса с удовольствием разглядывала себя в зеркале. Белое платье и легкое, эльфийской работы золото отличались простотой первоцветов, а потому выгодно подчеркивали ее красоту: буйство каштановых локонов, грацию движений и фамильную гордость Баумгартенов — глаза. Ибрахим сказал о них: солнечный блик в чашке черного чая. В гостиной Камилла убедилась в безупречности своего выбора. Когда она вошла, мама поправляла лилии в вазе и будто бы советовалась с Лючией из Ромалии, которая остановилась у них на пару недель, папа слушал своего друга барона Теодора, Георг занимал его дочек, а приятели Георга над чем-то громко смеялись. Вдруг все они словно позабыли о своих делах и засмотрелись на Камиллу. — Малышка моя, ты чудо! — Георг бросил щебетавших вокруг него барышень, подошел к сестре и чмокнул ее в щеку. — А ты чудовище, — тихонько засмеялась Камилла. — Дразнишь меня и оставил Аврору. Ну куда годится? Ты дома, а не в походе, будь любезен, вспомни о манерах. — Аврора — объедение, но тебя я всегда буду любить больше. Впрочем, так и быть, вернусь к цыпочкам Теодора, чтобы ты не сердилась! Камилла вздохнула. Ну и нахватался же братец среди вояк ужасной лексики! Цыпочки, объедение. А впрочем… где же ее собственный сладкий и запретный плод? Ибрахим скользнул в гостиную по привычке бесшумно, словно призрак. Уже целый месяц он жил в замке Баумгартенов, а Камилла до сих пор не понимала, как с такой внешностью он умудрялся быть совершенно незаметным. Смуглый, подобно всем жителям Саори, он отличался фантастически изящным телосложением и напоминал то ли куницу, то ли змею. Пожалуй, все же змею, с его длинными иссиня-черными локонами. Или нет? Разве у змеи найдется столь теплый, цвета гречишного меда, глаз? Именно глаз. Вторую глазницу Ибрахима прикрывала повязка, что добавляло его облику зловещей романтики. Увы, Камилла не успела заметить, какое впечатление она произвела на прекрасного лекаря — мама позвала всех к столу. После нескольких торжественных тостов слово передали герою сегодняшнего вечера. Георг жадно пил вино, размахивал гусиной ножкой, разбрызгивая жир на лилии и свои каштановые кудри, отпускал шуточки на грани приличий, но ему прощали все. Храбрый рыцарь рассказывал о коротком, однако весьма опасном походе. — Как видите, по сравнению с нашим князем я еще такая зелень! Но все же я внес свой скромный вклад в то, чтобы раздавить последнюю гадину междоусобицы в нашем славном Грюнланде. — Скромный? — всплеснула руками Амалия. — Я едва не потеряла сознание, когда ты описывал кавалерийскую атаку! — она прикрыла веером лицо и смущенно обратилась к мужу: — Прости, дорогой, я знаю, ты гордишься нашим сыном, ты мужчина. А я, бедная мать, не только горжусь, но и боюсь за него. Фридрих поцеловал руку супруги с лукавым «ох, женщины!» Однако барон Теодор не поддержал его игривое настроение. Он тяжело поставил на стол свой кубок и сказал Георгу: — Нам пригодятся ваши боевые навыки, юноша, когда мы наконец-то всерьез возьмемся за смуту в наших собственных землях. Разумеется, мы должны напоминать чересчур своенравным князьям, что во имя интересов Грюнланда они обязаны подчиняться монаршей воле. Но когда чернь хозяйничает на наших границах — это, простите, беспредел! — Полно вам, друг мой, — мягко улыбнулся Фридрих. — Разбойники — это ужасное явление, но они есть повсюду, в любой стране. Нападают на слабых, но едва завидят мечи и латы, как тут же разбегаются прочь и отсиживаются в лесах. Вряд ли их можно назвать хозяевами приграничья. Что скажете, Лючия? На границах Ромалии тоже неспокойно? — Вы будто бы правы, Фридрих, — рассеянно ответила Лючия и покачала пустым кубком. — До моего отца дошли тревожные слухи, и он не поскупился на лучших проводников. Перевалы в Черных Холмах я преодолела безо всяких приключений и, увы, не смогу порадовать вас какой-нибудь историей. — И это замечательно, милая, просто замечательно! — Амалия взяла серебряный кувшинчик с вином и сама наполнила кубок гостьи. Рядом с баронессой, хрупкой и прекрасной, несмотря на первую седину в волосах, Лючия казалась весьма странным созданием. Крепкое, хотя и стройное тело, круглое лицо и чуть вздернутый нос недвусмысленно подсказывали, что один из ее предков, благородных сеньоров, пригласил в свою спальню крестьянку. Похоже, это только что заметили приятели Георга, и двое из них заулыбались, причем весьма