Мир Грез

«Привет, Санек! Извини, что долго не писал. Совершенно не было времени. Сейчас ты сидишь, наверное, с этим письмом в руках, и ругаешь меня, и называешь подлецом. И тут ты прав. Только подлец и скряга мог получить три письма, а в ответ не накорябать и одного-единственного! Что ж, еще раз посыпаю голову пеплом и униженно прошу простить. Но имей в виду, что у меня были веские причины. Сначала хочу напомнить тебе кое о чем. Помнишь, в последнем письме я тебе писал про статью о путешествиях во времени, которую я случайно откопал в читальном зале? И что собираюсь попробовать разобраться во всем этом? Настоящий друг поверил бы и поддержал, а что увидел от тебя я? От тебя пришло три письма, и в каждом ты смеялся надо мной, утверждал, что путешествия во времени невозможны (и обоснования приводил, засранец!) и что уже через неделю я разочаруюсь и все брошу. Так вот, я не бросил. Я, наверное, первый раз в жизни что-то не бросил и довел до конца… Это, правда, не совсем моя заслуга. Точнее, совсем не моя. Тут произошло одно событие, которое мне очень помогло в работе… Но рассказывать не буду. И не поверишь, и вдруг кто прочитает. И вот, я пишу это письмо, а рядом на столе стоит модель машины времени, которую я построил. Если ты сейчас стоишь, лучше присядь, иначе упадешь, когда я тебе скажу, что она работает! Я уже отправлял ее на несколько минут в будущее и в прошлое. Она работает и перемещается точно куда нужно! Можешь не верить, и если это так, я понимаю и не обижаюсь. Я бы тоже не поверил, напиши ты такое. Я бы решил, что ты спятил, вот честно. Конечно, с моей стороны подло так поступать, но подробности описывать не буду, иначе письмо выйдет толщиной с книгу. Лучше расскажу при встрече (есть шанс, что приеду в марте). Да, ты спрашивал о жизни и о моих планах. Даже не знаю, что тебе сказать. Есть школа, в которой волей-неволей приходится отсиживаться. Когда могу, сбегаю с уроков. Точнее, сбегал. Потом меня вычислила Ираида, наша классная, и понеслась к директрисе, жаловаться. Все, думаю, если директриса покатит бочку — труба дело. В общем, был большой скандал, вызывали родителей. Те решили, что я влюбился. Ну, правильно! Если человек за письменным столом все вечера просиживает, то он влюбился и стихи пишет, не иначе! Гениальный вывод, ничего не скажешь. Но мне так даже лучше. Значит, про опыты с машиной времени они не догадались… Ты пишешь, что научился управлять снами. А у меня наоборот. Кажется, сны начали управлять мной. Только глаза закрою, как вижу схемы и катушки. А потом всю ночь во сне я что-то паяю и пилю. Только сплю все равно мало. В школу встаю с квадратной головой, и на уроках вообще ничего не соображаю. Так и живем! А планы у меня вот какие: буду строить настоящую машину времени. Поверить не прошу, просто сообщаю. Сам когда-нибудь все увидишь. В путешествия во времени ты тоже не верил. А модель — вон стоит. Ладно, ты пиши, не забывай. Я тоже постараюсь писать, когда смогу.» Прежде чем запечатать письмо в конверт, Саша по традиции разрисовал его принятыми между ними условными знаками, чтобы Кимов не сомневался в подлинности послания. Потом он засунул письмо в пакет с учебниками, чтобы по дороге в школу бросить его в почтовый ящик. С Кимовым они сошлись тем же летом, вскоре после истории с лягушкой. Порвав с Олей и компанией, Саша несколько дней болтался по улицам, мучаясь от безделья и острого одиночества. От отчаяния он чуть было не вернулся к Сереге, и к их старым, детским развлечениям, но тут его разыскал Кимов. В компании Саша с ним почти не общался, потому что Кимов по натуре был замкнутым человеком, и предпочитал не вылезать на передний план. Но он был наблюдательным и умел делать выводы. Из всей компании Кимов оказался единственным, кто заметил Сашину попытку «спасения» Оли. Он даже почти догадался, что означали его слова про козлиную шкуру. Слово за слово, Саше рассказал ему почти все, умолчал только о самом сокровенном. Кимов выслушал его исповедь, и сказал: «Ты все сделал правильно». Может быть, он так и не думал на самом деле, но правильно говорят, что настоящий друг — тот, кто не берется судить. По-крайней мере, он не судил. У Кимова был собственный гараж, доставшийся ему от отца, который бросил их с матерью и уехал в соседнюю область к другой женщине. В этом гараже они и проводили большую часть дня. Иногда что-нибудь мастерили, иногда просто разговаривали. Недели полторы или две Кимов по инерции еще появлялся в компании, но с каждым днем проводил там все меньше времени. А потом и вовсе перестал это делать, окончательно порвав со «стадниками». Колкое и язвительное название, придуманное Олей, намертво приклеилось к ним всем, включая Кошелька, который, хоть и был лидером, точно так же зависел от общего мнения, как и все остальные. В конце лета Саше пришлось уехать домой, в Стеклогорск. Впервые в жизни у него появился настоящий друг, и расставание, хоть и выглядело скупым, ему далось тяжело. Перед самым отъездом Кимов пришел к машине, в которую Саша с родителями засовывали оставшиеся вещи, пожал ему руку и сказал коротко: «Пиши». После этого он сразу же ушел, а Саша потом всю дорогу не находил себе места. Теперь они могли общаться только по почте. Осенние и зимние вечера были длинными, и иногда они писали друг другу по три-четыре письма в месяц. Обменивались новостями, обсуждали проблемы, волновавшие обоих, и поздравляли с праздниками. Переписывались почти год, до следующего лета, когда Саша опять приехал на каникулы. Теперь они уже были опытными, и знали, что лето кончится быстрее, чем им хотелось бы, и поэтому они сразу же развили бурную деятельность. Окончательно облазили все окрестности, ездили на дальние пруды ловить окуней, встречали рассветы. Занялись даже строительством: начали обживать половину чердака в кимовском гараже. Поначалу хотели приспособить под жилье весь чердак, но пришлось остановиться на половине, потому что некуда было девать макулатуру, старые сапоги, ящики с банками и прочий хлам, который мать Кимова, конечно же, запретила выкидывать. Посередине чердака пришлось соорудить вертикальную перегородку с дверью, по одну сторону которой оставался мусор, а по другую вскоре появилась «хибара» — так они стали называть свой секретный штаб. Там они оштукатурили треугольный кирпичный фронтон, поклеили обои, а по краям, под скатами крыши, устроили шкапчики для хранения ценностей. Проделали все это, конечно, не из-за страсти к уюту, понятной только у девчонок. Оба понимали, что шалаши из картона и шифера хороши только в кустах и оврагах. Собственный гараж сразу настраивал на основательность. Ему нужно было соответствовать. Закончив ремонт, думали все так и оставить, но, войдя в строительный раж, сколотили два топчана, а между ними, под маленьким, в два стеклоблока, окошком — не очень ладный, но основательный и крепкий стол. Потом притащили туда матрасы, Саша — подаренный тетей, а Кимов — позаимствованный с дачи, и стали оставаться в хибаре на ночлег. Сначала время от времени, а потом и постоянно. Дома появлялись, только чтобы поесть, хотя могли бы не делать даже и этого. В погребе имелись запасы прошлогодней картошки и солений, а с окрестных огородов можно было таскать овощи. И это не считая еще и рыбы, ловившейся в изобилии. Рыбу они солили в тазике, а потом развешивали вдоль стен на веревочках из шпагата. За месяц наловили столько, что стены оказались увешаны сушеной рыбой, как гирляндами. Правда, гирлянды пришлось вскоре снять, потому что пришли крысы. После прошлогодней «исповеди» они почти не разговаривали ни о чем, хоть отдаленно связанным с Олей или «Гостьей». Несколько раз Саша пробовал обсудить фильм, но Кимову эти нюни про Алису были не особенно интересны, и нормального разговора не получалось. Несколько раз они даже чуть не поссорились на этой почве, и Саша уже начинал подумывать, крепкая ли у них дружба, и не следует ли поискать кого-нибудь еще, кому можно будет доверить волновавшие его секреты. Но эпохальный разговор все-таки состоялся, когда Саша уже и не надеялся.

