Часть первая.
Прошлое.
Больше всего на свете Саша ненавидел воскресенья — самый лучший день для прыжка с крыши. Или во времени, что примерно одно и тоже, если говорить о риске для жизни. Но тогда Саша этого еще не знал. На неделе было хорошо. Придешь из школы усталый, после шести уроков — дома никого нет, тишина. Разогреешь суп, и тут же, за столом, с ложкой в руке, со вкусом почитаешь книжку. И не надо прислушиваться к звукам родительского скандала, ожидая и боясь услышать удары и крик. В конце дня родители, конечно, встретятся дома, но наэлектризоваться друг о друга, как тучи, не успеют, и грозы не будет, вечер пройдет уютно и мирно, почти как в нормальной семье. Мама расскажет об очередных интригах вздорной тетки — главного инженера, а папа — что-нибудь из гаражной жизни, где он пропадал в свободное время, постоянно что-то подстукивая и подкручивая в двигателе недавно купленного «Москвича». По субботам скандалы случались, но выходили ватными, как драка в тулупах. Это можно было пережить. Хуже всего, хоть из дому беги, обычно бывало по воскресеньям, когда отец приходил с ночного дежурства на телестанции измотанный и злой. Шли сокращения, половина их ведомственной девятиэтажки сидела без работы, да и отец уже давно балансировал на грани увольнения. Он до смерти боялся сделать какую-нибудь ошибку, и от напряжения ходил мрачнее тучи и срывался по любому пустяку. Другой работы в Стеклогорске не было. Только на рынок идти, торговать никому не нужными салатницами и рюмками. Изношенные передатчики барахлили, как назло, по ночам, когда из всего персонала на телестанции оставалась только дежурная смена. Каждую минуту могла произойти остановка вещания, за что увольняли сразу, без разговора. В такие ночи отец с напарником подключали резервные каналы и до утра латали аппаратуру. Сегодня было именно такое утро. Саша проснулся давно, еще до прихода отца, но выходить из комнаты не стал: решил наконец навести порядок в хозяйстве, рассортировать радиодетали, разложить их по коробочкам. Да и просто прибраться не мешало, потому что бардак в комнате был изрядный. Всю неделю Саша увлеченно паял сверхчувствительный металлоискатель. С ним он собирался обшарить урочище Семеновка в поисках клада сумасшедшего помещика Басыргина, который, когда пришли большевики, золото куда-то припрятал, а сам напился пьян, подпалил усадьбу, и, перемазанный сажей, голый бегал на пепелище, пока его не поймали и не увезли в Дубасово. На поиски клада можно будет отправиться только весной, когда оттает земля, но Саша спешил закончить конструкцию, пока не прошел запал. По этой причине комната выглядело довольно живописно. На столе мотки проводов соседствовали с россыпями радиодеталей и кружкой с остатками чая. Паяльник торчал из кучи инструментов, как орудие из башни танка. На пол свисали шнуры от тестера, который располагался почему-то на полке, рядом с картинкой, изображавшей затаившуюся в высокой траве рысь. Отчетливо пахло канифолью. С кухни доносились звуки телевизора, звякала посуда — мама готовила завтрак. Поборов привычный приступ лени, Саша погрузился в завалы на столе и начал их раскладывать на три кучки. В левую шли новые, еще ни разу не использованные детали, средняя предназначалась для уже бывших в употреблении, а в правой оказывались обрезки и всякий мусор. Вскоре в прихожей щелкнул замок. Отец прошел на кухню, заговорил с мамой, и Саша по привычке замер, прислушиваясь и пытаясь по тону разговора понять, ждать ли скандала. Пока все было спокойно. Бубнение голосов прекратилось, в ванной зажурчала вода: отец принялся бриться. Облегченно вздохнув, Саша собрался было вернуться к прежнему занятию, но тут по телевизору начался неизменный и унылый, как и его актеры, «Городок». Маме он нравился, обычно она просила не переключать, и Саше приходилось терпеть. Он не выдерживал только в самом конце, когда под заунывную и ненавистную песню шли титры. Ах, как хочется вернуться, Ах, как хочется ворваться В городок. Саша помучился несколько минут, но вскоре сдался. Если нужно, он мог работать даже под звуки отбойных молотков, но скрипучие голоса актеров слишком стойко ассоциировались у него с воскресеньями. А тут еще отец, вместо того, чтобы идти отсыпаться, вернулся на кухню, и опять пришлось напряженно прислушиваться. Скандал вспыхнул внезапно, когда Саша уже был уверен, что обойдется. — Мне все это вот уже где, понимаешь?! Выкрик отца смешался с радостными репликами актеров «Городка». В воображении непроизвольно возник жест, неизменно сопровождавший эти слова: в этот момент отец должен ребром ладони рубить воздух у шеи. — Не нравится — уходи! — голос мамы дрожал. — К потаскухе своей уходи… на третий этаж. Там тебя ждут! Приголубят, приласкают, спать уложат! На нашу улицу в три дома, Где все просто и знакомо, На денек. В отчаянии отец заметался по кухне — слышно было, как он натыкается на мебель. Вот задребезжала ложечка в забытой на столе кружке, заскрипела задетая хлебница, покачнулась ваза на холодильнике. Послышалась глухая возня. Скандал мгновенно дошел до кульминации — стадии, когда у родителей заканчивались и упреки, и взаимные обвинения. — Убери руки, слышишь?! — захлебываясь гневом, кричала мама. — Не смей хватать меня! Отец в ответ прорычал что-то угрожающее. И снова возня, снова ругань и звон посуды. Где без спроса ходят в гости, Где нет зависти и злости, Милый дом. В такие моменты Саша мучительно, до холодного пота боялся, что один из них схватится за нож. Пусть ругаются сколько им угодно, пусть даже разведутся — он уже был готов и к этому — но только не нож! Несколько лет назад, в воскресенье, когда эпицентр точно такого же скандала переместился в гостиную, Саша незаметно пробрался на кухню и спрятал все ножи, какие смог найти. Даже молоток для отбивания мяса спрятал — от греха подальше. Тогда пронесло. А сегодня ножи были на месте, и воображение с пугающей живостью рисовало кровь на полу кухни, и похороны, и пустые лица соседей. Где рождение справляют, И навеки провожают Всем двором. И вроде бы уже почти взрослый, четырнадцать недавно исполнилось, а полузабытые детские страхи не отпускали, напоминали о себе в такие моменты. Умываясь, Саша посмотрел в зеркало. В плохие дни, как сегодня, когда настроение падало ниже нуля, он невольно начинал придираться к своей внешности. И нос казался длиннее, чем нужно, и глаза — темные, то ли карие, то ли серые — не поймешь — хотелось сделать светлее. И даже волосы, густые, русые — казались неуместными. За внимательный взгляд, временами налетавшую мрачность и обостренное чувство справедливости знакомые сравнивали его с Атосом. Сам же себя он считал похожим скорее на Арамиса, остроумного, хитрого и немного загадочного. Саша напряг бицепс и стал внимательно рассматривать его в зеркале. Бицепс навевал тоску. Надо выходить, плестись на кухню и становиться между родителями, увещевать, разнимать, приводить набившие оскомину аргументы. Убеждать по очереди одного и другого, что не все так плохо, что как-нибудь образуется, и летом мы все вместе поедем на машине в Крым. Хорошо, не в Крым, а на Оку, будем жить в палатке и ловить рыбу… Он завернул кран и еще раз прислушался, втайне надеясь на чудо, за минуту примирившее бы родителей. — Ты пошлину за развод заплатил? — Вчера еще. Я уже сто раз тебе это повторил! — Плохо повторял, если я не слышала. — А когда ты вообще меня слушала?! И снова все пошло по кругу. Заплатили пошлину — плохо! В пошлине была окончательность. Все-таки двадцать пять тысяч рублей — немалые деньги, на клоунаду не выкинешь. Значит, точно решили. Что ж, это означало, что и ему пора. Саша прошел на кухню и поставил на плиту уже успевший остыть чайник. Родители не обратили на это внимания — слишком увлечены были скандалом и взаимной ненавистью. Под ногами хрустели осколки. Так же молча он достал из-под мойки совок и веник, и принялся подметать. Савва и Вениамин — так называл их мальчик, герой прочитанного в детстве рассказа из «Школьной газеты». Его родители тоже скандалили и разводились. Саше было жалко его до слез. И вот пожалуйста, сам оказался в такой ситуации. Прихлебывая чай с булочкой, Саша сосредоточенно работал челюстями, не ощущая ни вкуса, ни запаха еды. Точно так же, понимая только, что надо наесться впрок, он умял бутерброд и доел вчерашний салат. После завтрака Саша надел джинсы и свитер, нарочито неторопливо, в глубине души надеясь, что родители заметят. Не заметили. Еще немного времени потребовалось, чтобы собрать нехитрый набор беглеца: перочинный нож, спички, фонарик, газетные вырезки с расписаниями поездов. Все это могло пригодиться. И конечно, нужны были деньги. Подавив вздох, из тайника на антресолях Саша достал десять тысяч, скопленные на микросхемы для радиостанции — о ней теперь придется забыть. При выходе из своей комнаты Саша обернулся и с тоской окинул ее взглядом. Любимые кассеты, незаконченный металлоискатель, стопки книг — притащил из библиотеки, а прочитать так и не успел, даже бардак, сейчас казавшийся уютным — покидать все это не хотелось. Но еще меньше хотелось изменить данному самому себе слову. Поношенный пуховик он натянул уже в подъезде. Родительский скандал то немного утихал, то снова разгорался с прежней силой, и Саша не мог оставаться дома больше ни на минуту. Был конец ноября — самое противное время года. Казалось, что дни заканчивались, едва только светало, низкое небо давило на плечи. Снег никак не ложился, редкие прохожие топтали мерзлую, хрустящую грязь. Довольно долго, пока не начали коченеть пальцы на ногах, он переминался у подъезда, не зная, куда себя деть. В половине восьмого отходит пригородный поезд. Два часа дремоты в мерзлом, прокуренном вагоне, и он будет в Клепиках. Оттуда, если повезет, на проходящем автобусе можно добраться до Рязани, а утренней электричкой, после бессонной ночи на вокзале (спать нельзя, заберут в милицию), уехать к бабушке с тетей. Такой план побега был хорош в двенадцать лет, а теперь Саше было понятно, что побег ничего не изменит, да и вообще вряд ли удастся. Поймают по дороге, или вскоре вернешься сам, оплеванный и униженный бесконечными нравоучениями сначала родственников, а потом и родителей. Но совершить его все же стоило. Хотя бы для того, чтобы провести черту под прошлой жизнью, за одно утро ставшей невыносимой. До вечера было еще далеко, и Саша стал думать, где провести день, чтобы не ждать на вокзале. Сегодня не его очередь, но если повезет, несколько часов можно скоротать в компьютерном кружке, сидя у кого-нибудь за спиной перед единственным, но очень современным компьютером — Ай-би-эм 386 дэ-икс-два. Ходил слух, что таких мощных компьютеров во всем городе всего четыре штуки. Два в городской администрации, один в кружке и еще один в милиции. Завернув за угол дома, Саша пересек пустынную улицу, и мимо заброшенной танцплощадки пошел в сторону городского озера. До детского центра, в одной из комнат которого ютился кружок, идти было километра три. Примерно полчаса ходу, если спешить. Намного удобнее было бы сесть на «единичку», и остановка почти у самого дома, но автобусы уже два года, как почти исчезли с улиц: в АТП постоянно не хватало бензина. Оставшиеся вели теперь странную, сусличью жизнь. Большую часть дня они сидели в норах, а если и выскакивали, то редко, неожиданно, и так стремительно, что обычно удавалось увидеть только хвост, исчезающий вдалеке. Родители говорили, что началось это в девяносто первом, а самому уже и не вспомнить, когда именно. Кажется, что так было всегда. Путь был привычным: мимо бревенчатых, черных от впитавшейся влаги домов-развалюх, вдоль ржавой ограды парка городской больницы, за моргом свернуть — и, когда расступятся оголенные тополя, откроется вид на озеро — ледяную пустыню с темной чертой леса у горизонта. В хорошую погоду, летом, было здорово сидеть в тени акаций на высоком, поросшем травой берегу. Вдали золотилась полоска городского пляжа, над ним шумел сосновый бор. Картину немного портила заброшенная спасательная станция, но можно представить, что она работает, и тогда выходило совсем хорошо. И обязательно чтобы рыжий флаг, и бело-синие лодки у причала. Поскальзываясь на стылой глине, Саша спустился на лед, и по уже набитой тропинке торопливо зашагал к дальнему берегу, туда, где торчали черные трубы текстильного комбината. Можно было не спешить, но если идти медленно, до костей продрогнешь на колючем ветру. Детский центр находился почти сразу за комбинатом, возле бывшего горсовета, в старинном купеческом особняке. Темно-коричневый, почти черный кирпич, широкие сводчатые окна, массивная дубовая дверь с бронзовой ручкой в виде головы льва с кольцом в носу — здание дышало историей, здесь даже музей собирались делать. Саша еще издали увидел, что зарешеченное окно кружка освещено — там, к счастью, кто-то был. В полутемном предбаннике Саша прижал озябшие ладони к раскаленным батареям отопления, потом поднялся по скрипучим ступеням. Кружок занимал просторную комнату по левую сторону коридора. Саше вспомнилось, как год назад, когда кружок только открылся, он с другими пришедшими ребятами стаскивал сюда мебель чуть ли не со всего города. Скрипучие парты, приютившие древние «бэкашки», на которых учились новички, раздобыли в музыкальной школе. Большой, покрытый растрескавшимся лаком, «директорский» стол был родом из гороно. Еще в комнате имелись два шкафа с загадочной судьбой. Саша помнил только, как они с Мариной Валентиновной, руководителем кружка, за свои деньги покупали для них петли и шурупы. Гордость кружка — знаменитый «триста восемьдесят шестой» — стоял в дальнем конце комнаты, экраном ко входу. Сейчас за ним сидел Серега — добродушный, по-деревенски простой парень. Саша ему обрадовался, потому что Серега никогда не жадничал, и не делил время за компьютером на свое и чужое. На звук открывшейся двери широкая спина в грубом, болотного цвета свитере никак не отреагировала, руки продолжали летать над клавиатурой. Иногда они останавливались, теребили рыжеватые вихры, хлопали по лбу, затем раздавался возглас «ага!», после чего возвращались к прежнему занятию. Саша понаблюдал за этим с минуту. Потом сказал укоризненно: — Ты бы хоть обернулся! Хорошо, что это я пришел. А если бы воры? — Я тебя в окно видел, когда ты подходил, — сообщил Серега, не отрываясь от монитора. А против воров у нас Степаныч сидит. — Ага, сидит, — проворчал Саша. — Телевизором заведует. Компьютер вынесут, и нас с тобой заодно, а он так и не заметит ничего. Обернувшись, Серега усмехнулся. — Да, глуховат старикан. Я еле докричался, когда ключи у него брал. — А Марина Валентиновна где? — Простудилась. Я к девяти сюда пришел, смотрю — окно темное, никого нет. Подождал в коридоре, думал, опаздывает. А она вчера Степаныча предупредила и он мне ключи дал. Все складывалось замечательно. Теперь они чувствовали себя полноправными хозяевами этого маленького компьютерного мира. Саша сходил к сторожу, налил кипятка и заварил чай. В шкафу, рядом со старыми электронными платами, нашлись сухари. Не помешал бы бутерброд, с колбасой, например, но городской мясокомбинат тоже давно развалился, а из Москвы она не доезжала, съедалась по дороге, наверное. Саша сделал глоток чая, и взглянул на монитор. — На конкурс готовишься? — Ага. Игру вот решил делать, про войну рыцарских замков. Смотри, тут замок, в нем крестьяне, кузнец, лучники, копейщики и катапульта. Воинам нужно оружие, которое делает кузнец, а он работает только если есть еда. Еду добывают крестьяне… — и Серега принялся описывать свое творение, с каждым словом воодушевляясь все больше и больше. — Здорово! — одобрил Саша, когда Серега закончил рассказ. — И воевать надо, и загадки решать. А управление у тебя там какое? — Текстовое пока, — смутился Серега. — Печатаешь команды, а компьютер пишет, что происходит. А что, думаешь, забракуют? — Не знаю. Я в третьей школе с ребятами поговорил. Там Лялин программу-синтезатор делает. Он у него как настоящий выглядит, каждая клавиша прорисована, очень красиво. И звук отличный, говорят. Серега погрустнел. Лялин был звездой всех городских олимпиад. Вот и на конкурсе программистов собирался стать лучше всех. — Кто еще участвует? — упавшим голосом спросил Серега. — Еще буду я, Потапов из двенадцатой, — стал вспоминать Саша. — Помнишь, щуплый такой? И кто-то из второй школы. Но кто — не знаю. Там все какие-то гениальные. — А ты что готовишь? Тут Саша понял, что и конкурс тоже остался позади, в той, прошлой жизни. — Уже ничего. Я схожу с дистанции. — Почему? Ты же так старался! — Старался. А теперь все бросаю, — безразлично сказал Саша. — И вообще, я теперь вряд ли здесь появлюсь. Новость не понравилась Сереге. — Сань, ты это из-за девчонки? — обеспокоенно спросил он. — Или дома нелады? С родителями проблемы, да? Саша задумался, не зная, как ответить. Обсуждать личные темы он не любил. — Можно и так сказать. Разводятся они. — Ты, главное, это… с собой ничего не делай, — волнуясь, с трудом выговорил Серега. Саша даже не сразу понял, что он имеет в виду. — Что? Я и не собирался! Как тебе это в голову вообще пришло? Серега отвернулся и долго молчал. Кончики его оттопыренных ушей медленно пунцовели. — В прошлом году, когда заболела мама, я сам чуть не повесился в сарае, с тоски и безнадеги, — не оборачиваясь, глухим голосом заговорил он. — Петлю закрепил на стропилине, встал на лавочку, она старая, шатается… Мне ее в детстве родители на стул подставляли, чтоб нос в каше не пачкал. Стою я на ней, с петлей на шее, и себя жалею. Один остаться боюсь и как дальше жить, не понимаю. Мама