Embrace - Craig Urquhart Slowres - Veto
***
Кошмары перемежались картинами прошлой реальности. Эшафот, солдаты <i>королевского полка* в серо-белых жюстокорах с тёмно-синими обшлагами*, мушкетёры полка Конде*, бежево-жёлтый пергамент в руках, пальцы невольно его сминают, красивая подпись короля в самом низу, чертова печать, где два ангела оберегают Его величество, охраняют от всех попыток мятежа, забирают под свой небосвод и держат в покое, мире и счастье. Толпа народа, зеваки-простолюдины, грязные и вонючие сгустки чей-то сущности, обёрнутые в лохмотья и огрызки грязных тряпок. Свинцовое небо тяжело нависает над вшивыми головами этих зевак, оно давит и уничтожает всю сущность свободы, все потуги того, кого сейчас ведут на эшафот. Эти тупые лица бездумно жаждут зрелища чей-то смерти, обрыва чей-то судьбы и надежды. Они жадно стремятся насладиться этой кровавой бойней и им не важно, за что именно кого-то лишат жизни, за что прольется чья-то кровь, не важно за что боролся этот человек. Их лица искажены, перекошены гримасой иступленной ненависти, но даже им самим не понятно откуда она в них, откуда в них столько гнева, но самое «прекрасное» это то, что они не хотят это понимать. Аллея, где они идут рядом: сень широких ветвей липы, сладковато приторный запах жасмина, жаркое июльское солнце и бесконечно голубое небо, высоко сияющее над головами, оно - это гарант их счастья, оно их охраняет. Ветер играет с его волосами и горьковатый запах кориандра дразнит своей доступной близостью. Его большие зеленые глаза. Всё кажется таким далеким и нереальным, как картины из детских воспоминаний, когда надеялся и любил, когда верил и был под защитой сильных этого мира. И он силен. Под тканью его белоснежного жюстокора чувствуется сила, видны напряженные мышцы, чувствуется жажда жизни, стремление изменить этот прогнивший мир, который по своей собственной воле катится ко всем чертям. Вспышка света, резкая раздирающая боль, каждый его шаг по лестнице на эшафот долгим и болезненным эхом раздаётся в висках. Ружья поставлены на изготовку. Блестящее острие штыка ослепляет, холод металла врезается в сердце, как будто бы самого Ривая режут по живому. Как будто бы именно он сейчас поднимается по эшафоту и как будто бы именно его сейчас сожгут заживо, как какого-то еретика, как какого-то жалкого безумца. Очередная вспышка света. Ривай не видит лица своего спутника. Но он прекрасно знает, кто рядом с ним. Он чувствует, он не видит, но вдыхает его аромат полной грудью, и становится спокойно. Как тогда. Образы аллеи сменились картинами длинных коридоров, увешанных старинными изысканными картинами, он стоит перед картиной Эль Греко, одна из его любимых - «Мальчик, раздувающий лучину»*. Ривай всегда наблюдал за ним со стороны. Не желал подходить ближе. И сейчас, в своем сне, или даже своих воспоминаниях, он стоит вдали от него, внимательно всматриваясь в его силуэт, изучая, привыкая, наслаждаясь. Он не видел его лица, но прекрасно знал, что он сейчас улыбается, слегка, уголками губ, но этого хватит, чтобы быть спокойным, чтобы знать, что ничего не изменится, что мир так же продолжит жить по своим законам. Ривай никогда не думал, что когда-то поймёт его, его живой интерес ко всему новому и неизведанному, к тому, что запретно, что не дано простым людям. Ривая всегда поражало это в нём - безудержная страсть к знаниям, к истине, к справедливости. А самое главное, что до сих пор не давало покоя Риваю - это его мощь, и сила, и та легкость, с которой он подчинял себе всё вокруг. Ривай - выходец из семьи обедневшего феодала. Его отец еле сводил концы с концами, и с каждым днём положение семьи становилось всё более и более плачевным. Единственным выходом из этой ситуации было отдать мальчика в подчинение богатого феодала - Эрена Йегара. О нём всегда ходило много непонятных и неприятных слухов, слишком уж он был богат, и слишком уж умен. Говаривали, что он продал душу дьяволу за все те знания, которыми обладал. Но чем ты