Мать ветров

В Пиране, весной года 1229-го Марчелло закрыл дверь за отцом и братом и заглянул на кухню. Прислонился к дверному косяку. Мама неторопливо выливала воду из кувшина в лохань для мытья посуды и тихонько напевала. Когда кошмары отступали, она становилась такой красивой! Двигалась мягко, плавно — не то что ее неуклюжий младший сын. Даже умудрялась укладывать в сложную прическу свои темные волосы, в которых удивительно благородными казались редкие серебристые пряди. А сейчас ее лицо будто светилось изнутри. Еще бы, Марчелло две недели провел дома! Для Лауры — будто целую вечность. К счастью, он сумел скрыть от мамы то, что его лихорадило, а отцу с братом сказался просто больным. Ранней весной часто болеют. — Мамочка, я пойду к себе, поработаю, ты не против? Моя помощь не нужна? — Ступай, золотой. Если закончится вода, я попрошу тебя принести еще. Марчелло вздрогнул и на всякий случай заглянул в бочку. Нет, скорее всего, эта пытка сегодня ему не грозила. Он скрылся в своей комнате, запер дверь на щеколду и скинул рубашку. Размотал тряпицу и вывернул шею, рассматривая рану на боку. Хорошо заживает, чистая, без гноя. А ведь в первые дни, когда его мучила горячка, Марчелло испугался всерьез. Даже всхлипывал по ночам, пряча лицо в подушке, чтобы Энцо ничего не услышал. Когда Марчелло с упоением читал очередную героическую историю, смерть на поле боя казалась ему прекрасной и заманчивой. Но ему совсем не хотелось умирать в девятнадцать лет из-за того, что во время драки он неуклюже напоролся боком на ограду. Поддержки просить было не у кого. Отец и без того печально и робко выговаривал ему за предыдущую стычку с двумя эльфами, а брат сокрушенно качал головой. Расстраивать их обоих Марчелло совсем не хотел, да и, кроме того, он просто сгорал от стыда за свою неловкость. Помогла бы Хельга, но не тащиться же в полуобморочном состоянии через полгорода в библиотеку или в тот квартал, где она снимала каморку. Тяжелее всего ему приходилось днем, когда внимание мамы принадлежало ему и только ему. Перед глазами плыло, бросало то в жар, то в холод, колотило от страха, но приходилось улыбаться. И несколько раз — таскать воду, едва не воя от боли. На четвертый день Хельга, обеспокоенная его отсутствием в университете, пришла сама. Коротко допросила его, взяла деньги и побежала в ближайшую аптечную лавку. А потом она с полчаса мужественно сражалась с его застенчивостью. Да, Марчелло давно и безответно любил Алессандро, но и девушки его волновали! Хельга была его подругой, и все-таки... все-таки раздеваться перед ней он здорово стеснялся. — Я приду завтра в библиотеку на рассвете, переберу все книги, но найду для тебя то, что нужно, — задумчиво проговорила Хельга, очищая его рану. Делала она это аккуратно, мягко, и все же Марчелло стиснул зубы от боли. Так и выцедил: — И что же? — Самую неромантичную историю самой бесславной гибели героя. Не на поле боя в лучах славы. Не в лесу… не вертись… где он спасал бы прекрасную деву. А в лазарете от загноившейся раны. Намек прозрачен? — Угу, как вода с сулемой, — Марчелло наконец выдохнул. — В следующий раз не буду ждать четыре дня, поползу к тебе в тот же день. — Пошлешь мне записку с каким-нибудь парнишкой. Ты меня понял? — теперь Хельга не шутила. — Ты достаточно зарабатываешь, чтобы не экономить на своем здоровье и своей жизни. Марчелло рассеянно кивнул, задумавшись о другом. Спросил подругу: — Кстати, откуда такие познания в гнилых ранах и мертвых героях? Хельга закончила обработку и перевязку его царапин и присела на край стола. Улыбнулась тепло: — От моего спасителя, Раджи. Он был сыном травника, сам понемногу разбирался в лечении. Не скажу, что я запомнила, как лечить или смешивать травы. Это лишь смутные образы… Будто смотрю на улицу в дождь сквозь самое дешевое окно. Но иногда, если нужно, могу понять, что я видела в его