Оковы Свободы

1 - сцену с Бертом и Райнером лучше начинать читать под эту - Sur L'Océan Couleur de Fer - Alcest, а заканчивать под вот эту - Délivrance - Alcest 2 - Все остальное читать под: Horizons - Puscifer How - The Neighbourhood Too Cold - The Neighbourhood Silver - The Neighbourhood The Outsider (Apocalypse Remix) - A Perfect Circle Gravity - A Perfect Circle и вообще под песни The Neighbourhood и A Perfect Circle

***

      Ветер медленно играл с облаками, перемешивал перистые нежные крылья с воздушными и большими кучевыми, разрезая их на части, превращая в отдельные крупицы белоснежных осколков. Из-под толщи непредсказуемого моря жаркое солнце медленно поднимало свой лик, лениво и нехотя освещая древние руины своим золотым светом. Античные полуразрушенные колонны отбрасывали длинные темные тени, перемешиваясь и превращаясь в нечеткие картины прошлого.       Райнер стоял на последней ступени древнего амфитеатра и устало наблюдал за тем, как сонный ветер перемещал желтый песок с одного места на другое. Путаясь в его волосах, ветер ласковым зверем кружил вокруг темной фигуры мужчины, но ничего, казалось, не могло его потревожить: ни соленые брызги моря, так неприятно упавшие на щеку, ни жаркий порыв с востока, - ничего не трогало его. Райнер стоял и сосредоточенно смотрел в одну точку. Сложенные на груди руки, ногти, впивающиеся в тонкую ткань его одеяния, плотно сомкнутые губы, напряженные скулы и вздувшиеся на висках вены - все говорило о его внутреннем напряжении и беспокойстве. А тут еще этот ветер, бессмысленно скитающийся по волнам.       Солнце уже полностью показалось из-за горизонта железного моря. Длинные тени античных колонн стали мельчать, превращаясь в отголоски серой древности, раньше величественной и прекрасной, но ныне ничего не стоящей. В глазах Райнера полыхал яростный огонек восходящего солнца, все еще тихий и мирный, немного даже нежный и ласковый, совсем не опаляющий и не пугающий, но который через час или два превратится в огненный смерч, испепеляющий все на своем пути, иссушая и заставляя трескаться кожу, высасывая последнюю живительную влагу из вен, заставляя тебя подыхать от жажды, от того, что твои легкие прилипнут друг к другу, и ты не сможешь сделать и единого вдоха. Именно такой пожар пылал в глазах Райнера, именно таким огнем были охвачены его душа и сердце, которые с нетерпением ждали начала этого долгого дня.       Тонкие и длинные пальцы скользнули по сутулой спине Райнера, заставляя того лишь на мгновение забыться. Белокурый мужчина резко обернулся, крепко хватая за запястье Бертольда, и зло прорычал:       - Не смей подкрадываться ко мне со спины как последняя трусливая тварь, - огонь его ярости не утихал, оскал ненависти еще больше исказил его и так уродливое лицо.       - Тогда ты чаще смотри в мою сторону, - не тушуясь ответил Берт, крепко стискивая зубы и пытаясь вырвать руку из захвата. Ему это не удалось, крепкие пальцы болезненно стискивали его руку; за одно мгновение она резко побледнела, пальцы налились тяжестью, и казалось, что рука больше не принадлежала Бертольду, но спустя еще одно мгновение кровь снова пустилась по венам под кожей, рука снова стала частью его тела, его.       - Он придет, у тебя то, чего он жаждет больше всего, - прошептал на ухо Райнеру его верный спутник. Крупная ладонь легла на затылок Бертольда, немного надавливая, заставляя мужчину опустить голову и прислониться лбом ко лбу Райнера. В серых, грязных глазах Райнера ничего кроме ненависти не отражалось, даже те чувства, которые удерживали его от падения в бездну, даже они сгорали в диком яростном пламени.       - Молчи, Берт, твою мать, молчи сейчас, - прорычал Райнер и, крепко прижимая к себе, начал грубо его целовать, нагло врываясь языком в его рот, раздвигая зубы, лаская языком его язык, прикусывая нижнюю губу, больно, до крови, жадно.       