умереть может, отец пьет беспробудно, последнее на водку меняет. Мне после девятого класса ведь что светит? Пэтэу только. И армия. Чем там замордуют, думаю, лучше уж я сам повешусь… Тут его голос сорвался, и Серега умолк, только его плечи чуть вздрагивали. Саше на секунду показалось, что он плачет. — И как ты удержался? — спросил Саша, которому собственные проблемы уже начинали казаться мелкими, надуманными. — Просто понял, что нельзя сдаваться и надо жить дальше. Занятие себе придумать интересное, чтоб отвлекало от проблем, — Серега помолчал, собираясь с мыслями. — Я из сарая вышел, меня трясло всего. Понял, что был на краю. Слезу пустил даже. А потом утерся, сел в автобус да сюда приехал, записываться. — И что, помогло? — Конечно. Я даже одиннадцать классов решил закончить. А потом в институт поступить хочу, по-настоящему на программиста учиться буду, — Серега ободряюще улыбнулся. — И ты держись давай! Придумай себе дело настоящее, и занимайся им. Очень помогает. — У меня все проще, — сказал Саша. — Как дальше жить я не знаю, но и вешаться пока тоже рано. Мне уехать просто надо. На время. — А тебе есть, куда? — У меня раньше план побега был, романтический, — с грустной улыбкой сообщил Саша. — Думал в Сибирь удрать, к геологам. Уйти с ними в тайгу, в экспедицию. Продержаться пару лет, чтоб не нашли и назад не отправили. Научиться основному, потом поступить на геологический. Там общежитие дают, стипендию… Устроился бы как-нибудь. — Хороший план. Значит, в Сибирь? — Да какая там Сибирь! — проворчал Саша. — Во-первых, по дороге поймают. А если и не поймают, то все равно вряд ли возьмут. Я же несовершеннолетний, а там оформляться надо, все строго. — А ты договорись с кем-нибудь, чтоб неофициально взяли. — Поздно. Нет уже никаких экспедиций. Институтам денег не дают на разведку. Да и неинтересна она мне стала давно, геология эта. Я ведь такой, загорюсь чем-нибудь, а потом остыну и бросаю. Так что бежать мне некуда. К бабушке с тетей вот съезжу, в деревню. У меня там друг живет, с ним поговорить хочу. — А потом вернешься? — спросил Серега. — Сам не знаю, — признался Саша. — Придется, наверное. Только зачем? Меня тут ничего не держит. Раньше хоть родители вместе жили, а теперь… В общем, некуда мне бежать, — повторил он. — Приперли. Они снова помолчали. Серега хотел помочь, наверное, да не знал чем. — Вот ты, если бы решил сбежать, куда бы направился? — спросил Саша. — Я не знаю, — вздохнул Серега. — Везде плохо. — А я бы сбежал… — Саша мечтательно откинулся в кресле. — Но только туда, где жить интересно. А еще чтоб работать, с пользой, ради какого-нибудь общего дела. Вот в такое место я бы сбежал не раздумывая! — Где ж найдешь такое! — вздохнул Серега. — У нас все на деньгах помешались. На рынке опять ларек сожгли, слышал? Девчонка погибла, продавщица. Саша почувствовал, как руки против его воли сжимаются в кулаки. — Вот же сволочи! — с чувством воскликнул он. — Таких зверей и казнить мало! — Вот и я думаю, что дело не столько в месте, сколько в людях, — задумчиво сказал Серега. — Там люди должны быть другие… Саша с удивлением вгляделся в его лицо, чувствуя, что сейчас проговорится. Рассказать? Но ведь не поймет же, как не понимали все остальные. И опять все кончится насмешками и обидными прозвищами! Он-то знал такое место, куда сам сбежал бы не раздумывая, если бы мог. И где люди были совсем другими, чем здесь. Минута прошла в мучительных колебаниях. В какой-то момент Саша даже рот открыл, чтобы рассказать, но начать так и не решился. — Ладно, — сказал Серега. — Мне работать надо. Если ты выбываешь, в соперниках у меня остается только Лялин. — Он за счет графики тебя обойдет, — заметил Саша. — За текстовый интерфейс тебе сразу балла два снимут. Ты и ошибок еще наделал, наверное. — Грамотность Настя обещала проверить. А вот что с графикой делать, не знаю. — Я знаю, — решительно сказал Саша. — Возьми дискеты в моем ящике. Там все алгоритмы. Мне они уже не нужны. — Ты что, не надо! — запротестовал Серега. — Ты же столько времени убил на них! — Ну убил, и что? Бери, пока дают! А то передумаю, я ведь жадный. Серега принял дискеты с осторожностью, как драгоценную китайскую вазу, и долго смотрел на них, боясь поверить в происходящее. — Ладно, двигайся давай, программист! — грубовато сказал Саша, придвигая стул к компьютеру. — Кто там у тебя главный персонаж? Рыцарь-феодал? Вот с него и начнем. Следующие несколько часов ребята увлеченно работали над анимацией фигурки рыцаря, которую нарисовали тут же, в графическом редакторе. Улыбка не сходила с широкого веснушчатого лица Сереги: такой красоты в его программах никогда не было. Оба понимали, что с Сашиной графикой игре почти гарантировано первое место на городском конкурсе. Дело шло к вечеру, и чем темнее становилось на улице, тем неотвязнее были мысли о побеге и том, как жить дальше. Никакого выхода Саша не видел. Впереди маячили только суд и размен квартиры, а с ними — переезд в другой район и смена школы. Рушилась вся жизнь. Грустные мысли пульсировали в голове, то уходя, то снова возвращаясь, и время, повинуясь их гипнотическому ритму, стало тянуться невыносимо медленно. Саша все чаще отвлекался, пил чай, слонялся по комнате, пока апатия и хандра целиком не овладели им. А до поезда, как он ни старался, оставалось целых три часа. От хандры в его арсенале имелось последнее, испытанное средство. Саша отправился в городскую библиотеку. На улице стало еще холоднее, зарядил колючий снег, и Саша накинул капюшон, чтобы не насыпало за шиворот. Мягко ложась на черные тротуары, снег прятал их, ледяными искрами играл в лучах редких фонарей, и приносил ощущение новогоднего уюта. У вечного огня на фоне бледных языков пламени чернели сутулые фигуры. Перебрасывались короткими фразами, ржали, нагло, развязно, поминутно сплевывая под ноги. Саша выскочил прямо на них из-за угла бывших купеческих рядов и запоздало обругал себя: сворачивать уже некуда, придется идти мимо. — Эй, пацан! — окликнул его прокуренный голос. Саша вздрогнул. Ну все, начинается. Теперь только делать вид, что не расслышал и продолжать идти. Стараясь не озираться, чтобы не выдать собственный испуг, Саша успел сделать несколько шагов, когда его рванули за рукав так, что он едва не упал. Дыша перегаром, Сашу тянул к себе красномордый верзила лет восемнадцати. Весь напружиненный, он пританцовывал на месте, как боксер. — Куда спешишь, пацан? — верзила довольно ухмылялся ощеренным ртом. — В библиотеку опаздываешь? Двое, маячившие поодаль, заржали удачной шутке. — В б-библиотеку, — выдавил Саша, пытаясь освободить руку. — Не спеши, пацан, разговор к тебе есть, отойти надо. Вцепившись в рукав узловатыми пальцами, верзила потащил Сашу к мемориалу, где переминались его дружки. — Хочешь туда? — верзила толкнул его в сторону пламени. Внутренне содрогнувшись, Саша помотал головой. — Дело говоришь! Никто не хочет, — обезьяньи глазки верзилы понимающе прищурились. — Ты с какого району будешь? Здешний хоть, стеклогорский? От возбуждения и страха начинало потряхивать. Своих трогать не будут, но если неправильно ответишь, отметелят, не посмотрят, что трое на одного. «Мы в центре… Что тут ближе, девятая школа или пожарка?» — мысли еле ворочались, как будто вдруг заржавели. Пожарка была вроде бы ближе, но эта троица могла быть из обоих районов, тут не угадаешь. Сам он жил на микрорайоне, узнают — пиши пропало. — С девятки я, — хмуро сказал Саша. — На Октябрьской живу. К нему приблизился один из тех двоих, что не вмешивались, заглянул в лицо. — Гонишь ты, пацан, я девятых всех знаю. А тебя не вспоминаю, сечешь? Теперь его обступили плотно, готовились бить. Саша сжался, ожидая первого удара. Верзиле — по горлу, неожиданно рвануться, побежать, но в теле поднималась предательская слабость и не было сил справиться с липким, лишающим воли страхом, от которого сжималась кожа на спине. — Слышь, пацан, не молчи! — верзила схватил Сашу за шею, тряхнул. — Ты чо, отрубился там со страху? Деньги есть? Где, не слышу? — Нету денег, — еле слышно сказал Саша. — Откуда им взяться… Сознаваться смысла не было. Изобьют и так, но теплилась надежда, что в потайном кармане не найдут десять тысяч, приготовленные для побега. Темнота вспыхнула от неожиданного удара. Потом еще раз, и еще. Пламя вечного огня наклонилось и поплыло куда-то вбок, а золотые имена павших героев, выбитые на гранитной плите мемориала, вдруг поднялись и ударили по щеке. Сознание возвращалось нехотя, как будто хотело отсрочить боль. — Слышь, Батон, валить надо. Гляди, щас очухается уже. Деньги ищи и валим. Голоса доносились издалека, булькали, как сквозь толстый слой воды. Чьи-то руки бесцеремонно потащили за одежду, перевернули набок, деловито обшарили карманы. Потом раздался топот убегающих ног. Помогая себе руками, Саша сел. Голова гудела, как цистерна, в которую уронили кирпич, ребра ломило. Левый глаз, куда пришелся первый удар, заплывал и уже почти не открывался. По щеке потекло теплое, Саша потрогал ее и на пальцах увидел кровь. Похоже, бровь рассекли. Он только застонал от досады, когда понял, что потайной карман, где лежали деньги, подонки вырвали целиком, с мясом. Это был удар побольнее. Побег придется отменить, и потом месяца два экономить на школьных завтраках и маяться дома, стараясь избегать доверительных разговоров в стиле «ты уже большой, ты все понимаешь», по очереди с мамой и папой. С трудом, пошатываясь, он встал и зачерпнул ладонью снег, чтобы приложить его к рассеченной брови. Потом выбросил ставший розовым от крови снежок и побрел к библиотеке, до которой оставалось каких-то сто метров. Тяжелая дверь заскрипела, пропуская его в сухую, пахнущую книгами и пылью особую библиотечную тишину. — Кто ж тебя так, сынок? — участливо спросила бабуля-гардеробщица, когда он протянул ей пуховик. Саша устало махнул рукой. — Не знаю. Хулиганы какие-то. — Ты домой ступай, отлежись. А за книжками другой раз придешь. — Нет, мне в читальный зал надо. Бабуля только головой сокрушенно покачала. Подумала, что рехнулся, наверное. В туалете он смыл запекшуюся кровь и приложил комок мокрой бумаги к фингалу. Даже в треснутом, мутном зеркале было видно, насколько ужасно он выглядел. А, все равно. Не на выставку же иду. На второй этаж, во взрослый абонемент, он решил сходить позже. Сначала нужно было хоть немного успокоить нервы. Руки тряслись до сих пор. В детском читальном зале никого не было, только библиотекарь вязала, мерно позвякивая спицами. Саша поздоровался с ней и прошел вдоль стеллажей с книгами, читая названия на корешках. «Дети капитана Гранта», «Остров сокровищ», «Три мушкетера», «Сто лет тому вперед». С привычным замиранием сердца он взял книгу в руки. Она была совсем старенькой, зачитанной чуть ли не до дыр, и едва не рассыпалась, словно древний манускрипт. Все-таки ее популярность была удивительна: если прийти днем, сразу после школы, даже не всегда удавалось дождаться своей очереди, повесть обязательно кто-то читал. Записывая книгу у библиотекаря, Саша каждый раз испытывал смущение. Боялся, что начнут смеяться: такой взрослый, а детские книжки читает! За столиком, стоявшим в углу возле окна, Саша пролистал повесть. Страницы приятно зашелестели под пальцами, перед глазами замелькали знакомые имена героев. Коля Герасимов, Юлька, дед Павел, Марта Эрастовна, Алиса Селезнева. Когда бывало плохо на душе, он приходил в читальный зал, брал «Сто лет тому вперед», открывал повесть где-нибудь в середине, и подолгу смотрел на разворот, делая вид, что читает. Но читать не было нужды, содержание он знал наизусть, мог бы даже цитировать. Сквозь буквы и слова, оттиснутые на пожелтевших страницах, Саша, как через окно, заглядывал в мир светлого будущего, где все будет по-другому, намного лучше, чем здесь. И не бесплатное мороженое и ананасы из линии продуктовой доставки, и даже не полеты в космос делали тот мир таким манящим. Там, через сто лет, жили совсем другие люди. Жили справедливо и интересно, каждый занимался своим делом, работая ради общей цели. Там тоже бывало нелегко, были трудности и проблемы, непонимание и ссоры. Люди не стали идеальными, могли разозлиться или поспорить с кем-то, даже подраться, если нужно. Не хлюпики какие-нибудь. Но в целом мире с человеком не могло случиться ничего плохого, и не было войн и преступности. И уж точно никому не приходило в голову ради забавы убить собаку или кошку, как недавно случилось в соседнем дворе. Он мог так сидеть часами, в состоянии сна наяву, под равномерный скрип старых ходиков погружаясь в жизнь булычевских героев, ставших ему почти родными. Но один из них был Саше намного ближе, чем остальные. И он хорошо помнил, как и когда все это началось.***
За завтраком Саша ерзал на стуле и вертелся, временами бросая на бабушку осторожные взгляды. Но бабушка все подкладывала блинчиков и подливала молока, и смотрела укоризненно, когда Саша порывался отодвинуть от себя тарелку. — Что я матери-то скажу? — покачивая головой, приговаривала бабушка. — Исхудал весь как! Совсем не ешь. Мать приедет, скажет, заморили сынка. — Ба, я потом доем. Ба, мне бежать надо, — с набитым ртом отвечал Саша, через силу дожевывая блины, которые все никак не кончались. В ответ на это бабушка молча пододвинула ему вазочку с вареньем из персиков, кусочки которых в лучах утреннего солнца напоминали янтарь. Саша удрученно вздохнул. Он многое бы сейчас дал, чтобы сорваться с места немедленно. Еще бы! Во-первых, в четыре покажут последнюю, пятую серию «Гостьи из будущего», и станет ясно, победили шестиклассники космических пиратов или нет. А во-вторых, сегодня должно было решиться важное. Закадычный друг Серега вчера пропадал целый день, и вернулся лишь под вечер, загадочный и счастливый. Он немного помучил Сашу, изображая разведчика, который не сдается даже под пытками, но потом все же признался, что был у отца на станции, и тот разрешил ему поиграть на настоящем компьютере. Серега в таких красках описывал игру, в которой нужно было спасать альпинистов, застрявших на склоне извергающегося вулкана, что Саша прямо видел выражение ужаса, застывшего на их перекошенных лицах. Ему до щекотки захотелось поиграть в это чудо. С робкой надеждой Саша спросил у Сереги, можно ли будет завтра пойти с ним на станцию, и Серега, сначала немного поломавшийся на тему, что, мол, туда пускают не всех, все же обещал спросить у отца. Последний блинчик Саша впихнул в себя уже в дверях. Можно было проявить характер, отказаться, но бабушка была своим человеком, и обижать ее не стоило. В дверях соседнего подъезда Саша едва не въехал головой в грудь соседки, жены милиционера Лунина, и та, как всегда, стала пугать Сашу милицией. Милиции Саша побаивался. Особенно после того, как в отместку за зловредность лунинской дочки, он скрутил ниппели с ее велосипеда, и был пойман за этим преступным занятием. — Тетя Галя, я нечаянно! — на бегу выкрикнул он, надеясь, что обойдется, и, прыгая через две ступеньки, взбежал на второй этаж. Милиционерша продолжала ругаться ему вслед. В подъезде пахло прелым бельем и кислой капустой. Откуда-то сверху, с чердака, должно быть, монотонно мяукала кошка. Мяукала так, словно эти хриплые звуки были смыслом ее жизни. Перед дверью, обтянутой потрескавшимся дермантином, Саша замялся, с тоской глядя на кнопку звонка. К отцу Сереги — однорукому, всегда замкнутому и угрюмому, подступиться было непросто. Такой запросто мог запретить, и Серега уйдет играть один, а Саше опять придется маяться, искать, чем заполнить бесконечные часы до начала «Гостьи». Скрестив пальцы, чтобы повезло, Саша дал один звонок. Хотел позвонить вежливо, коротко, но получилось длинно и пронзительно. Впрочем, дверь сейчас же открылась и в полутемной щели дверного проема появилась лохматая голова Сереги. — Ну что, — тихонько сказал Саша, — разрешил? — Спрашиваешь! — важно ответил Серега. — Сказал, чтобы к часу приходили. У них там в цеху как раз обед будет. Саша просиял. — Тогда бежим! Времени оставалось уже немного, а дел накопилась куча, и непонятно было, как втиснуть их в короткое июльское утро. Шалаш в кленовых зарослях, возле высокого, в два роста, забора колхозного сада, вот уже третий день не могли достроить. А ведь еще надо успеть слазить за этот самый забор, набрать яблок, папировки и драгоценной китайки, манившей полупрозрачными золотыми боками. И в свинарник договаривались забраться, дразнить ленивых и страшно толстых свиней. И спички надо забрать из тайника под стеной общественной бани, и двадцать копеек, припрятанные там же. И сбегать в сельпо, купить две бутылки «Дюшеса»: одну выпить, а в крышке второй, как вчера, гвоздем пробить дырку, зажать ее пальцем, потрясти бутылку и поливать друг друга лимонадными струями, зная, что вечером обязательно будет нагоняй от бабушки с тетей! Изрядно вымотавшись, до полудня успели все, кроме лимонадного душа, который решили отложить на вечер, чтобы по дороге не липли осы. Путь предстоял не близкий. Бабушка говорила, что до станции три километра, а ребята во дворе утверждали, что и все пять. Уходили тайно, краем забора, через кленовые заросли, под тень вековых дубов старинного парка. Пока шли, развлекались, как умели. В парке кидались друг в друга старыми, прошлогодними еще желудями. На ржаном поле рвали колючие, незрелые колосья. На железнодорожном переезде проводили завистливыми взглядами поезд на Моршанск, потом свернули и пошли по маневровым путям, вдыхая пряный запах шпал, от которого кружилась голова. Смотрели на дрожащие в полуденном мареве огни семафоров, порой вздрагивая от резких и непонятных окриков