голове. — Но ведь с образами войны в Иггдрисе то же самое! — воскликнул Марчелло. — Почему ты винишь себя в том, что не догадалась, что Пьеру грозит опасность? Ты до сих пор не разобралась до конца в значениях тех слов, тех имен. Тогда же, до его очевидно насильственной смерти, ты тем более была бессильна что-либо предвидеть. Хельга льдисто посмотрела на стену за спиной Марчелло. Там, на полках, стояли его книги. Они оба, замкнутые и нелюдимые, часто искали опору в книгах. — Понимаешь… Я могла бы насторожиться и тогда, — она помолчала, кажется, собираясь с силами. — Раньше я никогда не читала книг и записей по истории той войны. Слишком… даже не больно и не страшно было, а как-то невозможно. Невозможно уместить в своей голове, что ради чего-то или кого-то убили твою семью, твою землю, тебя. А потом Пьер заинтересовался этой темой. Я приносила ему книги, одну открыла случайно, другую полистала намеренно. И те мутные тени из дождя стали понемногу обретать форму, смысл. Например, я читала, что официально Ромалия атаковала Иггдрис, потому что он нападал на ее приграничные деревни. Говорили о мести, о защите, о справедливости. То есть это в книгах написано, что так говорили людям здесь, в Пиране. А там, на войне, среди господ, я слышала через память Раджи совсем другие речи. Какой-то прогресс, какое-то право сильного… Прости, я еще не все разобрала. Но знаю, что совершенно не помню там, на войне, разговоров о справедливости или мести. Понимаешь? Я еще до смерти Пьера начала догадываться, что там что-то нечисто. И несложно было сообразить, что спустя столько лет Пьер неспроста закопался в те события. Так что, нет, ты не прав. Я могла бы понять. Могла бы открыть ему, кто я, помочь, уберечь, — под конец речь Хельги сделалась совсем отчаянно-тихой. Марчелло вскочил и уперся кулаками в стол. Правда, тут же пожалел об этом, рана заныла. — Осторожнее ты, — Хельга погладила его по руке. — Чушь. Прости за грубость, но это полнейшая, абсолютная чушь. Ты — самый обычный человек! Не смейся, ну пускай утбурд, сути это не меняет. Ты не военачальник, не советник королей, не командир и не военный инженер. Ты даже не военный историк. Ты вообще не должна была сталкиваться с войной, ни тогда, ни сейчас. И ты не имеешь права требовать от себя военного понимания, прозорливости, предвидения, анализа — чего угодно! Потому что именно этого от нас хотят — они. — Кто — они? — Те, кто затевают войны. Кто проваливает дипломатию, кто жаждет наживы, кто хочет грабить и подчинять. У кого власть и сила. Хельга нахмурилась: — Не понимаю. Марчелло шагнул к полке, взял книгу с саорийскими песнями, быстро нашел нужный отрывок. — Взгляни. Это одна из сотен и сотен историй о героизме, о любви к родине, о самоотверженности. Видишь, как заливается соловьем храбрый эмир, внушая своему войску и своему народу, как они важны для победы, для защиты родного края. Здесь не указан год написания песни, но по стилистике я могу предположить, что история не более чем двухвековой давности. То есть войско состоит по большей части из обычных крестьян. Подвох чуешь? Хельга сощурилась, подумала немного. Потом тихо рассмеялась своим серебристым смехом: — Крестьяне, важны? Как неожиданно и как внезапно! — Угу. То есть так-то их можно покупать и продавать, пороть и казнить, облагать непосильными податями и отказывать в честном суде, но вдруг! Вдруг, во время войны, начатой без всякого их ведома и согласия, они становятся важными. Важным безропотным мясом под копытами конницы. — Но при чем здесь я? — При том, что ты живешь в мире, пропитанном этими байками, и взваливаешь на себя ту же вину, которую эмиры, князья и лорды внушают недостаточно патриотичным простолюдинам. Хельга скрестила руки на груди и с интересом посмотрела на него: — Со мной разобрались. Объясни, а как ты умудряешься одновременно и обожать рыцарские истории