***

— Надо было больше сосисок брать, — сказал Кимов. — По две на брата мало. Я только сильнее есть захотел. Он потянулся к авоське, и стал вытряхивать оттуда остатки припасов. — Там картошка еще осталась, — сказал Саша. — И хлеб. Давай его сейчас пожарим, а картошку потом, когда угли будут. А то сгорит. — Интересно, — сказал Кимов, продолжая раскопки, — какой кретин рыбу сушеную положил, а бутылку воды, хотя бы самую маленькую, забыл? — Ты сам и забыл, — сказал Саша. — Вот и страдай теперь. А еще хвастался! «Учись, пока я жив, как в походы собираться!» — передразнил он, копируя манеру Кимова. — Так всегда бывает, — невозмутимо ответил тот. — Закон природы. Только похвастаешься, что сейчас всем покажешь, как надо, тут она тебя по носу и щелкнет. — Правильно, — с готовностью согласился Саша. − Нечего нос задирать. Кимов усмехнулся и одним хорошим толчком в бок свалил его в траву. Саша вскочил и принялся отряхиваться. — Эй, а штаны мне тоже ты чистить будешь? — возмущенно сказал он. Но на Кимова он не мог долго обижаться. К тому же оба знали, кто из них любил прихвастнуть. Кусочки черного хлеба они нанизали на палочки и пожарили на костре. На газетке, разложенной на траве, уже ждали своей очереди остальные яства: вареные яйца, помидоры, перья зеленого лука и три початка кукурузы, которые свернули на колхозном поле, когда возвращались со Святого Колодца. Была даже баночка шпрот. Из каких закромов ее выудил Кимов, для Саши так и осталось загадкой. Но пикник получался королевским. Они сидели на краю лесополосы, под сенью молодого дуба, уплетали заготовленную снедь и смотрели на поле, на бесшумно плывущие по его пшеничным волнам далекие корабли-комбайны. Их силуэты на фоне багрового закатного неба казались вырезанными из бархатно-черной бумаги. Саша нагнулся к костру и подбросил в огонь несколько палок. Вскоре потянуло приятным березовым дымком. Пикник был идеей Кимова. Собирались устроить его давно, а собрались только вчера, в канун Ильина дня, когда решили все приготовления делать вместе. А перед этим целый месяц не могли договориться, подначивали друг друга, и каждый ждал, что все заботы и сборы достанутся не ему. Кимов взял палочку и выкатил из углей несколько картофелин. Одну из них он подхватил, и, обжигаясь и причитая, принялся перекидывать ее из руки в руку. Потом он сказал: — Рассказывай. — Что? — О чем хотел рассказать. Тебя же изнутри распирает, вот-вот лопнешь. Саша смешался. — Да это… ничего такого, не думай. Просто я тут кое-что писать начал. — Ты? Писать? — удивился Кимов. — Ага. Там немного пока, две главы всего… Это у меня рассказ будет. Или повесть. Если много глав, то это повесть? — Наверное, — сказал Кимов. — И про что она у тебя? — Да все про то же. Про будущее и «Гостью». У меня там герой после фильма изобрел машину времени и отправился на ней в будущее. — Прямо фантастика какая-то, — сказал Кимов. — Машину времени изобрести невозможно. Вот найти — другое дело! Саша покачал головой. — Нет, если он найдет ее в подвале, то это повторение получится. Пусть лучше построит. — Ладно, как хочешь. А он у тебя вообще кто? Ученый какой-нибудь? — Нет, он школьник. — Ха! Тем более глупость. Ну как школьник может изобрести машину времени? Да никак, если он не гений! На это Саша скромно промолчал. Кимов заподозрил неладное. — Постой, — сказал он. — А зовут твоего героя как? — Как и меня, — сказал Саша, чувствуя, что краснеет. Тут Кимов расхохотался так, что подавился картошкой. — Ну, и самомнение у тебя! — восхищенно повертел он головой, когда прокашлялся. — Прямо взял и построил! — А что смешного? — сказал Саша, загораясь обидой. — Ну да, я про себя пишу! А ты бы про дядю Петю настрочил два тома? Очень тебе интересно было бы! — Я зимой про Шварца из «Терминатора» писал от нечего делать, — сказал Кимов, продолжая улыбаться. — Как он в будущем крошит злых роботов. Но у меня там никто ничего не изобретал! — Блин, вот пристал! Ну, изобрел, нашел, какая разница! Как умею, так и пишу. И вообще, зря я тебе все это рассказал! Друг, называется! — воскликнул Саша, вскакивая. Кимов протянул ему картофелину, которую чистил для себя. — На вот, поешь и остынь. Некоторое время они молчали. Саша жевал картошку и задумчиво смотрел на догорающий костер. Как тут не обижаться? Если насмехается даже человек, которого ты считал другом? — А зачем ты пишешь? — нарушил молчание Кимов. — Пошлешь куда-нибудь, чтобы напечатали? Саша качнул головой. — Нет, я так, для себя. Это вроде как продолжение «Гостьи». Очень хотелось узнать, что будет потом. — И все? — Нет, — он перевел дыхание, решаясь на откровенность. — Я Алису не хотел отпускать. Кимов внимательно смотрел на него. — Влюбился? — Н-не знаю… — пробормотал Саша. — Может быть. Она хорошая ведь девчонка. С такой бы подружиться. Вот ты бы не хотел? — Подружиться хотел бы, — сказал Кимов. — Алиса хороший друг, надежный. Но влюбляться я бы не стал, — он потянулся и зевнул. — Странная она какая-то. — Не знаю, — сказал Саша. — Может и странная. Но все равно хорошая. — Да я уж понял, — усмехнулся Кимов. — Ты поэтому с Олькой прошлым летом чудил? Думал, раз на лицо похожа, то и характер будет такой же? — Ага, — уныло кивнул Саша. — Она мне все жаловалась на свою непохожесть, что ее никто не понимает. Я и правда начал думать, что она из будущего. Крышу чуть не снесло от таких мыслей. А потом она вот такой дрянью оказалась… — Да, романтики у вас не вышло, — согласился Кимов и подмигнул. — Ну, в повести ты это исправил, надеюсь? — Нет. Я там дописал до места, где гуляю по будущему, смотрю вокруг, на красоту эту… представляешь, белые здания, дома высоченные, до облаков! Небо голубое… А в нем — флипы, флаеры. И люди такие… не знаю даже, как сказать. Добрые, что ли. Незлые. Открытые. — Погоди про людей. Ты про Алису доскажи. Вы встретились с ней в будущем? — Встретились. Я потом решил ее разыскать. Взял флаер и отправился на биостанцию. Это лаборатория такая биологическая, школьная, — пояснил он. — Пришел я туда, а там все ребята. Ну, другие герои, из книги. А потом — раз, и заходит она! — А ты что? — Что, что… — проворчал Саша. — Я обалдел и говорю: «Вот я такой, изобрел машину времени и приехал к тебе из прошлого, потому что смотрел про тебя фильм. Давай дружить.» — Прям так и сказал? — заулыбался Кимов. Саша отмахнулся. — Ну, почти так, не перебивай. Она конечно удивилась, но и обрадовалась, что я из-за нее такой путь проделал. И согласилась. — А дальше что было? — Ничего. Дальше я еще не написал. — Вот так всегда. На самом интересном месте! — Потом дам почитать, если допишу, — сказал Саша. Кимов хмыкнул так, словно сомневался, что когда-нибудь Саша вообще это сделает, и принялся раздувать костер. Когда он повернулся к Саше, лицо его было в полосах сажи. — Ты правда думаешь, что если попадешь в будущее, встретишь там Алису? В вопросе чувствовался подвох. — Ну да, — неуверенно сказал Саша. — Конечно. Где же ей быть еще! — А ты не думал, что Алисы вообще нигде нет? — Как так? Что значит — нигде? Она же из будущего… — То и значит, — продолжал втолковывать ему Кимов. — Нигде нет. Даже в будущем. Сам посмотри: откуда ты о ней узнал? Из фильма и книги, верно? — Верно, — сказал Саша. — Во-от… ну, и что же, этот писатель специально съездил в будущее, все посмотрел, а потом написал? — Нет, но он мог! — воскликнул Саша. — Согласись, что он мог? — Мог. Но скорее всего просто придумал. И Алису тоже. Понимаешь? Саша ответил не сразу. — Головой понимаю, — сказал он, когда смог выговорить хоть слово. — Но не верю. И… и никогда не поверю! Последнее Саша почти прокричал. Он сердился на Кимова. И опять не мог отделаться от ощущения, что тот знает какой-то секрет, недоступный ему, Саше. — Дело твое, — сказал Кимов. — Не обижайся. Просто я хотел убедиться, что ты не слетел с катушек на этой почве. — Еще не совсем спятил, спасибо, — язвительно сказал Саша. — И нечего со мной разговаривать, как с дурачком. Теперь я фиг тебе что расскажу! — Да пожалуйста. Найди другого. Только и другой тебе тоже самое скажет… Саша не смог ему возразить. Кимов был прав. Он был всегда прав, и это бесило невероятно. Он поднялся, и пошел в темноту, на поле. Сюда комбайны еще не успели добраться, и пшеница была ему по пояс. Где-то неподалеку посвистывал перепел. От земли веяло теплом, накопленным за день, и хотелось снова и снова вдыхать ее сладковатый запах, в который вплетались терпкие нотки полыни. Саша запрокинул голову и стал смотреть в небо, бесконечно черное и полное звезд. До этого разговора он был уверен, что Алиса существует на самом деле, пусть и не здесь, а в далеком и недостижимом будущем. Эта вера, на первый взгляд глупая, сродни детской вере в существование Деда Мороза, возникла в нем не сразу. Она зарождалась исподволь, день за днем, по мере того, как образ идеальной девочки из будущего входил в его жизнь, проникая в мысли, завладевая мечтами, влияя на решения и поступки, пока окончательно не сделался частью сознания и не стал почти реальным. «Почти» потому, что несмотря на силу, эта вера оставалась внутренней, скрытой от всех, и от того хрупкой, и могла разбиться даже не от насмешки, а просто от критического взгляда. Внутренним червячкам сомнения, этим бесконечным «а вдруг», он не позволял расплодиться, но защититься от внешних можно было только одним способом: молчанием. Он крепился, держал эту веру в себе сколько мог, и наконец не выдержал, поделился… ждал облегчения, а получил острое чувство потери. Что осталось у него теперь? Алиса — герой книжки. Выдумка. Персонаж, рожденный фантазией писателя. И на самом деле ее нет ни в будущем, ни в целой Вселенной. Никогда еще ему не было так одиноко, как сейчас. — Извини, — сказал Кимов, когда он вернулся к костру. — Зря я так сказал. — Все правильно, — сказал Саша. — Это я размечтался. — Я бы тебе дал один совет. Если ты опять не будешь обижаться. — Ладно уж, — пробурчал Саша. — Чего обижаться. Друг ты мне или кто? — Друг. И совет тоже дружеский. — Выкладывай. — Если ты уж так привязался к Алисе… Да не красней, не красней. Со всеми бывает. Я же вижу, что тебя прямо заклинило. В общем, попробуй поискать здесь, среди других девчонок. Вдруг найдешь похожую? — Я уже пробовал, — сказал Саша. — И ничего не вышло. — А ты хочешь, чтобы мечты прям сразу исполнялись? Надо еще пытаться! — Да пытался я… Бесполезно. Какие-то они пустые, глупые. Ничем не интересуются, болтают о ерунде всякой. То о тряпках, то о косметике. И смеются еще все время, хоть не ходи мимо них! — Ну, и ты смейся. — Я однажды попробовал. А они обозлились, зашипели, — он вздохнул. — Нет уж, поискал, хватит. Буду сам по себе, без этих дур. — И полжизни просидишь один с такими запросами. — Лучше один, чем с девкой, которая ни о чем серьезном не мечтает… Они долго молчали. Саша смотрел на язычки пламени, лениво лизавшие тлеющие угли. — Расскажи про будущее, — вдруг попросил Кимов. Он не добавил уточнений, никаких этих «как ты его себе представляешь», и эта краткость вдруг сделала просьбу необычной. Словно Саша в будущем уже побывал и мог рассказывать, как очевидец, а не фантазер. — Что рассказать? — Не знаю. Что-нибудь. Как они там живут? Что у них есть и чего нет? Саша помолчал, обдумывая ответ. — Наверное, у них там все есть. Вообще все, что только можно представить. — Это как? А если я мешок золота захочу? — Тебе его дадут, — сказал Саша. — Золото там не будет ценностью. Сколько попросишь, столько и дадут. — Ну, а если я захочу… на чем они летают? Ну, флаер, например? — Пойдешь на стоянку, и возьмешь. Они общественные. Взял, долетел, куда нужно, и оставил. Его потом другой человек возьмет. — А если я не отдам? — Да пожалуйста, пользуйся. Флаеров на всех хватит. Но там так не принято. Тут Кимов задумался. Было заметно, что его фантазия начинала давать сбои. — Ага! Квартиру они мне не дадут! — Только потому, что ты не взрослый еще, — сказал Саша. — Станешь взрослым — получишь, а пока живи с родителями. — У них и квартир на всех хватает? — Я думаю, у них всего на всех хватает. И квартир, и флаеров, и еды. И все бесплатно. — То есть каждый может получить что захочет и сколько захочет? — уточнил Кимов. — Ну да. — А если я приду и награбастаю чего-нибудь ценного? — Чего, например? — Ну, хотя бы шмоток красивых. Или техники там какой будущей. — Да бери сколько унесешь. Только на тебя смотреть будут, как на идиота. — Хм, — сказал Кимов. — Логично. Человек, набравший десять телеков, когда ему нужен только один, и есть идиот. Он еще долго фантазировал, загибал пальцы, порывался что-то спросить, но, видимо, сам находил ответ на собственные вопросы. Саша терпеливо ждал. — А звездолет дадут? — наконец спросил Кимов. — Тебе не дадут. Ты им управлять не умеешь. Да и не нужен он тебе. — А если умею и нужен? — Ну, если объяснишь, для чего, наверное, получишь… — сказал Саша, но уже не так уверенно. — Но скорее всего там серьезные экзамены на вождение звездолетов нужно сдавать, и такие, как мы с тобой, об этом сами не мечтают! — Верно, — сказал Кимов. — Я бы так и сделал. В космос пускать нужно избранных. Он вскочил и принялся описывать круги вокруг костра. Саша наблюдал за его перемещениями. Первый раз он видел, чтобы невозмутимый Кимов так разволновался. — Рассказывай дальше! — потребовал он. — Как там у них с наукой? — Наука, само собой, на уровне. Они долетели до звезд, открыли новую энергию, путешествия во времени, телепортацию. — А как с медициной? Болеют? — Почти нет. Справились с очень многими болезнями. — А если я ногу сломаю? — За полчаса срастется, — с улыбкой ответил Саша. — А если… — снова начал Кимов, но Саша его перебил: — Давай я лучше расскажу, чего у них нет, а то мы так до утра перебирать будем. — Давай, — согласился Кимов. — Только ты сначала в целом расскажи, чего нет в мире. Саша кивнул и стал перечислять: — Там нет войн, нет границ, нет государств, нет преступности, нет властей, нет политиков и политики, нет большинства болезней, нет опасности, нет денег. — Почему нет войн? — спросил Кимов. — А чего им делить? — удивился Саша. — У всех все есть. Войны начинаются, когда тебе хочется того, что есть у соседа, и нет у тебя самого. А если у всех все есть, то и делить нечего. И с преступностью то же самое. — Хорошо, — сказал Кимов. — А в людях чего нет? — В людях нет агрессии, глупости, жадности, продажности, лживости, алчности, предательства, низости, злобы, зависти, подлости, жестокости, хитрости, равнодушия… — Ты как по книжке читаешь, — усмехнулся Кимов. Саша пожал плечами. — Просто я думал обо всем этом, когда начинал писать. — У тебя не подкопаешься прямо. Ловко ты все придумал! — А я не придумывал, — сказал Саша. — Я просто по-другому не представляю, как может быть. — Может быть реально, — сказал Кимов. — Как в жизни. А у тебя кругом сплошной идеал и фантастика. — Ты не хотел бы жить, как они? Не ради денег или власти, а ради знаний и творчества? Ради общей пользы? — Причем здесь я? Я-то хотел бы. Может быть, еще больше, чем ты. Но люди такими хорошими не станут. И жизни такой не будет. Ни здесь, ни там, у них. — И какая же будет? — Не знаю. Другая. Не такая идеальная. Вдруг вообще ядерная война начнется, а потом роботы будут на людей охотиться, как в «Терминаторе»? — Тогда пускай они меня первым застрелят, — сказал Саша. — В таком будущем я жить не хочу! — Вон ты как заговорил! А будущее не выбирают! Оно само приходит. — А вот и выбирают! — Ну, и что ты сделаешь, чтобы его выбрать? Вот лично ты? — Один я не смогу, — сказал Саша, — Но если все соберутся, то получится. — Все не соберутся. Будут по углам сидеть. Вон, в апреле на субботник из нашего дома только дед Вася вышел, Лучников, и я. А остальным пофиг на все было. — Надо было объяснить, что это им же самим и нужно. — Ты бы объяснил? — Я бы попытался. — И кто тебя, шкета малолетнего, услышал бы? — Значит, надо так пытаться, чтоб услышали, — сказал Саша. — Это только сказать легко, — проворчал Кимов. — Я вот пытался, и не смог. И ты не сможешь. И опять он был прав.

***

После того разговора Саша несколько дней ходил оглушенный. Признать, что Алиса — выдумка, в конце концов оказалось не очень сложно, хотя и довольно болезненно. Тут ведь как: либо согласишься с этим, пусть и внутренне, никому не говоря, либо придется признаться, что ты псих и веришь в то, чего попросту не может быть. Да и чем выдуманная девочка из будущего лучше волшебников, драконов и прочих сказочных существ? Если уж верить, то тогда и в них тоже. Но по-настоящему тяжелыми оказались попытки принять точку зрения Кимова на будущее. Саша пытался, и никак не мог представить другое будущее, мир, в котором люди по-прежнему воюют, предают и убивают друг друга из-за денег и власти. Это было выше его сил. В конце концов он решил, что Кимов ошибается. Он просто обязан ошибаться. Этот разговор и другие события сделали то лето самым интересным в жизни Саши. Наверное, именно поэтому ему и показалось, что оно промчалось, как скорый поезд мимо заброшенного полустанка. Только-только показался фонарь локомотива, и не успел ты оглянуться, как вдруг рвануло ветром, и в грохоте состава замелькали желтые окна, коридоры, лица пассажиров, проникнутые особой, дорожной тоской. Потом пролетит вагон-ресторан, за ним багажный — и вот уже вдалеке исчезают красно-синие фонари последнего вагона, и рельсы еще долго позвякивают, пока в наваливающейся тишине осени не растворятся и эти звуки. Начался очередной учебный год, и потянулись скучные школьные будни. Телом Саша отсиживал урок за уроком, один унылее другого, а душой был все еще там, в солнечных и беззаботных днях каникул, воспоминания о которых были даже ярче, чем выглядели в реальности. Очень хотелось обсудить их с Кимовым, но в письмах не находилось правильных слов. Хотелось просто поговорить, хотя бы по телефону, но и телефонов не было у обоих. Да и кто тебе даст часами болтать по межгороду? Если телефона нет, его нужно сделать. Это был рецепт, изобретенный на каникулах. Саша усмехнулся, вспоминая, как летом, посреди тысячи других дел и желаний, им с Кимовым вдруг ужасно захотелось бинокль. Раззадоривали друг друга рассказами и описаниями того, каким он должен быть: непременно морской, пупырчато-черный, крат на двадцать. И чтобы стекла просветленные, с радужным отливом… Представляли: лежит такой бинокль в универсаме, в городе. Но — дорогой, никто не берет. А они возьмут. Все лето будут огороды копать, заработают хорошенько и купят его. Довели друг друга этими рассказами до того, что потратили целый день, съездили в город, чтобы лицезреть. Конечно, никакого бинокля в универсаме никогда и в помине не было. Расстроились они тогда ужасно. Но энергию фантазий нужно было куда-то девать. Стали думать, и придумали: из листа кровельного железа, очкового стекла и окуляра от старого микроскопа за два дня сделали целый телескоп. Телескоп получился тяжеленный. Еле затащили его на конек крыши, где заранее установили под него треногу. Хотели сделать в крыше люк, чтобы было по-настоящему, как в обсерватории, но поостереглись гнева матери Кимова, которая боялась, что когда-нибудь они вообще подожгут гараж. А в телескоп они смотрели потом на Луну, и кратеры на ней было видно, как на ладони… Осенью летний рецепт пригодился еще раз. Нет телефона — спаяем пару радиостанций, чтобы переговариваться. Вот только построить такие рации, которые могли бы перекрыть разделявшие их триста километров, было не так просто, и Саша всю осень рылся в журналах. Изучал теорию, подбирал чертежи передатчиков и антенн, и попутно копил деньги на микросхемы, экономя на школьных завтраках. Так продолжалось до истории с побегом, после которой ему стало уже не до раций.