диспетчера, которые вырывались из громкоговорителей и эхом катились в сизую даль, туда, где рыжей скобкой виднелся мост через Хупту. Серега вначале предлагал прямо по путям дошагать до самой станции, и Саша, обожавший железную дорогу, поддержал эту идею, но вскоре с обоих полил пот, и пришлось свернуть в лабиринт сельских улочек Заречного, под тень берез, росших вдоль красивых, коричневых с белым домов. Здесь они принялись играть в улицы. Читали названия и пытались отгадать, как будет называться следующая улица. И даже угадывали, потому что те, как на подбор, назывались красиво и поэтически: Летняя, Прохладная, Малиновая, Рассветная. Увлекшись новой игрой, оба не замечали, как летит время, и ко входу на пешеходный мост, что вел на перроны и на площадь по другую сторону станции, ребята выскочили неожиданно для самих себя. Вокзал можно было обойти стороной, но не удержались, спустились на перрон и влились в царившую там суматоху. Только что подошел поезд на Новороссийск, и беззаботные курортники валили из вагонов, моментально включаясь в бойкую торговлю. Розовощекие бабушки носились вдоль состава, торговали овощами, сметаной и варенцом, воблой и пивом. Чуть поодаль компания парней провожала приятеля в армию. Там веселились, бренчали на гитаре и отпускали колкие шуточки. Серега потянул приятеля за рукав. — Пойдем через вокзал, новые справочные автоматы посмотрим. К отцу еще рано. В широких двустворчатых дверях вокзала Сашу совсем затолкали, а бойкий Серега чувствовал себя в родной стихии. Он сновал в толпе, ловко огибая спешивших людей, увертываясь от тележек и чемоданов. У дверей ресторана, где соблазнительно пахло вареной курицей, ребят едва не раздавили курортники побогаче, торопившиеся закупиться буфетной снедью. Справочные автоматы стояли в зале ожидания, возле билетных касс. Здесь было не так многолюдно, и Саша какое-то время вертел головой, разглядывая вокзал. Ему здесь все нравилось. Высоченные потолки с лепниной, до которых не добросишь и камнем. Воробьи, скакавшие по громадным бронзовым люстрам. И даже холодный свет табло с надписями «Касса» и «Милиция». Вокзал был пропитан особым, дорожным настроением. Саша подошел к одному из автоматов, поблескивавших строгим серым блеском. Громадный такой шкаф с надписью «Справочная», стеклянным окошком с карточками расписаний, и большой кнопочной панелью. Саша стал присматриваться к кнопочной панели, потом спросил задумчиво: — Интересно, как это работает? — Вот смотри, — стал рассказывать опытный Серега, — нажимаешь «Узловая», потом ждешь, когда выпадет карточка. Там вверху расписание электричек, а дальше идут поезда дальнего следования. — Давай нажмем чего-нибудь? — предложил Саша. Дважды повторять ему не пришлось. Ребята долго торчали перед автоматами, вызывая недовольство пассажиров, нажимали тугие кнопки, и смотрели, как в освещенном окошке перелистываются карточки с расписаниями поездов. Увлекшись, принялись соревноваться, у кого нужная карточка выпадет скорее, пока их не прогнал усатый железнодорожник в промасленном рыжем жилете. — Ой, опаздываем! — опомнился Серега. — Смотри, час уже! Сейчас цех на обед закроют и не попадем к компьютеру! — он показал на громадные вокзальные часы, висевшие на дальней стене зала. — Бежим! Ребята во всю прыть пронеслись мимо касс и багажного отделения, у ресторана свернули в полутемный коридор, толкнули дверь с табличкой «Служебный вход», поплутали среди бесконечных дверей кабинетов, и наконец, совсем уже запыхавшись, ворвались в дверь электроремонтного цеха. Там их ждал Серегин отец. Кроме него, в помещении больше никого не было. Остальные сотрудники, похоже, разошлись на обед. Широкие столы вдоль окон были завалены инструментами и частями электронных приборов. В лучах солнца, с трудом пробивавшихся сквозь запыленные стекла, играли редкие пылинки. Пахло лежалой бумагой и канифолью. Заветный компьютер стоял в дальнем углу, заботливо прикрытый неуместной здесь кружевной салфеткой. — Здрасте, дядь Сереж! — с порога выпалил Саша. Тот тяжело поднялся со стула. — Я уж думал, что вы не придете, закрывать вот хотел. — Ты что, пап! — запротестовал Серега. — Я вчера в «Спасателей» не доиграл! Серегин отец устало махнул единственной рукой. — Ладно, садитесь. Дискета с системой в столе, в верхнем ящике. Я пошел. Чуть только в замке щелкнул ключ, ребята вскочили и возбужденно прильнули к компьютеру, ощупывая и теребя его пластмассовый кожух. — Ну, что я тебе говорил! — восхищался Серега. — Смотри, настоящий компьютер, «Роботрон» называется. А ты не верил еще! Эх, темнота! — Сам ты темнота, — сказал на это Саша. — Я уже играл на почти таком же. Только он маленький был, вот как эта клавиатура. — И как же он назывался? — Радио восемьдесят шесть. Слышал? — Не слышал. Нет такого, придумываешь ты все! — Вот еще! — фыркнул Саша. — Наврать я и получше могу. Он у Женьки Спицына дома стоит. У него отец — радиолюбитель, сам его собрал. — А схему он где взял? — продолжал настаивать Серега, которому явно хотелось монополии на все компьютеры мира. — В журнале «Радио», понятно же. А это что за щель? — Это не щель, а дисковод. Смотри. Из верхнего ящика стола Серега достал квадратный черный конверт с небольшой, сантиметра два, круглой дыркой посередине. Серега помахал этим конвертом перед носом удивленного Саши. — Видал? Это называется дискета. На ней хранятся все данные. И система, и игры. — Какая-такая система? — спросил удивленный Саша. — Это такая программа, как бы мозг компьютера. Чтобы он твои команды понимал. Саша протянул руку. — А ну дай посмотреть! — Не дам! Отец меня убьет, если мы ее попортим. С этими словами Серега засунул дискету в щель дисковода и закрыл ее там с помощью небольшой ручки-фиксатора. Затем он щелкнул тумблером питания. По дисплею побежали зеленые буквы и цифры, дисковод заурчал, и на дисплее вдруг появилась надпись «Спасатели». Игра началась. В первые же секунды Саша обнаружил, что воображение снова подвело его. Слишком оно было хорошим. Из рассказа Сереги ему представлялись альпинисты в красных костюмах, с обветренными, искаженными страхом лицами, и блестящий, бело-синий вертолет спасателей. В реальности все действие на экране изображалось различными символами. Альпинисты состояли из нолика, одной горизонтальной и двух косых палочек, вертолет — из буквы «М» и трех плюсиков сверху, а кусочки застывшей лавы, вылетавшие из жерла вулкана, оказались обычными звездочками. Но разочарование оказалось недолгим. Спустя минуту друзья уже дружно сопели перед экраном, локтями отталкивая друг друга от клавиатуры. Они настолько увлеклись, что не заметили, как с обеда вернулся Серегин отец вместе с другими инженерами. Те попробовали привлечь внимание ребят, но потерпели неудачу и, работая, беззлобно подшучивали над ними. Серега выигрывал. На его счету было тридцать семь спасенных альпинистов, а у Саши только тридцать один. Он стремился сравнять счет, и что есть силы давил на клавиши, увертываясь от летевших навстречу — нет, не звездочек, а раскаленных кусков лавы, которые оставляли за собой жирные шлейфы дыма. Вот здесь воображение и пригодилось. Оно помогало ощутить всю важность миссии и сосредоточиться. Вскоре счет сравнялся, и напряжение достигло предела. Кое-кто из инженеров бросил работу и встал за спинами у ребят, оживленно обсуждая ход сражения. Саша слышал краем уха, что они с Серегой вот-вот побьют высший результат игры и установят новый рекорд. В этот момент Сашин взгляд упал на циферблат будильника, почти погребенного под кучей электронных плат. Пятнадцать минут пятого! Ужас положения даже не сразу дошел до сознания. Бросать игру в такой момент было нельзя, но и оставаться тоже, ведь это означало, что Алиса вернется назад, к себе в будущее, а он даже не успеет с ней попрощаться! — Серега, Серега! — страшным шепотом зашептал Саша, продолжая неистово молотить по клавишам. — Гостья пятнадцать минут назад началась. Мы ведь последнюю серию пропустим! Серега вроде бы отвлекся, в глазах мелькнуло сожаление, но тут очередной кусок лавы подбил его вертолет. — Ай, блин! Одна жизнь из-за тебя осталась! — с досадой воскликнул он и снова уткнулся в экран, бросив Саше: — Да и фиг с ней, с гостьей! Я доигрывать буду. Саша колебался всего секунду, которая потребовалась, чтобы прикинуть, успеет ли он хоть к концу фильма. Получалось, что даже если он побежит во весь опор, минут на пятнадцать все равно опоздает. И все же он побежал. Распугав торговок, он стремглав выскочил из вокзала, и сиганул с перрона прямо на пути. Шпалы больно ударили по пяткам и сразу раздался оглушительный скрежет тормозов. В сознании отпечатались расширенные от ужаса глаза машиниста, очень близко, в двух десятках шагов. А потом все смешалось, закрутилось бешеной каруселью: белый заборчик станции, красные кирпичи здания пожарки, крапива и лопухи тропинок, петлявших среди огородов, громадный лохматый пес, черной тенью метнувшийся из-за кустов малины. Сердце стучалось о ребра, свистящее дыхание разрывало грудь. Скатываясь со лба, струи соленого пота разъедали глаза. Саша бежал, покуда хватало воздуха, с трудом переставляя одеревеневшие ноги и едва видя дорогу перед собой. В голове у него звучала музыка из «Гостьи» — странная, волнующая, не похожая ни на что слышанное раньше. Словно на самом деле пришедшая из будущего, до того магическим было ее влияние. По прихоти композитора она то внушала надежду, то щемила сердце светлой тоской, то переполняла душу тревогой. Саша немного пришел в себя, когда, обессилев, рухнул прямо в горячую пыль обочины. Ладони саднило. Он с удивлением взглянул на них. Разодраны в кровь. Когда успел? Где я? Сколько еще осталось? — мелькнула одинокая мысль. С нечеловеческим усилием Саша поднял голову. Слева за березами виднелось футбольное поле интерната, а за ним — рыжие стены мясокомбината. Интернат… Всего лишь половина пути! Не успеть! Сил больше не было. Сейчас ему хотелось только одного: скатиться в кювет, в заросли репейника, да там и остаться. Но где-то на самой периферии затуманенного сознания, словно далекий маяк, мелькнул образ Алисы. Улыбка, взмах пушистых ресниц, и такой внимательный, строгий, совсем не детский взгляд. Этим взглядом она и что-то спрашивала, и звала с собой. Саша поднялся, и побежал дальше, вперед, за этим строгим взглядом — одинокой и упрямой тенью посреди густого летнего зноя. Тетина квартира оказалась заперта. Саша нашарил ключ на задней стенке ящика для обуви, стоявшего тут же, слева от двери, и долго скреб им об замок, проклиная руки, опухшие и непослушные. Наконец попал, отпер дверь и рванулся к телевизору, забыв ключ в двери. Шли последние кадры «Гостьи из будущего». В окружении ребят Алиса стояла посреди подвала с колоннами, того самого, в котором Коля обнаружил машину времени. Подвал выглядел так, что становилось понятно: финальная битва с пиратами произошла именно здесь. Колонны были разбиты, повсюду валялись обломки, в воздухе витал дым. Алису окружали взъерошенные шестиклассники, и она им что-то говорила. Прильнув к экрану, Саша жадно ловил эти последние, и такие важные сейчас слова. — Мила Руткевич станет детским врачом, — говорила Алиса, и легкая улыбка играла ямочками на ее щеках. — К ней будут приезжать со всей Галактики… Катя Михайлова выиграет Уимблдонский турнир, а поможет ей в этом Марта Эрастовна… Садовский станет обыкновенным инженером, и изобретет самую обыкновенную машину времени. Лена Домбазова станет киноактрисой. О ней будут писать стихи, — Алиса хитро улыбнулась. — А стихи будет писать… — Герасимов! — одобрительно зашумели ребята. — Да, Коля Герасимов, — подтвердила Алиса. И вдруг в ее взгляде потухли озорные искорки, и он стал тем, что привиделся Саше в бреду, там, в рыжей пыли обочины: грустным, серьезным и строгим. — Ну, мне пора, — сказала Алиса, оглядела ребят, и, вздохнув, повторила, ставя этими словами последнюю, окончательную точку: — Мне пора. Камера отъехала от группы грустных, словно осиротевших ребят, проводя незримую и нерушимую границу между ними и Алисой, теперь уже не принадлежавшей этому времени. Зазвучала музыка. Слышу голос из прекрасного далека Голос утренний в серебряной росе. Слышу голос, и манящая дорога Кружит голову, как в детстве карусель. Но сейчас этот голос не кружил Саше голову, а портняжными ножницами резал его душу на мелкие лоскуты. Алиса сделала еще несколько шагов в слепящий свет дороги в будущее, и, оглянувшись, улыбнулась. В последний раз. И все. Сквозь слезы, беззвучно катившиеся по щекам, Саша не видел, что фильм кончился и по экрану пошли титры. Все внутри кричало, рвалось и саднило от ощущения первой в жизни безвозвратной потери. Алиса вернулась к себе. Ушла… навсегда. Саша так и не смог подняться с пола. Там его и нашли бабушка с тетей.***
Понемногу вставать и выходить на улицу Саша начал только через неделю, которую он провалялся в постели, остановившимся взглядом смотря в потолок. Он не знал, как назвать свое состояние, да и не хотел его называть. Он тогда вообще ничего не хотел. Просто одним махом вдруг пропали все обычные человеческие желания: есть, спать, двигаться. А пустоту заполнило всепоглощающее безразличие. Местный фельдшер, тетя Валя, совершенно правильно определила, что Саша пережил тяжелое потрясение. Рекомендации она дала такие: покой, легкие успокоительные и здоровый сон. Взрослые пробовали дознаться, что же такое произошло, но Саша на вопросы отвечал односложно, и им пришлось оставить эти попытки. Дважды забегал проведать Серега. Бабушка надеялась, что при виде друга Саше полегчает, но Саша каждый раз давал понять, что Сереге лучше уйти. И тот уходил, недоуменно пожимая плечами. Подумаешь, серию какой-то «Гостьи» пропустил! Велика беда! Это и стало причиной их удаления друг от друга. Когда Саша наконец появился на улице, Серега принялся предлагать ему прежние увеселения, вроде тех, в которые они с головой окунались еще так недавно, но Саша почти не реагировал. Он чувствовал себя постаревшим лет на десять. С Серегой ему теперь было попросту скучно. Он сидел на лавочке перед домом, щурясь от солнца, и самому себе казался похожим на юного старичка. Не хотелось ничего, только бы сидеть вот так, и думать. О будущем и Алисе. О ее делах, друзьях, и об увлекательных приключениях, которые наверняка с ними происходят. Хлопнула дверь подъезда. Бабушка, тяжело опираясь на палочку, присела рядом. — Ты бы сходил, с Сережей поигрался, — сказала она участливо. — Вдвоем вам повеселее будет. — Не хочу, ба. Он как ребенок. В войнушку играть звал. — Так его и кличут — Солдат, — покивала бабушка. А ты, стало быть, взрослый теперь? — Не взрослый, — сказал Саша, заливаясь румянцем, — но и в войнушку бегать не хочу. Бабушка задумалась. — Тогда к другу своему ступай, к Сашке Кимову. — Это кто еще? — удивился Саша. — А помнишь, они к вам втроем заезжали на старую квартиру? Подруга материна, Наталья, муж ее, и Сашку привозили. Тебе тогда три годика было. Вы с ним играли хорошо, мать говорила. Саша пожал плечами. — Бабушка, ну какой он мне друг? Мы с ним виделись-то раз в жизни всего. Ты всегда, как вспомнишь, хоть падай! Ты бы мне еще напомнила, что я в кроватке грудничком делал! — А что напоминать, — улыбнулась бабушка. — Лежал и ручками махал. Еще и ходил под себя. До того неудобно было от этих подробностей из детства, хоть вставай и беги! Саша возмущенно открыл рот, готовясь протестовать, но бабушка продолжала: — Он о тебе спрашивал сегодня, когда я с саду шла. Саше стало интересно, и рот он закрыл. — И чего хотел? — Сказал, чтобы ты приходил к ним туда, к хамлетскому дому. Там их компания целая. Хорошие ребята, не шпана, сказывали. Саша ничего не ответил. К сосватанному бабушкой «другу» он, конечно, не пошел, но и разговор не забылся, запал в память. О Кимове и его компании Саша вспомнил, когда пыхтел за прополкой грядок на даче у тети: та считала, что огородные работы — лучшее лекарство от душевных метаний. Из-за забора доносились взрывы хохота, хрипел старый кассетник, нестройные голоса временами принимались подпевать. Среди них был и Кимов, чьи рыжеватые, знакомые всему поселку вихры сейчас торчали над оградой. Саше вдруг ужасно захотелось туда, к этим ребятам. Сидеть, как они, нахохлясь, на щербатом штакетнике, и смотреть по сторонам, презрительно поплевывая на весь мир — он готов был заниматься чем угодно, только бы не носить в себе боль расставания со сказочной девочкой из будущего. С отвращением бросив мотыжку на грядки, Саша набрался смелости и пошел знакомиться. Против всяких ожиданий, приняли его хорошо, и довольно скоро Саша, обычно стеснительный и зажатый, чувствовал себя наравне со всеми. Кимов вообще представил его, как старинного друга. С бабушкой они, что ли, сговорились? Почти все ребята в компании были, как и он сам, приезжие, и это уравнивало его в правах с остальными. Коренастый и суровый Серега был родом из Питера, нескладная верзила Ленка — из Москвы, смешливая, с ямочками на полных щеках, Юлька — из Горького. Присутствовали и местные жители: юморист Витька и увалень Вовка по кличке Кошелек. Здесь не было деления на своих и чужих, на старших и младших, и это тоже понравилось Саше. Добродушная Юлька быстро прониклась к молчаливому Саше доверием, и сообщила, что из города вот-вот должны вернуться ее сестры: Олька и Настя, которую все почему-то звали Дуней. Саша сначала не понял, почему возвращению какой-то Ольки здесь придается такое значение, но, подслушав этот разговор, Витька с Ленкой стали толкать Вовку локтями в плотные бока. Тот принялся краснеть и бормотать невнятные