Мать ветров

В столичном городе Пиране осенью года 1228-го Марчелло оставил свежесть мягкого зимнего дня за дверью. Родные комнаты встретили его привычным спертым воздухом. Мама не выносила открытых окон, и проветривание превращалось в целую миссию с продуманным пошаговым планом и запасными путями отступления. К счастью, Марчелло прилежно изучал историю задолго до университета и знал события не одной баталии, а потому его стараниями за последние пять лет они ни разу не задохнулись. — Прости, что задержался, Клара, — сказал Марчелло встретившей его девушке-сиделке и протянул ей пахлаву, которую купил в чайхане. — Ну что ты, вовсе не страшно! — та с удовольствием принюхалась к кулечку. — Как она? — неизменный вопрос с порога. — Лучше, чем вчера. Разок только кошмар привиделся. А так — поет, вяжет, постирала немного. — И правда лучше, — кивнул Марчелло. — Ну, беги, не задерживаю! Клара накинула плащ и шмыгнула за дверь. Из-за другой двери вышла мама. Сегодня ей действительно стало полегче, и она была похожа на саму себя. Темные с серебром волосы она собрала в свой любимый сложный, с косами, узел на затылке, надела аккуратное домашнее платье — вместо старой ночной рубашки, которую не снимала во время приступов. Улыбалась ему настолько осмысленно, ясно, насколько позволяла болезнь. — Золотой мой, — ласковые руки трепетно коснулись волос Марчелло, а по бледным щекам побежали слезы. Для мамы время текло иначе, и даже самая пустяковая разлука на пару часов могла показаться ей бесконечной. За пять лет он привык, и сердце уже не сжималось тоскливо всякий раз, когда мама плакала. И его почти не мучила совесть, если он слегка задерживался — как сегодня. — Здравствуй, родная. Смотри, я принес свежий чай и твою любимую пахлаву. Ты вскипятишь для меня воду? На улице снег, хорошо бы согреться. — Мой бедный мальчик, конечно-конечно, бегу! И я связала тебе новые перчатки, старые-то, пожалуй, давно поистерлись. «Старые» мама подарила ему с месяц назад, но эти лишними не будут. Кто знает, вдруг еще какой отчаянный студент явится на лекцию в главное здание без перчаток? Или Али потеряет теперь уже свои. Сегодня после чая он озадачил маму приготовлением фасоли на ужин, зная, что бобы она может перебирать и час, и два, и проветрил как следует комнату родителей и свою с братом, а после сел за стол напротив нее и взялся за перевод. Издатель накануне поторопил его, так что хорошо было бы сдать рукопись к концу недели, но голова соображала плохо. Саорийская вязь вилась перед глазами затейливым узором, и в каждом штрихе он видел скрюченное тельце Пьера. И без того маленькое, оно было совсем беззащитным и жалким на полу огромной аудитории. Хлопнула входная дверь, послышалось сразу два голоса — папы и Энцо. Что ж, наверное, он сумеет уйти в спальню и поработать пару часов. В одиночестве проще справиться со своими чувствами, чем рядом с мамой, перед которой неизменно нужно было держать себя в руках. Вечер более-менее удался, и даже задремал Марчелло быстро… Только вот что-то выбросило его вдруг из сна. Где-то залаяла собака. В окно комнаты братьев не заглядывало небо — лишь крыша соседнего дома тянулась к их собственной крыше. Однако вялый одинокий лай в полной тишине да серый мрак вокруг подсказали ему, что полночь уже миновала, а до утра еще далеко. Энцо похрапывал на соседней кровати. Хорошо ему — с детства спал так, что и крик птицы Рух не разбудил бы его. Глаза Марчелло начали различать в темноте предметы. Он скользил взглядом по корешкам книг на полках, каждую из которых нашел бы и на ощупь, выхватывал самые дорогие произведения, мысленно обращался к родным страницам, фразам... В полдень состоятся похороны Пьера. Но ведь было же во вчерашнем дне что-то светлое, ведь не сплошь тоскливый вой будто в легендах про упырей, не только