***

На письмо Кимов не отвечал долго, месяц, наверное. Саша даже начал подумывать, что тот вообще больше не захочет с ним общаться. С психами дружить, как известно, себе дороже. Такой тебе сначала про машину времени напишет, а потом, чуть начнешь перечить, глядишь, и ножиком пырнет. Наконец пришел ответ, полный осторожного оптимизма. Кимов писал, что рад его успехам, и что надеется скорее услышать его, Сашин, рассказ. Просил прислать схему и фотографию модели. Чувствовалось — не верил. Но теперь почему-то не в невозможность путешествий во времени, а в то, что Саша, еще вчера не очень хорошо державший ножовку по металлу, смог своими собственными руками построить что-то путное. Кимов привычно был сдержан в чувствах, но сквозь строки просвечивало — рад. Он был бы рад, даже если Сашина поделка оказалась бы простым примусом, но если вышла модель машины времени — тем лучше. На такое неверие Саша не обиделся. Прошлым летом на строительстве хибары он на самом деле многому научился. И слесарничать, и столярить, не говоря уже о малярно-штукатурных работах. Первое время он пытался занять привычное место инженерно-мозгового центра, но Кимов сразу же пресек эти попытки. Пришлось спуститься с интеллектуальных высот и вникать. Когда строил модель, Саша каждый день мысленно благодарил его за ту науку. Если бы не Кимов, неизвестно еще, что у него вышло бы. Хотя, если разобраться, тут многое сложилось. Головой Саша научился работать сам. Радиотехника была от папы. Ну, а от Кимова научился работать с обычными материалами: металлом, деревом, пластиком. Теперь Саша был уверен: он СМОЖЕТ построить машину времени. Он научился всему, что для этого требовалось. Начинать такое серьезное дело без чертежей и планов было бы глупо. Саша очень хорошо это понимал. Скрепя сердце, он признался самому себе, что добрая половина его предыдущих проектов проваливалась как раз из-за плохого планирования. Ужасно хотелось приняться за работу немедленно, но Саша заставил себя сесть и хорошенько все обдумать. Нужно было понять что, из чего, и в каком порядке он будет делать. И понять досконально. «Привет, Санек! Как живешь? Что в жизни хорошего? Спрашиваю все равно, хотя и знаю, что ты ответишь. Да я и сам согласен. Тоскливо там у вас зимой. Помню, приезжали мы как-то на ноябрьские. Темнотища и холод собачий. И снега нет, как назло. С ним светлее хотя бы, особенно, если луна выйдет… Грязь замерзла какими-то волнами, хрустит под ногами. Пока до гаража с тобой дошли, я чуть ноги не переломал об эти грязевые волны. В гараже тоже мороз, стены в инее. Ты бы какой обогреватель туда приспособил, что ли. Я тебе тогда не стал всего этого говорить, но нельзя же так! Ты мне больше из хибары писем не пиши. Писать надо обстоятельно, предварительно подумав. А на холоде и мозги смерзаются… Ты мне вот что скажи: неужели из дома совсем никак не получается писать? Сделай вид, что уроки учишь, письмо прямо в тетрадке пиши, на среднем листе. Его потом вырвешь — и готово… А с машиной времени у меня вот что: засел я за планы и схемы. Был соблазн сделать по-старинке, как я всегда делал. С наскоку, без подготовки, чтобы только успеть, пока запал не прошел. А он от первых же трудностей и проходил. Замкнутый круг получался. Нет, я теперь по-другому делаю. Начал со схемы. Сначала с общей, потом перешел на чертежи отдельных узлов. Тут я и понял, что проектировщик из меня никакой. В голове чертеж есть, а нарисовать его не могу! Пришлось опять отправиться в библиотеку, за книжками по инженерному делу и проектированию. Работаю вручную, по старинке, но некоторые из чертежей делаю на компьютере, там программа есть специальная. Правда, для этого надо в компьютерный кружок каждый раз бегать… В общем, живу между библиотекой, компьютерным, канцелярским отделом нашего книжного, да вот этим письменным столом. Сдохнуть со скуки можно. На этом пока все. Пиши, как сможешь.»</center> Еще тогда, корпя над чертежами, Саша догадывался, что это и будет самым трудным моментом в работе над машиной времени. Он хорошо знал себя. Обработка деталей, сверление отверстий и пайка представлялись ему делами настолько же благородными, как, например, спасение принцессы из пасти дракона. А меч точит и кольчугу латает пускай оруженосец. Для того он и нужен. Вот только обидно, что ты сам и рыцарь, и оруженосец в одном лице. «Привет, Санек! С чертежами я закончил. Исписал кучу карандашей, испортил, наверное, грузовик ватмана, да еще и изгрыз ногти на обеих руках. В общем, уполз я от чертежей еле живой, отстреливаясь, как партизан. Запер их в папочку, и завязал ее тесемочками. Накрепко. Килограмма два получилась папочка. Очень надеюсь, что там не потребуется что-нибудь переделывать. Я этого не выдержу — честно! Будешь смеяться, но какое же это непростое дело — строительство машины времени! Никогда бы не подумал, пока не взялся… Покончив с чертежами и планом работ, я составил список материалов, деталей и приборов, которые мне потребуются. Почти ничего из этого списка у меня нет. Чувствую себя полным дураком. Как человек, который решил построить огромный теплоход и вдруг понял, что возможностей не хватит даже на моторную лодку. Купить у нас ничего нельзя. Я съездил в „Мелодию“, а там только лампы для телевизоров остались. Не на лампах же делать машину времени! Ну, думаю, раз нужных деталей нет, хоть батареек куплю в калькулятор… Так туда и батарейки уже полгода как не завозили, представляешь? Кошмар. В общем, пришлось мне превратиться в попрошайку. Хожу со списком по приятелям, от них — по разным людям, знакомым и не очень, и клянчу. У нас здесь посложнее материалы доставать, чем у вас там, в поселке… А помнишь, как мы летом доски хорошие нашли на чьей-то даче? Стащи мы тогда всю стопку, нам бы хватило на всю хибару, и еще бы осталось. И не надо было бы каждый день ходить в посадку за кленовыми кольями. А мы с тобой, робингуды самозваные, одну только досочку и взяли, чтоб хозяину не очень обидно было. Я вот теперь думаю, если бы мы тогда добром попросили одну доску, он бы дал? Пиши. P.S: ответа на предыдущее письмо пока не получил. Смотри — обижусь!» … «Привет, Санек! Теперь уже твоя очередь сердиться на меня, что долго не писал. Надеюсь поймешь: не до писем мне сейчас. Хотя, наверное, будет полезно писать тебе почаще. Для меня эти письма вроде дневника. Помогают взглянуть на все со стороны, как бы твоими глазами. Да и отдохнуть дают. Вот только ручку держать больно из-за мозолей, которые набил на обеих руках, пока выпиливал детали для дюралевого каркаса. Ну ничего, как-нибудь справлюсь! А новости у меня вот какие. Удалось найти примерно половину всего, что мне требуется. По-хорошему, надо бы подождать, пока раздобуду большую часть деталей, но ждать и терпеть не получается. Не могу, слишком горит. Из-за этого работа над машиной движется рывками. Как только нахожу детали для очередного узла, сразу же собираю и налаживаю его. Потом неделю-другую побираюсь и всем надоедаю. И все повторяется. Да, слазил-таки в „Сельхозтехнику“! Стащил там проволоки много, ноль-три диаметром — как раз то, что нужно. Собак отвлек ливерной колбасой, но все равно боялся, что загрызут… А так работа движется, и скажу тебе не хвастаясь, что если бы не проблемы с деталями и материалами, я бы закончил машину месяца за полтора, считая от этого дня. Она уже готова на три четверти. Но я тут прикинул темп работы, с учетом всех снабженческих проблем, и получается, что только к середине июня доделаю ее окончательно. А потом еще надо будет наладить и испытать ее. Да, ты спрашивал, на что она похожа. Я бы рассказал, но не знаю, как тебе описать ее. Сейчас это довольно страшное сооружение. Напоминает скелет животного. Отовсюду провода торчат, ребра какие-то — зрелище еще то… А когда закончу, она будет похожа на трансформатор Тесла. Видел ли ты его когда-нибудь? Снизу у меня будет квадратная платформа высотой сантиметров сорок, на которой укреплен плоский спиральный контур. Внутри платформы аккумулятор и всякие силовые элементы. Контур сверху покрыт листом прочного пластика — на нем я буду стоять. Из платформы наверх торчит еще один контур. Этот уже длинный, цилиндрический, высотой примерно с метр. Нижний, плоский — силовой, он свертывает пространство-время, а этот нужен для управления 3-вектором. Сверху на цилиндрическом контуре закреплен блок управления, по краям которого я сделаю поручни. Блок управления понятно для чего нужен. Кнопка „пуск“, установка дат, и всякое такое. А вот в поручнях весь секрет. Я тут все думал, почему же „Элдридж“ потерпел аварию… И знаешь, что понял? У них поле было не замкнуто! При перемещении корабль должен был вести себя как единое целое, а матросы бродили по кораблю, пересекали силовые линии. Естественно, возникали градиенты поля внутри их тел. Малейшая неоднородность — и происходили локальные перемещения в системе координат корабля. Стоишь ты на палубе, а потом — раз! — переместился на метр в сторону, и тебя уже в броню вморозило. В общем, фокус в том, что внутри тела поле должно быть полностью однородно. А для этого его надо замкнуть такими поручнями. Почему этого Эйнштейн не предусмотрел, я — вот честно! — не понимаю… Кто я, и кто он! Ладно, опять меня понесло в теории. Самому уже надоело. Пиши, как сам, как жизнь.» … «Привет, Санек! Спешу тебя обрадовать. Закончил я машинку. Вчера, поздно вечером… Закончил! Думал, до июня растянется дело, а сегодня только тридцатое апреля! Знаешь, самому не верится, что теперь не надо будет с отверткой в руках ползать вокруг машины! Не надо ничего припаивать. Не надо приклеивать, и тут же отдирать, потому что вышло криво. В голове не укладывается! Я вчера целый вечер промаялся в комнате, не знал, куда себя деть. Если б ты меня видел, решил бы, что я окончательно спятил. Я садился за стол, тут же вставал, подбегал к машине времени и начинал ощупывать швы и крепления. Потом падал на диван, включал музыку, но не мог ни сосредоточиться, ни расслабиться. Сам уже начал бояться, что схожу с ума. Еле уснул. А утром, только проснулся — пожалуйста, новое испытание. Начало меня распирать от гордости. Да как! Не мог налюбоваться на машину. Хожу вокруг, глажу ее по кожуху, какое, думаю, совершенство… Аж вспоминать противно! Я, оказывается, тщеславен. А самое плохое, захотелось похвастаться кому-нибудь. Так засвербило, что чуть на улицу не побежал! Еле остановился. Все-таки это машина времени. Только заикнешься, что ее построил, как тебя моментально поднимут на смех. И это еще не самое плохое. А если поверят? И сообщат куда следует? Тут такое может начаться, что только держись! Поэтому хорошо, что есть ты, и можно тебе написать. Вот, значит, пишу. Хвастаюсь. Из планов на ближайшие дни… надо написать программу управления для машины. Там вроде не должно быть ничего сложного. Так, на пару дней работка. И Женька Спицын обещал помочь прошить ее в микропроцессор, у него программатор есть специальный. Еще надо проверить всю конструкцию. Сравнить с чертежами, цепи все прозвонить. Потом начну потихоньку испытывать. Пиши.» … «Привет, дружище! Не буду тебя томить, и сразу забегу вперед: работает машинка! Работает! Я, правда, на ней пока никуда не перемещался, но проверил ее работу на всех режимах, вплоть до самого старта. Вот что было. Сначала я просто включал ее, давал прогреться и постоять так в течение нескольких часов. Каждый час делал измерения, и очень боялся найти отклонения от нормы. Но обошлось без сюрпризов, и я стал выводить машину на более высокую мощность. Тут и начались всякие „явления“. Представляешь, стоит машинка, работает себе, мощность растет потихоньку. И тут воздух вокруг нее вдруг перестает быть однородным и прозрачным. Он словно бы сгущается и начинает искажать очертания предметов. Как над нагретым асфальтом в жаркий летний день, только гораздо сильнее. И видно по этим искажениям, что поле силового контура по форме похоже на кокон. Ну, это, конечно, так и должно быть. Только я не думал, что я его прямо глазами увижу. Или вот. Представляешь, начинает бить током от самых безобидных предметов! Вроде пластмассовой линейки. А она, чтоб ты знал, ток не проводит… Или такой случай. Однажды дома все часы остановились. Механические ладно б еще. Так ведь и электронные встали в гостиной! Спросишь, как? Очень просто. Зависли. О том, что телек перестает показывать, а радио — принимать передачи, я уж молчу… Дело ясное: контура под напряжением, экранов нет. Помехи. Но вот как объяснить один случай, просто ума не приложу. Я как-то раз рядом с ней отвертку забыл. Потом она мне зачем-то понадобилась, я и вернулся. Смотрю, отвертка погнутая лежит. А машина работала все это время, процентов на восемьдесят от полной мощности. Беру отвертку в руки, и чувствую, что она как из резины сделана, гнется туда-сюда… Причем легко гнется, прямо двумя пальцами! Тут мне плохо и стало. Нет, не от удивления, а от работы машины. В глазах — темно, в ушах шум, и дышать нечем… к выключателю тянусь, а тело — как не мое, не слушается. Хорошо, что падать начал на пульт, а не в сторону, откуда уже точно не дотянулся бы. Насилу выключил машину и уполз. Думал, все, конец. Пока в себя приходил, понял, каким был дураком, что с самого начала пульт управления не вынес подальше! Если б мне тогда не повезло, не получил бы ты этого письма… Ладно, на ошибках учатся. Впредь постараюсь быть умнее. В общем, насмотрелся я тут много странного и непонятного. Опасное тоже, как видишь, было. Теперь буду устраивать „генеральную репетицию“: попытаюсь переместиться сам… минут на пятнадцать, не больше. Если решусь. После случая с отверткой страшно ведь до жути! По-научному, надо на животных испытывать, на мышах хотя бы, только как ими замкнуть поле рабочего контура, я так и не смог придумать. Всю голову уже сломал. Так и придется самому лезть. Я не знаю, что чувствовал Гагарин, когда полетел в космос, но меня трясет при мысли об испытаниях. Я не герой. Я теперь такой трус, что даже бояться мне страшно. P.S: да, хорошо что вспомнил. Перед испытаниями напишу записку родителям. Так мол, и так, считайте меня пионером. И что подробности пусть они у тебя спросят. Ты им тогда расскажи все…»

***

Проходил день за днем. Машина времени, накрытая старой скатертью, пылилась в углу. Каждый день Саша приходил из школы, окидывал ее тоскливым взглядом и уговаривал себя начать испытания. Всего и нужно было запустить программу, взяться за поручни и дождаться окончания предстартового отсчета. Один раз получилось: уговорил, раззадорил себя обвинениями в трусости, запустил программу и зажмурился, чтобы не видеть, как мучительно медленно сменяются секунды на индикаторе. Но в разгоряченном воображении сейчас же возникли картинки катастрофы «Элдриджа», настолько четкие и ясные, словно он присутствовал на месте событий и все видел собственными глазами. Разодранные, словно листки бумаги, плиты брони; дула орудий, свернутые почти в спираль, обломки, сизые облака дыма… И люди. То, что от них осталось. Страшнее всего было думать, что катастрофа разворачивалась постепенно, и каждый из несчастных матросов успел осознать, что это конец, что происходящее уже не получится повернуть вспять, отменить. Как в падающем самолете, когда бессилие и безысходность, неотвратимость приближения страшного конца одних повергает в неуправляемую панику, а других парализует вопросом «почему это происходит именно со мной?» и заставляет мучительно завидовать тем, кто проспал рейс или потерял билет. И Саша не выдержал. За несколько секунд до окончания отсчета, когда машина уже почти вышла на рабочий режим, а поручни, влажные от пота, начали мелко вибрировать, он рубанул трясущейся ладонью по кнопке отмены старта и соскочил с платформы, вне себя от облегчения. Дело было не только в жутких сценах, которые подкидывала не в меру буйная фантазия. Еще была и полная неуверенность в происходящем. Он построил машину времени по чертежам и советам «двери», почти под ее полным руководством, но когда дело доходило до вопросов о ее надежности — вот этой конкретной машины, «дверь», паразитка, молчала, как партизан. Все, что от нее можно было добиться — уверений в надежности самого принципа путешествий во времени. За принцип и теории «дверь» ручалась, а за данный конкретный экземпляр — нет. Сколько раз уж пробовал воззриться на конструкцию тем особым, «проницающим» взглядом, которым его наделил дар. Нашел только пару мелких огрехов, которые допустил по явной невнимательности. Ничего крупного так и не увидел, но подозрения, что где-то есть очень серьезная ошибка — не оставляли, зудели, чесались, подтачивали изнутри. От подчеркнутой нереальности происходящего временами его начинал разбирать нервный, психический смех. Вот же, вот она — дорога в будущее, которым ты так бредил! Давай, решайся, сделай шаг! Всего один шаг, и ты вырвался, сбежал. Конец проблемам, конец безысходности. Один шаг — и ты в новом, чудесном, похожем на сказку мире. Надо только решиться. Но решиться Саша не мог, как ни старался. Пройдя весь путь, он не мог сделать последний шаг, отделявший его от мечты. В фантазиях путешествие во времени выглядело легкой увеселительной прогулкой, уже порядком приевшейся, и от этого немного скучной. Открываешь заветную дверь, встаешь в круг, берешься за поручни. С приятным замиранием сердца нажимаешь «Конечная станция», ненадолго проваливаешься в небытие безвременья, и вот ты уже в будущем, бежишь по мягкой травке навстречу ветру и приключениям. В реальности все упиралось в проклятую кнопку, при одном взгляде на которую его начинало потряхивать. И чем больше он смотрел на нее, тем больше понимал, что не сможет нажать ее никогда.