оправдания, и выяснилось, что он давно «сохнет» по Ольке, и та вот-вот ответит ему взаимностью. Широко улыбаясь, Витька подмигнул Саше и руками изобразил большую грудь. Чтобы не разочаровывать его, Саша вяло улыбнулся. Подумаешь, звезда грудастая! Было бы из-за чего сохнуть! Так, за разговорами и шутками, летело время. Постепенно вечерело. Уютно и сыто ворчали грачи, устраиваясь на ночлег в черных на фоне остывающего заката кронах тополей. Из оврага, что начинался сразу за сараями и огородами, тянуло зябкостью. Загорались первые звезды. Поселок, хотя и считался городским, жил по деревенскому укладу. В этот час на улицах уже не было ни работяг с местного элеватора, ни дачников, но начиналась другая, ночная жизнь. К ларьку возле бывшего сельского клуба стягивались взрослые парни из окрестных деревень. Подъезжали на мотоциклах, «Ижах» и «Минсках», а некоторые даже на «Явах». Стояли кружком, тесно, курили, плевали под ноги, ожидая, когда откроется дискотека и подтянутся размалеванные и разодетые местные девицы. Наконец двери клуба распахнулись, и толпа, словно в вакуум, втянулась внутрь. Вскоре оттуда загремела не особенно качественная, но напористая и крикливая музыка. — Ну вот, опоздали на дискотеку! — вдруг раздался сзади звонкий и насмешливый голос. Сидя на перекладине штакетника, Саша оглянулся, не ожидая увидеть ничего особенно необычного. К лавочке, оккупированной их компанией, из темноты со стороны дома приближались две девушки. Первая была рыжей, не особенно симпатичной, и Саша сразу же догадался, кем она являлась. Спутанные лохмы, веснушки, нос, наводивший на мысли о картофелине — типичная деревенская Дуня, только что с дойки. А следом за Дуней упругой и легкой походкой шла — Саша не поверил глазам — Алиса! Она была в голубом, перехваченном на талии широким белым поясом, платье, и воздушных, почти нереальных босоножках на загорелых ногах. Саше на секунду показалось, что ее силуэт даже немного светится, настолько чуждо она выглядела на фоне серой от впитавшейся влаги кирпичной стены. От удивления он потерял равновесие, хлипкий заборчик завихлялся, и Саша принялся отчаянно махать руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Перед глазами мелькнули вершины деревьев на фоне перевернутой чаши звездного неба, и в следующую секунду Саша с треском полетел в куст смородины, росший позади забора. Безудержный хохот всей компании стал финалом его падения. Потирая ушибленное плечо, Саша вскочил, сконфуженно улыбаясь. Алиса стояла прямо перед ним, на расстоянии метра, и веселые чертики прыгали в ее смеющихся глазах. — Ты когда приехала? — спросил Саша, не сумев придумать вопроса получше. — Откуда? — удивилась она. Стоп, стоп! — пронеслось в голове. — Ведь не может же она… — но с языка уже срывалось удивленное: — Как откуда? Из будущего! И тут началось такое, что предыдущий приступ коллективного хохота уже не казался таким безудержным. Компания просто повалилась с ног. От смеха корчились все, даже флегматичный Кимов. Толстый Витька на карачках подполз к… к Алисе?! — и, держась за нее руками, принялся подниматься, пока, обессилев от хохота, не повис у нее на плечах. — Он… он тебя за Алису Селезневу принял! — всхлипывая, выдавил он, и его рыхлое тело снова затряслось: — Ой, не могу, держите меня! Следующие минуты Саша запомнил как самый большой позор своей жизни. — Алиса, где миелофон?! — неслось отовсюду. — Алиса, я им ничего, ничего не сказал! А потом вокруг них с Олькой — это, конечно, была она, уже прыгали и кривлялись, на мотив «Прекрасного далека» горланя невесть откуда родившуюся песню: Алиса Селезнева, Прекрасная корова, Сбежала из дурдома, Украла миелофон! За ней бегут пираты Из мясокомбината Один как спичка тонкий Другой как коробок. У Саши пылало лицо и голова опускалась все ниже и ниже. Ужасно хотелось прыгнуть в темноту и бежать, долго, до изнурения, подальше от позора, от неудобства за глупость, которую он так некстати ляпнул. — Ты правда принял меня за Алису? Саша бросил на нее быстрый взгляд, который сейчас же отвел, смущаясь еще сильнее. Внимательно и серьезно Олька смотрела на него, как будто изучая, совсем как Алиса в фильме. Даже сейчас, уже зная правду, Саша не мог отделаться от этого наваждения. — Да уж принял, — хрипло проговорил он. — Как последний идиот… И непроизвольно втянул голову в плечи, ожидая новых насмешек, на этот раз — от нее. — Спасибо, — сказала Олька. И убежала, оставив Сашу наедине с опешившей от неожиданности компанией.***
С того дня Саша буквально поселился во дворе дома номер восемьдесят два. Бабушка рассказывала, что его построили в тридцатых годах для начальства элеватора, которое за глаза называли презрительно — хамлеты. Двухэтажный, маленький, с одним подъездом на восемь квартир, больше похожий на кирпичный кубик под двухскатной крышей, среди деревянных бараков поселка дом долго считался лучшим, и многие стремились попасть в число его жильцов. Но шло время, в поселке появились другие кирпичные дома, начальство переехало в город, а дом заселили простые рабочие, отчего он потерял былую строгость, посерел, оброс мхом и стал ближе к народу. Во дворе появились молодые липы и стол с двумя лавочками, за которым старики полюбили резаться в «козла». За десятилетия, прошедшие с тех пор, липы разрослись и посолиднели, укрыв пятнистой тенью весь двор. Лавочки и стол, ставшие его постоянными атрибутами, много раз прогнивали и ломались, но неизменно, как птица Феникс, возрождались на прежнем месте. Компания собиралась ближе к вечеру, когда начинало темнеть, но Саша еще с полудня занимал наблюдательный пост за легендарным столом. Чтобы не вызывать подозрений, делал вид, что занимается делами: рисованием в тетрадке или раскладыванием пасьянса из колоды карт, специально припасенной для этой цели. Каждый раз, когда в подъезде хлопала дверь, Саша напрягался и, затаив дыхание, ждал, что сейчас выйдет она, Оля. Ребята называли ее Олькой, но Сашу коробила такая фамильярность. Было невозможно представить, чтобы и Алису называли так же снисходительно — Алиска! Но из подъезда всякий раз выходил кто-нибудь другой. Иногда это была бухгалтерша Марина — рослая, дебелая, и довольно наглая особа. Иногда Маша, родственница Оли, вроде бы даже ее тетя — молодая, но растрепанная и неопрятная женщина, одетая в один и тот же застиранный синий халат. Гремя ведрами, она уходила в сторону сараев, ютившихся близ края оврага. Тогда Саша терял терпение, заходил в подъезд и подолгу торчал на площадке между первым и вторым этажами, издали сверля взглядом заветную клеенчатую дверь с облупившейся эмалевой табличкой с цифрой «2». Оля все не выходила. Саша вздыхал, и плелся назад, под опостылевшие липы. С Олей получалось видеться только по вечерам, в компании. Вместе со всеми она слушала «Мальчишник» и «Сектор Газа», обсуждала песни Цоя, смеялась и играла в карты, допоздна, до сумерек, напоенных ароматом цветущих лип. Сашу из компании она никак не выделяла, и его терзало это подчеркнуто-холодное равнодушие. Ему хотелось остаться с ней наедине и поговорить. Только вот о чем? О будущем? Ага, примет за дурака и засмеет… Когда Оли не было рядом, Сашу преследовали мысли о ней. Он не понимал, что с ним происходит. Оля не была похожа ни на одну из знакомых ему девочек, и он не знал, как описать то, что он видел в ней. Впечатление, которое Оля произвела на него при первой встрече, не обмануло его. Больше всего она походила на Алису. И даже не столько внешностью, а, скорее, исходившим от нее смутным ощущением принадлежности к какому-то другому, очень далекому миру. Как будто она была иностранкой. С виду вроде бы обычная девчонка, но возьмет вдруг и ляпнет что-нибудь непонятное, или посмотрит по-особому, со странной грустью во взгляде. Вспоминая такие моменты, Саша становился почти уверен, что она и есть Алиса. Взгляд человека, волей случая занесенного в чужой мир, чужое время, выдавал ее. Но длилось это всего несколько мгновений. В остальное время за внешностью Алисы скрывалась жестокая, уличная девочка, повидавшая, казалось, все и вся. Посмеиваясь, Оля рассказывала такие вещи, что Саша поверить не мог, что ей действительно приходилось делать и видеть все это. Чего стоили только дворовые драки… не те, какие видел он на заднем дворе своей школы, вялые, кончавшиеся разбитыми носами и катанием противников по земле, а настоящие, подлые, с кусками арматуры и осколками кирпича вместо оружия. Порой такие драки происходили из-за нее, и о них она рассказывала с особенным удовольствием. Это пугало и отталкивало Сашу, но все же, сам не зная, зачем, он продолжал искать ее общества, от отчаяния иногда вытворяя глупости. Однажды уселся за стол спиной к дому, напротив своего обычного места, и гвоздем нацарапал «Оля». Потом, испугавшись собственной откровенности, тщательно зачеркнул его, и приписал сверху крупно: «Алиса». Приписал, и тут же принялся упрекать себя: знал ведь, что написав, не сможет стереть это имя! Как назло, Оля вышла в тот момент, когда Сашины терзания достигли пика. И нет, чтобы пойти куда-то еще — она направилась прямиком к столу, и уселась как раз напротив надписи. — А ты меня зачеркнул, — сообщила она, изучив Сашины художества. — Вот еще, — сказал Саша нарочито грубо, чтобы не дрожал голос, — Нужно мне больно! Оля провела пальцами по свежей надписи. — А больше некому было. Скажешь, что и про Алису тоже не ты приписал? — Конечно, не я, — продолжал настаивать Саша, загораясь упрямством. — Это кто угодно мог сделать. Вот ты, например. — Я? — усмехнулась Оля. — А что, я могла… — она отобрала у него злополучный гвоздь и стала обводить надпись. — Мне даже хотелось. Если бы не ты, то через неделю я бы и что похлеще нацарапала. Саша даже привстал. — Ты?! Холодно и оценивающе, словно решаясь на что-то, Оля смотрела на него. — Если ты хоть кому-нибудь расскажешь… Саша торопливо замотал головой. Тогда Оля глубоко вздохнула и призналась: — Я заболела «Гостьей». — В смысле? — Что — в смысле? — вспыхнула она. — Как будто не догадываешься! Саша не отвечал, и Оля добавила неприязненно: — И не вздумай напридумывать там себе… Я с тобой только потому откровенничаю, что в тот раз ты меня удивил. Понял? С минуту они молчали, избегая встречаться взглядами. Обоим было неудобно. Саша положил голову на руки, сложенные на столе, и носком ботинка принялся водить в пыли. Конечно, он догадывался, что означало Олино «заболела». Но ему и в голову не приходило, что подобное могло произойти с кем-то еще, тем более — с девчонкой. Тем более — с ТАКОЙ девчонкой. — У меня это после третьей серии началось, — заговорила Оля, и теперь ее голос звучал почти ровно. — Там, где Алису много показывали. В больнице, потом дома у Юльки, в школе. Все представляла себя на ее месте. Что бы я сказала, что сделала. И поняла, что я бы рыдала и домой просилась. А она действовала. Так обидно! Это признание поразительно не вязалось с ее обычным образом дворовой заводилы, и Саша не знал, как на него реагировать. — Просто ты не такая решительная, как она, — осторожно сказал он. — Да, не такая решительная, не такая добрая и умная, — горячо заговорила Оля. — Я так ей завидую! — Зато ты очень похожа на нее. — Ты уже десятый, наверное, кто мне это говорит, — отмахнулась она. — Ну, и что мне с этого? На лицо похожа, а внутри — дрянь порядочная. — Это кто такое сказал?! — Да все. Мама, сестра… Я и сама знаю, что я — дрянь. — А я так не думаю, — признался Саша, и от стеснения тут же отвернулся, сделав вид, что дразнит пса, который давно уже выглядывал из соседского огорода. — А я и так знаю, что ты думаешь, — сказала Оля. — Ты сидишь и думаешь, что я все-таки немножко Алиса, и что я знаю, где спрятана машина времени. — Это глупо, — сказал Саша. Ему было стыдно, потому что похожие мысли у него пробегали. Когда краска отхлынула от лица, Саша снова повернулся к Оле и спросил: — А лет тебе сколько? — Сколько и тебе. Двенадцать. — Мне сейчас показалось, что восемнадцать, не меньше. — Может быть, — согласилась Оля. — У меня после пятой серии было такое чувство, как будто я повзрослела лет на пять. — А у меня на десять, — сказал Саша, решившись на неожиданную откровенность. — И еще я неделю в постели валялся. — Что, так переживал? — не удержалась Оля. От этой шпильки у Саши свело скулы, словно он откусил половину лимона. Но он сделал над собой усилие, и сказал почти спокойно: — И не смешно ни капли. Просто «Гостья» так закончилась, что Алиса как будто умерла. Ушла навсегда. Ребята остались, а ее нет, понимаешь? И никогда больше не будет. Оля кивнула и поежилась. — Страшные слова все-таки, окончательные. Навсегда и никогда. Саша удивленно вгляделся в ее лицо. Оля сказала точно то, что могла бы сказать Алиса, находись она сейчас на ее месте. — За что тебя мама дрянью называет? — За всякое. Постель вовремя не убрала, пришла поздно, двойку получила. — И ты с этим согласна? — С этим нет. Но у меня есть свои причины считать себя дрянью. — Например? — Например, я люблю ругаться матом. — Матом? — с удивлением переспросил Саша. — А ты думал? И курить я уже пробовала. — Не знаю, — сказал Саша задумчиво, — все равно это мало, чтобы считать себя дрянью. — Я тебе еще самое главное не рассказала. — Ты вампир? — Лучше бы вампир… — Оля покачала головой. Сделала она это так грустно, что у Саши все зашлось внутри от жалости к ней. — Нет, я самая обыкновенная стадница. — Кто-кто? — Стадница. Знаешь, такая телка из стада. Которая как все. Куда стадо, туда и она идет. Саша молчал. Он чувствовал, что если он сейчас прервет ее монолог, хрупкое доверие, едва начавшееся зарождаться между ними, рухнет. Оля смотрела вдаль, мимо него, и говорила, возбужденно, срываясь, как будто слова не поспевали за ее сбивчивыми и горячими мыслями. — Раньше я другой была. Настоящей. Хорошо училась, книжки читала, про приключения. Музыку любила добрую, мелодичную. Всякие песенки, детские, на пластинках. Мне их мама ставила в детстве, перед сном… Я ведь этот гадский «Мальчишник» тогда терпеть не могла, — несмелая улыбка сделала ее лицо до такой степени похожим на лицо Алисы, что Саша под столом ущипнул себя за ногу, отгоняя наваждение. — У нас ребята его слушали тайком, во дворе. А меня от него тошнило. Надо мной все смеялись и говорили, что я ботаничка и одеваюсь немодно, как старуха. Я ревела в три ручья, от обиды. Как же! Я — неправильная, не такая, как остальные. И думала еще, что ведь так не бывает, что все неправы, а я одна права! Тогда я стала слушать музыку, которую все слушали. Начала ругаться матом, одеваться в дурацкие тряпки с рынка и штукатуриться в три слоя. А книжки с учебой как-то сами собой забросились. — А вчерашнее платье? — удивился Саша. — Не очень-то модное оно было! — Не перебивай! Вчерашнее платье уже после «Гостьи» было, понял? Я его назло себе надела… — она помолчала и вздохнула: — Ну вот. Забыла, на чем остановилась! — Ты стала штукатуриться. — Да. И вообще стала притворяться, что я такая же, как все. Такая же безразличная и жестокая, как они. Раньше, когда кого-то из ребят били на улице, я вступалась, разнимала… А надо мной потом весь двор насмехался. Принцессой на горошине называли. «Смотрите, вон идет чувствительная! Ну, чувствительная, как себя чувствуешь?» И я перестала это делать. Начала притворяться, что мне нравится все это. Попритворяюсь, думаю, они и отстанут. Они и правда отстали. А мне понравилось быть своей. Как же мне это понравилось! Оля вдруг всхлипнула, но продолжила: — Я долго жила такой жизнью. А потом вдруг эта «Гостья» свалилась. Сначала ничего — фильм, как фильм. Мальчишка с бутылками, машина времени, будущее. А потом Алису стали показывать. Здесь у меня в голове все и стало переворачиваться. Я смотрела на нее и понимала, что она совсем-совсем другая! Не из нашего мира. И нам до нее, как до Луны. Если она считает, что нужно вмешаться, она вмешается, даже если это опасно. У нее есть принципы, ей не нужно быть модной… Она не может и не хочет быть, как все. А мне нужно! И самое страшное, что до «Гостьи» я даже не понимала, насколько. Я вообще не понимала, что делаю что-то не так. Мне было хорошо. — А теперь? — спросил Саша. Оля перевела на него помутневший от сдерживаемых слез взгляд. — Теперь мне плохо. От понимания, какой дрянью и стадницей я стала. — Где ты это слово дурацкое взяла? Стадница! Придет же такое в голову! — Да какая разница! Неважно, где взяла. Придумала. — Оля кусала губы. — Самое плохое, что я теперь с этим ничего поделать не могу. Я теперь не то, что стать, а даже и вспомнить не могу, какой я была раньше. И мне страшно об этом вспоминать. Опять помешанной будут считать. — А ты пробовала? — спросил Саша. Оля усмехнулась. — Помнишь сказку про попа, который надевал козлиную шкуру? — Помню, — кивнул Саша. — Вот и у меня так. Козлиная шкура, которую я надевала для маскировки, в конце концов приросла ко мне. Начинаешь ее отпарывать — орешь от боли, и кровь капает. Они замолчали. Оля, наверное, рассказала даже больше того, чем хотела, а Саша попросту растерялся от свалившихся на него впечатлений и собственных противоречивых чувств. — Я мог бы тебе помочь, — сказал он наконец. — Чем? — Я тебе помогу вспомнить, какой ты была раньше, — пояснил Саша. — А ты перестанешь бояться. И сможешь стать больше похожей на Алису. Ты ведь этого хочешь? — Зачем тебе это? — устало спросила Оля. Лицо Саши стало непроницаемым. — У меня свои причины. — Знаю я твои причины, — криво усмехнулась Оля. — Ты влюбился в Алису, вот и все. И хочешь из меня сделать ее. Как-то так получалось, что Оля догадывалась и озвучивала его невысказанные, едва начавшие оформляться, самому еще непонятные желания. Саше стало обидно. — Думай, как хочешь. Он встал, всем видом показывая, что собирается уходить. — Подожди, — остановила его Оля. — А если я соглашусь, ты расскажешь о своей «болезни»? Саша хотел ответить как-нибудь кратко и сурово, но, против воли, вдруг широко улыбнулся. — Расскажу. Они проговорили до вечера. Забыв о времени, о голоде, уже давно напоминавшем о себе, взахлеб делились эмоциями от просмотра фильма и фантазировали о будущем. Когда вспомнили о книгах, посвященных приключениям Алисы, выяснилось, что Оля читала не все, и Саша, как мог, стал ей их пересказывать. Широко раскрыв голубые глаза, Оля слушала его путаные и сбивчивые рассказы, а Саше казалось, что он рассказывает о приключениях Алисы самой же Алисе. Когда стемнело, и к столу, как обычно, начали стягиваться ребята из компании, не сговариваясь, Саша с Олей поднялись, и, провожаемые удивленными взглядами, пошли бродить по улицам поселка, не в силах расстаться друг с другом и с удивительным миром девочки из будущего. Оля была то мечтательной и романтичной, то вдруг начинала посмеиваться над собственными словами и отпускать довольно циничные шутки. В ней как будто боролись два разных человека: один чистый, как люди будущего, а другой — типичный представитель настоящего, уже успевший вываляться в повседневной грязи. Саша чувствовал, что теряет голову.***