А Бертольд молчал и отвечал на этот жадный поцелуй, ему никогда не хватало Райнера, он всегда его упускал, терял среди его воспоминаний, не мог угнаться за его яростным гневом. Но как бы далек Райнер ни был, он всегда возвращался, как и сейчас, этим грубым и болезненным поцелуем, он доказывал Берту снова и снова, что он здесь, рядом, что только он может его спасти.       Разомкнутые объятия, искусанные губы, саднящая боль и желание как можно дольше быть рядом с ним, вдыхать солоноватый аромат его тела, как можно чаще прикасаться к его грубой коже, вгрызаясь ногтями в его тело, наслаждаться его гневом, испытывать боль от его прикосновений. Лишь бы быть рядом. С ним.       Бертольд сел на каменные ступени, устремил свой взгляд на Райнера, который на него даже не смотрел. Внизу, на площади амфитеатра Лептис-Магна*, стали появляться и скапливаться люди, рабы и их погонщики, начали устанавливать помосты для торгов.       Тяжелые звуки молотов, скрип деревянных досок. Солнечный диск поднимался все выше и выше, его лучи становились все жарче. Рассветный и мягкий ветер совсем стих, зной, поднимающийся от земли, искажал реальность, превращая прозрачный воздух в расплывчатый водяной пар, и, стоя на самом верху амфитеатра, было уже трудно различить, что именно делали рабы, трудно было увидеть их усталые лица, пот, который влажными солеными потоками струился по их полуобнаженным мускулистым телам.       Райнер наклонился к Берту, аккуратно провел двумя пальцами по его шраму. Спустившись рукой к подбородку, он приподнял слегка голову Берта, повернул к себе той стороной, на которой во всей красе сиял уродливый шрам; долго всматриваясь в неровные контуры этого уродства, Райнер сжимал рукоять своей сабли, которая была заткнута за пояс. С трудом оторвавшись от шрама, Райнер остановил свой пронзающий взгляд на глубоких глазах Бертольда. В них всегда читались неразделенная грусть и тоска, которая бывает у тех, еще совершенно неопытных юнцов-новобранцев, которые впервые пустились в долгое плавание и скучают по твердой земле под ногами, по россыпям изумрудных трав, да просто скучают по воздуху своих родных краев, да и просто-напросто по грудям своих жен, ну или пышным формам портовых потаскушек. Вот именно такая потерянная тоска таилась в глубине мутных глаз Бертольда. Множество раз Райнер пытался понять причины, уловить смысл, но никогда у него не хватало ни сил, ни терпения. И в этот раз, застывая в глубине немного холодных и отстраненных глаз Бертольда, Райнер так и не мог разгадать причин этой грустной и одинокой тоски, он просто отвернулся и спокойно проговорил:       - Пора выставлять товар, позаботься о том, чтобы он выглядел более или менее прилично.       - А все-таки, знаешь, когда-нибудь ты меня потеряешь, - тихо прошептал Бертольд, вставая с каменных ступеней. Он быстрым шагом, пропуская несколько за раз, начал спускаться вниз, туда, где копошились черные рабы и были слышны окрики их погонщиков. Он не хотел видеть лицо Райнера, не хотел слышать того, как его командир снова выругался, пнул каменную ступень, он не хотел видеть этого трагичного выражения на лице Райнера. Для Бертольда он всегда был черствым, холодным, жестоким убийцей, его собственным убийцей. Он просто ушел раньше, чем мог увидеть слабости Райнера, точнее, одну единственную.       - Вставай, - послышался резкий голос над головой Ривая, - не заставляй меня повторять дважды, - на этот раз Ривай почувствовал резкую боль в левом межреберье, он услышал, как что-то хрустнуло, и зашелся едким кашлем. Тем не менее, дважды Бертольд не повторил. Ривай с трудом встал с грязного пола его камеры, где в темных углах покоились трупы крыс и лужи мочи, в которой стоял дикий смрад, но который заменил Риваю воздух.       - Куда меня поведут? - спокойно спросил Ривай, наконец-то прекратив кашлять. Стоя перед Бертольдом, Ривай казался совершенно карликом, он был ниже Берта на две, а то и на все три головы, но этот его взгляд, холодный, с привкусом зимы и ненависти, всегда раздражал и ужасал Бертольда. Даже со всей высоты своего роста, темноволосый парень именно себя считал жалким уродливым карликом, и Ривай всегда возвышался перед ним неким подобием Бога, избитым, грязным, смердящим Богом, но всегда более величественным и ужасающим, чем все образы Богов, которые он когда-либо видел. Ривай в упор смотрел на Бертольда, ожидая ответа, а тот лишь молча одел на него тяжелые чугунные кандалы, отвернулся и проговорил:       - В баню, следуй за мной и без выкрутасов. Ты понял меня, кусок мяса? - он специально выделил тоном последнюю фразу, нарочито подчеркивая все свое пренебрежение, а так же для того, чтобы скрыть свой ужас. А Бертольд боялся. Даже самые жестокие побои Райнера, даже самые яростные с ним сношения, после которых он не мог ходить несколько дней, так не пугали его, как этот пронизывающий холодом взгляд.       На территории комплекса построек Лептис-Магна имелись римские бани, это практически единственное, что осталось нетронутым со времен Римского правления в Триполи. Все постройки и величественные статуи римских богов арабы и турки нещадно уничтожали, с яростными криками и истошными воплями эти мусульманские варвары сносили мраморные головы прекрасному Фебу, волнующей сердца Венере, разбивали на мелкие осколки лики Марса и Геркулеса, отрубали ноги, руки и разрубали пополам своими кривыми саблями торс Юпитера* и еще долгое время потешались над тем, как эти самые величественные боги якобы непобедимых римлян теперь лежали в грязи обезглавленные и обнаженные в своем позоре. Единственным, что уцелело, были бани. Каменные фрески, конечно же, были нещадно содраны с высоких стен, но внутри не было и следа тех жестоких варварств, которые ожидали усталых путников снаружи.       Ступая по гранитным полам римской бани, эхо от грузных шагов Бертольда и Ривая мгновенно разносилось по всему просторному помещению, вскарабкивалось высоко под сводчатый потолок, отражалось от мраморных стен и тонуло в водяном паре самих ванн. Звон цепей, нестройно звучащий под каждый шаг пленного, нарушал покой этих таинственных залов, наполненных бело-серыми призрачными облаками горячих вод. Казалось, что эта молочная пелена будто расступалась перед Риваем и Бертольдом, указывая им дорогу, и тут же смыкалась за их спинами, уничтожая все шансы вернуться назад.       Как только они вошли в банный зал, с приглушенным гулом створки высоких и тяжелых дверей тут же захлопнулись за ними, а двое черных рабов, высоких, мускулистых, в набедренных повязках, встали перед дверью, держа в руках посеребренные на концах копья. Ривай лишь хмыкнул, тут же отворачиваясь, а Бертольд только ткнул эфесом своей сабли в спину Ривая, чтобы тот живее передвигал ноги.       Зайдя за ширму для переодевания, Бертольд начал снимать одежду с Ривая. В полном молчании на мраморный белоснежно-синий пол с томным шуршанием упала грязная, в крови и рвоте, рваная рубашка, которая раньше была белоснежного цвета, от которой веяло свежестью и немного терпким дурманящим ароматом дорогого одеколона. Пальцы Бертольда были на удивление осторожны, еле касаясь кожи Ривая, он медленно опустил руки на пояс пленного, быстро и ловко расправился с кожаным ремнем когда-то черных шерстяных брюк, но не спешил опускать их вниз. Он встал с колен, на которые опустился, чтобы было удобнее расстегивать пряжку кожаного ремня, его голодный, опасливый и в то же время восторженный взгляд блуждал по обнаженной мускулистой груди Ривая, которую