промозглый холод склепа. И он вспомнил: Алессандро взял его за руку. Любимый... Его недосягаемая звездочка, его несбыточная мечта. Марчелло и помыслить не смел, что когда-нибудь дивный эльф ответит ему взаимностью. Между ними зияла непреодолимая пропасть. Прославленный преподаватель, прекрасный, как рассвет, мудрый, как сказочные золотые драконы, чистый, безупречный — и какой-то студентишка, неуклюжий, смешной, посредственный переводчик с саорийского. Да они оба мужчины, в конце концов! А вокруг Алессандро постоянно вились прелестные девушки всех народностей и образцов красоты. Что рядом с ними жалкий паренек? Оставалось любоваться издалека, беречь в сокровищнице своего сердца редкие случайные прикосновения, теплые слова и добрые взгляды. И творить под покровом ночи отвратительное, стыдное, запретное... Ужасно. Случилась трагедия, а он... Но безвольная рука сама потянулась к налившемуся силой члену. Марчелло повернулся спиной к брату, стиснул зубы и сжал себя в кулаке. Воображение выткало перед глазами образ Алессандро. Он бы осыпал эти волосы цвета электрума лепестками магнолий, а нежную кожу — поцелуями. Он бы трепетно ласкал его стройный стан, срывая с любимых губ тихие вздохи. Он бы... Он совсем-совсем не знал, что произошло бы дальше. Светлый эльф и то, как неистово терзал он сейчас свое естество, вопиюще не сочетались между собой. Очередное доказательство того, что никогда... Он выплеснулся на руку и торопливо отер уголком простыни следы своего позора. Тело охватила сладкая истома, но на душе скреблись кошки. … Вот бы очутиться в чайхане. Слышать, как непрестанно шуршит и звенит чем-то хлопотливый саориец, смотреть на снег, медленными глотками пить масалу. То молчать, то говорить с Али. Лишь вчера познакомились, но рядом с ним отчего-то было спокойно. Усталость взяла свое, и Марчелло постепенно уснул. Во второй раз он открыл глаза на рассвете. Наспех привел себя в порядок, нашел какую-то еду и вышел в свой город. Пиран пробуждался медленно, неохотно, поворачивался с боку на бок, то высовывая нос из-под одеяла, то ныряя обратно. Буйный и шумный весной, летом и даже ранней осенью, в холода он будто спал за все жаркие ночи. Густая саорийская синева затопила неосвещенные бедные кварталы, и даже зная с детства эти кривые улочки, Марчелло шел осторожно, внимательно смотрел под ноги и обходил зловонные лужи и темные пятна то ли испражнений, то ли блевотины. В окошках мастерских постепенно зажигались огоньки, и с каждым шагом путь до университета становился легче. На аллее, что вела к величавой громаде главного здания и дальше к мрачным карминовым стенам библиотеки, сторожа зажгли фонари. Крупные белые хлопья поблескивали в их тусклом свете и мягко опускались на скелеты платанов, скамейки, мощеные дорожки. Тихо-тихо, лишь стариковское шарканье метлы да одинокий вороний крик вплетались в безмолвие утра. Но Марчелло знал, что застанет в библиотеке еще одну живую душу. Отец попросил его навести утром порядок в читальном зале вместо него, потому что у самого Джордано были печальные обязательства, связанные с предстоящими похоронами. Это совпадало с желанием Марчелло поговорить без посторонних ушей с человеком, которого тоже придавило вчерашнее событие. Он миновал узкий длинный коридор, со стен которого за посетителями следили ромалийские владыки, знатные люди и два предыдущих ректора университета, и вошел в читальный зал, слабо освещенный пламенем трех свечей. И споткнулся о стул, который не заметил в полумраке. — Кто бы еще мог ломать библиотеку спозаранку? — из-за стеллажа вышла Хельга. Отложила тряпку, которой протирала пыль, отряхнула руки о передник и подошла к Марчелло. — Ну вроде не всю пока сломал, — он неловко улыбнулся и шагнул вперед. И замер истуканом. Они с Хельгой дружили около двух лет. Это