Когда человек счастлив, время бежит удивительно быстро. Можно целыми месяцами просто быть счастливым, но не понимать, не замечать этого, и тогда время тоже делает вид, что не замечает твоего счастья, и течет в своем обычном, размеренном ритме, иногда убыстряясь, иногда делая утомительные паузы. Но стоит самому себе признаться, что ты счастлив, что таких замечательных дней никогда не было в твоей жизни, как время, словно норовистая лошадь, запряженная в нескладную повозку, вдруг пускается вскачь и без остановки несет мимо всех моментов, где так хочется задержаться еще хоть на день, хоть на час, или на самый краткий миг, на секундочку только — но задержаться. Однажды Саша неосторожно признался себе, что счастлив, и время понесло. Ему оставалось только беспомощно оглядываться на дни, один за другим таявшие в дымке прошлого. Так пролетел июль. Вместе с Олей они продолжали вести двойную жизнь. Днем они встречались тайно, в условленном месте, за кустами лещины, что росли в дальней, почти никем не исследованной части оврага. Здесь Саша расчистил небольшую площадку, из веток и нескольких жердей соорудил кривоватый, но крепкий навес для защиты от солнца и непогоды, и натащил чурбачков, на которых можно было сидеть. К их тайному убежищу вела лишь едва заметная, протоптанная в зарослях крапивы тропинка. Здесь, вдали от всех, в тишине, нарушаемой только заливистым стрекотанием кузнечиков и редкими криками птиц, за разговорами и мечтами, а иногда даже и спорами, они могли пропадать целыми днями. С некоторой отстраненностью, словно речь шла не о нем, Саша обнаружил, что об Алисе, той, далекой, идеальной, он больше не думает. Зачем? Ведь рядом была Оля, непонятная и противоречивая, но гораздо более близкая. Но все-таки гостья из будущего как будто незримо присутствовала с ними, и под ее влиянием Оля понемногу менялась, сама, может быть, не замечая происходивших с ней изменений. Саша был лишь проводником этого влияния. Рассказывая об уличной жизни, которую она вела дома, в Горьком, Оля иногда забывалась, ее глаза презрительно прищуривались, начиная отливать серо-стальным блеском, а рот кривился, и из него выскакивали прежние, резкие и циничные словечки. Тогда Саша улыбался и полушутя-полусерьезно грозил ей пальцем: Алисе бы это не понравилось. Оля замирала на секунду, и судорожно, как от озноба, поводила плечами, как бы стряхивая коросту из грязи и фальши, приставшую к ней на серых улицах промышленного города, и становилась прежней, доброй и романтичной девочкой. Но даже самые интересные разговоры порой им наскучивали, и тогда они уходили бродить. Побывали в посадке, что шла вдоль железнодорожной насыпи за территорией элеватора. Через косогор, по которому ветер гнал волны пшеницы, доходили до речки, мелкой и веселой на песчаных отмелях, и задумчивой в глубоких омутах. Однажды дошагали даже до леса, что загадочно синел у горизонта. Лес оказался лиственным, веселым, пахнущим грибами и пряным разнотравьем. Углубляться в него они не стали. Побродили немного вдоль опушки, а потом, не сговариваясь, направились к старой, одиноко стоящей березе. Саша обрадовался. Последние пару километров дорога шла все время в горку, и ему уже давно хотелось передохнуть. Под березой Оля уселась на траву и со вздохом вытянула ноги. Саша устроился рядом, прислонившись спиной к бугристому стволу березы, и закрыл глаза, наслаждаясь отдыхом. Перед глазами, то ли от усталости, то ли от солнца, радугой рассыпавшегося на сомкнутых ресницах, плавали золотые мушки. — У меня пятки прямо огнем горят, — сказала Оля. — Что ж ты раньше молчала? — удивился Саша. — Давно бы отдохнули! — Жаловаться не хотела. Ты так бодро шагал! Тут Саша все понял и рассмеялся. — Вот ты глупая! Я ведь на тебя равнялся. Думал, раз ты не устала, то и я не должен жаловаться. — Дураки мы с тобой, — сказала Оля с улыбкой. — Оба хороши. Они помолчали, любуясь открывающимся с опушки видом. Отсюда был виден весь путь, вплоть до самого дома. Если приглядеться, можно было разглядеть и дом, шиферная крыша которого еле заметным серым пятнышком проглядывала среди темно-зеленых верхушек лип. Все остальное, не считая неба, было рыжим. Рыжее солнце, рыжее поле, которое пересекала тоже рыжая, только потемнее, проселочная дорога… — Давай кое-что пообещаем, — сказала Оля. — Что? — Обо всем рассказывать друг другу. Чтобы не было так, как сегодня. — Давай, — согласился Саша. — Но я тебе и так доверяю. — А теперь будешь мне во всем доверять… Рука Оли, лежавшая на траве рядом, приподнялась, легла сверху на его руку и легонько сжала ее. Саша боялся и пошевелиться, чтобы не спугнуть волшебство момента. — А можно я тебя еще кое о чем попрошу, а ты мне это тоже пообещаешь? — Я обещаю, — сказал Саша, не задумавшись ни на секунду. — Так не честно! Ты же не знаешь, что ты мне только что пообещал! — Мне все равно. Я обещаю. Оля посмотрела на него искоса, с осуждением, и тогда он сказал: — Ну, хорошо. Что я тебе пообещал? — Ты пообещал никогда не предавать меня.***
Вечера они по-прежнему проводили в компании, старательно делая вид, что встречаются только здесь. И все же тайное постепенно становилось явным. К Саше пробовали подобраться с вопросами по очереди все девчонки, причем, похоже, не сговариваясь между собой. Вопросы они задавали одинаковые. Ну как, вы с Олькой уже того, ходите? А целоваться пробовали? А обжиматься? Саша все отрицал, но они не отставали. Какое-то время Саше были даже лестны эти расспросы. Его считают достойным такой замечательной девушки, как Оля! Но однажды он стал невольным свидетелем разговора Лены и Юльки, и разочарование оказалось даже более горьким, чем он мог представить. Оказывается, девчонки недоумевали, что же Оля — красотка и заводила, центр любой дискотеки, нашла в нем, слабаке и унылом ботанике. А дальше в ход пошли настолько натуралистичные предположения, что Саша с пылающими от стыда ушами попросту сбежал. Расспросы постепенно сошли на нет, а новых поводов для сплетен они с Олей старались не давать. Вскоре Саша решил, что на этом все успокоилось, и расслабился. Но оказалось, что зря. Однажды утром он, как обычно, собирался потихоньку улизнуть на целый день, но в дверях был перехвачен тетей, которая нагрузила его ведрами с кормом для поросят. Отвертеться от нежданной повинности не получилось, с тетей такие номера не проходили, и через несколько минут Саша уже пылил вдоль обочины трассы, что вела из города в Дегтяное. В это время Оля должна была направляться к оврагу, и ему не хотелось заставлять ее ждать. День, как назло, выдался жаркий. Ведра казались легкими только первые сто метров, а потом начали обрывать руки. Саша едва не выронил их, когда, раскачиваясь на выбоинах, мимо вдруг пронесся раздолбанный автобус. Чихая от пыли и приторной бензиновой гари, Саша доковылял до спуска к рядам сараев, курятников и клетушек, начинавшихся возле входа в старое, еще времен войны, бомбоубежище. Здесь Саша не выдержал, бухнул поросячье варево на землю и остановился, чтобы перевести дух. Он разглядывал собственные ладони, намятые ручками ведер, когда на плечо ему опустилась чья-то рука. Саша обернулся. Переминаясь с ноги на ногу, как будто в нерешительности, позади стоял Кошелек. Он был ленивым и медлительным, но плотным и крупным парнем, выше самого Саши на целую голову. — А, Вовка, — сказал Саша, еще ничего не подозревая. — Привет! — Поговорить надо, — хмуро сказал Кошелек вместо приветствия. — Отойдем. Рядом и так никого не было: слева — заросший бурьяном вход в бомбоубежище, справа, за догнивающим заборчиком — молодые кленовые заросли, но Кошелек, видно, готовился к этой встрече, репетировал фразы, поэтому и предложил «отойти». Сашу охватило неприятное предчувствие. — Ты чего? — спросил он. — Обиделся на что-то? — Тут девки болтать стали, что вы с Олькой ходите, — моргая белесыми ресницами, сказал Кошелек. — Обжимаетесь тоже, и тому подобное. Это правда? — Мы просто разговариваем. Голос едва заметно дрогнул, и ответ прозвучал, как оправдание. — И о чем же? — Не твое дело. О разном. Сцепив руки, Кошелек хрустнул пальцами здоровых, как небольшие дыньки, кулаков. — Ну вот, уже и секреты от пацанов появились. Значит, не обманули девки. — Чего они тебе там наплели? Я же говорю, мы просто разговариваем, и все! — Послушай-ка ты, Пьеро, или как там тебя… — с ленивой угрозой в голосе начал Кошелек. Саша удивился. Это было что-то новое. — Какой я тебе Пьеро? — перебил он. — Это ты сам, что ли, придумал? — Нет, это твоя ненаглядная тебя так называет, — ухмыльнулся Кошелек. — Мой грустный герой! Это уязвило Сашу в самое сердце. Когда он задумывался, уголки его глаз опускались, отчего лицо действительно принимало грустное выражение. Саша знал об этом и ненавидел это свое качество, но ничего не мог с ним поделать. Если кто-то обращал на это внимание, Саша вспыхивал, словно оружейный порох. А представить, что такое могла сказать Оля, было и вовсе невозможно. — Не могла она такого сказать! — крикнул Саша, сжимая кулаки. Его движение не укрылось от соперника. Очень быстрым, странным для такого увальня движением, Кошелек схватил Сашу за грудки, подтянул к себе, без усилия приподнял и занес кулак-дыньку над его головой. В таком положении Саша почти не мог сопротивляться. — А теперь слушай меня, чмо городское. Мне все равно, чем вы там занимались, болтали или обжимались. Больше этого не будет! Задурил ей голову, гандон, раньше была нормальная девка, а теперь ходит, вздыхает! — он тряхнул Сашу так, что у того в глазах потемнело. — Олька моя, запомнил? Повтори! Саша молчал, изо всех сил стиснув зубы, только дышал зло, со свистом. Ему мучительно хотелось придушить гада, но силы были слишком неравны. Такой накостыляет даже не в два приема, а в один. Приходилось идти на хитрость. — Твоя, твоя, успокойся! — придушенным голосом выдавил Саша. — Отпусти, блин, уже! Кошелек разжал руку и Саша, потеряв равновесие, упал перед ним на колени. Комья засохшей грязи больно впились в кожу. Перед глазами оказались ноги соперника, грязные, в ссадинах, обутые в разношенные плетенки. Сашу передернуло от этого зрелища, и он поспешил подняться. За спиной Кошелька стояла Оля. Было ясно, что она все слышала. Ее лицо дрожало, губы кривились с обидой, совершенно по-детски, а в голубых глазах стояли крупные слезы. Она пыталась что-то сказать, но не могла выговорить ни слова. Из ее рук выпала сетчатая авоська с трехлитровой банкой, наполненной чем-то белым, и до Саши дошло, что Оля ходила к Поповым за молоком, поэтому и очутилась здесь. Банка хлопнулась о землю и треснула, и молоко белыми ручейками побежало в траву. — Ударь его, — глухим голосом сказала вдруг Оля, качнув головой в сторону Кошелька. Сашу душил гнев, но обида на Олю оказалась сильнее. — Ты зачем меня Пьеро называла, а?! — выкрикнул он. — Я же просил! Лицо Оли дрогнуло. — Ударь его! — снова, уже громче повторила она. Саша всем телом повернулся к Кошельку, который отошел чуть в сторону и с интересом наблюдал за этой сценой. Происходящее явно забавляло его. Тогда Саша наклонил голову и кинулся на него, но тому было не привыкать: он легко отпрыгнул в сторону, а Саша споткнулся о ведра с поросячьими помоями, и покатился в лопухи. Задыхаясь от унижения и обиды, с ног до головы облитый варевом, он лежал там до тех пор, пока не остался один.***
На следующий день Оля не пришла в убежище, и Саша напрасно прождал ее несколько часов. Ему хотелось думать, что у нее возникли неожиданные дела. Например, что родственники отправили ее на дачу и заставили заниматься прополкой или сбором ягод. Или что у Оли поднялась температура, и сейчас она лежит дома с мокрым полотенцем на голове, и хочет, но не может прийти. Мысли о том, что все кончено, он старательно гнал от себя. Он же не сделал ничего плохого! Не на что ей обижаться! Но на душе по-прежнему скребли кошки, и давило смутное ощущение собственной вины, хотя Саша, как ни старался, так и не понял, в чем же она заключается. И погода, как будто специально, подобралась соответствующая. Над землей висела низкая, без единого просвета, серая пелена. Было туманно и зябко. Моросил грустный, очень мелкий дождик, и с навеса падали крупные капли. Некоторые из них попадали Саше на лицо, и стекали, как слезы. Оля в тот день так и не появилась. Несколько вечеров Саша скрывался дома, часами просиживая перед телевизором. Он старался не думать об их разговорах и прогулках, но воспоминания о них возвращались снова и снова, и, как счастливый сон, стояли перед глазами. Вырваться из этого круга можно было только одним способом: найти Олю и поговорить с ней. Вот только возвращаться в компанию, где наверняка уже знали о его позоре, Саша боялся. Все же ему пришлось преодолеть этот страх, потому что легче вытерпеть насмешки, чем продолжать терзаться от сомнений и неизвестности. О произошедшем ребята знали. Это было видно по их взглядам и тщательно скрываемым ухмылкам. Впрочем, в открытую никто не насмехался, и за это он им был почти благодарен. С Олей серьезного разговора не получилось. Дождавшись, когда они остались наедине, Саша заговорил, ерзая и поминутно оглядываясь на дверь подъезда. Слова теснились на языке и пытались обогнать друг друга, словно автомобили, спешащие проскочить переполненный перекресток. Саша хотел, чтобы Оля поверила и поняла, что он не предатель, что он не собирался отказываться от ее дружбы, а сказал это только чтобы перехитрить недалекого Кошелька, но выходило фальшиво, натянуто, просительно. Он и сам понимал, что мямлит, и старался говорить громче и убедительнее, и под конец, наверное, стал почти кричать… Все было зря. Оля лишь улыбнулась уголками рта и махнула рукой: «Забудь». На его вопрос: «Ты придешь завтра?», она кивнула, но назавтра опять не пришла. Саша до темноты просидел в овраге и ему было так плохо, что он не мог даже обидеться на нее. Все было понятно. И все-таки в происходящее не верилось, и он еще долго таскался за Олей. Саша догадывался, что выглядит жалко, но продолжал ловить ее слова и мимолетные взгляды, уже не выражавшие ровно никакого интереса.***