***

Если бы не весна, он бы совсем раскис от сомнений и постоянной качки: от надежды до бессильной злости на себя и отчаяния. Надо же было угодить в такую дурацкую ситуацию! Бредил будущим, лазил по подвалам, потом — бац! — повезло, как, наверное, еще никому и никогда не везло — построил самую настоящую машину времени… А сам, вместо того, чтобы запрыгать от счастья и сбежать в будущее, взял и испугался. И ведь не расскажешь никому, справляйся сам, как умеешь. Да и что рассказывать? Что построил машину времени? Прямой путь в психушку. Там эйнштейнов с наполеонами, небось, хватает. Кимову на свой страх пожаловаться? Тот пальцем у виска покрутит. «Ты чего, дурак? — скажет. — Лети, не оглядывайся! Я на твоем месте уже неделю как там был бы…» Только весна спасает от хандры. Май. Вроде бы каждый год он наступает — неизбежный, и почти всегда одинаковый; с солнцем, еще мягким, просыпающимся, осторожным, и зеленым пухом листвы, обметавшим вчера еще голые деревья. Но только в мае хочется летать, и дышится так легко, словно вдыхаешь не пропитанный городом воздух, а пьешь хрустальную воду из горного ручья. Весной, в мае, Саша готов был отдать что угодно, только бы не идти в школу. Сейчас бы на озеро! Повалиться на песок в углу пляжа, за ивами, и смотреть в небо, синее-синее, глубокое. Песок приятно греет спину, воздух пахнет свободой. Лежишь себе, мечтаешь. Благодать! Сидеть на уроках в такие дни казалось просто преступлением. Один только выход: оставить тело за партой, а душой унестись в мир грез, свободный от школьной скуки и занудства. Правда, в этом случае мечты уже не столько в радость, сколько во спасение. Особенно, когда начиналась история — самый ненавистный из всех уроков. В истории самой по себе он не видел ничего плохого. Древняя Русь, Иван Грозный, Бородинская битва — даже интересно порой было, как оно там жилось, в глубине веков. Если бы не историчка со своей манерой преподавания… Неизвестно, какая муха ее все время кусала, но урок истории, как бы безобидно он не начинался, ближе к концу превращался в трибуну, с которой Ираида клеймила виновных в развале страны, и брюзжала на темы экономики и политики. И ладно, если бы только брюзжала, еще ведь и класс старалась вовлечь. Большинство одноклассников, правда, успешно уклонялось от участия в Ираидиных истериках. Не из идейных соображений, а просто из лени. Саша не участвовал в них принципиально, за что расплачивался стабильными трояками в четверти. Активность на уроке поддерживалась только благодаря паре активистов — «вице-спикеров», как он их называл, поддакивавших и развивавших любую тему, какой бы унылой она ни была. Иногда Саша им даже завидовал. Насколько было бы проще жить, умей он, как они, вовремя ввернуть нужное словцо, поддакнуть, кивнуть с выражением абсолютного внимания на лице, а потом посмеиваться и острить на переменах, передразнивая интонации исторички. Не получалось, не мог перебороть что-то в себе. Войдя в класс, Саша подавил вздох, и, хмуро поглядывая на одноклассников, с затаенными ухмылками расступавшихся перед ним, прошел на свое обычное место: предпоследнюю парту в ряду около окна. Последнюю занимать не получалось. Там обитали Веселкин и Парамонов — известные всей школе задиры и хулиганы. С ними связываться себе дороже. Сумку с учебниками он положил на соседний стул — все равно он останется свободным. С ним редко кто садился. Раньше еще находились желающие, но после случая в сентябре сидеть с ним за одной партой стало «западло». А что такого сделал, спрашивается? Сглупил, глупость сморозил. В прошлом сентябре директриса решила поменять классного руководителя их 9-го «А», и, вместо умной и тактичной Татьяны Викторовны пришла Ираида Аркадьевна — женщина категоричная, напористая и крикливая, словно колхозница, известная всей школе своим, как она сама считала, новаторским подходом к преподаванию. Начала Ираида с того, что решила поближе познакомиться с классом. Каждый должен был встать и произнести о себе небольшую речь. Сказать, как зовут, чем увлекается и о чем мечтает. Неожиданное задание застало Сашу врасплох, он встал и зачем-то признался, что увлекается магией и мечтает полететь в космос. Хотя какое там увлечение! Так, валялась дома одна книжка, читал ее на досуге. Интересно даже было местами. Но вот дернул же черт такое сказать! По воцарившейся тогда тишине стало ясно, что сказал он что-то совсем не то, что все ожидали услышать. Даже Ираиду его заявление на секунду выбило из привычной колеи. «Н-ну, понятно, садись» — сказала она, покачав головой, и продолжила знакомство с классом. Он уселся на свое место, мучительно жалея о сказанном. Спрашивается, кто мешал в самом начале урока потратить минуту, послушать, чего они там болтают? Ведь все так просто! Кто-то вышивал крестиком, кто-то ноликом, некоторые разводили крыс и мышей. Надо было всего лишь отшутиться, что все и делали. Прошла бы и магия, скажи он об этом с улыбкой, но тогда, как назло, на него накатила задумчивая серьезность. С тех пор все — репутация «шизанутого на всю голову». Никто вроде не дразнит и не издевается, просто сторонятся. На всякий случай. А может, в чем-то они и правы. Приступ гениальности на уроке физики тоже еще шума наделал. По школе потом такие слухи о нем ходили, что не дай бог! Болтали, что он чуть ли не на метле по ночам летает. Ничего удивительного, что место рядом теперь пустует. Саша оглядел класс. С «галерки» это было особенно удобно делать. Звонок только прозвенел, лица одноклассников не успели поскучнеть, и еще хранили отпечаток бесшабашного веселья большой перемены. За парты пока никто не садился: все знали, что Ираида всегда задерживается на минуту-другую, и, сбившись в кучки, оживленно болтали, обсуждая какие-то свои дела. Счастливые. А у меня дома машина времени стоит, и я не знаю, что с ней делать. Грузно переваливаясь с боку на бок, вошла Ираида. Махнула рукой, садитесь, мол. Потом она уселась за свой стол, и принялась что-то искать в ящиках. — Я сегодня немного простужена, — сообщила она, демонстрируя классу капли и скомканный носовой платок. — Первые ряды, если боитесь заразиться, прошу на галерку. — Где же вы ухитрились такой насморк подхватить, Ираида Аркадьевна? — деланно удивился Пашка Солнцев, один из «вице-спикеров». — На улице ведь тепло! — В холодильнике, Солнцев, в холодильнике. За колбасой полезла и простудилась. Каждый урок одно и тоже. Солисты присматриваются друг к другу, прочищают горло, спеваются, обмениваясь дежурными шутками. Сейчас, еще пара фраз, и начнут петь в унисон. — А я думал, что у вас отопление отключили. — Солнцев, Солнцев, — покачала головой Ираида. — Острослов ты талантливый, но учиться надо и тебе. Развязность нажил, а чувство такта пока нет. — Помилуйте, Ираида Аркадьевна, какие мои годы! Наживу! — Хамишь, брат, — с удовольствием глядя на любимчика, сказала Ираида. — Хамить ты хами, но знай меру. Во всем надо знать меру. Знать меру, знать время. И быть ко времени… И это тоже было знакомо настолько, что вызывало зевоту. Небольшая порция нравоучений, потом плавный переход к теме урока. Дальше стандартно: минут на двадцать сам урок, а потом начнутся «прения сторон». Историчка будет обличать власти, принимающие идиотские законы и не платящие зарплату учителям, а Солнцев и Филинов станут подпевать. Достанется, как обычно, «министерским дворникам и кухаркам, вдруг ставшим депутатами», «проституткам от образования» и «держимордам из гороно». Ну, раз ничего нового не предвидится, можно отключаться. Что у нас сегодня в меню? Находка машины времени? — Саша невольно поежился. — Нет, об этом как-нибудь в другой раз, пожалуй… Может, загадочное письмо от Алисы, застрявшей в нашем времени? Вот как-нибудь так: пришел из школы, а в пакете с учебниками — письмо. Без подписи и обратного адреса. И неизвестно, кто и зачем его подкинул. Распечатываем… Но фантазию, только-только начавшую разворачиваться, вдруг вытеснило воспоминание о том, как однажды, года два назад, он почти побывал в будущем.

***

В переполненном дачном автобусе было жарко. В форточки врывался пахнущий хвоей и травами ветер, но и он был раскаленным, как пустынный самум. Саше повезло: когда бело-красный ЛАЗ, кряхтя и раскачиваясь, сделал круг перед въездом в ворота дачного поселка и остановился, немного не доехав до остановки, он юркнул в переднюю дверь, удачно распахнувшуюся прямо перед ним. Опередив всех, занял им с мамой лучшие места — у самого входа, справа, «на колесе». Там было тесновато, приходилось поджимать ноги, но зато было удобно смотреть по сторонам. Мест, как обычно по выходным, хватило не всем, и многие дачники, устало повиснув на поручнях, стояли в проходе. Иногда они переступали, чтобы сохранить равновесие на поворотах, и переругивались вполголоса, запинаясь о перевязанные марлей ведра с вишней и ящики с помидорами. За окном березовые рощицы сменялись сосновыми перелесками. Заросли хвоща и Иван-чая поднимались из кювета и подступали к самой обочине. В раскаленном, как будто мокром асфальте дрожало отражение неба. Целых полчаса унылых, однообразных пейзажей. За всю дорогу только одно развлечение: посмотреть закат на въезде в город. Ради солнца, дрожащего в закатном мареве у горизонта, возле самой кромки облаков, Саша и садился «на колесо». Сашу вскоре разморило. Незаметно для себя он проваливался в дремоту и просыпался всякий раз, когда голова запрокидывалась назад и затылок стукался о ручку корзины, которая стояла на коленях у похожей на колхозницу тетки, что сидела позади. Саша несколько раз оглядывался. Тетка сверлила его злым взглядом, но пока не возмущалась. У стеллы, обозначавшей въезд в город, автобус тряхнуло, и Саша приложился о корзину так, что слетел весь сон. Тетка наконец не выдержала и заругалась. Саша потянулся, разминая затекшую шею, и сделал вид, что не слышит. Вступать в перебранку ему не хотелось. Впереди показалась просека, по которой, пересекая дорогу, шла высоковольтная линия. Закатное солнце сейчас светило вдоль просеки, окрашивая ее золотом. Саша приготовился. Автобус поравнялся с просекой. Саша прикрыл рукой глаза и, сквозь мутноватое, исцарапанное стекло вгляделся вдаль. Облаков сегодня почему-то не было, и солнце колыхалось над стремительными силуэтами высоченных, каких отродясь не было в городе, домов. С такого расстояния дома казались совсем маленькими, почти игрушечными, но все же они точно возвышались над лесом. Через несколько секунд просека кончилась, и автобус въехал в густую вечернюю тень. Саша потрясенно моргал. Закатное видение все еще стояло перед глазами, и сыпало рыжими искрами, постепенно тая и расплываясь. Такого просто не могло быть! Самыми высокими домами Стеклогорска были две девятиэтажки, в одной из которых жил он сам. Еще несколько районов состояли из серых, похожих друг на друга пятиэтажных «панелек», а ближе к окраинам, постепенно теряясь в лесах и болотах, окружавших город, тянулись разъезженные, деревянные, совсем сельские улочки. Многоэтажкам в городе было неоткуда взяться. От этой загадки воображение принялось буйствовать, и сейчас пририсовывало домам футуристичные шпили и антенны. «Все, домечтался о будущем! — с грустью подумал Саша. — Вот уже и видения начались…» За ужином он приставал к маме, допытываясь, что за дома могут виднеться в конце той просеки, но мама никак не могла взять в толк, о чем он говорит. С ее слов получалось, что там может быть только лес и редкие деревни, и так до самой Москвы. Уже лежа в кровати, Саша раз за разом прокручивал в голове увиденное, пока окончательно не убедился, что дома ему не привиделись. Не хватало только объяснения, как такое могло произойти. Саша ворочался и от возбуждения долго не мог уснуть. В конце концов у него остались только два варианта: один — фантастический, почти нереальный, и второй — совсем уж невероятный, но, пожалуй, все-таки тоже возможный. Сверхдальний мираж или разлом пространства-времени, сквозь который виднелось будущее. Поверить было трудно, особенно в последнее. Но и другие объяснения увиденному не находились, не считая, конечно, обыкновенных «глюков». Проверить обе гипотезы можно было только одним способом: устроить экспедицию, которая все расставит на свои места. И завтрашний день как раз был ничем особенным не занят.