о героизме и чести, и тут же презирать рыцарство? Марчелло смущенно улыбнулся: — Сам не знаю. Ладно, к шайтану их. Расскажи, ты так и не нашла в заметках Пьера в библиотеке хоть что-нибудь подозрительное? — Нет. И я пока не придумала, как изловчиться и попасть к нему домой. Они еще поговорили о том, как им выйти на убийцу маленького историка, а потом перешли на общих знакомых. Марчелло с облегчением узнал, что издевательства над Яри, которые внезапно прекратились зимой, в его отсутствие не возобновились. — А что Али? Ты его не видела? — спросил он. С месяц не встречал своего приятеля на лекциях, а где тот живет, спросить не догадался. — В библиотеке — нет, — ответила Хельга. — Но хозяйка разрешила мне вчера прийти чуть-чуть попозже, и я заглянула через окошко к художникам. Жив он и здоров, правда, похож на умертвие чуть больше, чем я. Синяки под глазами, как будто бы спит совсем мало. В Пиране, в квартале Ангелов Али наслаждался тишиной. Нет, не столь глубокой, пронзительной, как ночью в горах, когда все товарищи уже спят, и лишь дежурный изредка гремит котелком или же по теплу поет бессонная птица. Но после вечного несмолкаемого гама на чердаке, который он снимал вместе с двумя рабочими из порта, вольнопьющим поэтом, лютнистом в творческом кризисе и разорившимся аристократом — вещателем на пафосные темы, отдельный, пусть и совершенно убогий закуток в том же квартале Ангелов казался ему обителью полного покоя. Конечно, новое жилище обошлось ему недешево. В прошлом месяце он оплатил только художественные курсы, работал в порту больше прежнего, а потому с ног валился от недосыпа, недоедания и усталости. Однако тишина и возможность спокойно рисовать определенно того стоили. А вдохновение нахлынуло, когда не ждали. Может быть, во всем виноват чай, к которому Али пристрастил его друг? В тот день они в третий раз сидели в чайхане, спасаясь от мокрого снега пополам с дождем, и пили обжигающий, горьковатый, отдающий дымом и чем-то копченым напиток. Марчелло увлеченно рассказывал про саорийские университеты, хозяин то и дело спрашивал у своих единственных в тот час посетителей, куда лучше поставить бронзовые подсвечники да как поизящнее подвязать занавески, Али поглядывал то на хмурое серое небо за окном, то на синие шнурки в пухлых умелых руках, то на огоньки в синих глазах Марчелло... И оно пришло. Накатило так, что сердце подскочило к самому горлу. Да. Это то, что он страстно желал нарисовать — когда-то, чтобы порадовать родителей... Теперь нарисует для мамы. И для людей. Но ему нужна была спокойная рабочая обстановка. Без толчков под руку и настойчивых предложений «хряпнуть по стаканчику», без одолженных без спроса монет с оправданием «да я ж верну, ей-ей верну, недели не пройдет!», без карточных игр до рассвета. А еще нужны были деньги. Потому что Али познакомился в Пиране с масляной живописью и теперь помыслить не мог о темпере, уж не говоря о более дешевых красках. — … Ой, не губи-и-и, не губи мою душу напра-а-асна-а-а… Али распахнул окно, глянул на припозднившихся гуляк. Хотя… Когда это для гулянок здесь было поздно? Все-таки не родной лагерь, увы. Хорошо бы уснуть под эти вокальные страдания — чтобы не проспать лекцию Алессандро. Да, теперь он сумел оплатить не только художественные курсы. В Пиранском университете Марчелло показалось, что он понял смысл избитой фразы «сердце пропустило удар», когда в аудиторию еще до начала лекции вошел Алессандро и направился прямо к нему. — Мой лучший студент снова здесь! — на нем впервые была черная рубашка, и волосы цвета электрума, и перламутровая кожа на контрасте засияли еще ярче. Марчелло пропустил удары второй и третий. — Надеюсь, на этот раз ничего не случилось? Джордано сказал мне, что у тебя горячка. — Н-нет, благодарю вас, все хорошо. Н-наверное, просто п-промок, — заикаясь, пробормотал Марчелло. Да за что ему