— Ныряй! — смеясь, крикнула Оля. Кошелек неуклюже разбежался, оступаясь на скользких, истыканных коровьими копытами глинистых кочках, и красиво нырнул с невысокого берега. Ребята, как по команде, с веселыми криками тоже попрыгали в воду. Толстый Витька плескался у берега, пыхтя и отфыркиваясь, остальные поплыли к острову. Оля осталась на берегу. Прикрывая рукой глаза от солнца, весело блестевшего на поднявшихся волнах, она искала взглядом Кошелька. Темно-синий купальник очень шел ей, подчеркивая свежесть загорелой кожи, и Саша невольно залюбовался ею. Пруд был большим, глубоким, с мутной, темно-зеленой, почти черной водой и топким, илистым дном. Его называли «шабановским», по фамилии одного из начальников коровьей фермы, дырявая крыша которой виднелась у подножия холма, возле кромки пшеничного поля. Кошелька не было видно долго, секунд тридцать. Саша вздохнул, с завистью наблюдая, как бритый затылок показался на самой середине пруда. Сам он так нырять не умел. Да и плавал больше «по-собачьи», и, немножко, кролем. Кошелек перевернулся на спину, полежал немного, умиротворенно глядя в небо, потом, явно красуясь, саженками поплыл вдоль берега, сильными взмахами рассекая тягучую, густую воду. — Плыви ко мне! — крикнул он. Оля шагнула к берегу, но тут же передумала и уселась на траву. — Да ну тебя! Вы там всю муть со дна подняли, не отмоешься потом! Саша бродил по берегу, не зная, куда себя деть. В мутную воду лезть не хотелось, Оля была права. Потом до вечера чесаться будешь. Но свербило желание утереть Кошельку нос. Ладно, была не была! Возле ивовых кустов он стянул через голову рубашку, сбросил шорты и сандалии. Выбрал место поровнее, у плотины, где было поглубже, напротив просвета в камышах, и, размеренно шагая, отмерил дистанцию для разбега. Украдкой взглянув на Олю, Саша убедился, что она наблюдает за его приготовлениями. Ну, только бы брюхом на воду не шлепнуться! Саша разбежался, сильно оттолкнулся от берега и нырнул. Вошел в воду, как самому показалось, легко, почти без плеска, но в ушах все равно защелкали тысячи пузырьков. Вынырнув, он привычным движением откинул со лба волосы и оглянулся на Олю. Та улыбнулась и показала большой палец. Понравилось! Саша с благодарностью махнул ей в ответ. Может, не все еще потеряно? Подойти к ней вечером, отозвать в сторонку, и еще раз все объяснить? Надо попробовать. Воодушевленный, он поплыл к острову, где ребята баловались, сталкивая друг друга в воду. До острова было далеко, и Саша совсем выдохся, пока доплыл. С трудом подтянувшись на руках, он выбрался на низкий обрывистый берег, и уселся на траву, где было еще не натоптано. Потом он свесил ноги в воду и отыскал глазами Кошелька. Тот обнаружился в дальнем конце пруда, возле плотины. Саша пригляделся. Кошелек возился в прибитой к берегу ряске, то замирая и что-то высматривая в камышах, то бросаясь вперед. Вскоре он победно вскинул вверх руку, в которой что-то болталось и поплыл к берегу, к тому месту, где загорала Оля. Ребята перестали возиться и тоже заинтересовались происходящим. Витька присвистнул. — Кошелек лягушку поймал! — сказал он уважительно. — Опять, наверное, на костре ее жарить будет. Айда посмотрим! Кимов молча полез в воду. За ним потянулись остальные. Кошелек стоял над спящей Олей, держа добычу за задние ноги. Лягушка еще дергалась. Когда подтянулась вся компания, он прижал палец к губам — тише, мол, сейчас будет потеха. Когда все затихли, он наклонился над Олей, оттянул завязки между чашечками ее купальника, и просунул под них ошалевшую лягушку. Оля подскочила, должно быть, почувствовав холодное прикосновение. Лягушка барахталась в ее купальнике. — Уберите от меня эту гадость! — взвизгнула Оля, судорожно шаря руками по груди. Кошелек зычно ржал, глядя на эту потеху. Компания вторила ему, покатываясь со смеху. Только Саше было не смешно. Нельзя так обходиться с Олей! Она не такая! Она лучше, чище и добрее их всех… Он кусал губы, мучительно пытаясь решить, вмешаться или сделать вид, что так и надо. Он бы вмешался, если бы только Оля дала понять, что ей плохо, что она унижена. Но казалось, что Оля ничуть не обиделась на выходку Кошелька. Она содрала с себя несчастную лягушку, и сейчас смеялась вместе со всеми. Она почему-то была совсем не против такого обращения. Кошелек сел на корточки, отыскал в траве лягушку и принялся мучать ее. Делал он это довольно изощренно. Когда лягушка прыгала, он точным шлепком сбивал ее на землю. Повторив этот прием несколько раз, он нашел соломинку и попробовал вставить ее лягушке в зад. Та задергалась и вдруг запищала, да так громко, что с лиц некоторых ребят начали сползать улыбки. — Хватит! Отпусти ее! — не выдержал Саша, сам испугавшись собственной смелости. Кошелек не спеша поднялся, держа полумертвую лягушку за лапы. — А ты кто такой, чтобы мне приказывать? Саша замер. Вот оно! Тот самый, единственный момент, когда нужно кинуться на подонка, повалить его и начать рвать, молотить руками и ногами что есть сил. Не думать о последствиях, забыть, что противник в несколько раз сильнее, и кончиться все это может только одним. Надо только преодолеть страх, холодную гадину, ползущую от живота к ногам, чтобы ослабить, подкосить их. Страх боли и унижений. Боязнь показаться нелепым и смешным. Ну же, давай! Вот сейчас! Бей его! Он сжал кулаки и подался вперед, но тут же понял, что не сможет преодолеть себя, что попытается уклониться от столкновения, как всегда. И кулаки разжались, а в голове привычно зашептал заискивающий голосок: «И ничего такого, у всех бывает. И нечему тут стыдиться. Дерутся только дураки, а умные решают споры цивилизованно…» Саша отвел взгляд, отступил на шаг назад и повернулся к Оле. — Тебе что, нравится все это? Оля пожала плечами. — Представь себе, да. Некоторое время они стояли, с вызовом смотря друг на друга. — Брейк, — наконец сказал Кошелек, настроенный, как видно, довольно добродушно. — Перегрелись оба, что ли? Сейчас я ее прихлопну, а ляжки на костре пожарим. Лады? — он занес руку с лягушкой, намереваясь прикончить ее ударом об землю. — Стой, — сказал Саша. Он сделал шаг к Оле, замершей как будто в растерянности. Компания притихла, ожидая развязки. — Оль, что ты делаешь? Так нельзя! Она ведь живая! И тут посыпались насмешки. Вся компания как будто ждала, чтобы наброситься на него. — А ты что за святоша выискался? — Гляньте, Пьеро мораль читать вздумал! — Ах, чувствительный какой! Сразу видно — поэт! Поэт, напиши нам сонет! Кровь бросилась Саше в голову, прошла по щекам, подожгла уши. Надо уходить. Не впервой, не страшно. Он уже делал так дома, в Стеклогорске. И ничего, что превратился в изгоя во дворе и в школе. Лучше быть изгоем, чем жертвой. Но он не мог уйти один и оставить здесь Олю, которой он обещал помочь и никогда не предавать. Он протянул ей руку. — Оль, ну их всех! Давай просто уйдем, вдвоем. Сказал, и замер, всматриваясь в ее лицо. Отдал бы все золото мира, чтобы узнать, о чем она думает сейчас! Вот ее зрачки чуть расширились… дрогнуло крыло носа, по щеке прошла едва заметная судорога. На секунду Саше показалось, что Оля колеблется. Давай же, давай! Если бы мог, он бы прямо подтолкнул ее к решению. Но тут Оля прищурилась. — Это с тобой-то, что ли? Ты себя видел в зеркале, Пьеро? Эти слова резанули, словно бритва по горлу, даже дыхание перехватило. Все бесполезно! Уйти, сбежать, сейчас же! Оля стояла прямо перед ним, и он сам, почти насильно, схватил ее за руку. Чтобы устоять под взглядами всей компании и заговорить, Саша сделал над собой такое усилие, что даже в глазах потемнело. — Оля, тебе не место с ними! Ты другая, ты лучше, намного лучше их всех… вспомни свои слова! Ты же сама хотела избавиться от козлиной шкуры! Оля молчала, упрямо поджав губы. Саша был в отчаянии. Такое чувство, словно она чего-то ждет от него. Каких-то слов или действий, которые она считает единственно правильными. Каких же, каких?! А может быть… напомнить о том, к чему она стремилась, когда они… — Оля… Ты же сама хотела… быть похожей. Одной… одному человеку это бы не понравилось! — О чем он там бормочет? — озадаченно спросил Кошелек. — Какая еще шкура? Кому бы это не понравилось? — Кому, кому… да Алисе этой его! — с презрением сказала Оля и выдернула руку. — Совсем уже свихнулся! Как ни старался сдержаться, глаза начали наполняться слезами. Слишком много унижений для одного дня. Саша опустил голову. Хоть бы слез не заметили. Он и сам понимал, что это невозможно, ведь все взгляды сейчас были устремлены на него. Послышались приглушенные смешки. Кошелек снова занес лягушку над землей. — Ну так что, я бью? Саша поднял взгляд и сквозь слезы посмотрел на Олю, уже зная, что это будет в последний раз. Ее глаза под надломленными дугами бровей были еще более красивыми, чем всегда, но что-то неуловимое, делавшее их живыми, сейчас утекало, голубыми каплями растворяясь в сером свинце. Саша едва заметно качнул головой. Не надо, не делай этого. Все решается сейчас. В ее взгляде блеснула сталь. — Бей! — сказала Оля. И тогда он побежал.***
Саша повел плечами, стряхивая воспоминания и возвращаясь в реальность. Прошлое не хотело так просто отпускать его, и еще несколько минут ему думалось об Оле. Прошлым летом он снова встретил ее. Случайно, под утро, когда они с Кимовым отправились встречать рассвет. Пьяную и грязную, в разодранном платье, Олю вели домой члены их бывшей компании. Саша считал, что случившееся — его вина, а Кимов старался его разубедить. Спорили они до самого утра, и все же тогда Саша остался при своем мнении. А сейчас ему было больно даже думать об этом. Намного больнее, чем вытерпеть побои. Чтобы отвлечься, Саша стал думать об Алисе. Она выручала всегда, в любых ситуациях. К Алисе можно было сбежать, когда жизнь становилась невыносимой или попросту скучной, когда нужно было выслушивать нотации или делать что-нибудь неприятное. Например, в школе, посреди какого-нибудь особенно гнусного урока, можно было сделать вид, что внимательно слушаешь урок, а самому унестись в мир фантазий, представляя, что Алиса, точно как в фильме, появляется в их классе, и ей почему-то нужна именно его помощь и дружба. Или что однажды он получает от нее письмо с тем же предложением и указаниями, как найти машину времени. Или как в одном из подвалов он находит заветную дверь, и сбегает от всех проблем в будущее, навстречу приключениям и новым друзьям… Только каждый раз, возвращаясь в реальность, Саша жалел, что не смог остаться там, в воображаемом идеальном мире. Он честно пробовал сделать эти мечты реальностью, и в поисках заветной двери в будущее облазил, кажется, все подвалы города, ничего, конечно же, не найдя. Была и еще одна проблема. Постепенно накапливаясь, фантазии стали требовать выхода, а друзей, которым можно было бы доверить такое, у Саши не было. Кимов был не в счет, ему он кое-что рассказывал. Но не все, не все… Пришлось доверить их бумаге: Саша принялся писать фантастическую повесть, с собой в качестве главного героя. Тогда все очень хорошо совпало. Незадолго до приезда отца, который собирался провести отпуск у своей матери, Сашиной бабушки, жившей на Выселках, Саша выпросил у тети большую конторскую книгу и все собирался начать писать, но как-то не получалось. Потом приехал отец и забрал его на Выселки. Бабушка была доброй, и готовила замечательный домашний квас, но на Выселках было ужасно скучно. Ребят, с которыми было бы интересно общаться, там не было, больше водилась какая-то деревенская шпана, смотревшая на него, городского, косо, и волей-неволей пришлось засесть за повесть, чтобы хоть чем-то наполнить бесконечные летние дни. Бабушкин дом тогда казался ему почти тюрьмой, а сейчас о нем вспоминалось тепло, с ностальгией. Маленькая комнатка с кроватью за шкафом, этажерка с пожелтевшими книгами, вышитая белая скатерть на столе перед маленьким окошком, между стеклами которого еще с зимы лежала вата. Идеальное место для творчества, вроде монашеской кельи в уединенном монастыре. И дело потихоньку сдвинулось с мертвой точки. За пару дней написалась глава, потом еще одна. В повести всё было очень конкретно: герой сам изобрел и построил машину времени (глупо надеяться, что её можно найти в подвале!) и отправился на ней в будущее. Описания его приключений подозрительно напоминали то, что происходило с Колей Герасимовым в первых двух сериях. Но иначе и быть не могло, ведь писалось все под сильным впечатлением от фильма. Вскоре по ходу действия, в третьей главе, Саша познакомился с Алисой и ее друзьями. Этот момент был особенно пронзительным, и Саша часто представлял, как Алиса на него посмотрит и что скажет. На этом повесть обрывалась. Сколько он не пытался ее продолжить, часами просиживая над заветной тетрадью, ничего не получалось. Понятно, что дальше его должны принять в их компанию, потом они с Алисой начнут общаться, вместе гулять, ходить в кино, и она обязательно в него влюбится. Но даже зная, о чем писать, как ни старался, Саша не мог выдавить из себя ни строчки, словно какой-то блок в голове стоял. Саша подавил вздох и захлопнул книгу. Сегодня она не помогла, даже наоборот, подчеркнула невозможность превращения сказки в реальность. Но теперь, когда от прежней сладкой тоски снова заныло внутри, хотя бы телу стало полегче. Даже фингал почти не напоминал о себе и ребра не так болели. Значит, все-таки помогла. Он поднялся и пошел на второй этаж, в читальный зал для взрослых. Библиотекарь сама поздоровалась со Сашей, когда он вошел. Это было приятно. Не забыли, значит. Он часто приходил сюда, и подолгу копался в пыльных стопках журналов, листал справочники и энциклопедии, выискивая нужную информацию. С ним всегда так происходило. Сначала появлялась Идея. Это могло быть что угодно: варить мыло, конструировать портативную рацию, строить подводную лодку. Затем совершался набег на библиотеку и домой тащились связки книг. Дальше были возможны варианты: идея или улетучивалась, или признавалась бесперспективной. В одном случае из десяти Саша принимался за её реализацию. К чему это приведет, было трудно сказать заранее. Саша или доводил всё до конца, или бросал, потеряв интерес. Хотя бывало и так, что попросту ничего не выходило. Например, полгода назад в каком-то справочнике химика Саша разыскал рецепт пороха. Дома попробовал его сделать, чуть стол не прожег. А получилась горстка порошка, годного только для удобрения грядок. Но такие неудачи случались редко. Чаще терялся интерес. Взяв с полки первую попавшуюся подшивку, он начал листать журналы, пробегая глазами название статей и иногда рассматривая рисунки и графики. Перед глазами мелькали непонятные символы, иногда заполнявшие целые страницы. В некоторых статьях формулы господствовали безраздельно. Из понятных русских слов встречались только «следовательно», «принимая во внимание», «имеем, очевидно». Кому это всё может быть очевидно? Гениям теоретической физики?! В очередной раз перевернув страницу, Саша ожидал увидеть новые строки формул, но вместо этого наткнулся на сплошной текст. Содержание статьи заинтересовало его сразу, с первых же слов. В ней говорилось о загадочном эксперименте с эсминцем «Элдридж», который американские военные провели в 1943 году. Саша слышал об «Элдридже» и раньше, по телевизору, в разных передачах, посвященным непознанному, в одному ряду с магией и летающими тарелочками. Первоначальной целью эксперимента была маскировка военной техники от радаров противника. Это достигалось тем, что вокруг маскируемого объекта, корабля, например, с помощью мощных размагничивателей создавался электромагнитный «кокон», который и отводил в сторону лучи радаров. Но никто не мог даже представить, какой побочный эффект откроется в ходе испытаний… В статье были приведены выдержки из документов и свидетельства очевидцев. Оказалось, что к работе был привлечен Альберт Эйнштейн. По странному совпадению, в те годы он разрабатывал Единую Теорию Поля — теорию, которая связала бы воедино все виды взаимодействий в природе: электромагнитные, гравитационные и ядерные. «Когда начало проявляться действие эксперимента, — затаив дыхание, прочитал Саша, — Поначалу возник непроницаемый зеленый туман. Выжившие в бермудских катастрофах тоже говорили о светящемся зеленом тумане. Вскоре весь корабль оказался заполнен этим туманом и вместе с экипажем начал исчезать из поля зрения находившихся в доке людей, пока, наконец, не остался один лишь след на воде…» Далее многочисленные свидетели утверждали, что корабль полностью исчез с экранов радаров, а спустя несколько секунд на воде не осталось даже следа. Корабля больше не было в доке Норфолка. На короткое время он появился в доке Филадельфии, после чего совершил обратное путешествие. «То, что представилось нашим взорам, когда корабль внезапно возник из воздуха, было ужасно… Один или два человека бесцельно бродили по его палубе, шатаясь, словно пьяные. Из гладких стальных плит брони торчали человеческие тела и конечности, словно вмороженные в монолитный металл. Металлические конструкции были искорежены неведомой силой. Повсюду валялись какие-то обломки…» «Те немногие члены команды, что выжили, — вспоминал один из участников эксперимента, — испытали тяжелейшее потрясение, в результате которого либо покончили с собой спустя несколько лет, либо лишились рассудка…» На этом факты в статье кончались. Начинались догадки. По мнению автора статьи, Эйнштейн сумел найти основное уравнение Единой Теории Поля. Согласно ему, поля, создаваемые генераторами «Элдриджа», влияли на гравитацию, а через неё — на метрику пространства. Саша знал, что ещё в Общей Теории Относительности Эйнштейн доказал, что гравитация есть ни что иное, как показатель кривизны пространства в данной точке. Энергии генераторов оказалось достаточно для такого искривления пространства, что его часть как бы замкнулась сама на себя, выпав из общего, привычного нам континуума. Тем самым она получила возможность перемещаться с бесконечной скоростью, существуя одновременно везде и нигде. Такие перемещения в фантастической литературе назывались по-разному. Обычно телепортацией или гиперпрыжком. Но было и ещё кое-что: время. По словам моряков «Элдриджа», с того момента, как были включены генераторы, корабль начал перемещаться не только в пространстве, но и во времени. «Может быть, именно из-за этого, — писал автор статьи, — их объявили сумасшедшими. Кто-то не мог допустить, чтобы мир узнал, что путешествия во времени возможны». Больше в статье про этот эксперимент не было ни слова. Но дальше начиналось самое интересное. Автор, один из известных физиков, выдвигал гипотезу о связи электромагнетизма со временем, и о возможности им управлять при помощи доступной человеку техники. В библиотеке Саша просидел до самого закрытия. Возвращаясь домой по освещенным одинокими фонарями улицам, он брел, как слепой, то и дело спотыкаясь и поскальзываясь. Мысли витали в недостижимой высоте. «Время, — думал Саша. — Хорошо, что им можно управлять. Надо только придумать, как…»***