***

Утро Саша провел в тайных и спешных сборах. Экспедиция предстояла нешуточная. Если видение было миражом, еще ничего. Покатаешься по лесу, и, ничего не найдя, вернешься. А что, если там и впрямь разлом пространства-времени — «кротовая нора»? Перенесешься неведомо куда, проголодаешься, замерзнешь, а у тебя даже костер разжечь нечем! Саша разыскал в шкафу полевую брезентовую сумку, с которой ходил в школьные походы, и сгоряча накидал туда много вещей, так, что сумка стала походить на шар. Тут уж всякому стало бы понятно, что с такой далеко не уедешь. Пришлось начинать заново. В итоге в сумке остались только бутерброды, пара яблок, бутылка воды, спички, перочинный ножик с пилкой и двумя лезвиями, отвертка и несколько гаечных ключей для ремонта велосипеда. Очень нужна была карта, но дома нашлась только бесполезная пятикилометровка, на которой вместо просеки был изображен лес, тянувшийся километров на пятьдесят. Тут мама была права. Видавший виды «Салют» в лифт не влез. У отца получалось его туда впихивать, поставив вертикально на заднее колесо, и Саша честно пытался повторить этот маневр. Несколько минут он сосредоточенно боролся с велосипедом, уворачиваясь от хуков рулем и от пинков сиденьем под дых. Потом пропустил прямой в голову, взвыл, и потащил велик по лестнице. Перед тем, как сесть в седло, Саша еще раз осмотрел своего потрепанного «коня». Подкачал шины, проверил, хорошо ли крутятся педали, не скрипит ли сиденье. Все было в порядке, только похрустывал задний подшипник. Саша постучал по нему гаечным ключом и решил, что поездку он выдержит. Из двора Саша выехал стремительно, на полном ходу. Не хотелось встретить кого-нибудь из приятелей, и отвечать на вопросы, куда это он направился на велосипеде, да еще и с походной сумкой. Через пару кварталов он совсем расслабился и даже принялся насвистывать. Настроение было хорошее. Велосипед катился легко, по небу бежали кучерявые облака, даже листва шумела как-то по особому, весело. Но самое главное, предстояло увлекательное приключение. Хорошая погода и приключение — что еще надо человеку для счастья? Маршрут Саша прикинул еще до выезда. По Есенина доехать до перекрестка с улицей Декабристов, свернуть налево и попасть на Интернациональную, которая ведет прямо к выезду из города. По ней проехать совсем чуть-чуть, и, нырнув под железную арку с ржавеющими силуэтами звезд и комет, свернуть в лес, который назывался Бояринова роща. Почему именно бояринова — никто не знал. Саша подозревал, что здесь тоже была помещичья усадьба, и однажды даже пробовал разыскать ее развалины, чтобы найти там клад. Лес этот считался парком, и, пока не разорилась городская турбаза, бывал довольно многолюдным. На лавочках и скамейках сидели влюбленные парочки, а по дорожкам бегали туристы в потертых трико с отвислыми коленками. Сейчас тут никого не было. С ветшающих лавочек потихоньку облезала краска. Асфальт на тропинках потрескался и кое-где уже вспучивался буграми, сквозь которые лезла ядовито-зеленая поросль. Мачтовые сосны раскачивались и поскрипывали в такт легким порывам ветра. Петляя между выбоинами, Саша покатил в сторону городского озера. Эту часть леса он знал. Пару раз бывал здесь с классом, на уроках физкультуры. А однажды даже принял участие в городских соревнованиях по спортивному ориентированию. Это когда на уроке физкультуры стали выбирать участников от класса, все отказались, а он не успел. И еще зачем-то признался, что умеет управляться с картой и компасом. В итоге на соревнования-то он попал, но к финишу пришел где-то в середине общей толпы. Зато, рыская по кустам в поисках очередного флажка, наткнулся на дохлую рысь — крупную пятнистую кошку с пушистыми кисточками на ушах. В классе потом все смеялись и обзывали фантазером. Никто не верил, что в Бояриновой роще, оказывается, водятся рыси. Дорожка становилась все уже и разбитей, а потом и вовсе свернула влево, в сторону от просеки, до которой, похоже, было еще далеко. Здесь Саша спрыгнул с велосипеда и стал осматриваться. Если поехать по дорожке, то вскоре будет холм, за которым начнутся песчаные дюны городского пляжа, а в просвете между ивами покажется озеро. Вправо, к просеке, хорошей дороги не было. Туда, в места незнакомые и, возможно, даже опасные, сквозь плотную стену кустов вела лишь едва заметная тропинка. Соблазн повернуть влево и вернуться в цивилизацию, к людям, был велик. Но если свернуть сейчас, никогда не узнаешь, что за фантастические дома виднелись на фоне заката. Опасно, да, но что поделать! Первооткрыватели всегда рискуют. И Саша направился в заросли, ведя велосипед рядом с собой. Верхом там все равно было не проехать. Лес как будто почувствовал перемены в его настроении. Только что он был веселым, светлым, полным запахов и звуков. А теперь вдруг сделался сонным, тихим и однообразно-серым, будто подернутым туманом. Лес словно боялся сам себя. Мачтовые сосны остались далеко позади. Тонкая, едва заметная тропинка вилась среди тихих и безжизненных зарослей, напоминавших частокол из серых и черных палок. Пахло прелью и гниением. Тропинка была усыпана сухими ветками, которые ломались, когда колеса проезжали по ним, и щелкали, как выстрелы. Саша вздрагивал и озирался. Тишина угнетала его, заставляя прислушиваться к собственному дыханию, которое вдруг стало казаться слишком шумным. В довершение всего, в голову полезли мысли о разной лесной нечисти. Каждая встречная коряга казалась кикиморой, а пеньки все до единого стали напоминать леших. — Все как в сказочках, — стал подбадривать себя Саша. — Герой пробирается сквозь мертвый лес, а нечисть водит вокруг него хороводы, постепенно сжимая кольцо… Сказал так, и вроде бы полегчало. Даже принялся додумывать лешим детали внешности. Вот эти веточки сверху сойдут за волосы. Кривой сучок пусть будет носом, а мох под ним на бороду похож. Проходя мимо одного из придуманных леших, Саша подмигнул ему. Вот чего угодно ожидал, но только не того, что у лешего вдруг откроются маленькие, мерцающие как раскаленные угли глаза, и один из них подмигнет ему в ответ! Чуть сердце из груди не выпрыгнуло… Когда наконец смог переставлять ослабевшие ноги, Саша сделал два шага к «лешему», прикрываясь велосипедом, как щитом. Не зря говорят — у страха глаза велики! «Глаза» лешего оказались всего лишь двумя дырочками в насквозь прогнившей древесине. Выругав себя за трусость, Саша отправился дальше, каждые несколько шагов оглядываясь на злополучный пень, пока тот не скрылся из виду. И еще долго не мог отделаться от ощущения, что в спину смотрят остановившимся взглядом его чужие, недобрые глаза. Мертвый лес, к счастью, скоро кончился. Кусты постепенно зазеленели, обросли листочками, а воздух наполнился гудением насекомых. Стало светлее и как будто даже потеплело. Вскоре в зарослях забрезжили просветы, и еще через несколько шагов открылось небо, а в нем, как корабельные мачты — верхушки опор высоковольтной линии. Просека! Саша так обрадовался, что забыл смотреть под ноги. Внезапно почва стала осыпаться у него прямо под ногами, а велосипед, падая, потянул Сашу за собой, вперед и вниз. Саша и ахнуть не успел, как рухнул с небольшого песчаного обрыва, и перелетел через велосипед, до крови сбив колени об его раму. Было очень больно, так, что захотелось пустить слезу. Но сдержался, только долго шмыгал носом, оттаскивая велик на полянку в березняке, что рос прямо под опорами ЛЭП. Здесь пришлось устроить привал, где и выяснилось, что в походной сумке не хватает самого главного — аптечки, или хотя бы йода. Ссадины пришлось промывать водой. Саша отдохнул и немного перекусил, затем отправился дальше. С велосипедом можно было идти только по бровке глубокой колеи, раскатанной в песке тягачами лесовозов. Песок осыпался прямо под ногами, и Саша часто терял равновесие. Да и велосипед временами норовил соскользнуть в колею, увлекая за собой. Лишний раз упасть — не страшно, но все это сильно задерживало. Боролся с песками почти час, а расстояние одолел — курам на смех! — меньше километра. Так до ночи и провозишься тут, а ведь еще и возвращаться как-то надо. И сколько еще идти — непонятно. Саша посмотрел вперед, но горизонт был надежно укрыт облаками. Не поймешь, есть там что-то или и правда почудилось. Саша уже потерял счет времени, когда увидел, что ЛЭП дошла до топкого берега какой-то водной преграды. Следующая опора стояла уже на том берегу. Должно быть, это были верховья городского озера, а точнее, насколько он помнил из карты, устье впадавшей в него лесной речки Лебедянки. Саша поскреб в затылке. О том, чтобы переправиться через речку с велосипедом, нечего было и думать. Разумнее поискать переправу выше по течению. Обходной путь вскоре нашелся. Саша не прошел и двухсот метров, как за березовым подлеском обнаружилась обычная деревенская улица, безлюдная в этот час, но совершенно реальная. Обрадованный, Саша взобрался в седло, и покатил по вполне проезжей улице. Дворняги, дремавшие под заборами и скамейками, провожали его ленивыми взглядами. Вечером они, наверное, задали бы жару случайному путнику, но сейчас, в такую духоту, даже хвосты не шевелились, не то что лапы… Переправа оказалась обычной плотиной. Речка в этом месте была настолько узкой, что умещалась в две бетонные трубы, проложенные под дорогой. Саша немного беспокоился, что дорога уведет его в сторону от цели, но оказалось, что зря: дорога сделала поворот, и теперь снова вела в сторону заветной просеки. Дальше потянулись однообразные часы, наполненные всевозможными препятствиями. Места и картинки сменялись, как слайды в проекторе. Стены крапивы и бурьяна. Неподвижно висящие клубы пыли над раскаленной сельской улицей. Заброшенные огороды с заборами, как лоскутные одеяла, сотканные из мусора, обрезков картона и кусков ржавого железа. Коварное болото под насыпью узкоколейки, где Саша промочил ноги и по колено перемазался липкой грязью… Гудящие под током провода то блестели над головой путеводной нитью, уводившей все дальше и дальше в неизвестность, то исчезали в стороне, когда приходилось огибать очередную преграду. Солнце постепенно клонилось к земле, а с ним, капля за каплей, таяла и надежда. В затуманенном сознании крепло понимание, что впереди ждет только круговерть из бесконечных помоек, заборов и пустырей. Поворачивать назад и возвращаться надо было прямо сейчас, немедленно, иначе домой доберешься только глубокой ночью, и мама будет сходить с ума. Но даже потеряв всякую надежду, Саша шел и шел вперед, уже и сам с трудом понимая, куда и зачем он идет, и для чего вообще затеял это путешествие. Наконец закончились последние признаки цивилизации. Исчез даже мусор, надежный признак присутствия человека. Обычно даже в глубоком лесу можно встретить обрывок бумаги или консервную банку, не говоря уже о битом стекле, то здесь, то там блестящем под ногами. А сейчас мусора не было вообще, и это очень не понравилось Саше. Может быть, сам не замечая, он уже перемещается во времени? Как иначе объяснить исчезновение мусора? Саша ехал через невысокий сосновый лес по усыпанной шишками тропинке. Тропинка была совсем узкой, вдвоем не разойдешься, но при этом твердой и надежной. По такой можно было ехать, и даже довольно быстро. Внезапно на периферии зрения мелькнуло что-то темное. Наперерез ему неслась стремительная серая тень. Тень скользила молча, целеустремленно, без рычания и лая перемахивая через пеньки и поваленные, осклизлые стволы. И не было ни одного лишнего мгновения, чтобы разобраться, понять, собака это или волк. Саша ударил по педалям, и чтобы было духу полетел про тропинке, каждую секунду рискуя свалиться и оказаться во власти зверя, кем бы он ни был. Тропинка петляла и разветвлялась, и Саша сворачивал туда, куда можно было свернуть на такой скорости, не свалившись. Он всей кожей чувствовал вонючее дыхание преследователя. Казалось, еще секунда, и клыки вонзятся ему в спину. Но — обошлось. Зверь вскоре начал отставать и наконец вроде бы оставил преследование, но Саша крутил и крутил педали, боясь даже оглянуться. Он остановился, только когда обнаружил, что загнал себя до того, что больше не может дышать. Он сел на багажник велосипеда, положил голову на сложенные на сиденье руки, и так сидел до тех пор, пока дыхание не стало размеренным и глубоким, и не заели появившиеся откуда-то комары. Наконец он поднял голову и огляделся. Кругом были все те же сосны. Невысокие, прямые и совершенно одинаковые, такие же, как и в предыдущие километры. Солнце еще окрашивало оранжевым их верхушки, но сюда, вниз, уже не заглядывало. Саша поежился от зябкости, мурашками продравшей по коже. Футболка была насквозь мокрой, хоть выжимай, и неприятно липла к телу. Дальше ехать нельзя. Теперь это было совершенно ясно. Саша развернул велосипед, потом полез в сумку и достал отвертку. Может быть, зверь все еще караулит его, а отвертка какое-никакое, а оружие. Он поехал со всей осторожностью, на которую был способен, прислушиваясь к каждому шороху, и вскоре добрался до развилки, от которой дальше вела не одна или две, а целых три тропинки. И ни на одной из них не было следов от шин! Саша поехал наугад, по средней, но метров через пятьсот наткнулся на еще одну развилку. Теперь ему окончательно стало ясно, что он заблудился. В отчаянии он схватился за компас, но тут понял, что даже примерно не знает направления, в котором двигался последние час или два. Это была катастрофа. От отчаяния и минутной паники возник соблазн прыгнуть в седло и помчаться вперед. Куда-нибудь да приедешь. К счастью, вовремя вспомнилась карта. Если ошибешься, и поедешь не в ту сторону, до жилья придется отмахать пятьдесят километров по лесу. По такой дороге не то что к утру, а и к вечеру следующего дня не доедешь. И еды уже нет. Саша положил велосипед на мох, росший по обе стороны тропинки, и постарался успокоиться, размеренно шагая взад и вперед. Получалось не очень. Поджилки тряслись, не переставая, и чужой тонкий голос вопил в голове: «Конец! Это конец!». Вскоре Саша пришел в такое нервное состояние, что даже обрадовался, когда неподалеку послышался треск. Кто-то шел по лесу прямо так, не разбирая дороги, только сучьями хрустели под его шагами. Саше в этот момент уже было все равно, человек это или зверь. Но все же он крепче сжал в руке отвертку и, спрятавшись за ближайшей сосной, стал высматривать нежданного гостя. Это был старик. Высокий, ничуть не сутулый, с пегой бородой и лицом, изрезанным глубокими морщинами — отмечал про себя Саша, внезапно успокоившись. В одной руке старик держал длинную палку, на которую опирался при каждом шаге, а в другой что-то вроде ведра с ручкой. Старик выглядел бы, как идеальный лесник, если бы не его одежда: длинный, почти до пят, странный серебристый плащ, делавший его похожим на всепогодный истребитель, и невиданные сапоги, которые Саша даже не знал, как описать. У Саши сердце так и екнуло. Высотные дома, исчезновение мусора, а теперь и этот старик, одетый, как у нас никто не одевается. Неужели я и правда в будущем?! Любой разумный человек в такой ситуации не стал бы выходить из укрытия и вступать в контакт. Если это будущее, еще неизвестно, как его представитель отреагирует на незнакомца в исторической одежде. Разумнее было бы проследить за ним, посмотреть, куда он пойдет и как будет вести себя. Но Саше до того уже загорелось все выяснить, что он решил сейчас же показаться старику. И будь, что будет.