было здорово и странно — запросто дружить с девушкой, это было немного грустно — делиться всем в первую очередь с ней, а не с отцом и братом. Они поддерживали друг друга в будничных трудностях и бедах, но с общим переживанием свежего горя столкнулись впервые. Пьер был дорог обоим, а Марчелло совсем не понимал, что нужно сделать или сказать. Хельга стояла, опустив голову и сплетая-расплетая кончик своей светлой, едва не белой косы. Наконец спросила тихо: — Ты видел его вчера, да? — Видел. Это… — он взмахнул руками, силясь подобрать правильные слова, но выкрикнул в итоге в библиотечную тишь: — Да это дикость какая-то! Конечно, мы все знали, что он болел, что работал на износ, но... Хельга подняла на него свои прозрачные голубые глаза. Марчелло боялся увидеть в них слезы, однако вместо этого заметил что-то похуже. Что-то неуловимо жесткое. — Боюсь, именно поэтому. — Что ты имеешь ввиду? Он серьезно перетрудился? — Можно сказать и так. Ты давненько не подбирал для него книги, да? — Знаешь ведь, в последние недели много переводил, и мама часто болела. — Прости, не спросила. Как Лаура? — Получше. Вчера всего один кошмар был. Так что с книгами Пьера? — Идем, — Хельга взяла свечу, жестом позвала его за собой и прошла между стеллажами к рабочему столику Джордано. Наверное, перенесла сюда книги с любимого стола Пьера, а папе вчера некогда было расставить их по местам. Марчелло сгорбился над внушительной горкой и начал перебирать: «О музыкальных жанрах Лимерии», «Сказания озера Морока», «Древние обряды побережья Иггдриса»... А это что еще такое? — Пьер вдруг заинтересовался новейшей историей северных стран? — Марчелло недоуменно взглянул на подругу. — Зачем ему воспоминания участников войны в Иггдрисе? — И зачем ему воспоминания детей той войны. — Постой-ка... Он расспрашивал тебя? Хельга уселась на край стола и, кажется, машинально взяла в руки сборник воспоминаний. — Третьего дня Пьер пришел в библиотеку рано утром и говорил со мной, пока не явились первые посетители. Я заметила, что в последнее время он часто читает об этом, но не думала... Не думала, что... Хотя должна была подумать, — вот теперь ее голос надломился. — Что, почему ты была должна? — Марчелло присел рядом с Хельгой на стол, потому что у него резко закружилась голова. От осознания. — Ты считаешь, что Пьер не сам?.. — Я вижу... Видела Пьера здесь почти каждое утро. Он всегда приходил одним из первых. За два года я выучила, как он выглядит накануне приступов, — она так нервно сжимала книгу, что Марчелло забрал у нее томик и взял ее руки в свои. Хельга посмотрела ему прямо в глаза: — Вчера утром Пьер чувствовал себя хорошо настолько, насколько это вообще для него возможно. Было. Марчелло на миг ослеп. Ничего не видел перед собой от бешенства. Да у какой твари могла подняться рука на маленького преподавателя, отчаянного жизнелюба, который будто забывал о своем недуге и работал, работал! В памяти возник образ крохотного скрюченного тельца. — Что ты рассказала ему? Что-то особенное? — Нет, просто повторила свою историю. Как родители погибли, как меня подобрали совсем крохой, как выходили. Рассказала о том, что, когда выросла, возвращалась в свой сожженный дом, похоронила кости. Ничего, что прежде не рассказывала. — Хм. Тогда почему ты считаешь, что должна была предвидеть его смерть? Хельга посмотрела на свои руки в его руках, оглядела его лицо, будто изучая заново. Потом отстранилась и даже встала, увеличивая между ними расстояние. — Марчелло, ты друг мне. Ты самый близкий мне человек, сам знаешь. Я доверяю тебе и все-таки не открыла всей правды о своем прошлом. А если я отвечу на твой вопрос, то могу лишиться твоей дружбы. Но теперь убили Пьера, и молчать дальше совсем нельзя. Ну что, могу я тебе сказать, кто я на самом деле? Марчелло молча кивнул