Той ночью Саша долго не мог уснуть. Назло родителям лег спать без ужина, и теперь, то ли от голода, то ли от мрачных мыслей, ворочался с боку на бок, комкал простыни и взбивал подушку, ставшую вдруг угловатой, будто набитой булыжниками. И только когда смирился, что до утра уснуть не получится, незаметно провалился в сон. Саша понял это, когда вдруг проснулся посреди ночи с совершенно ясной головой. Как будто кто-то щелкнул тумблером и включил сознание. Он прислушался, пытаясь понять, который час. С кухни доносилось мерное тиканье будильника, а других звуков не было. Телевизор в гостиной тоже молчал, хотя обычно мама смотрела его допоздна, засыпая под размеренное бубнение. Значит, было точно больше двух часов ночи. Из щели между неплотно задернутыми шторами лился лунный свет, рисуя на полу и на противоположной стене комнаты пепельную полоску. Саша не любил, когда Луна заглядывала в комнату, и всегда старался задернуть шторы, чтобы остановить этот бледный, неживой свет, внушавший ему безотчетную тревогу. Что-то в нем было совсем чужое, пугающее. Он потянулся, собираясь подняться. Взгляд скользнул по полосе лунного света и остановился, зацепившись за ярко-рыжее пятнышко, мерцавшее на стене на высоте полутора метров от пола. Зацепился потому, что всего несколько секунд назад его там не было! В первый момент он не испугался. Решил автоматически, что это, должно быть, светится ночная неонка в выключателе. И лишь несколько секунд спустя по коже ознобом продрала мысль, что во всем доме нет ни одной такой лампочки! Это был не рисунок на обоях или светлячок. Комочек рыжего, апельсинового света не мог быть и отблеском уличных фонарей, которые по ночам горели только в центре города… И по мере того, как не находилось ни одного разумного объяснения происходящему, стал наползать страх, ледяной, давящий, как огромная и бездушная змея. Когда точка начала пульсировать и расти, Саша уже едва мог справляться с ужасом, владевшим им. Ему хотелось закричать или спрятаться под одеялом, как в детстве, но он не мог сделать ни того, ни другого. Он только вздрогнул всем телом, когда от набухающего, пульсирующего пятна начал распространяться гул. Очень низкий, едва уловимый, он тек, как мед, обволакивал упругими волнами и проникал в каждую клеточку тела, подчиняя его гипнотическому ритму. Сознание раздвоилось. Уши утверждали, что в квартире по-прежнему стоит привычная ночная тишина, а по коже, обдавая теплом, волна за волной прокатывались вибрации. Пятно выросло до размеров апельсина и замерло. Саша поймал себя на том, что трясущимися губами уговаривает его исчезнуть, сгинуть, но оно, управляемое неведомой силой, выпустило конус рыжего, ослепительного света, который повернулся и медленно и неумолимо стал подбираться к Саше. Тут ему стало все ясно. Его хотели похитить инопланетяне! Последнее время по телевизору много рассказывали о таких ночных похищениях. Сначала в комнату проникал слепящий свет, а потом жертва подчинялась ему, по светящейся дорожке выходила за окно и исчезала неизвестно куда. Возвращались немногие. Да и те потом на всю жизнь оставались помешанными, несли околесицу и не могли уснуть лунными ночами. Саша не мог, не хотел поверить, что это происходит с ним, здесь и сейчас. Только не с ним! Не надо! Сейчас ему хотелось только одного: проснуться, вырваться, сбежать! Но конус рыжего света поворачивался и неотвратимо приближался, пока наконец не ударил в глаза, парализуя волю. «А может, так и лучше, — отстраненно подумал он, неожиданно успокоившись. — Пусть похищают…» И последней мыслью, промелькнувшей в гаснущем, опустошенном сознании, стала фраза из полузабытой детской телепрограммы, издевательски всплывшая именно сейчас: «Вот и все, до новых встреч, дружок!»***
Темнота озарялась неясными, словно приглушенными цветными вспышками, среди которых проглядывали картины и сцены, объяснения которым не находилось. Здания, места… полет, побег. Разговоры, споры… допрос? Как будто допрос. Какие-то люди вокруг. Участливые и серьезные. Светлые. Светящиеся. И чей-то голос все твердил: «Отпечаток сознания, отпечаток сознания… Биокод…». Потом вокруг были какие-то ребята. Смеялись, хлопали по плечам. Кто они? Друзья? Не видно, все размыто, в расфокусе. И среди них… среди них… одно лицо. Такое знакомое! Нет, не вспомнить. А в чертах, в глазах — счастье пополам с болью… Из темноты его выдернул противный, назойливый писк. И лицо уплыло вдаль, растворилось в тумане. Саша нашарил будильник, хлопнул по его кнопке, и еще несколько минут лежал, не раскрывая глаз. Простыни были насквозь мокрыми от пота, во рту стоял тошнотворный металлический привкус. Разбитое тело казалось выпотрошенным и начиненным ватой. Но все же это было счастье — проснуться, вырваться из кошмара. Обыкновенного ночного кошмара, а не похищения дурацкими инопланетянами! Он собрался с силами, встал и поплелся умываться. У стены задержался, провел по ней рукой в том месте, где ночью было светлое пятно. Нет, никаких следов. Родители были на кухне и собирались на работу, нарочито игнорируя присутствие друг друга. Но и не скандалили, потому что спешили. И то хорошо. По дороге в школу Саша обдумывал ночное происшествие. Сон это был или не сон? А если не сон, то что? Таких снов ему никогда не снилось. Особенно странной казалась вторая часть, та, где были эти люди… И что это за биокод, о котором шла речь? Он поднял голову и расправил плечи, когда обнаружил, что идет, как первоклассник, ставя ноги носками внутрь и загребая ими нападавший за ночь снег. Саша огляделся и даже смог улыбнуться. Снег! Наконец-то! И хотя небо по-прежнему было серым и низким, снег спрятал неприглядную наготу поздней осени и вытянул из воздуха лишнюю влагу. Теперь было просто, по-зимнему холодно, а не промозгло. «Нет, падать духом мы не будем, — подумал он. — Еще и не такое переживали! Пусть хоть образводятся, а я засяду повесть дописывать. Там как раз самое интересное должно начаться». Он раздумывал о повести до самой школы. На ступеньках бокового входа его нагнал Димка Колесников. Очки его были залеплены снегом, от самого Димки валил пар. На уроки спешил, значит. В классе Димка считался отличником и зубрилой. Очки с толстыми стеклами и медлительность, являвшиеся предметом шуток одноклассников, иногда и не совсем беззлобных, вызывали в учителях уважение. Из-за этого Димку редко спрашивали на уроках, приберегая на закуску, когда сдавались хорошисты и тихие троечники, такие, как Саша. Он и сам понимал, что стыдно перебиваться тройками и редкими, как звери из Красной Книги, четверками, но ничего не мог с собой поделать. Неинтересно было учиться, хоть ты тресни! Тем более, что и на уроках он занимался в основном обдумыванием конструкции очередного бластера-мазера и фантазиями о будущем… — Привет, Лисин! — протирая запотевшие очки, сказал Димка. — Кто это тебе глаз подбил? — Саша промолчал, и он продолжил: — Ты про физику не забыл? Директриса сегодня экзекуцию обещала устроить! У Саши тут же вылетели из головы все фантазии. Вот так влип! Когда собирался сбежать из дому, понятное дело, было не до уроков, но если уж вернулся, мог бы и вспомнить о них… Надо было вспомнить! Ведь на дом по физике было задано много, даже больше обычного. И пару глав из учебника вызубрить, и три задачи решить. Причем одна из них вообще для отличников, повышенной сложности, отмеченная звездочкой. Вдобавок и экзекуция эта еще! Экзекуции, как их называли между собой одноклассники, выглядели так. Директриса опрашивала класс по журналу, от «А» до «Я», и задавала только один вопрос: «Задачи решил?» Обманывать и мычать потом у доски никто не решался, поэтому очередная жертва только качала головой, после чего напротив ее фамилии появлялся жирный «кол». Фамилии Колесникова и еще пары отличников она пропускала и доходила до буквы «Я». В самом конце экзекуции один из них выходил к доске и с победным видом решал задачки, а директриса удовлетворенно покачивала головой, и требовала, чтобы остальные «учились». Остальные так учиться не хотели, и нередко жаловались родителям, из-за чего на родительских собраниях потом случались скандалы. Но директриса стойко выдерживала все атаки и заявляла, что нужно просто делать домашнюю работу, тогда и проблем не будет. И вот сегодня, как назло, предстояло пройти через эту неприятную процедуру. «Кол» выглядел мелочью по сравнению с разводом родителей, но настроение и так было ни к черту. Потом надо будет его скрывать и оттягивать момент неприятных объяснений. Ни одному нормальному человеку такое и даром не нужно. Что же делать? Может, сказаться больным и сбежать? А куда потом идти в такой холод? Домой нельзя, заметит кто-нибудь из соседей. Компьютерный еще закрыт. Попытался бы уехать из города, как вчера, но и денег теперь нет, ехать не на что. Нет, все не то, не то… Может, и придумал бы выход, но Колесников, гад, идет рядом и монотонно бубнит, вопросы задает, ерничает, отвлекает. Не видит, что человеку и без того плохо, все мысли вразбежку. В конце концов Саша покорился судьбе, так ничего и не придумав. Первые два урока он отсидел в ожидании неминуемой расплаты. Позже так и не смог вспомнить, о чем там шла речь. Наконец пришел черед идти на «экзекуцию». Одноклассники рассаживались за парты, подшучивая друг над другом, и вообще старались держаться бодро, но напряжение буквально носилось в воздухе. Когда в класс вошла директриса, в воздух как будто мороз напустили. Ее побаивались даже самые отчаянные, за глаза, между собой называя Воблой, что, как это часто бывает, метко характеризовало внешность и многое говорило о характере. Звали ее Любовь Константиновна, хотя, по замечанию Пашки Солнцева, заслуженного остряка класса, «любовью там и не пахло». Директриса была прямо соткана из педагогических принципов и установок. Высокая, сухопарая, при ходьбе всегда державшаяся прямо, директриса относилась к числу тех людей, которым пошла бы строгая военная форма. Черные, с проседью, волосы были уложены в аккуратную прическу, из которой не выбивался ни один волосок. Прическа напоминала что-то среднее между вавилонской башней и початком кукурузы. Директриса поздоровалась, попросила садиться и урок начался. Первый «кол» достался Ирке Абрамовой, чернявой дылде с косичками. Та лишь хмыкнула и возвела глаза к небу. Знала, что дома проблем не будет, потому что ее мать была главной активисткой в нелегкой борьбе с директрисой. Потом пошли фамилии на «бэ», на «вэ», и далее, по алфавиту. Одноклассники сдавались без боя. Наконец она остановилась напротив Сашиной фамилии. Карандаш директрисы описал в воздухе сложную кривую и уткнулся в свободную клетку журнала. — Лисин? — вопросила директриса, поглядев на Сашу поверх очков. — Что у тебя с глазом? Ты задачи решил? Первый вопрос Саша пропустил мимо ушей, а в ответ на второй собирался покачать головой, как все делали, но взыграло проклятое упрямство. Ах, вот ты как? А я вот сейчас нарочно к доске выйду и буду тупить там до конца урока, делая вид, что решаю задачу! И остальных спасу, до них очередь дойти не успеет. Пропадать, так с музыкой! — Решил, — негромко, но твердо ответил Саша. У директрисы глаза так и прыгнули. — Все? Даже третью, под звездочкой? — Да. По классу прокатился вздох облегчения. Все мгновенно поняли его замысел. Саша бросил взгляд на директрису, и понял по выражению ее лица, что и ей все сразу же стало ясно. Директрисе было лишь интересно, как он будет выкручиваться. Стараясь сохранять безучастный вид, Саша вышел к доске и взял в руки мел. — Решай задачу под звездочкой, — холодно сказала директриса. Саша вздрогнул. Она явно не собиралась облегчать ему жизнь. Первую или вторую задачу он еще мог бы с грехом пополам решить, с подсказками из класса, разумеется, но о третьей и речи не было. — Напомните условия, — попросил он. Директриса взяла в руки учебник. — Исходя из известных тебе знаний, требуется вывести формулу первой космической скорости. С чего начнешь решение? Саша не ответил и беспомощно оглянулся на класс. Некоторые ухмыляются, в остальных взглядах читается сочувствие. Колесников, паразит, отстраненно блестит стеклами очков, ни один мускул не дрогнет на его лице! А ведь знает, знает решение… Что же написать? Ну хоть бы какая-нибудь завалящая формулка в голову пришла! Но в мыслях крутился только закон Ома: «ток в цепи равен напряжению деленному на сопротивление…» Он взял и написал эту формулу, чтобы написать хоть что-то. По классу прокатились смешки. — Эт-то что такое еще, Лисин? — удивилась директриса. — Какое отношение эта формула имеет к твоей задаче? Самое время было сконфуженно улыбнуться, стереть формулу и выдумать следующий ход, но Саша вдруг вспомнил ночной кошмар, людей, окружавших его, биокод этот загадочный, и подумал: «А чем я хуже?». И вдруг в голове словно дверь открылась. А в нее, теснясь и толкаясь, полезли сведения, формулы, законы. Ему оставалось только выбрать нужное, поработать своего рода контролером: пропустить граждан с билетами, а безбилетников выставить вон. — Самое прямое, — сказал Саша, начиная писать. — Представим себе пушку Гаусса, выпускающую под углом к горизонту железный снаряд… Он покрыл часть доски формулами, о которых не имел никакого понятия всего минуту назад. Формулы очень напоминали те, что он видел в статье про «Элдридж». Тут были и интегралы по замкнутому контуру, и дивергенции, и производные высоких порядков. Они вспыхивали в сознании и словно говорили с ним, рассказывая о своем смысле. «Приступ гениальности, — с отчаянием подумал Саша. — Верный признак шизофрении. Лечу с катушек полным ходом, только ветер в ушах свистит!», а вслух сказал: — Скорость к моменту выхода снаряда из разгоняющих соленоидов рассчитывается так… А вот здесь я привожу уравнение движения снаряда в невозмущенном гравитационном поле Земли — так называемый стационарный случай. Решим задачу оптимизации угла стрельбы и длины ствола с точки зрения затрат энергии. А дальше он окончательно потерял контроль над собой. Все стало происходить как бы само по себе. Вот ты стоишь, растерянно хлопая глазами, а рука, словно чужая, водит по доске мелом, выписывая новые и новые строки формул, уравнений и графиков, и рот говорит, говорит, сыплет без остановки терминами, определениями, пояснениями. — Саша, это что такое? — директриса говорила едва слышно, не своим, мягким голосом, но в наступившей тишине ее услышали даже на задних партах. — Это все… я понимаю, это интересные побочные задачи…, но где же формула первой космической скорости? — Слишком скучно, — сказал Саша. — Она выводится в один прием. — И все-таки ты должен ее вывести, — после долгой паузы сказала она. Саша вздохнул. — Да пожалуйста. Только говорю же — скучно. Он заскрипел мелом. — На космический корабль, находящийся на околоземной орбите, действуют две силы: центростремительная сила и сила гравитации. Для орбиты с постоянными, в первом приближении, параметрами, необходимо составить уравнение таким образом, чтобы обе силы оказались уравновешены… Теперь решим его через скорость. Масса и радиус орбиты сокращаются, и получается окончательная формула, — Саша сделал шаг назад и окинул взглядом написанное. — Только это слишком грубое решение. Настоящую ракету я бы так запускать не стал… Опустив очки на кончик носа, директриса довольно долго изучала формулы. — Я решил задачу? — не выдержал Саша. — Можно садиться на место? Больше всего в этот момент ему хотелось остаться одному. Оказаться далеко-далеко отсюда, сосредоточиться и все обдумать хорошенько. — Лисин, — сказала директриса, — я не знаю, как ты это сделал. Это, должно быть, какой-то фокус или розыгрыш… Ты разыгрываешь меня? Где ты научился таким методам? Это даже в институте не сразу проходят! Саша замялся. Он уже начал подозревать, откуда взялись его неожиданные способности, но ведь чем удивительнее происходящее, тем меньше в него поверят. Прибавлять к репутации «парня со странностями» еще и славу контактера с инопланетянами он совсем не хотел. — Я в библиотеку ходил, читал. — Не издевайся надо мной! — голос директрисы, и без того не особенно приветливый, сорвался на крик. — Что ты там мог читать? Учебники по теоретической физике?! Тут Саша рассердился. Самое обидное, что в числе прочего читал и их. Статьи все эти заумные, про Эйнштейна, теории его, путешествия во времени. Ничего не понимал там, но очень хотел разобраться. А теперь эта кочерга еще и не верит. — А если и так, то что? Я лицом не вышел для такой литературы? Или, может, вы думаете, что мне по радио подсказывали? Как в кино? — Ты мне не дерзи, Лисин! Не дерзи! Не смей сейчас и не возводи это себе в привычку! Я тридцать лет уже преподаю в этой школе, и насмотрелась всякого, будь уверен. Но еще ни разу не видела, чтобы троечники, да-да, такие как ты! — вдруг овладевали высшей математикой и тензорным анализом, — она повернулась к доске и еще раз пробежала по ней глазами, потом негромко пробурчала: «Бред, бред, не может быть…». Саша отвернулся к доске. Ему хотелось наговорить Вобле всякого такого, за что и из школы могли запросто выгнать. Особенно, если вот так, при всех. Директриса помолчала, потом подошла, взяла за плечо и почти насильно повернула его лицом к себе. Вгляделась. Взгляд ее смягчился, когда пробежал по фингалу и ссадинам, окружавшим его. — Саша, ну скажи мне, что с тобой происходит? Тебя побили вчера? Может быть, ты головой ударился? Ты скажи, не стесняйся. Бывает, от травмы открываются такие способности удивительные… люди на неизвестных языках начинают говорить. Хороший вопрос, что происходит. Самому бы это понять! — Побили. Ударился. — повторил он механически. — Ты готовился к этому уроку? Или на тебя это как-то само снизошло? — Снизошло, — снова повторил он. Самое время было для смешков и реплик из класса, но в наступившей тишине не послышалось ни звука. Саша обвел класс рассеянным взглядом. Лица ребят были серьезными и из-за этого казались взрослее. — Давай мы вот как поступим, — сказала директриса. — Я тебя освобождаю от занятий на сегодняшний день, а ты сейчас пойдешь к медсестре, расскажешь, что с тобой произошло. Пусть она тебя посмотрит, давление померяет. И передай ей, что я просила выдать тебе направление к невропатологу в городскую поликлинику. — Хорошо, — сказал Саша и направился