***

Старик приближался, не замечая Сашиного присутствия. Иногда он поднимал палку и шарил ей в траве, как будто грибы искал. Это тоже было странно, потому что конец августа — не самое лучшее время для грибов. Больше медлить было нельзя. Если выскочить прямо перед носом старика, чего доброго, еще напугаешь. А он схватится за сердце, и медленно осядет на землю, теряя сознание. Или выстрелит сверкающим лучом из этой своей палки… Саша поморщился. Ну что ж за бред-то сегодня лезет в голову! И он сделал шаг в направлении старика, показываясь из-за укрытия. Старик остановился и некоторое время разглядывал Сашу. Надо было что-то сказать. Что-нибудь нейтральное и в то же время дружелюбное. — Как хорошо, что я вас встретил! — Что случилось? — спросил старик густым голосом. — Ничего страшного, — поспешил сказать Саша. Еще подумает, что испугался. — Заблудился я. — Заблудился, — эхом повторил старик, словно пытался понять, как это вообще возможно, взять и заблудиться. — Шел по лесу и вдруг заблудился. А откуда пришел, вспомнить не можешь? — Я не шел, — сказал Саша. — Я на велосипеде ехал. Он отошел чуть в сторону и показал на велик, утопавший во мху. — Раритет, — уважительно сказал старик, осмотрев велик, чем еще больше укрепил Сашу в его предположениях. — Он неказистый, конечно… Зато ездит. Старик кивнул и спросил: — И как все произошло? Замечтался, и вдруг свернул не туда? — Я не вдруг. Я от зверюги какой-то удирал. Ехал, ехал, а она как прыгнет на меня! — А не серая ли была зверюга? — Серая, — подтвердил Саша. — И уши стоячие? А на хвосте — белая кисточка? Саша задумался. Сейчас уже и не вспомнить, что там было на хвосте. Может, и кисточка. Да и не все ли равно, что за зверь тебя чуть на части не порвал, с кисточкой или без! — Не знаю, — признался Саша. — Времени не было его разглядывать. Он как кинется на меня! И не рычал, ничего. Я и подумал, что это волк… Старик улыбнулся. — Это тебя Зарби, наверное, напугал. Он мне встретился по дороге. Энергетика нашего пес, с теплостанции. Саше стало стыдно, что он испугался собаки какого-то там энергетика. Но теплостанция — это было уже интереснее. Только как бы спросить об этом, не вызвав подозрений? Пока Саша думал, старик сказал: — Ну ладно, что я к тебе с расспросами пристаю… Пойдем, провожу до дома. Где ты живешь? — Да тут, рядом, — уклончиво сказал Саша, и, чтобы поскорей отвлечь старика, добавил: — А вы за грибами ходили? — Грибам еще рано быть, — покачал головой старик. — Но ты прав, я, так сказать, тренируюсь в их поиске. Заодно и лесным воздухом дышу. Врачи очень рекомендуют. Саша подобрал велосипед и поспешил догнать уходящего старика. Они пошли рядом. — Тебя как зовут, путник? — спросил старик. — Саша. Старик переложил палку в левую руку, в которой уже было ведро, и протянул Саше сухую, горячую ладонь. — А меня Иван Иванович. — Очень приятно. Вдвоем идти по лесу было куда веселее. Еще и старик постоянно разговаривал. Иногда с Сашей, иногда и сам с собой. Хорошо, что хоть вопросов каверзных не задавал. Тут Иван Иванович как будто опомнился, остановился, и сказал, внимательно разглядывая Сашу: — А все-таки одет ты странно. — Вы тоже, — парировал Саша, даже не успев растеряться от неожиданного и коварного вопроса. — Ты прав, — признал Иван Иванович. — В конце концов, каждый ходит в том, в чем ему удобно. Верно я говорю? — Верно, — улыбнулся Саша. Иван Иванович принялся рассказывать про приключения энергетика и его собаки. Рассказывал со вкусом, смешно и интересно. Истории получались в духе фильма про четырех танкистов и собаку. Но Саша слушал его вполуха. Ему очень хотелось поскорее добраться до города. Он был практически уверен, что очутился в будущем. И еще не давала покоя мысль, что вся эта ситуация со встречей в лесу что-то напоминала. Старик тоже казался странно знакомым. В меру любопытный, в меру уважительный, но в то же время забавный, и, как собеседник, интересный… К моменту, когда расступились последние деревья, нетерпение достигло предела. Саша едва не срывался на бег, так хотелось увидеть город вблизи. Иван Иванович несколько раз посматривал на него, то ли с любопытством, то ли с осуждением, и неопределенно покашливал, но так ничего и не сказал. Тропинка вывела их на скошенный луг. Как Саша ни старался сдержаться, у него все же вырвался разочарованный возглас. За лугом оказалась небольшая лощина, с зеленой водой, затянутой ряской. На другой берег вел деревянный настил, укрепленный на небольших сваях. А дальше начиналась обычная сельская, одноэтажная улица, с домами, выкрашенными синей и зеленой краской, с белыми резными наличниками и рубероидными крышами. Словом, точная такая же, как и другие улицы на окраинах Стеклогорска. Теперь Саша видел и цель своих поисков. В дальнем конце улицы виднелись березы, и над их вершинами на многие метры вверх поднимались высотные дома. Но и они были самыми обыкновенными — панельными, отделанными мелкой блестящей плиткой, и кирпичными, белого и розового кирпича. Теперь все стало понятно. Это было не будущее. Просто еще один район Стеклогорска, о котором он почему-то не знал. Иван Иванович заметил Сашино разочарование, но истолковал его по-своему. — Что, не там вышли? — спросил он участливо. — Далеко от дома? Саша покачал головой. — Нет, я тут рядом живу. — Уверен? Может быть, все-таки проводить? — Не надо, я сам доберусь, — сказал Саша. Сейчас ему ужасно хотелось остаться одному. А потом укусить себя за руку или даже ударить. Сделать себе так больно, как только можно, чтобы заглушить стыд, жегший изнутри, как соль, разъедающая рану. Ну как, как он мог оказаться таким дураком! Увидел обычные дома на горизонте и сразу напридумывал… Будущее! Разлом пространства-времени! Тьфу. И правильно в школе дразнят фантазером. Чем больше думал о надеждах и небольших открытиях на пути сюда, тем больше копилось злости на самого себя. Мало того, что напридумывал нелепых фантазий, так еще и доказательства им умудрился найти! Да еще какие — надежные, неопровержимые! — А теплостанция, о которой вы говорили, где она? — сдавленным голосом спросил Саша. — Котельная? Вон в том дворе, — Иван Иванович показал рукой чуть правее улицы. — Я думал, ты знаешь. — Эту знаю, — коротко сказал Саша. Для правдоподобия надо было добавить что-нибудь еще, вроде «мы там часто гуляли», но уже не было сил врать. И так самому себе противен. Старик пожал плечами и ничего не сказал. Вот, значит, как. Котельная. Про странную одежду уже можно было не спрашивать, наверняка найдется какое-нибудь банальное объяснение. Но Саша все же спросил: — А плащ этот у вас откуда? У нас такие не продаются. — Сын привез из Финляндии, — с удовольствием сообщил Иван Иванович. — В командировке там был, по научной линии. Нравится? — Вы в нем как пришелец из будущего выглядите. — Да? Вот уж не подумал бы, что произвожу такое впечатление, — удивился Иван Иванович. — Хотя ты прав. Вещь на вид непривычная, зато очень удобная. В жару холодит, в холод греет. И от клещей неплохо защищает, тут такие клапаны есть специальные на рукавах… Иван Иванович говорил и что-то еще, но Саша уже не слушал его. Он смотрел вперед, на высотки, еще освещенные багровыми отсветами догорающего заката. Вот тебе и будущее! Глупо и обидно. Ладно, проехали. Саша огляделся. Старика уже не было. Постоял рядом, наверное, поговорил, и, не добившись реакции, плюнул и ушел. Наверняка еще и обиделся. Спасибо-то я ему не успел сказать. Саша перешел мостик, потом сел в седло и поехал к многоэтажкам. Не будущее, конечно, но посмотреть, как живут люди в новом, еще неисследованном районе, было все-таки интересно. И еще неплохо бы просто погулять здесь, развеяться. С момента бегства от собаки в голове словно туман стоял и было очень трудно сосредоточиться. Вот даже встреча со стариком… Была ли она вообще? Может быть, старик мне почудился, а я сам с собой всю дорогу разговаривал, чтобы успокоить нервы? Шатко все, нереально. Дурацкое состояние. От усталости, наверное. Саша въехал во двор, окинул его взглядом, и тут же соскочил с завихлявшегося велосипеда. Сердце вдруг пропустило пару ударов, а потом забилось сильно, гулко, неравномерно. Это был неправильный двор. Двор, какого просто не могло быть в их городе! Во-первых, дорожки. Асфальтовые. Чистые, словно недавно подметенные, и без единой трещинки. Бордюры выкрашены белым и черным. Лавочки у подъездов — новые! На газонах возле домов — цветы и трава, а не собачьи какашки и мусор. Трава! (тут Саша чуть не застонал) Что может быть проще! Но ведь и трава здесь была изумрудно-зеленой, не пыльной и совсем не затоптанной… А двери на подъездах? Закрываются. Не скрипят и не хлопают. И окна нигде не треснуты и не разбиты. Светятся таким теплым, домашним светом. И стекла в этих окнах чистые, вымытые. Люстры висят, занавесочки — белые, цветные, всякие. Красивые! А у нас и лампочки Ильича на шнурке — не редкость. Он сел на велосипед и стал кататься по району, заглядывать во дворы, на детские и спортивные площадки, широко открытыми глазами впитывая увиденное. Травка и кустики — хорошо, конечно, но это ведь еще не все. Ну, а люди? У нас встретишь человека вечером — идет, сутулится. Лицо хмурое, пустое. Или такое… сурово-озабоченное. Или попросту злое. А пьяных сколько! Только успевай объезжать! А здесь и люди — другие. Разговаривают о чем-то между собой, шутят, никто не ругается, не орет противным скрипучим голосом. И лица у них простые, открытые. Не сказать, чтобы прямо уж очень добрые, но и не злые. Обычные, нормальные, человеческие лица. Беззаботные, веселые ребята, его ровесники, молодые мамы с колясками, влюбленные парочки. И девчонки одеты прилично, со вкусом. Без этих цветных… как их там! Лосин этих дурацких. И ни у одной, ни у одной не было этой кошмарной, оттопыренной челки! Вот уж чудо, так чудо. Саша тайком осмотрел себя, стараясь понять, как он выглядит по сравнению с этими людьми, и словно другими глазами увидел собственную одежду — пропитанную потом и пылью, и ноги — со сбитыми коленками, в полосах застывшей болотной грязи. Теперь понятно, почему Иван Иванович сказал, что он странно одет! От такого чучела любой бы шарахнулся. Тут Саша поймал себя на том, что старается держаться в тени, подальше от фонарей, рыжим светом отгонявших синие сумерки. Стыдно? И правильно. Выглядишь, как ассенизатор в операционной. Посреди одного из громадных, как взлетные поля, дворов он увидел школу, и ему сразу же захотелось учиться в ней. Два этажа, блестящие, огромные — в пол, окна. Чеканные бронзовые часы над входом, очень красивые, с римскими цифрами и фигурками рыцарей. На спортплощадке — рыжий песок, турники, качели — все яркое, цветное, не поломанное. В такой школе могла бы учиться Алиса. Саша даже глаза закрыл, представляя, как она, размахивая портфелем, вместе с ребятами выбегает из этих вот дверей, и ее глаза счастливо блестят, и галстук развивается на ветру… Он чуть не взвыл, когда в идиллию вклинилось воспоминание о его собственной школе: унылом бетонном параллелепипеде с запыленными, кое-где разбитыми окнами. Плитка на площади перед парадной лестницей, где обычно проводили линейки, вся потрескалась. На спортплощадке не хватало качелей. А еще физрук всем запрещал подтягиваться на левом, самом высоком турнике — там треснула сварка, и перекладина могла отвалиться в любой момент. Возле входа в детский садик была лавочка. Саша прислонил велосипед к забору и со вздохом облегчения опустился на нее. Сил в ногах уже не было. Он запрокинул голову и стал смотреть в ночное небо, на первые звезды. Да, это было не будущее, но как же здесь было хорошо! Так хорошо, что хотелось встать посреди улицы, и запеть. Во весь голос, никого не стесняясь. Вскоре совсем стемнело. Саша разрывался на части. Пора было ехать домой. Папа — ладно, он сегодня в смену, и до утра ничего не узнает, а вот мама наверняка уже с ума сходит. Если бы не она, прямо на этой лавочке и переночевал! А лучше, конечно, приятеля тут завести… И чтоб он жил высоко-высоко, этаже на семнадцатом. Переночевать у него, проснуться рано утром, выйти на балкон, и смотреть, как солнце окрашивает холодное предрассветное небо в нежные розовые тона. Как просыпается и оживает город, и как по дорожкам ездят поливальные машины, оставляя за собой чистоту и свежесть… Эх, мечты! Возвращаться домой. Зачем? Ведь там, куда ни посмотри — тоска. На душе смутно и безысходно, и кажется, что время остановилось. Не на что надеяться и нечего ждать. Он выехал из района с таким чувством, словно возвращается в прошлое. Из будущего, в котором он все-таки побывал.

***

— Государство должно проводить последовательную политику во всех областях. Это касается не только экономики, но и прочих сфер, в том числе и социальных. Самое главное, что реформы должны проводиться последовательно. Если взять реформаторские планы Столыпина, что мы видим? По совокупности причин ему удалось реализовать только аграрную реформу, в то время, как изначально план реформ предусматривал более глубинные изменения сложившихся хозяйственных и общественных отношений… Размеренная речь Ираиды на несколько секунд выхватила Сашу из приятной пелены воспоминаний. Он согнал с лица легкую улыбку, непроизвольно вылезавшую во время таких «погружений», и огляделся. Пока все было спокойно, но уже чувствовалось, что страсти постепенно накаляются. Еще несколько минут, и Ираида закипит возмущением, словно чайник, который забыли снять с плиты. Но эти минуты — целая вечность. Столько мыслей можно передумать, столько картинок пронесется перед глазами… Саша снова улыбнулся, вспоминая то путешествие в «будущее». Целый детектив. Была загадка, были поиски ответа на нее, были приключения. И разгадка, пусть и не совсем такая, как ему хотелось. А тоже ведь над ней пришлось потрудиться, буквально по крупицам собирал информацию. «Будущее» оказалось не просто новым районом города. Путем сложных, окольных расспросов он выяснил, что это был закрытый городок — Стеклогорск-3, расположенный вокруг НИИ, который занимался то ли космическими, то ли оборонными исследованиями. А может быть, даже и атомными. Во всяком случае, на выезде из района обнаружился пропускной пункт, на котором у всех проверяли документы. Не строго, но все же проверяли. Он тогда еще забоялся, что и не выпустят, но ничего, пронесло. Потом он совсем осмелел и стал гонять в «будущее» часто, по несколько раз в неделю. Уезжал, бывало, сразу после школы, чтобы успеть вернуться до темноты. Постепенно освоился, научился ориентироваться в лесу. Даже с Зарби подружился, причем пес оказался вовсе не таким злым, как показался поначалу. Просто, может, поиграть тогда хотел… Эти поездки отнимали много времени и сил, все-таки расстояние было большим. Приходилось поднажать, чтобы оставался хоть час на то, чтобы погулять по безмятежным улицам, постоять у ворот Алисиной школы. Возвращался оттуда иногда совсем вымотанным, но с отдохнувшей, счастливой душой. Побывал! Пропускной пункт Сашу уже не смущал. Если приезжать на велике через лес, то документы показывать было просто некому, а на выезде их не смотрели. Одно только неудобство: в «будущее» можно было гонять только в теплое время года, когда подсыхали лесные тропинки. Поздней осенью и зимой, хочешь не хочешь, а майся дома, в прошлом, в серости и безнадеге. Чтобы не очень расстраиваться, он придумал такое объяснение: во времени тоже бывает ненастье, какая-нибудь там темпоральная буря, и тогда связь с будущим надолго прерывается, а ты, как разведчик, должен приспосабливаться к местным условиям, стойко перенося все тяготы и невзгоды. И он приспосабливался и держался, хотя от одиночества и непонимания на душе временами было так паскудно, что хотелось залечь в спячку, как медведь, и проспать до весны, когда снова можно будет вырваться, коснуться мечты кончиками пальцев… Он часто раздумывал, как вышло так, что закрытый городок настолько отличался от остального города, от общей, всем привычной реальности? Однажды подумалось, что дело в благополучии, в сытости, обеспеченности продуктами и прочими товарами. Наверняка там есть какое-нибудь спецснабжение, продуктовые пайки, и всякое такое, прямиком из самой Москвы. Специально потратил день, съездил, ходил по магазинам, подслушивал разговоры в очередях. В магазинах научного городка, как и в городе — пустые полки, шаром покати. Хлеб, молоко, и консервы «Завтрак туриста». В «Промтоварах» — дверные петли, гвозди, розетки со штепселями. Иногда на прилавки «выбрасывали» что-то необычное, все равно что — и тогда мгновенно собирались огромные очереди, люди в которых были точно так же озабочены тем, как прокормиться, как достать необходимое, будь то сапоги, пальто на осень или лампочки в люстру. Вот только они не огрызались и не тявкали друг на друга. Если дело не в материальном благополучии, то в чем? В самих людях? Как им удалось остаться такими, такими… не разобщенными? Не озлобиться на весь мир? Как у них получилось научить своих детей этому? Он искал, и не находил ответ.