богаче, тем больше слухов о тебе. Впервые когда Ривай увидел Эрена было жарко, даже слишком жарко для апреля. Слякоть и грязь вокруг совершенно не настраивали на весну, но воздух всё равно был полон желанием природы пробудиться ото сна. Липовая аллея уже вся покрылась нежным пухом молодой светло-зелёной листвы, липкие от сока, они ярко сверкали на солнце, как будто бы чёрные изогнутые ветви этих старых лип, подобно дряхлым напудренным шеям старых придворных дам, были увешаны бриллиантами и жемчугами. Когда Ривай впервые увидел Эрена, то солнце ослепляло ему глаза, и он не мог разглядеть его лица. Эрен сидел верхом, он откуда-то только что прискакал, его лошадь нетерпеливо била ногой, меся грязь и пачкаясь, его грудь часто поднималась. Чёрные сапоги были полностью испачканы в этой коричневой грязи, тёмные шоссы тоже были запачканы. Он крепко сжимал кожаные поводья, сдерживая горячий нрав своей лошади. Ривай стоял на грязной земле и как бы не силился, не мог разглядеть его лица. Силуэт его развевающихся на ветру волос, его сильные руки, голос, хриплый, немного низковатый, сильный, уверенный, но с нотками бархата - всё это тогда чёткими образами врезалось в память Ривая. И всегда, спустя много лет, даже после того, как он уже изучил каждый миллиметр его лица, в его памяти Эрен всегда был безликим образом. Ярким, сильным, но безликим. И вот сейчас Ривай не видит его лица, он смотрит на спину Эрена, который внимательно всматривается в освещённый лучиной лик мальчика, Ривай знает, что его занимают эти прекрасные тени, которые Греко так умело оставил «жить» на картине. Сухие губы касаются шеи Ривая, от чего он вздрагивает. Ривай никогда не сможет привыкнуть к его прикосновениям, его поцелуям, они всегда заставляли Ривая вздрагивать, вот и сейчас он вздрогнул, но не от страха, нет, а от того, чувства, что у него внутри, от того, что сердце невольно сжалось, причиняя малую, но неприятную боль. Пальцы Эрена скользят по спине Ривая. Его тело пробирает мелкая дрожь, мышцы напряжены, он всё ещё никак не может привыкнуть к его касаниям. Эрен обнимает Ривая, притягивая к своей груди, но Ривай не поддается, но и не пытается отстранится. Он совершенно безучастен. Только дрожь все не унимается и напряжение не спадает. Эрен прекрасно всё видит: эти сомкнутые добела губы, сжатые за спиной в кулак руки, взгляд, который никогда не смотрит на него, а всегда куда-то в сторону. Но Эрен лишь слегка улыбается, только лишь уголками губ, он прекрасно все понимает, но не отпускает Ривая. Он берет его аккуратно за подбородок, поворачивает его лицо к себе и целует. Без напора, без жадности, без лишней нежности, а так как умеет целовать только он и только его. Ривай поддается, но не от того, что ему это настолько приятно, он не отвечает, он просто позволяет себя целовать, только так. И вот Ривай снова смотрит в спину уходящему Эрену. Он идёт по длинному коридору, туда, откуда веет пряным запахом лип и жасмина. И он снова не видит его лица. А через мгновение очередная вспышка. Ривай стучит сбитыми в кровь кулаками в закрытые двери Версальского дворца, он орёт истошным голосом о том, что Эрен не виновен, что всё это фальсификация. В правой руке он сминает бежевый пергамент, на котором в самом низу красуется узорная подпись Его Высочества. Голос срывается и вместо криков по полу-пустому дворцу эхом разносятся только хриплые проклятия. Только когда уже солнце село, погружая всё вокруг во тьму, Ривай замолк, но не потому что он понял, что всё это бесполезно, а потому что силы его покинули. Костяшки пальцев были изодраны в кровь. На массивной дубовой двери четко вырисовывалась картина кровавой ненависти ко всему проклятому двору. Ривай стоит на коленях перед закрытой дверью, носы сапог стерлись от яростного её избивания, рубашка выбилась из брюк, пара пуговиц расстегнулись, на лице полное отсутствие понимания всего, что здесь происходит. Он ненавидит эту реальность, эту чертову реальность, где только из-за того, что