и приготовился услышать все, что угодно. К этому он не был готов. — Я — утбурд. Мгновения назад кипевшая кровь застыла внутри ломкими льдинками. Марчелло давно переводил с саорийского и знал предания этой страны куда лучше, чем легенды Иггдриса. Но про утбурдов он слышал и даже не сомневался в их существовании. Однажды беседовал с человеком, чью сестру покарал утбурд, редкое, но вполне реальное существо. О них говорили всякое. Называли призраками, упырями, ожившими мертвецами. В одном сходились пестрые описания: утбурдами становились младенцы, которых убили или же бросили умирать на улице. Младенцы каким-то чудом вырастали и рано или поздно находили тех, кто загубил их невинную юную жизнь. В принципе, после новости о том, что Пьера, вероятно, убили, эта новость не так уж и сбивала с ног. Хельга живая, дышит. Марчелло внимательно посмотрел на подругу. Перед ним стояла молодая женщина, которая выглядела ровно на свои двадцать три года, ее кожа, волосы, ресницы и глаза были непривычно светлыми здесь, в Пиране, но только для тех, кто никогда не встречал уроженцев побережья Иггдриса. Общалась и даже шутила она довольно сдержанно, но, во-первых, положение сироты, служанки и приезжей вполне объясняло эту ее черту характера, а, во-вторых, Марчелло с его замкнутостью обгонял ее на пару кругов по периметру университетского парка. И нежитью точно не был. Но что она вынесла тогда, в младенчестве? Что хранит в своей душе до сих пор? — Хельга, можно тебя обнять? Она оказалась теплой и неожиданно крепкой. Вовсе не хрупкой девой из любовных баллад или рыцарских романов. Но Марчелло прежде обнимал только свою маму, изможденную недугом. Вдруг Хельга сильна как другие здоровые женщины, занятые физическим трудом, а вовсе не как утбурд. — Тебя на самом деле не подобрали добрые старики? Ты умерла после того, как погибли родители? — спросил он прямо, когда понял, что не умеет найти для этой ужасной ситуации тактичных слов. — Старики подобрали меня после того, как я малость подросла и вышла из-под земли. Из горящего дома родителей меня вынес совсем другой человек. Юноша, почти ребенок, он попросился к нам на ночлег. Он прибился к каким-то беженцам и даже нашел для меня кормилицу, но я все равно умерла. Не знаю, почему, — Хельга говорила до жути просто и обыденно. — Он похоронил меня возле одного из мегалитов древнего кромлеха. — Кромлеха вервольфов? — Да, так о нем говорили, — кивнула Хельга и чуть отстранилась. — Ты не удивлен? — Магия исчезнувшего племени... Алессандро вчера зачитывал нам выдержки из дневника, из которых следовало, что вервольфы приносили человеческие жертвы, и их шаман обретал силу оживлять мертвых. Похоже, не в жертве дело, а в месте или в камне... Постой, Хельга, но если ты погибла младенцем, то откуда знаешь так много? — А как, по-твоему, утбурды находят виновных в своей смерти? Младенцы глупы и беспомощны, они воспринимают мир как животные, а не как люди. Утбурды наследуют память своих родителей. А я впитала часть воспоминаний моего спасителя. — Кого же мне благодарить за твою жизнь? — грустно улыбнулся Марчелло. — Уроженца твоей ненаглядной Саори. Его звали Раджи. В коридоре послышались шаги. Друзьям пришлось совсем разомкнуть объятие. — Что я узнала от Раджи, расскажу завтра утром, здесь же. А сегодня еще увидимся на прощании с Пьером, хозяйка меня отпустила, — сказала Хельга и убежала за своей тряпкой. Марчелло собрал в стопку книги, которые стояли на одном стеллаже, и начал наводить порядок. К полудню он освободился и пошел в главное здание университета. Церемониальный зал запрудили толпы преподавателей, студентов, друзей и знакомых Пьера. Крохотный историк собрал вокруг себя невероятно много народу. На похоронах предыдущего ректора, правда, очередь к гробу начиналась аж на улице, но Марчелло не