***

— Хорошо, давайте оставим девятнадцатый век в покое и поговорим о будущем. О том, что при текущих тенденциях развития общества может ждать нас в течение ближайших ста лет… — Ираида отложила книгу, которую держала в руках, и посмотрела на класс. — Абрамова, не делай удивленные глаза. Ты думала, что история — это непременное копание в прошлом? Изучение пыльных архивов и мемуаров? Нет? А вообще, как ты представляешь ее задачи? Список слов, которые из мира грез могли вернуть Сашу в реальность, а тем более завладеть его вниманием, был совсем коротким. Но слово «будущее» в нем было. Он невольно начал прислушиваться к происходящему на уроке. — Не знаю, Ираида Аркадьевна, — протянула Абрамова. — Я всегда думала, что история должна отвечать на вопрос, откуда мы пришли и как стали такими. — Правильно. Но на этом ее задачи не исчерпываются. В умелых руках история — это бесценный научный и прогностический инструмент. Во многих случаях она способна дать очень четкое представление о том, куда мы идем. — Как это куда? — пробасил Веселкин сзади. — Конечно же, в прекрасное далеко! По классу прокатился смех. Многие стали переглядываться, предвкушая потеху. Когда Ираида не была настроена на брюзжание, она с удовольствием участвовала в подобной клоунаде, и к теме урока обычно не возвращалась. Но на этот раз что-то было не так. Вместо того, чтобы парировать шутливый выпад, Ираида сняла очки и стала не спеша протирать их. Даже с предпоследней парты было видно, какое усталое у нее лицо. — Веселкин, — сказала она, надевая очки. — Я прекрасно понимаю твое желание постоянно оправдывать собственную фамилию, но на твоем месте мне было бы не до смеха. — Почему это? — удивился он. Саша не оборачивался, но спиной чувствовал, что Веселкин продолжает улыбаться. — Потому что никакого прекрасного далека не будет. Ни лично у тебя, ни у всех нас. В тишине, вдруг сковавшей класс, эти слова прозвучали как приговор. Ираида встала из-за стола, заложила руки за спину и принялась прохаживаться вдоль доски. На класс она при этом не смотрела, словно вдруг оказалась в полном одиночестве. — Вы наверняка думаете, что ваша классная — брюзга и дура, только и знает, что обличать и бесноваться… И вы позволяете мне это делать с тем же снисхождением, с каким в старину относились к юродивым. Пускай покричит, побесится, лишь бы двойки не ставила. А у нас свои дела есть. Верно я говорю? — она обернулась к классу и окинула его взглядом. Несколько затылков отрицательно качнулись. — Зря ты, Солнцев, качаешь головой. Остальным простительно, но ты мог бы быть со мной честным. Сказал бы, да, Ираида Аркадьевна, мы считаем вас юродивой. Я знаю, что ты так считаешь, и ты это знаешь. И в этом свете твое несогласие выглядит, как попытка балансировать на тонкой грани между лестью и лицемерием. Все взгляды устремились на Солнцева, с лица которого сползала саркастическая, полная чувства собственного превосходства, усмешка. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. — Ираида Аркадьевна, вы… кхм… неправы. Ну да, мы не всегда относились к вашим словам серьезно, но считать вас юродивой… Тоже перебор, вроде бы. Вы к нам несправедливы. — Ты меня прости, но на такую несправедливость у меня есть полное моральное право. Тем более, что мои слова недалеки от истины. Надеюсь, что хоть с этим утверждением никто из вас спорить не посмеет. На этот раз возражений не прозвучало. Происходящее уже очень сильно уклонилось от привычного сценария. Саша не сомневался, что каждый в классе сейчас был точно так же растерян, как и он сам. Чего теперь ждать, если уже и любимчикам влетело? Но Ираида вдруг перестала прохаживаться и снова посмотрела на класс с грустью во взгляде. — Жалко мне вас, ребята. Душа болит, когда думаю о том, что вас ждет. Не хочу злоупотреблять штампами, но если вы услышите где-то слова про потерянное поколение, знайте, что это именно о вас и ваших сверстниках. — Ираида Аркадьевна, может быть, не все так плохо? — осторожно спросила Света Плотникова. — Что? Нет, Света, не все. Ты права. Ваше поколение, возможно, еще сохранит в себе остатки фундамента принципов и морали, что мы, смею надеяться, смогли заложить в вас еще в советские годы. А вот те, что придут за вами… вот там начнется настоящий пир жестокости, беспринципности и мракобесия! — Они — это кто? — Дети, которые появляются на свет прямо сейчас, в то время, пока мы с вами об этом разговариваем. После ее слов повисла пауза, полная безнадежности, возведенной в превосходную степень. — Все-таки я не понимаю, Ираида Аркадьевна, — подал голос Олег Филинов — второй из любимчиков-подпевал, — как вы можете говорить так уверенно. Откуда вы знаете, что нас ждет? — Знаю, Филинов, знаю, поверь мне. Если меня чему и научило полученное образование и жизненный опыт, то это умению наблюдать и делать выводы. Это несложно. Тем более что и все исходные данные лежат на поверхности. — А можно показать это на простых примерах? — Хочешь, чтобы я попророчествовала? — усмехнулась Ираида. — Ну что ж, давай попробуем. Только уговор: мои слова воспринимать с долей скепсиса, все-таки я не истина в последней инстанции. Да, и если среди вас есть особы чересчур чувствительные, прошу сразу выйти из класса. За прогул я это не посчитаю, — она оглядела класс. — С кого начнем? — С меня, Ираида Аркадьевна! — прогудел Веселкин над самым ухом. — Я готов пострадать ради науки! — Никак ты, Веселкин, не уймешься… Ладно, начну с тебя. Человек ты недалекий, буду говорить откровенно. В институт тебе не поступить. В техникум или пэтэу ты тоже не пойдешь, потому что работа на заводе не отвечает твоим понятиям о честолюбии. Любишь уважение. Конфликты разрешаешь не умом, а давлением и силой. Занимаешься спортом. Ходишь, как вы это говорите… в качалку, верно? — Точно. Ираида подумала несколько секунд. Потом сказала: — Вуаля. Картинка сложилась. Скорее всего ты станешь мелким рэкетиром. Будешь выполнять приказы, поджигать ларьки, трясти коммерсантов. А потом тебя или посадят, или… или с тобой разберутся конкуренты. — А…, а почему сразу разберутся? Вдруг не они меня, а я их? — С кем-то разберешься ты. Потом еще несколько раз. А потом обязательно найдется тот, кто будет сильнее. И он тебя съест, — Ираида сопроводила эти слова жестом, изображающим челюсти. — Но это уже частности, Гена, мелкие детали. Важно то, что ты будешь пешкой в играх более крупных фигур. А судьба пешек незавидна. — Можно стать боссом. Крупной фигурой, как вы говорите, — загоготал Веселкин, радуясь удачному сравнению. — Тогда, как я уже говорила, тебя посадят, — терпеливо объяснила Ираида. — Государственная машина, как только наберет силу, не захочет делиться ресурсами с криминалом. Она предпочтет контролировать их сама. А боссы не захотят расставаться с награбленным в лихие годы. Возникнет конфликт интересов, в закономерном итоге которого боссов одного за другим переловят и пересажают. Саша обернулся. На лице Веселкина застыло выражение растерянности. Парамонов толкал его в бок и ухмылялся, но Веселкин, казалось, не замечал этого. — Фигня какая-то, — пробормотал он. — Больно мне надо кого-то трясти… Я и не собирался. Ираида покачала головой. — Собирался. И собираешься в данный момент. И будешь продолжать это делать. Просто пока ты еще не понимаешь этого, и не видишь некоторые, очевидные мне признаки. — Нет никаких признаков! — Есть. И я могу доказать тебе это. Расскажи нам, о чем ты мечтаешь? — Ни о чем. Хочу жить нормально, чтобы все было. — То есть богато? — уточнила Ираида. — Как это там у вас… тачка, хата, баба? Чтобы перед пацанами не было стыдно? — Ну да, типа того. — И как ты собираешься этого достичь? — Бизнес открою, раскручусь… — А начальный капитал? — Займу. — Мне кажется, ты лучше меня знаешь, скольких из таких «занявших» ставили на счетчик, а потом вывозили в карьер. — Да, слышал, — процедил Веселкин. — Чего уставились? — крикнул он классу. — Отвернулись все резко! В классе никто не шевельнулся. — Видишь, Гена, ты злишься, — спокойно сказала Ираида. — Потому что понимаешь, что я права. А такую правду ты пока не можешь принять. — Я что, один такой, что ли?! Они, вот эти вот, того же хотят… Все такие. Все! — Ты прав. Ты не один такой. Этой болезнью поражено все общество. А ты просто симптом этой болезни. Как и остальные. — А что за болезнь? — спросил Филинов. — Как называется? — Утрата принципов, ориентиров, идеалов. Мы перестали мечтать, перестали верить. Кто из вас еще мечтает стать космонавтом? Летчиком? Ученым? Может быть, среди вас есть такие, кто искренне хочет стать замечательным врачом и спасать человеческие жизни? Нет, такие перевелись. Это несовременно. Не соответствует запросам времени. Вы помешаны на деньгах, на мишуре, на внешних атрибутах. Вот он ваш идол. Вы думаете, мечты — это несерьезно? Так, глупости, ерунда? Напрасно! Мечта, идеал — и есть та сила, что определяет судьбу как отдельного человека, так и общества в целом. Определяет дорогу, которую они выберут и по которой пойдут. — Я так понял, что со мной все ясно, — сказал Веселкин. — Человек я конченый, можно крест ставить. — Ну-ну, будет уже, что за фатализм, Веселкин! Твое будущее в твоих собственных руках. Конечно, отправную точку ты не изменишь, потому что мы такие, какими выросли, какими нас воспитали родители и общество. Но над мечтой ты вполне мог бы поработать, если не хочешь пойти по кривой дорожке. — У нас Лисин мечтает полететь в космос, — сказал Солнцев, нехорошо улыбаясь. — Если метла в люке ракеты не застрянет. Что вы скажете о его судьбе? Саша непроизвольно пригнул голову к парте. Ему захотелось съежиться, стать незаметным. Он терпеть не мог такие вспышки интереса к собственной персоне. Ничем хорошим они все равно не кончались. Вот тут бы и пригодилась магия, будь она неладна! Клубы дыма, запах серы, и нет никого за партой. — А ты, Солнцев, зря ерничаешь, — сказала Ираида, подходя к Сашиной парте. — Может статься, что он достоин большего уважения, чем большинство из этого класса. Она остановилась напротив. Саша так и сидел, уткнувшись в парту, и не видел, что она делала. Должно быть, сверлила его своими близорукими глазками. — Ну что, Саша, давай я и тебе попробую погадать на будущее. — Лучше не надо, — пробормотал он. Более твердо настаивать он не смог. Проснулось неуемное любопытство. И еще, на какую-то малость, но подкупил неожиданный комплимент со стороны исторички. — Ну-ну, не стесняйся. Видишь, публика требует. Саша промолчал. Ираида задумчиво потеребила себя за подбородок. — Определимся с начальными данными… — вслух стала рассуждать она. — Врун, одиночка, фантазер, идеалист. Скрытен. Честолюбив — но иначе, чем Веселкин… такого, пожалуй, деньгами не сманишь. Ираида сделала паузу, видимо, ожидая его реакции. Не дождавшись, заговорила, продолжая рассуждать вслух. — Удивительно, но пока не складывается картинка. Ты у нас прямо человек-загадка. Этакая темная, но очень идейная лошадка. Из таких получаются обычно полководцы и диктаторы… Воспользовавшись паузой, Филинов встал, принял позу памятника Ленину и провозгласил: — Даешь Лисина в диктаторы! На него зашикали. Филинов уселся на место, пожав плечами. — Нет, власть его не интересует, — сказала Ираида. — Тут что-то другое. — Что вы накинулись на человека? — сказала Катя Волкова. — Ему и без вас не по себе, наверное. — В самом деле, — сказала Ираида. — Надо и меру знать. Она вернулась за свой стол. — Хорошо. У нас еще остается немного времени, и давайте вернемся к вопросу, поднятому в начале урока. Попробуем хотя бы в общих чертах предсказать, что нас ждет через сто лет. — Ираида Аркадьевна, но как это возможно? Мы же не провидцы какие-нибудь! — удивилась Абрамова. — Ира, я специально подчеркнула: в общих чертах. Не нужно пытаться угадать, какая страна покажет лучший результат на Олимпиаде 2050 года, или назвать фамилию следующего президента. Задача заключается в том, чтобы выделить тенденции и затем экстраполировать их в будущее, выбрав наиболее вероятный вариант развития событий. Я ведь уже и необходимый инструментарий вам дала, и даже показала, как им пользоваться. Нужно определить начальные условия и понять, что является движущей силой данного социума, вытащить на свет идею или мечту, что его объединяет и заставляет двигаться вперед и развиваться. Здесь можно провести аналогию с математикой. Знаем точку А, знаем вектор движения, значит, можем определить и цель — точку Б. Мечта, идея — это и есть тот самый вектор, — она оглядела класс. — Ну, кто начнет? Сашу прошиб пот. «Не надо, не смотри на меня. Меня здесь нет. Спроси кого-нибудь другого!» Но он уже знал, что взгляд Ираиды остановится именно на нем. — Саша, может быть, ты? — А чего сразу я? Вон сколько народу сидит. Кого-нибудь из них спросите. — Мне кажется, ты забыл, где находишься, — сказала Ираида, и в ее голосе звякнул металл. — Это все-таки урок, на котором, помимо отвлеченных бесед, еще и оценки ставят. Так что сам решай, как поступить. Он посмотрел на Ираиду, но не смог увидеть выражение ее глаз за блеском очковых стекол. — Какое было задание? — Опиши тенденции развития нашей страны и мира на протяжении следующих ста лет. — А если я навру с три короба? — Это ты решай сам. Я задала вопрос, а ты будь добр ответить так, как считаешь нужным. Было совершенно ясно, что он угодил в ловушку. «Как ты представляешь будущее?» — безобидный для остальных, но для него очень коварный вопрос. Соврешь в ответ на него — предашь в себе что-то такое, важнее чего нет. Скажешь правду — окончательно превратишься в посмешище для всей школы. Хорошенький выбор! — Хорошо, — сказал он с чувством, словно вниз головой бросается в пропасть. — Я расскажу. О будущем, которое наступит через сто лет. О людях, которые будут в нем жить. Я не знаю, как мы туда придем и через что нам придется пройти, но мы придем туда обязательно… Он посмотрел на Ираиду. Та ободряюще кивнула. — Это будет мир Прекрасного Далека. Мир Алисы Селезневой.