человек богаче, умнее и лучше в сотни раз всех этих придворных идиотов, отправляют на костер. Он ненавидит короля, чей герб так надменно высится над ним на фронтоне дворца, ненавидит всем сердцем и готов уничтожить его и всё это чертово высшее общество. Эти изысканные рожи, напомаженные, напудренные и раскрашенные всей пестротой диковинных попугаев. Он ненавидит все эти лицемерные улыбки, кокетливые мерзкие фразочки придворных дам, которые готовы раздвинуть свои тоненькие изысканные ножки перед каждым, у кого в роду были принцы, графы или мало-мальски богатые феодалы, чьи владения превышают пятидесяти арпанов*. Они кроме как истошно охать и ахать не умеют ничего, именно этих гаденьких дам и кавалеров, надо сжечь, а не Эрена, только не его. Ривай только начал привыкать к нему. Он начал ждать и желать его прикосновений, его поцелуев. Только начал ощущать тепло его тела, жадно его впитывать, и они смеют забирать его. Посреди ночи, вышвыривая из кровати, как какого-то вора-любовника, как какого-то преступника. Не имеют никакого права. Из последних сил Ривай снова начал истошно орать и бить в дверь окровавленными кулаками. Боль застилала глаза, но он не останавливался, он не мог смириться с подобным - такой безоговорочный идиотизм, такая нелепейшая причина, и на костер. Он только осознал, что ему нужен Эрен, что именно эти спокойные и уверенные жесты, его глубокие зелёные глаза. Очередной поворот сюжета его воспоминаний. Вот его, обессиленного, ведут под руки конвойные его величества, их белоснежно-серые жюстокоры, золотые пуговицы, красные обшлаги - всё это яркими пятнами врезается в память Риваю. Отчего-то он навсегда запомнит развивающийся над зданием знамя королевского полка - синее атласное полотнище, усеянное белыми лилиями, оно подобно летнему небосводу, чье существо усеяно мириадами звезд и созвездий, сияет неповторимым блеском бриллиантов. Голова Ривая опущена, руки подобно верёвкам свисают, он похож сейчас на марионетку, чьи верёвки так доброжелательно перерезали. Его ведут под руки, и он уже не сопротивляется. Богато украшенные залы сменяют один другой, то золотые статуи, то отлитые из чистого серебра доспехи, то неповторимой красоты гобелены и персидские ковры. Они его вели к тому, кто по своей душевной доброте оборвал его верёвки, к этому создателю и вершителю судеб. К этому насмешливому конферансье театра людских трагедий. Войдя в боковую дверь, солдаты весьма учтиво бросают Ривая на пол, от чего он издает приглушённый стон. Он не поднимает головы, он прекрасно знает к кому именно его притащили, он прекрасно знает этот дурманящий запах, что витает в дорого обставленном кабинете, сладкий, до тошноты приторный и противный. По одному только тону Его голоса, он уже прекрасно знал, что его ожидает. Ривай не поднимает головы. Он ждёт, когда же начнется спектакль одного актера - Короля Франции Эрвина. Снова смена декораций, сопровождающаяся ярким светом и падением в омут воспоминаний. Снова наплыв болезненных ощущений и неприятных картин. Мерзко, мерзко, мерзко! Ривай с остервенением срывает с себя одежду, пытается содрать кожу с тех мест, куда дотрагивалось Его Величество. Его всего трясёт, он не может успокоиться. Внутри всё кричит от ярости и гнева. Нетерпеливым жестом он бросает свою одежду в камин, на секунду он замирает, наблюдая за тем, как она быстро вспыхивает и исчезает из мира бытия. Еще мгновение и он продолжает с таким же яростным нетерпением до красна тереть кожу, пытаясь заглушить тактильную память о недавней аудиенции. Обнажённый он садится на край стула, берет принесённую слугой миску с водой и выливает на себя, страстно желая забыть и прикосновениях короля, его тошнотворно сладкий запах, его улыбку, нахальную, позволяющую себе всё, его дыхание, такое приторное как и всё вокруг него. Но всё, всё в этом дворце прогнило насквозь, всё поглотило яд Его Величества и истлело. Стоит прикоснуться к чему-либо, оно тут же распадётся, превращаясь в прах, зловонный, ядовитый