такая пытка! Легче было таскать воду для мамы, шатаясь от боли и лихорадки. — Я рад, что ты выздоровел, — Алессандро с отеческой нежностью сжал его плечо, а потом пошел к кафедре. Марчелло только и оставалось, что проваливаться сквозь землю, глотать воздух подобно рыбе на льду, сгорать заживо, и так далее, и тому подобное. Мысленно и метафорически, чтобы никто-никто не раскрыл его тайну. Он торопливо осмотрелся по сторонам. В такие минуты он думал о том, как хорошо почти не иметь друзей. Одни студенты кивали ему издалека, другие и вовсе не замечали, некоторые походя пожимали руку, и ни одна душа не заметила его мимолетной слабости. Тяжелая дверь в очередной раз отворилась, и в аудиторию проскользнул Али. Хельга была права: жив-здоров и даже весел. Только глубокие тени под глазами слегка пугали. Али окинул рассеянным взглядом аудиторию — и просиял, когда заметил Марчелло. Буквально подлетел к нему и горячо пожал протянутую руку. — Наконец-то я вырвался на лекции Алессандро. Ты не представляешь, как мне не хватало тебя весь этот месяц! Что? Марчелло часто заморгал, зачем-то встал,громыхнув лавкой, недоверчиво всмотрелся в ясные зеленые глаза. Разве так бывает? Разве выражают свою радость столь открыто? Он привык к теплым отношениям с Хельгой, но они строили свою дружбу больше двух лет и очень-очень долго, осторожно сближались. Впрочем, с Али с первых минут знакомства ему было легко именно из-за этой удивительной простоты общения. — Ты где пропадал? — грубовато — неожиданно для себя — спросил Марчелло. — Зарабатывал на отдельное жилье, — ответил Али, обогнул стол и устроился рядом с ним. Словно и не заметил резкого тона. Тряхнул головой, отбрасывая со лба черные локоны, усмехнулся: — Я — художник, существо до неприличия капризное и требовательное. Хочу творить в тишине! А ты как? — Да вот... Две недели провалялся с горячкой, так что последние лекции тебе не перескажу. Но до того Алессандро начал тему про первые гномьи поселения в Волчьих Клыках и, думаю, еще продолжит. — Там же про самые первые кузницы и плавильни, про первых ювелиров... Верно? — Али бросил быстрый взгляд на эльфов, недругов Яри, которые расположились на два ряда выше них, и весело подмигнул Марчелло: — Наш славный сын ювелира очень бесился, когда узнал, что гномье искусство слегка древнее эльфийского? — Не то слово! Ему тоже не хватало Али. Этих беспечных шуток, этой свободы, этого беспричинного доверия. Ну и невинного злословия, что греха таить. Вдруг Марчелло внутренне замер и подобрался. Что если?.. Ведь Али искренне сопереживал ему, когда в чайхане услышал историю Пьера. Что если поделиться с ним страшными догадками? — Марчелло, пожалуйста, покажи конспект третьей лекции, — голос Алессандро опять потревожил его едва обретенный сердечный покой. — А, д-да... Конечно, — Марчелло рывком открыл записи и умудрился уронить их на пол. Пока поднимал, грохнулся головой об стол. Кажется, щеки предательски пылали, а руки все никак не находили нужных страниц. Да что с ним такое! Две недели не видел любимого — и совсем голову потерял! — В-вот, возьмите. — Благодарю, — Алессандро просмотрел конспекты, видимо, нашел нужное место, и вскоре оставил приятелей одних. — После болезни руки дрожат? — заботливо спросил Али, но зеленые глаза лукаво блеснули. Он наклонился к самому уху Марчелло и шепнул: — Осторожнее. Сегодня Алессандро спишет все на твою горячку. Но если в твои планы не входит признаться ему... — Ты с ума сошел! Я? Ему? — шепотом возмутился Марчелло. И только потом сообразил, что открыл свою тайну. Испугаться не успел, потому что следом его огорошили: — Ну мало ли. Алессандро хороший и никому тебя не выдаст. — Уж в этом я не сомневаюсь, — о порядочности эльфа по университету и за его пределами ходили легенды. — Но... Где он, а где я? Началась лекция. Марчелло взмолился неведомо кому, чтобы приятель