неприятно. Камилла попросила главного весельчака передать ей фрукты и намекнула взглядом, что не следует обижать ее гостью. Молодые люди присмирели, однако не похоже было, чтобы они раскаялись. Амалия тоже заметила выходку друзей сына, и Камилла посчитала не слишком предосудительной хитростью отвлечь всех от Лючии и одновременно получить себе кусочек удовольствия. Она спросила у лекаря, который скромно ел яблоко на самом дальнем от хозяев конце стола: — Ибрахим, а что скажете вы? В лесах Саори тоже нападают на честных людей? — Увы, моя госпожа, честные люди страдают в каждой стране, и моя родина — не исключение, — ответил он и почтительно поклонился, сложив перед лицом ладони. — Это все болтовня, общие слова, — Теодор рубанул ребром ладони по столу. — Обычные грабители — это одно дело. Но я не ради красивой фразы сказал вам о хозяевах. Вы что-нибудь слышали о тех, кого в простонародье называют фёнами? — Очередная шайка? — равнодушно пожал плечами Георг. — Не совсем. Эта шайка ставит под сомнение авторитет королевской власти в глазах крестьян приграничья. Мужчины заспорили. Фридрих на правах хозяина пригласил их переместиться к камину и портвейну из далекой Лимерии, а Камилла напомнила матери, что та хотела показать гостьям свой гобелен. — Простите, милые дамы, — не без удовольствия сказала Амалия. — Мой сын теперь воин и такой взрослый, его неизбежно интересует политика, а наш Теодор всегда был государственным мужем. — Бедному папе не с кем поговорить дома, одни женщины, — Аврора взмахнула веером, и золотистые завитки ее волос красиво растрепались. — Хотя бы здесь отведет душу с бароном Фридрихом и… Георгом. Ее младшие сестры, а также Амалия и Камилла многозначительно заулыбались. Им всем была по душе идея женить бравого, но немного легкомысленного Георга на милой, по-женски мудрой Авроре. Лишь Лючия не составила им компанию и с нечитаемым лицом рассматривала гобелен. Конечно, она знала их семьи всего две недели, и ее совершенно естественно не волновали подобные личные моменты. С другой стороны, Камилла не могла вспомнить ни одного раза, когда бы их гостья продемонстрировала эмоции чуть ярче, чем у Снежной Королевы из модной столичной сказки. Ее манеры были неизменно изысканными, тон — ровным, а зеленые глаза выражали вежливое равнодушие ко всему на свете. К мужчинам дамы вернулись, когда политическая дискуссия стала затухать. По крайней мере, Фридрих попытался поставить в ней точку: — И все-таки мой бедный разум отказывается понять, как можно противиться монарху, тем более теперь! Страна едина и развивается с немыслимой прежде скоростью. Грюнланд прекрасен как никогда! Вы согласны? Георг и Теодор наконец-то примирительно чокнулись. Неожиданно заговорил Ибрахим: — Вы позволите, мой мудрый господин? Грюнланд прекрасен. Ваша страна очаровывает блеском стали, нравами рыцарства, суровыми замками... Это подлинно героические края! Но как лекарь я не могу не подметить один-единственный недостаток. — Да ну? — скривился Теодор. — Поведайте нам, какой же! — Образование! — Ибрахим развел руками. — Я приношу мои глубочайшие извинения дорогому барону и всем вам, господа, но образование в Грюнланде оставляет желать лучшего. Медицинские дисциплины даже в Йотунштадтском университете преподают прискорбно слабее, чем в моем родном Хаиве или же в нашей столице. — Но ваша наука, кажется, не смогла сохранить вам зрение! — рассмеялся Георг. Камилла редко всерьез сердилась на обожаемого брата, но сейчас она готова была испепелить его взглядом за чудовищную бестактность. Да как он посмел так обойтись с талантливым Ибрахимом, который вылечил спину отца и помогал маме! Лицо лекаря на мгновение стало трагически грустным. Но он тут же взял себя в руки, и только чуть дрогнувший голос выдал его состояние: — Увы, мой мужественный господин, мне нечего ответить вам, поскольку обстоятельства моего ранения могут привнести досадную нотку горечи в дивную мелодию сегодняшнего вечера. Вы не возражаете, если я промолчу? — О, простите, это было грубо с моей стороны, — кажется, искренне повинился Георг. — Обратная сторона службы! Я просто не подумал, что мирный лекарь может пострадать не от болезни, а от чего-то более жестокого. Амалия взяла сына под руку и обратилась ко всем сразу: — Господа, на правах счастливой матери я прошу вас об одолжении. Довольно же политики и крови! У нас сегодня