помнил, чтобы в тот день люди плакали так искренне, как сегодня. Накануне внезапно выяснилось, что никто толком и не знал, в кого верил Пьер. Он постоянно читал и без умолку рассказывал о древних культах, обрядах, традициях, но, оказывается, ни разу не упоминал о том, а каким же традициям следует сам. Поэтому церемонию решили проводить в соответствии с верой его покойных родителей. Жрицы ордена Плачущих Жен в серых, будто пелена дождя, свободных одеяниях мерной поступью обходили гроб и разбрызгивали перед собой воду из серебряных чаш. Старшая жрица стояла над телом, и воск со свечи в ее руках тяжелыми густыми слезами падал на тоненькие ручки Пьера. Пока служительницы беззвучно шептали слова молитвы, остальные люди терпеливо ждали разрешения, когда им позволят попрощаться. Марчелло стоял поодаль, прислонившись к колонне. У него не было ни малейшего желания идти в первых рядах на высокий, устланный черным сукном помост. Пусть их с Пьером связывала не дружба, а лишь добрые приятельские отношения, какие возможны между преподавателем и младшим братом его коллеги, но он искренне любил этого удивительного человека, потому и попрощаться хотел без спешки. Кроме того, он еще не отыскал Хельгу, а ведь они хотели вместе отдать последнюю дань Пьеру. Наконец, у входа мелькнула знакомая светлая коса. Марчелло пробрался сквозь толпу, взял Хельгу под руку и собрался было предложить ей пройти к гробу, но тут увидел возле окна Яри и Али. — Подойдем сначала туда? — попросил он Хельгу. Та согласилась. Яри встретил его виноватой улыбкой: — Марчелло, прости. Я ведь так и не сказал тебе спасибо за вчерашнее, — он объяснил Хельге. — Опять защищал меня перед эльфами. — Да за что спасибо? Пустяки, — пожал плечами Марчелло. — Ничего себе пустяки! — шепотом возмутился Яри. — Тебя в прошлый раз из-за меня поколотили... Не надо так. Вдруг снова побьют? Али мягко спросил: — Ты поэтому сам с ними не споришь? — Яри понуро сгорбился. Али торопливо сказал: — Прости. Это прозвучало резче, чем я хотел бы. Я не осуждаю, просто хочу понять. Марчелло ответил за своего друга: — У его дяди могут быть неприятности. Он ювелир, и отец того, темного, тоже ювелир. Все клиентов делят. Али кивнул. Перевел взгляд на Хельгу, которая сухими удивленными глазами смотрела в сторону гроба. — Вам это тоже непонятно, да? Смерть сначала кажется совсем нереальной, а потом доходит… — Нет, знаете, у меня обычно иначе. Я как-то сразу осознаю, что человек умер. Пьер — исключение, сама не понимаю, почему. После всех открытий сегодняшнего дня внезапная откровенность подруги с человеком, которого она видела впервые, почти не шокировала Марчелло. Он кашлянул и представил друг другу Хельгу и Али, а потом прислонился к стене между ними. Люди подходили и подходили к телу. Отсюда видно было, как кто-то поддержал пошатнувшегося Алессандро. Энцо поцеловал руку Пьера. В ногах у покойного знакомая Марчелло первокурсница забилась в рыданиях — а ведь ходили слухи, что она влюбилась в маленького историка и хотела признаться ему. Бедная девочка! Все эти скорбящие люди делали горе просто невыносимым, а ведь они даже не догадывались, насколько все плохо на самом деле. Да ведь Пьера убили! Марчелло уже несколько часов размышлял над этим, но осознал по-настоящему только сейчас. В теплом из-за скопления людей церемониальном зале стало вдруг холодно, будто в каком-нибудь ледяном аду. — Пойдем к нему? — позвала его Хельга. И они пошли. Вчетвером. Так странно… Посреди этой боли, этой беды необщительный, замкнутый Марчелло оказался вдруг не один. Он держал за руку Хельгу, на миг почувствовал плечом тепло Али, слышал за спиной сопение Яри. Они были вместе, они все, кажется, понимали друг друга — и кто знает? Вдруг справедливость восторжествует однажды, и убийце Пьера воздастся по заслугам?