***

Саша говорил долго. Оттягивал момент окончания рассказа насколько мог, добавлял мелкие, несущественные штрихи, уточнял отдельные детали, иногда возвращаясь к уже сказанному, иногда забегая вперед. Ему казалось, что пока говорит — он в безопасности. Помня о нраве Ираиды, никто не решился бы прервать его. А вот когда он замолчит, когда сядет на свое место — самый ад и начнется. Когда он закончил, кожа по всему телу горела так, что окати водой — только пар бы пошел. Хотелось испариться, вывернуться, выскользнуть из устремленных на него взглядов, как бомбардировщику из перекрестия лучей зенитных прожекторов хочется нырнуть в спасительную темноту неба. Во взглядах одноклассников читалось ожидание, словно он не сказал что-то такое, что обязательно должен был сказать, не поставил какую-то точку. Ираида покачивала головой с таким видом, словно говорила: «Ну вот, я так и знала!». Пауза затягивалась. Саша чуть было не сказал: «Все, конец», но тут заговорила Ираида. — Рассказ получился интересный. И мне приятно, что в нашем классе еще остались те, кто умеет мечтать. Будущее, которое ты описал, вполне достойно того, чтобы стремиться жить в таком мире. Но все-таки я просила тебя поделиться твоим собственным прогнозом, а не кратким изложением творчества раннего Кира Булычева. — Это и есть мой прогноз, — сказал Саша. — Я разделяю его взгляды. — Саша, я еще раз повторю, я одобряю и полностью поддерживаю людей, у которых есть мечта. Но все-таки нужно оставаться в рамках разумного, и не ударяться в совсем уж оголтелые фантазии. Мне бы хотелось из моих учеников воспитать не фантазеров и не прожженных циников, а реалистов, умеющих мечтать. А то, что рассказал нам ты, выдает в тебе фантазера, причем фантазера худшего толка, не знающего меры, совершенно бескомпромиссного. Такая оторванность от реальности не сулит тебе ничего хорошего, поверь. Реальность — штука весьма жестокая, и она требует максимально серьезного отношения к себе… — Ираида помолчала, ожидая ответной реплики, но Саша не отвечал, и она продолжила: — Ну, хорошо. Давай попытаемся разобраться. Вот лично для меня непонятно, почему твой так называемый «прогноз» оказался основан на простеньких повестушках детского писателя. Ты ведь давно уже не ребенок, чтобы верить в подобные сказки. Но все же, если принять их за описание социально-экономической модели, я допускаю, что такая модель могла тебя подкупить. Тем более, что и выглядит она весьма привлекательно. Правда, при этом она обладает одним-единственным недостатком, который сводит на нет все ее замечательные достоинства. Знаешь, что это за недостаток? — Нет. — Она в принципе никогда не будет реализована. Это совершенно утопическая идея, причем даже в большей степени, чем коммунизм. Если бы ты это понял, я уверена, что твои взгляды довольно быстро пришли бы в соответствие реальности. — Почему вы так уверены, что такая модель невозможна? — Видишь ли, она получит право на жизнь только при одном условии — практической неограниченности энергии и ресурсов. При любой другой ситуации не будет предпосылок для изменения психологии общества, и конкуренция за кусок пирога будет продолжаться. Пока общество не избавится от гнета установки «мне не достанется», оно в полной мере сохранит весь набор проблем и пороков, преследовавших его на протяжении тысячелетий. Коммунизм потому и оказался утопией. Его сторонники видели в нем способ добиться изобилия через революционное изменение строя, в то время как его достижение — совершенно самостоятельная задача. Строй сменился бы эволюционно и безболезненно, просто как реакция общества на новые условия жизни… Однако здесь все упирается в очень серьезную проблему: энергия и ресурсы конечны, и будут оставаться таковыми еще очень долго, если не всегда. — То есть вопрос в технологии? — В принципе, да. Оскар Уайлд говорил, что прогресс является реализацией утопий. Но задача обретения бесконечных ресурсов, по сути, вопрос того же порядка, что и изобретение вечного двигателя или машины времени. Невозможные, абсурдные по определению вещи. Как ни старался, Саша не смог сдержать усмешку. — Машина времени — абсурд? — Абсолютный. Это то, что не будет сделано никогда. Саша опустил голову, чтобы Ираида не увидела выражение его лица. — А вот кстати, — сказала вдруг Ираида. — знаешь ли ты, что обожаемый тобой Кир Булычев в конце концов отказался от утопических взглядов? В поздних произведениях из цикла про Алису Селезневу у него появились и армии, и деньги, и полиция с наркомафией, причем не на другом конце галактики, а на Земле… Сильнее ударить его было бы невозможно. — Этого не может быть! — почти выкрикнул Саша. — Откуда вы знаете?! — Прости, что значит — откуда? — удивилась Ираида. — У меня, если ты не в курсе, две дочери, с одной из которых ты в параллельных классах учиться изволишь. Со старшей, Машкой, в детстве мы читали «Девочка с Земли», сборник «Миллион приключений», «Сто лет тому вперед». А с младшей теперь читаем «Война с лилипутами», «Золотой медвежонок» и «Излучатель доброты». Так что я как раз очень хорошо знаю, о чем говорю. Сейчас же вспомнился читальный зал. В нем имелись только те три книги, которые Ираида читала со старшей дочерью. Еще была «Подземная лодка», правда, уже в «Пионерке», а не отдельной книжкой, и он думал, что на этом серия про Алису у Булычева закончилась. А теперь выходит, что были еще книги! Много, целая куча книг, которые почему-то не попали в библиотеку, и в которых все оказалось совсем по-другому. Что же получается? Правда не укладывалась в голове. Он мечтал, надеялся, всей душой верил Булычеву, а тот взял и отказался от собственных убеждений, одним махом уничтожив собственноручно созданное Прекрасное Далеко? Ведь целый мир перевернулся вверх ногами! В нем осталась Алиса, но теперь, должно быть, и она стала чужой, далекой, холодной. Жалкой, испорченной маской себя самой. Ему не нужно было читать эти книги, чтобы понять это. В мире, где оставалось насилие и деньги, не могло быть Алисы. А если и была бы, то стала бы она не девочкой в красном платье с бесконечно добрыми глазами, а амазонкой в блестящих доспехах, с бластером на изготовку и холодным, колючим взглядом. Саша был оглушен, словно его предал единственный друг. — То есть ты не знал об этом повороте в творчестве Булычева? — уточнила Ираида. — Нет, — выдавил он, едва найдя в себе силы сделать это. — А что, по твоему мнению, могло толкнуть его на столь кардинальную смену концепции? Он не смог бы ответить, даже если бы хотел. В голове творился оглушительный кавардак. Всплывали страницы книг, картинки, смутные образы, обрывки собственных фантазий, как воспоминания об экскурсиях в мир грез. Все это кружилось и таяло, постепенно удаляясь. Как теперь жить? Во что верить? Все прежнее, то, что составляло его суть, что не давало опустить руки и держало на плаву, все было разбито, растоптано, потеряно! Осталась только Алиса, потерявшая дом, мир, где родилась, такая же одинокая и неприкаянная, как и он сам. — Хорошо, я отвечу за тебя, — сказала Ираида. — Не секрет, что подобные книжки пишутся, преследуя две цели: развлекательную и образовательную. Я думаю, что в какой-то момент Булычев осознал, что учит детей бесполезному, несбыточному, и решил приблизить свои вселенные к реальности, чтобы на них, как на моделях, показать примеры новых общественных, экономических и политических отношений… — А я думаю, — глухим голосом сказал Саша, перебив Ираиду, — что он просто поддался той самой болезни, о которой вы говорили: он разучился мечтать, перестал верить, не смог больше надеяться. И предал читателей, которые поверили в созданный им мир. Ираида задумалась. — В определенной мере твой упрек справедлив, — признала она. — Писатель, единожды избрав позицию, не имеет права произвольно менять ее. Иначе читатель, что и получилось в твоем случае, ему этого не простит. Но не допускаешь ли ты, что у Булычева были веские причины для отказа от утопических взглядов? — Это какие? — Например, он мог предчувствовать грядущие непростые изменения в нашем обществе, и, с целью смягчить шок от них, решил заранее подготовить читателей. — Не вижу логики, — заявил Саша. — Решил подготовить, отобрав у них мечту. Разве не должно быть наоборот? Когда человеку тяжело, мечта, надежда на лучшее — последнее, что у него остается! — Ну, может быть, к нему пришло понимание, что это была ложная мечта. — Разве желание жить в справедливом и безопасном мире может быть ложной мечтой? — Тяжело с тобой спорить, — улыбнулась Ираида. — Не знаю, что тебе на это сказать. Но спорщик ты отчаянный. Аргументы приводишь железные, такое не каждому дано. Что ж ты раньше помалкивал на уроках? Саша пожал плечами. — Интересных тем не было. В ответ на это Ираида молча возвела глаза к небу. Мол, всем не угодишь. Немного помолчали. — Тогда у меня вопрос, — сказал Саша. — Если будущее, которое описал я, никогда не настанет, то чего нам ждать? Что придет взамен? — Я как раз от вас хотела добиться ответа на этот вопрос, — сказала Ираида. — Но кажется, что придется ответить самой. Она поднялась из-за стола, и, грузно шагая, вышла к доске. Здесь она обернулась к классу. В ее взгляде снова промелькнула непомерная усталость, словно Ираида несла на душе тяжкий груз. — Ребята, я вам скажу правду, — сказала Ираида. — Такую, какой я ее вижу. Эта правда жестокая, и понравится она не всем. Но вам скоро вступать во взрослую жизнь, и я хочу, чтобы вы были готовы к подлостям, которые вам подкинет смутное время, в которое мы вот-вот вступим… Давайте посмотрим вместе, что мы имеем. Определимся с начальными данными. А имеем мы страну, в спешке, кое-как, сикось-накось скроенную из кусочков на развалинах Советского Союза. В активе у нас остатки былой роскоши: развитая инфраструктура, научный и производственный потенциал, в пассиве — хроническое безденежье, развал основных институтов экономики и власти, шатающаяся армия, проблемы со снабжением населения элементарными продуктами и товарами, и многое другое. О чем в таких условиях может мечтать общество и отдельные его члены? — Ираида сделала паузу. — Ну, кто-нибудь? — Брюхо набить, Ираида Аркадьевна! — выдал Веселкин. — Молодец, Геннадий. Первая умная мысль за сегодня. Сейчас мы мечтаем любой ценой вырваться из пропасти нищеты, в которой вдруг оказались. Кто сможет, уедет, оставшиеся будут стараться любой ценой улучшить уровень жизни. В ход пойдут все методы, начиная от безобидных, заканчивая откровенно криминальными. Завороженные блеском красивой жизни, мы будем давить, подсиживать, топить друг друга в попытках пробраться поближе к вершине пищевой цепочки. Государство тем временем будет искать собственный выход из создавшейся ситуации. Наша экономика дышит на ладан, товары не выдерживают никакой критики, и единственной возможностью обеспечить приток денег в страну будет экспорт природных ресурсов. Нефти, газа, леса, различных минералов. Когда цены на нефть пойдут наконец вверх, а это случится обязательно, в страну хлынет мощный поток твердой валюты. Казалось бы, вот оно счастье! Появится возможность закупить за рубежом инструменты, продовольствие и материалы, модернизировать промышленность, построить новые дома и дороги, поднять деревню, обеспечить каждого работой и приличным доходом… Но ничего этого сделано не будет, потому что в тот момент у власти уже будут другие люди. Скорее всего это будут выходцы из силовиков, армии, или — наиболее вероятно — гэбэшников… Дальше он слушал урывками. Ираида рисовала картины вроде бы и не очень мрачные, но до того безнадежные, что не то что верить — не хотелось даже просто впускать их в сознание. Было там и про новых олигархов, к которым перейдет контроль над богатствами страны, и про засилие пропаганды и торжестве «чернухи» в средствах массовой информации, и про судорожные поиски духовных скреп — роль церковников в грядущем оболванивании граждан. — …но самые страшные изменения произойдут с людьми. Они утолят первый голод, купят свои вожделенные телевизоры и холодильники, а дальше начнется разгул потребительского безумия. Со всех сторон будут вестись атаки: смотри, какая красивая штука! Покупай! Отдыхаешь раз в год? Займи и отдохни второй! У соседа иномарка? Мы поможем купить лучше, чем у него! Люди начнут хапать, хватать даже то, что им не особенно нужно, лишь бы это было ново, ярко, и лучше, чем у соседа. Начнется повальная эпидемия зависти. Все будут завидовать, подозревать и злиться друг на друга, и в результате окажутся в абсолютной эмоциональной изоляции. Социальные низы, слои, которым едва хватает средств к существованию, будут завидовать особенно люто. Потребительское безумие и зависть заставят многих потерять последние представления о морали. Надо ожидать, что в ходу будут мошенничества, связанные с выманиванием пенсии у стариков, попытки продать неизлечимо больным разнообразные чудо-лекарства… Толпы знахарей, колдунов, ведунов. Молодые девушки забудут о чести и самоуважении, и в погоне за красивой жизнью и мнимым успехом встанут в очередь на продажу себя самих… Откровенные фотографии, кокетство, все эти губки, сложенные в куриную гузку, откляченные зады, пустые, глупые глаза за стеклами модных очков, показное презрение к «неудачникам». И ради чего? Ради путевки в Турцию, ужина в ресторане или дорогой безделушки? Не только! Они будут делать это ради надежды. Надежды на красивое, растительное существование за чужой счет. Жизнь амебы, инфузории в модной туфельке на предметном стекле микроскопа. Продажная любовь, продажная дружба. Но даже это еще не самое страшное. Страшнее всего будет равнодушие. Равнодушие к людям, к жизни, к себе самим. Пронизывающий цинизм. Повальная, в масштабах страны, атрофия чувств. Привычка к жестокости, очерствление. Выброшенные на улицу домашние животные, выброшенные с балкона дети… Не верится? Звучит, как абстракция, верно? А вы представьте, произошло ДТП, на тротуаре сбили молодую девушку. Припечатали бампером к стене. За рулем — другая девушка. Она выходит из машины, осматривает поврежденный бампер, смятый, вздыбленный капот, и сокрушается. Машинку жалко. И ей наплевать, что в каком-то метре от нее вот-вот оборвется чья-то жизнь, и с ней уйдет целый мир мыслей и чувств. А ведь это город, центр. Они там не одни. Много народа. А очевидцы молчаливо стоят поодаль. Никто не бросается помочь, да хотя бы просто подержать ту, сбитую, за руку, в последние секунды ее жизни… Ираида замолчала, встала напротив окна и стояла так довольно долго. Саше не мог точно сказать, на что она смотрит, но он и так догадывался: скорее всего, на бегущие облака, в небо, в будущее. — Нагнала я вам страху, да? — сказала она негромко. — Ничего, привыкайте. Предупрежден — значит вооружен… Конечно, мне немного жаль, что для большинства из вас мои слова останутся заумью, абстракцией, еще одной причудой полоумной училки. На другое я и не рассчитываю. Имеющий уши — да услышит. Кому-нибудь пригодится. — Ираида Аркадьевна, так все-таки, к чему приведет все то, что вы нам рассказали? — спросил Филинов. — Что будет с нашей страной? — Худо нам будет, Олег, — сказала Ираида. — Совсем худо. Если не остановить процесс, государство ждет распад, а народ — окончательная деградация, утрата идентичности и ассимиляция более успешными соседями, в точности так, как это произошло с Римской Империей. И я еще не учитываю различные сценарии, связанные с насилием и кровью. — Если верить в то, что вы говорите, — сказал Саша, — получается, что у нас украдут будущее. — Именно так, — сказала Ираида. — И самое обидное, что это сделает кучка клоунов, которые в других обстоятельствах на всю жизнь остались бы неудачниками. Но и винить только их было бы опрометчиво. В определенный момент они всего лишь случайно дорвутся до руля, воспользовавшись бардаком и царящей неразберихой. А самая большая часть вины ляжет на нас. Мы сами предадим собственное будущее, растеряв идеалы и мечты. Мы. Вы и я.

***

Сфокусироваться на происходящем Саше удалось только в тот момент, когда он стоял перед дверью квартиры, пытался повернуть ключ в противоположную сторону, и все никак не мог сообразить, почему замок не открывается. Он прислонился щекой к шершавой поверхности двери. Чего-то хотелось. То ли разрыдаться, то ли попросту лечь прямо здесь, возле лифта, и тихонько сдохнуть. Он не помнил, чем кончился урок истории, и было ли что-то после. Как отреагировали одноклассники? Как он сам себя повел? Как он попал домой, в конце концов? Впрочем, пустое. Ерунда, мелочь, не важно. Главное, что теперь делать? Куда идти? И зачем? Ради чего? Ведь все потеряно. Была мечта, которая вела, тащила вперед, иногда волоком, за волосы, так, что слезы брызгали из глаз — но вела, не давала остановиться, держала на плаву. Была — и пропала, утекла золотым песком сквозь пальцы… Дверь наконец подалась. Сумку с учебниками он оставил где-то в прихожей. Просто бросил, выпустив из рук. Родители были на работе, и некоторое время в звенящей тишине он бесцельно бродил из комнаты в комнату, прямо так, не разуваясь. Саша едва не упал, в очередной раз запнувшись о брошенную сумку. От толчка переполненная сумка раскрылась и из нее выскользнула незнакомая книга. Он подобрал ее. «Излучатель доброты» — в новомодной супер-обложке и твердом переплете, со штемпелем районной библиотеки. Теперь он вспомнил. Вот значит, как! Не поверил Ираиде, помчался в библиотеку, да не проторенной дорожкой — в городскую, а в районную, где до этого ни разу не был. Новая книга Кира Булычева — последнее поступление! Схватил. Саша раскрыл «Излучатель доброты» наугад, в середине, пробежал глазами пару строчек. Знакомо. Значит, еще и прочитать успел. Нет, не прочитать — пробежать, срываясь, лихорадочно прыгая через абзацы! Он торчал в тамбуре между входом в библиотеку и продуктовым магазином, занимавшими весь первый этаж обыкновенной пятиэтажки, и глотал страницу за страницей. С ним заговаривали какие-то люди, он отталкивал их, что-то бубнил, и никак не мог оторваться от книги, все искал подтверждения словам Ираиды… И нашел. Все оказалось именно так, как она говорила. «Прекрасное далеко» обросло хорошо знакомыми признаками настоящего. В нем появились деньги, вместе с которыми в чистый и немного наивный мир пришли лжецы и стяжатели. Затем бандиты, наркомафия. Следователи интергалактической полиции. На одной из страниц взгляд резануло несколько раз повторенное слово «героин». Он просто поверить не мог, что это книга того самого Кира Булычева! Самое плохое было то, что посреди этого ужаса осталась все та же Алиса, умная, бесконечно добрая и сопереживающая. Повинуясь воле автора, она путешествовала, говорила, действовала, расследовала совершенные преступления, но теперь как-то растерянно, словно сама не могла поверить в изменившийся в одночасье мир… Саша бросил книгу, словно она жгла ему руки, и, мотая головой, сполз по стене прихожей на пол. Квартира была угловой, стена не прогревалась, но сейчас ее холод замечательно гармонировал с тем, что творилось внутри, и был даже приятен. Кир, Кир, зачем ты предал меня? Зачем отнял мечту? Ведь я верил тебе, верил в созданный тобой мир. Ни капли не сомневался, что будущее именно таким и будет. Зачем же ты сам усомнился в этом?! Единственный, и самый сильный мой союзник — предал, сбежал с поля боя, запутался в непонятных реверансах на стыке времен… Саша сидел на полу долго, пока от неудобной позы и неподвижности не заныли мышцы, и во рту окончательно не пересохло. Он поднялся и прошел на кухню. На столе среди вороха родительских бумаг заметил одну, дрянную, серую, по всему видно, официальную бумажонку. Вот и все. Повестка на слушание дела о разводе. Назначена дата, стоит печать и подпись секретаря суда. За прошедшие месяцы родители то мирились, то снова начинали скандалить и разводиться, и он почти привык к этим итерациям. Даже начал надеяться, что обойдется. Но за своей тайной жизнью не заметил, что каждый следующий цикл уже не возвращался в начальную точку, и с каждым разом развод маячил все ближе. И вот теперь он окончательно стал неизбежным. Саша вертел повестку в руках. Потом аккуратно положил ее на стол и прошел в свою комнату. Там он решительно сдернул покрывало с машины времени и принялся методично готовить ее к запуску. Пока шел прогрев главного и управляющих контуров, подал питание на блок управления и настроил дату конечной точки прыжка ровно на сто лет вперед от сегодняшней — 20 мая 2094 года. Локальное время менять не стал. Наконец на пульте засветился индикатор полной готовности к старту. Саша взялся за поручни и запустил отсчет. Не было ни страха, ни отрешенности от происходящего. Он очень хорошо понимал, что делает. Сейчас прыжок во времени казался отличным выходом. Не будь его, он бы шагнул с крыши. Саша не закрывал глаза до самой последней секунды, пока окружающий мир окончательно не растворился за плотнеющей молочно-серой пеленой силового кокона.