праздник, и я предлагаю веселиться и танцевать! Хозяева пригласили своих гостей на террасу. Здесь тоже благоухали обожаемые Амалией лилии, колонны обвивали ползучие белые розочки, а в двух вазах стараниями Камиллы расточали свою горечь еще редкие в Грюнланде хризантемы. Ибрахим обмолвился однажды, что это его любимые цветы. Фридрих что-то бросил своим дворовым скрипачам и подошел к Лючии: — Скажите, дорогая, до Ромалии еще не добрался лендлер? — Нет, а что это? — Танец весьма сомнительного происхождения. Говорят, его сначала танцевали на ярмарках, а уж оттуда он попал на балы. Но я чудак, вы знаете, и считаю, что среди примитивных народных традиций порой встречаются настоящие жемчужины. Вы позволите научить вас танцевать? — Полагаюсь на ваш вкус, Фридрих, — пожала плечами Лючия и подала барону руку. Камилла мысленно расцеловала отца. С недавних пор она полюбила и впрямь простоватый, но веселый и душевный лендлер. Он словно бы предлагал всем безнаказанно нарушить некоторые условности. Например, Георг приобнял Аврору чуть откровеннее, чем было дозволено до официальной помолвки, Амалия сама пригласила на танец кавалера на двадцать лет себя моложе, ну а Камилла не видела ничего предосудительного в том, чтобы подойти к простолюдину. — Ибрахим, хотите, я покажу вам несколько па? — предложила она предмету своей страсти, отчаянно надеясь не покраснеть. — Сожалею, моя восхитительная госпожа, но из меня сегодня неважный партнер, — невесело улыбнулся Ибрахим. Сейчас, вдали от прочих гостей, он выглядел усталым и подавленным. — Неудачная фраза моего брата заставила вас вспомнить о прошлом? Пожалуйста, не злитесь на него! — Как я могу, Камилла? Нет, право же, в такую ночь грех предаваться печальным воспоминаниям! Идемте — и я обещаю быть примерным учеником. Ибрахим сдержал свое слово. Он подарил Камилле потрясающий танец, а потом в ответ на ее сумасшедшее смелое предложение шепнул покорно и горячо: да. Ночью, когда хозяева замка и их гости разошлись по спальням, Камилла незаметно ускользнула на свой любимый маленький балкон, увитый плющом. На нем было тихо, дико, тесно, и отсюда открывался вид не на ухоженный сад, а на горы вдали. Сейчас, ночью, их было не разглядеть, но воображение исправляло этот недостаток. — Мы сошли с ума, — улыбнулся Ибрахим, обнимая ее. Не так, как в танце — куда подевалось его всегдашнее смирение? Змей оказался горячим, жадным, он обвивал свою добычу и дразнил дыханием ее шею. — Нет же, по-другому! — Камилла почувствовала, что у нее кружится голова, но все равно попросила: — В губы! Добрый глаз вдруг прищурился, в нем мелькнуло что-то очень опасное. И желанное. — Как прикажешь, моя госпожа, — мужской рот впервые был в такой близости от ее собственного рта. — Впрочем, нет. Как прикажу я. В тонком изящном теле оказалось много силы, однако вовсе не пугающей. Камилла трепетала и таяла в этих руках, но отчего-то знала: одного ее недовольного вздоха достаточно, чтобы любимый предоставил ей свободу. Его сила отличалась от мощи барона Теодора и бравады Георга. Она не подавляла. И потому еще больше хотелось ей покориться. Она покорилась. Она, баронесса, открыла губы под напором простолюдина, она впустила его язык в свой рот и на грани обморока приняла в себя его яд. Все-таки лекарь был змеей, медовой и сладкой… Ночь обволакивала свежестью, жесткие листья плюща ласкали ее голые руки, губы Ибрахима были везде: на ее губах, щеках, шее, между ключицами. Они обнимались, целовались, а потом назначили друг другу свидание на следующую ночь в библиотеке, и Камилла точно знала, что придет туда не только за поцелуями. — До завтра, моя прекрасная, — Ибрахим почтительно поцеловал ее руку, а в глазу его заплясали бесы. — До завтра, любимый! Камилла испугалась собственного признания и очень быстро убежала в свои покои. Поэтому она не увидела, что вскоре на балкон вышла Лючия. — Хорошая девочка, — вздохнул Ибрахим. — Хорошая, — Лючия обняла его и уткнулась лбом в его плечо. И пробурчала шутливо: — Ты, кстати, ответишь мне за эти поцелуи! Ой как ответишь! — Да, моя ведьма, — Ибрахим распустил шнуровку на платье своей собеседницы и сдернул его до солнечного сплетения. — Мы найдем эти проклятые бумаги, выберемся отсюда, я завалю тебя под ближайшим кустом и непременно за все отвечу. Лючия положила его руки на свою грудь и фыркнула: — Мы еще поглядим, кто кого завалит!