забыл об этом разговоре. После занятий Али предложил: — Идем в чайхану? Я совсем заработался, хочу хоть немного перевести дух. Да и тебе после двух недель в постели чай не помешает. Еще как не помешает! Они неторопливо брели по аллее между платанами. Едва развернувшиеся зеленые листочки на светлых, гладких, будто кости, ветвях смотрелись нахально и чуть нелепо. На мамином дереве — Лаура посадила его давным-давно, еще до болезни — листьев, разумеется, пока не было. Зато распустились огромные розовые цветы. Али застыл под ветвями, очарованный. — Что это за чудо? — Ты разве не заметил, когда шел на занятия? Ты точно не высыпаешься. — Куда высыпаюсь? Марчелло рассмеялся. — Туда. Это магнолия. Али капризно сморщил нос. — Ну и зачем она такая высокая? Не достану, чтобы понюхать! Марчелло отчего-то хотелось подурачиться, и он едва не ляпнул: «Тебя поднять?» Вовремя одернул себя и благоразумно потянулся вверх, чтобы пригнуть к Али самую нижнюю ветку. Держать ее в таком состоянии пришлось долго. Впору было задаться вопросом: можно ли вынюхать из цветка весь аромат? К счастью, других душистых растений они по пути не встретили и дошли до чайханы довольно быстро. Хозяин встретил их как родных. Отчасти именно поэтому Марчелло без сожалений тратил деньги на чай, оставаясь частенько без обеда. Веселому суетливому саорийцу, похоже, было абсолютно все равно, кто перед ним: аристократ, торговец, чиновник или нищий студент. Новые занавески на окнах спорили синевой с безоблачным весенним небом, зеленый чай с жасмином напоминал о том, что скоро в городском саду распустятся цветы более доступные, чем высокая магнолия, а зеленые глаза Али глядели слишком уж хитро. Неужели он не забыл прерванный лекцией разговор? — Марчелло, ты прости, возможно, я сую нос не в свое дело. Но что за ерунду ты сказал? Что значит: где он, а где я? — Ну, — Марчелло опустил глаза и уткнулся в свою чашку. — Алессандро... Он же будто из сказки явился. Умный, блестящий преподаватель, неординарный ученый. Добрый, внимательный, просто безупречный! Прекрасный — глаз не оторвать. А я? — А что ты? Ты тоже умный, начитанный, для своих лет ты знаешь просто уйму всего. Ты защищал Яри, ты дружишь с Хельгой несмотря на то, что она служанка. Ты ценишь в людях их подлинные достоинства и не обращаешь внимание на власть, положение в обществе, народность и прочие мелочи. Кому как, а я лично считаю это одним из лучших качеств в человеке. И уж поверь художнику, ты красивый. У тебя совершенно потрясающие глаза, я тебя три месяца знаю и все никак не налюбуюсь. Да и в остальном тоже. Только... — Что? — спросил Марчелло, просто чтобы хоть что-нибудь сказать. Он не верил своим ушам. Категорически отказывался верить. — Выпрямись, разверни плечи и подними голову, а то тебя почти не видно. С твоим-то ростом! Вот, теперь ты заметнее, — и Али с довольным видом откинулся на спинку стула. — Так ты собираешься томно вздыхать и страдать из-за Алессандро или все-таки попытаешься обратить на себя его внимание? Заметь, это не очень-то сложно, ведь ты его лучший и любимый студент! В одном из трактиров Пирана Вперед-назад, вперед-назад. Али машинально водил шваброй по полу трактира, то и дело окуная ее в ведро с водой, а мысли его были далеко-далеко. Точнее, одна-единственная мысль: вот что ты, дурак, наделал? Когда они с Марчелло прощались, тот вдруг порывисто и неловко обнял его в благодарность за сегодняшний разговор. И Али понял то, чего не замечал, покуда как проклятый пахал в порту и в трактире. Ему не хотелось размыкать объятий. Ему бы тонуть в этих необыкновенных синих глазах, ему бы коснуться губами складки меж вечно сведенных густых бровей. Ему бы... И сам, собственными руками он подтолкнул друга к его возлюбленному эльфу! Как тогда, в лагере, отступился от Марты, давая дорогу Анджею. Да вот беда-то была в том, что Марчелло — не Марта.