к своей парте, чтобы собрать вещи. — Чтобы ты знал, — добавила директриса ему вслед. — За сегодняшний урок я тебе ставлю четыре. Тут класс взорвался шумом. — А почему не пять? Он же все решил! Это несправедливо! Директриса ткнула указкой в один из графиков, нарисованных Сашей. — Вот здесь он не указал направление осей координат, — и, видя, что возмущение класса не проходит, добавила назидательно: — Я знаю, что поступаю несправедливо по отношению к Лисину. Но во-первых, это не совсем его знания, а во-вторых, теперь никто из вас не забудет… Саша не стал дослушивать ее тираду, сгреб со стола учебник с тетрадями, бросил их в сумку и выскочил из класса, пока директриса не передумала насчет освобождения от занятий. Из школы он направился прямиком домой. «Ударился головой» — в эти сказки пусть директриса верит. А у врачей делать нечего, со здоровьем у него полный порядок. Теперь он был точно уверен, что произошедшее ночью не было сном, и что вспышка гениальности, случившаяся на уроке, могла быть вызвана только этим. Дома, не в силах справиться с возбуждением, охватившим его, Саша забегал по комнате. Инопланетяне это были, или нет, но кроме способностей к точным наукам у него могли появиться и другие. Например, к чтению мыслей или телекинезу. Или, чем черт не шутит, даже к левитации! Тут Саше так ясно представилось, как он просто так, без ничего, летит на выходные к Кимову в гости, что он застонал. Естественно, что Сашу тут же охватил исследовательский азарт. До самого вечера он проводил эксперименты. Торчал у окна, сверля взглядом редких прохожих и пытаясь проникнуть в их мысли. Совершал пассы над комочками бумаги и железными шариками, стараясь заставить их двигаться. Сидел на полу в позе лотоса, представляя, как воспаряет над полом, словно буддист, достигший просветления. Пробовал сдвинуть шкаф, колол себя иголкой в руку, надеясь, что не почувствует боли. От напряжения и голода чуть в обморок не грохнулся, но никаких новых способностей в себе не обнаружил. Хорошо получалось только с математикой и физикой. Под вечер, когда начали сгущаться сумерки, обессилев от опытов, Саша завалился на диван, вперил взгляд в потолок и стал думать о воздухе в комнате, о том, как хаотически движутся, сталкиваются и разлетаются его молекулы, чтобы в следующий миг столкнуться снова. Сначала картинка была расплывчатой, а потом вдруг как будто подкрутили резкость, и ему все стало ясно про молекулы и их жизнь. Перед взглядом, накладываясь на картинку, которую давали глаза, отливая золотом, вдруг поплыли формулы, определения, законы… И всего через пару минут Саша почувствовал, что настолько владеет термо и газодинамикой, что в состоянии рассчитать даже конструкцию турбореактивного двигателя. Любой ученый или инженер, доведись ему получить такие способности, был бы вне себя от счастья. А Сашу охватило уныние. «Ну, и что мне делать с таким даром? — разочарованно думал он. — Идти устраиваться на работу в НИИ? Или фокусы показывать, как сегодня? Прослыть бы отличником, но и тут уже пролетел, как фанера над Парижем. Теперь весь класс уверен, что он того, стукнутый. Эх, инопланетяне! Лучше бы клады искать научили! Пользы было бы больше». Он бросил взгляд на незаконченный металлоискатель, так и валявшийся на столе среди железок и инструментов. Подошел, повертел плату в руках, и сразу же понял, почему она отказывалась включаться. Дорожки на плате неправильно развел, да один из диодов задом наперед впаял. Это было уже лучше. Можно аппаратуру чинить, телевизоры, видики. Открываешь корпус, смотришь на плату, и сразу видишь, где и что перегорело… Тут он вспомнил про рацию. Самое время проверить, как работают его новые чудо-способности. Саша разыскал в столе тетрадку со схемами и быстро пролистал ее. Так и есть! Только бы зря промучился с ее постройкой. Километров сто она бы еще пробила, а вот дальше постоянной связи не было бы. «Как это исправить?» — поставил он перед собой немой вопрос, и через несколько секунд ответ сам собой пришел в голову. Если в несколько раз понизить рабочую частоту, тогда и связь на нужное расстояние будет стабильной в любое время суток. Работает дар, работает! На чем бы еще его проверить? В нетерпении Саша кинулся к шкафу и схватил первую попавшуюся книгу. Научно-популярная, с картинками — «Книга о лазерах». Книга раскрылась на странице с фотографией рубинового лазера. Саша устремил взгляд на эту фотографию и попытался представить этот лазер вживую, как если бы он сейчас был в комнате. И «дверь» не обманула, выплюнула кучу знаний о принципе работы и устройстве лазера. Даже принялась подсказывать, как и из чего его можно построить. Та-ак, посмотрим. Жидкостное охлаждение, анодированный алюминий, лампа накачки. «Стоп! — сказал себе Саша, и поток информации замер. — Слишком сложно. Таких материалов у меня нет. Надо их чем-то заменить». «Дверь» задумалась на несколько секунд, а потом принялась извергать данные о том, как можно построить рубиновый лазер в домашних условиях. Оказалось, что кристалл рубина можно вырастить в автоклаве, изготовленном из обычного газового баллона, а мощную лампу накачки заменить фотографическими лампами-вспышками. Полупрозрачное зеркало и вообще можно было сделать из предметных стекол от микроскопа и ляписных карандашей из ближайшей аптеки. Так хорошо Саше еще никогда не было. От понимания, что вот так запросто можно построить настоящий лазер, захватывало дух. Ладно, черт с ней, с левитацией, решил Саша и стал думать о легком способе воздушных путешествий. Р-раз! — и готово. В голове уже сидят знания о том, как построить мото-дельтаплан. Даже выкройки ткани для крыла перед глазами вертятся, только бери и рисуй эскиз, прямо с размерами. Но теперь, когда прежние мечты вдруг сделались реально достижимыми, Саше захотелось постичь что-нибудь совсем уже фантастическое. Вот только что? Устройство звездолета? И тут он вспомнил о статье про «Элдридж». «А что, если потребовать от дара информацию о способах управления временем? — спросил себя Саша. — Вдруг получится?» Но прошла минута, затем другая и третья. Ничего не происходило. Вот, значит, где граница его способностей. Невозможное нельзя потребовать даже от чудесного дара. И едва он это подумал, как «дверь» распахнулась настежь.***
Сколько времени дар старался на этот раз, Саша потом так и не узнал. Когда в мозги ринулся мутный, словно горная речка после ливня, поток информации, первые минуты он еще держался, зацепившись, как за куст, росший на берегу, за какой-то мелкий факт, и мысленно раскладывал знания по полочкам, разбирался, что к чему, а потом сознание оторвало от спасительного берега, завертело и понесло, и Саша начал захлебываться знаниями и тонуть в них. Голову, будто стянутую раскаленным обручем, опоясывала жгучая боль. Пульс гудел, бился в висках, только усиливая ее. Чувствуя, что сходит с ума, Саша повалился на пол, сжал виски руками и, не понимая, что делает, начал издавать звуки, похожие одновременно и на мычание, и на стон. Ему казалось, что еще секунда, и голова лопнет, разорвется, треснув по черепным швам… А потом «дверь» захлопнулась так же неожиданно, как и открылась. Ушла боль, постепенно успокоился пульс. Придя в себя, Саша первым делом ощупал голову. Голова оказалась цела и на пальцах не было видно ни следа крови. Конечно, глупо было бояться, что она могла треснуть, но попробуй объяснить это себе, когда опухшие мозги, кажется, вот-вот из ушей вылезут! Ладно, со здоровьем порядок, решил Саша. А вот что мы теперь знаем о времени? В ту же секунду перед глазами, словно панорама Бородинской битвы, развернулся воображаемый холст, полный формул, текста и ясных, законченных образов, и оказалось, что мысленно с ним можно управляться как угодно. Приближать, углубляясь в детали, отдалять, охватывая внутренним взором всю картину, менять фрагменты местами. Теперь он знал все о времени, и о путешествиях сквозь него. Саше стал ясен и принцип, на котором основывался эксперимент с «Элдриджем», а заодно, довеском, и то, почему он провалился. Во-первых, оказалось, что помимо обычных электрического и магнитного полей, у электромагнитного поля существует и третья, неизвестная науке составляющая, называемая 3-вектором. Этот 3-вектор был неразрывно связан с гравитацией, и через нее мог искривлять пространственно-временной континуум, меняя ход времени, ускоряя или замедляя его. А если 3-векторное поле усилить в несколько тысяч раз, угодливо подсказала «Дверь», то нужный объем пространства-времени вообще можно замкнуть сам на себя, и выпасть из общего потока, создав капсулу, способную по нему перемещаться! При этом угол между 3-вектором и вектором потока времени будет определять скорость перемещения в нем. Все оказалось так просто, что Саша искренне удивился, почему со времен Филадельфийского эксперимента до этого до сих пор никто не додумался. Ведь даже и провал опыта иначе, чем глупостью, не объяснишь! Поле надо было замыкать, раззявы! Сейчас он чувствовал себя умнее самого Эйнштейна. Уже немного поднаторев в общении с «дверью», Саша поставил перед ней мысленный вопрос: как построить машину времени? Но дверь, вместо того, чтобы поделиться очередной порцией знаний, проявила своеволие, ответив кратко: «Сначала модель». А затем вывалила кучу данных о ее устройстве. Саша попытался было настоять на своем, но и «дверь» упорствовала, и снабдить его данными об устройстве машины времени не пожелала. Тут ей пришлось уступить. Забросив все остальные дела, Саша до позднего вечера просидел за столом в своей комнате, составляя списки необходимых материалов и прикидывая, где их можно раздобыть. Строительство модели машины времени теперь казалось ему совершенно обычным делом, в чем-то даже проще, чем спаять металлоискатель.***
Это было очень странное время. Саше казалось, что сутки сжались в три или даже четыре раза. Он приходил из школы, на бегу, путаясь в штанах, переодевался в домашнее, и садился за рабочий стол. Обедать он забывал, про уроки вообще не думал. Родители ругались, в очередной раз найдя в холодильнике нетронутый суп. Саша не реагировал даже на это. Улыбнется этак рассеянно, кивнет — и снова за стол, на котором постепенно, день за днем, вырастала модель самой настоящей машины времени. «Двери» вроде бы понравилось то, что он не стал ей перечить и принялся за работу над моделью, и она охотно снабжала его разными полезными сведениями. То подскажет, чем заменить недостающую деталь, то подкинет готовый чертеж какого-нибудь узла, как в случае с дельтапланом, прямо с указанными размерами. Отец не раз подходил с расспросами, пытаясь понять, что же такого он нашел в этой штуковине. Саша неизменно отвечал, что это — модель генератора высокого напряжения. И вроде бы сам понимал, что обманывать нехорошо, и по-другому тоже не мог поступить. Известно же: сказал «А», говори «Бэ». Расскажешь про машину времени? Придется рассказать про «дверь», а потом и про ночной визит инопланетян (или кто уж это был!). И нечего будет обижаться, когда твои собственные родители тебя же и потащат в психушку. Раньше надо было думать. И Саша твердо решил хранить свою тайну. И без того страшно, что до родителей вот-вот дойдет слух о приступе гениальности на уроке физики, и начнутся расспросы, в ответ на которые и соврать-то ничего убедительного не выйдет. Мама со своей проницательностью сразу догадается, что он темнит. Наконец модель была готова. Выглядела она неказисто, но и выдумывать красивый кожух, чтобы упрятать несколько деталей, Саше было лень. Всего и были: источник питания, главный контур, пара контуров управления, да микропроцессорная плата, управлявшая параметрами прыжка. Кто бы мог подумать, что конструкция окажется настолько простой? Ведь любой телевизор сложнее устроен! Но, подумав, Саша понял, что и здесь не было ничего странного. Ведь и в далеком 1943 году военные как-то смогли построить аналогичную схему. А в те времена электронику вообще на радиолампах делали! Очень спокойно и буднично, словно речь шла о первом включении самого обычного транзисторного приемника, Саша настроил модель на прыжок на пять минут в будущее, подал питание, и… здесь у него все-таки перехватило дыхание от волнения. Головой он понимал, что ошибки быть не может ни в теории, ни в конструкции. «Дверь» ему просто не дала бы ошибиться. Но и не верилось, что опыт получится вот так, с первого раза, без долгой череды проб и ошибок. Но все прошло хорошо. Саша запустил таймер, и модель начала подготовку к прыжку. Энергия 3-векторного поля постепенно росла, и вскоре воздух вокруг модели как бы сгустился, и начал преломлять очертания окружающих предметов. Наконец, в виде едва заметной полупрозрачной пленки, стала видна и граница временной капсулы. В последний момент перед стартом модель издала предупреждающий сигнал, пленка вдруг поплотнела, сделалась маслянистой и покрылась радужными разводами, потом раздался хлопок, дунуло теплым воздухом, и модель исчезла. Только легкий запах озона напоминал о ее существовании. Эти пять минут показались Саше бесконечными. Конечно, ошибок быть не может. А вдруг они все-таки есть? Вдруг модель не вернется? И плакали тогда мечты построить настоящую машину времени! Когда прошло установленное время, модель появилась точно на том же месте стола, где стояла перед стартом. Появилась почти бесшумно, только лицо обдало отхлынувшим воздухом. В таких случаях полагалось кричать от счастья, ходить колесом и вообще биться в припадке восторга. Но Саша лишь устало улыбнулся, как ученый, наконец нашедший долгожданную частицу, в существовании которой не сомневался ни секунды. Сладостный момент озарения позади, теперь начинается работа. Следующие несколько недель он «играл» с моделью, привыкая к ее характеру и стараясь проверить все возможные ситуации, которые только могли бы возникнуть в процессе перемещения во времени. Первый же вопрос, который он задал «двери», был такой: а что, если в точке финиша окажется препятствие? Скажем, человек или дерево? Некоторые авторы фантастических романов считали, что в этом случае атомы машины времени войдут в тесный контакт с атомами препятствия, и произойдет взрыв, который будет даже мощнее атомного. Но «дверь» успокоила, показав картинки, на которых или машина времени отталкивает препятствие, как вытесняет воду брошенный в нее камень, или препятствие выталкивает машину времени, вроде как деревяшка остается на поверхности реки. С путешествиями в будущее проблем не возникало вообще, и скоро они стали казаться Саше совершенно обычным, будничным и безопасным делом, вроде поездки на велосипеде. А вот с прошлым приключались странности. Всякий раз, настраивая модель на переход в прошлое, Саша вдруг видел две модели, внешне абсолютно одинаковые. А потом вторая, только что появившаяся, исчезала, как бы растворяясь в воздухе. «Дверь» сразу же подсказала, что время настолько инертно, что не допускает парадоксов. Например, одновременно не могли существовать два одинаковых объекта. Объект-близнец, пришедший из будущего, сразу же исчезал. Причем, само появление модели в собственном прошлом говорило о том, что она будет обязательна запущена Сашей немного позже. Если Саша хотя бы на секунду начинал сомневаться, что через несколько минут запустит модель, он начинал сомневаться и в том, что видел ее появление и исчезновение некоторое время назад. Эти воспоминания моментально становились зыбкими и призрачными. По сравнению с ними, сны выглядели в сто раз реальнее. Списав это на шутки собственных мозгов, Саша упросил одного из приятелей одолжить ему на денек отцовскую видеокамеру. Но снятые ей кассеты только подтвердили парадокс. После того, как камера зафиксировала появление и исчезновение копии модели. Саша останавливал запись и тут же просматривал кассету. Камера видела то же, что и он. Но это означало, что модель непременно будет отправлена из будущего в прошлое! Саша убедился в этом, пару раз после просмотра кассеты «передумав» отправлять модель в прошлое. Сразу же его воспоминания о появлении модели теряли яркость, а момент ее появления напрочь исчезал с кассеты! Природу было не обмануть. Из этого опыта Саша вынес две вещи: твердое решение не перемещать модель в прошлое, в момент, когда она уже там была, и смутное понимание связи времени с какими-то свойствами человеческой психики. «Дверь» на этот счет почему-то ничего определенного не говорила. Так прошли несколько месяцев. Саша изучал поведение модели, вносил небольшие изменения в конструкцию, обдумывал, как сделать перемещение более стабильным и безопасным, и каждый день задавал «двери» один и тот же вопрос: как построить настоящую машину времени? Но дверь упорно отказывалась отвечать, словно ждала чего-то. Но однажды, проснувшись одним серым февральским утром, Саша задал «двери» уже ставший привычным вопрос. Вот ни сколько не надеялся услышать ответ, спросил так, походя, между делом. И в следующий миг, если бы такое сравнение оказалось подходящим, Саша почувствовал, что «дверь» вот-вот буквально сорвет с петель под напором очередной волны знаний. Это дало ему возможность сосредоточиться, собраться и раскрыть сознание ей навстречу. На этот раз обошлось без падения, мигрени и прочих неприятностей. «Дверь» сделала свое дело и тихонечко закрылась. На кухне гремел обычный воскресный скандал, но Саша его не замечал. Внутри пела и кричала одна-единственная мысль: он-знает-как-построить-настоящую-машину-времени! Знает вплоть до мелочей, вплоть до того, как она будет вести себя при первом запуске. Теперь дело было за малым. Оставалось — всего лишь — построить её.