прах. Мерзко, мерзко, мерзко! Ривай содрогается от единого воспоминания о том, как напомаженные руки короля Франции Эрвина пытались его раздеть, нетерпеливо и жадно расстегивая пуговицы его белой блузы. Как он целовал его израненные костяшки пальцев. Его переворачивало всего только об одном воспоминания голоса короля, который такими ласковыми, низкими звуками распевал, что все будет как прежде, что смерть графа Йегара никак не отразится на его собственном состоянии и жизни, что именно король, всеблагой и всещедрый, позаботиться о нём самолично. Приблизит к своей персоне. Ривая тошнит от подобной мерзости, наглости, от подобного унижения. Комок рвоты, застряв где-то в районе горла, душит его, и вдруг вспомнив очередное влажное прикосновение короля к своей руке, Ривай наклоняется над миской и его рвет желчью вперемешку с кровью. Вспышка света, но кроме как темноты за ней ничего не последовало. Темнота и дикая боль, которая с каждой секундой становится всё сильнее, которая накатывает неуемной волной цунами, которая не отпустит, а только всё больше и сильнее будет поглощать в свои глубины. Ривай очнулся от сна с громким криком, задыхаясь и покрываясь холодным потом. Резкая боль пронзила его тело, сковывая движения и дыхания. Тут же падая обратно на кровать, пытаясь привести в норму свое дыхание, Ривай услышал чей-то знакомый низкий голос. - Не дергайся, иначе привяжем ремнями к кровати. *Королевский полк (Garde du Roi) - личный полк Короля Франции. форма солдат этого полка, а так же знамя этого полка по этой картинке - http://s020.radikal.ru/i717/1403/d1/e74de12072f7.png (немного более поздняя форма, примерно 1670 и до Людовика 15 - http://i069.radikal.ru/1403/19/4df02f3567fc.jpg (но именно этот вариант я держу в голове, ибо он мне ну просто очень сильно понравился) *Полк Конде (Condé) - полк, который подчинялся только Принцу. Картинка со знаменем и формой - http://s006.radikal.ru/i214/1403/52/7f2360a27569.png Во время регентства - этот полк был основным и назывался полком Дофина (Dauphin) *в истории этот полк сыграл решающую роль во время Великой Французской Революции. Картинка со знаменем и формой - http://s57.radikal.ru/i158/1403/80/c7870195dd3d.png *обшлаг - широкие отворотами, пристегивающиеся к рукаву на несколько пуговиц, которыми заканчивались просторные рукава жюстокора, доходя до уровня локтя. *«Мальчик, раздувающий лучину» - Картина испанского живописца Эль Греко, 1590-1592. Национальная галерея Шотландии, Эдинбург. http://s019.radikal.ru/i607/1403/e8/c0d6719dcc43.jpg *арпан - мера площади во Франции до введения метрической системы. Самой распространенной мерой площади был морг (journal): количество земли, которое можно вспахать одним плугом (или луг, который может скосить один человек) за один день. Парижский морг составлял 32,86 ара, бордоский – 31,93 ара. Землю измеряли также в арпанах (от галльского arepenn – расстояние полета стрелы). Парижский арпан составлял сто першей (квадрат со стороной 18 футов), или 34,19 ара, или 3417 м2; королевский арпан – 51,07 ара; средний арпан – 42,21 ара, то есть 4221 м2; водные и лесные угодья измеряли арпанами из расчета, что сторона перша составляет 22 фута, и площадь арпана была уже 5104 м2. Два арпана составляли один акр. Кроме того, площадь определяли из расчета того, какое количество пашни можно засеять зерном, составляющим обычную поклажу одного осла (=7 арпанов), содержимое решета, мино, сетье или буасо. Буасо (производное от галльского bosta – «горсть») был самой распространенной мерой сыпучих (зерна, соли, древесного угля); парижский буасо составлял около 13 литров, бордоский – 78,8 литра, в Сен-Брие (Бретань) – 33,86 литра. Двенадцать буасо (152 литра) составляли сетье; двенадцать сетье – мюи (1872 литра для сыпучих, но 274 литра для жидкостей, причем бургундский мюи равнялся 268 литрам). Один мино соответствовал шести буасо овса или каменного угля, четырем буасо соли, трем буасо хлебного зерна и двум буасо древесного угля.