покрывали немногочисленные шрамы, запекшаяся кровь, множество почти черных синяков. Руки, заключенные в кандалы, сжались в кулаки, Ривай прикусил губу и отвернулся от Бертольда. Нет, не стыд, а полное отвращение и нежелание наблюдать за этим пошлым скользким взглядом. Нежелание его ощущать кожей и быть вовлеченным в эту игру нерешительной страсти. До боли прикусив нижнюю губу, Ривай даже не заметил, как полностью ее прокусил, не почувствовал ни боли, ни того, как тоненькая струйка потекла по подбородку. Он не хотел двигаться, чтобы лишний раз не чувствовать присутствие Бертольда.       Резкая боль в грудной клетке заставила Ривая согнуться пополам и упасть на колени. Он закашлялся, дыхание перехватило, и с каждым новым приступом боли дышать было все сложнее и сложнее. Бертольд наклонился, схватил Ривая за волосы, поднял его голову, приближая к своему лицу, и, ничего не произнося, свободной рукой вытер кровь с его подбородка, заставил его подняться, приподнимая за волосы.       Молча стоя друг против друга, Бертольд и Ривай смотрели друг другу в глаза. Что именно они хотели дать друг другу понять, они уже знали. Отвращение, желание, ненависть, жестокость. Но в серых, почти серебряных, мертвых и отстраненных глазах Ривая не было ничего. Только пустота. На долю секунды, когда Ривай моргнул, за черной пеленой сомкнутых век, перед ним предстал этот светлый, немного мутный образ Эрена, всегда с улыбкой, мягкой, тонкой, всегда с яркими зелеными глазами. И Риваю стало тошно. От своей собственной беспомощности, своего гадостного и жалкого положения. Он никогда не простит Эрвина. Он никогда не забудет каждый удар девятихвостки. Он никогда не смоет с себя этот влажный и мерзкий взгляд Бертольда.       - Заканчивай с моей одеждой, - прошипел Ривай, вновь отворачиваясь от Бертольда, и приподнял руки на уровень своего лица, чтобы тому было удобнее снимать с него брюки и нижнее белье.       На мгновение Бертольд растерялся. Холодный, приказной тон Ривая его смутил, но спустя секунду он уже готов был снова заехать ему ногой в живот, но Ривай выставил перед собой руки, заключенные в кандалы, и уничтожающе посмотрел на своего тюремщика, прорычал:       - Если хотите, чтобы за мой зад выложили кругленькую сумму, думаю, вам стоит воздержаться от излишних проявлений вашей любви ко мне, милорд, - нарочито наигранно и дерзко проговорил Ривай.       Бертольд опустил руку, его рот невольно приоткрылся, он вобрал в легкие воздуха, хотел было что-то сказать, но кроме молчаливых и неказистых попыток выдавить из себя хоть единый звук у него ничего не вышло. Но так он этого не мог оставить. Дерзость, фамильярность - да все, все в этом Ривае его раздражало, эти чертовы глаза, этот дрянной язык. Теперь он наконец-то понял, почему именно девятихвостка, почему он так долго не могу успокоить Райнера, почему после публичного наказания Райнер чуть ли не убил Берта во время их соития. Эти чертовы металлические глаза, холодный, уверенный голос, этот гнилой кусок мяса, который должен вести себя подобно жалкому насекомому, которому оборвали крылья, и молить о пощаде. А он, осознавая все свое дерьмовое положение, еще и насмехается.       Резкий удар по ребрам справа заставил Ривая вновь упасть на колени, другой удар носом тяжелого сапога пришелся прямо в солнечное сплетение, третьим ударом Бертольд рассек Риваю левую бровь, и кровь неустанным алым потоком залила все лицо этого непокорного пленника. Капли стекали по лицу и падали на белую мраморную плитку, окрашивая ее в багряные закаты времен падения Великой Римской Империи.       Четвертый удар пришелся метко и четко кулаком в мраморную стену, в то место, где еще сохранились не изувеченные образы римских божеств. Кулак Берта раскрасил физиономию прекрасной обнаженной Венеры. И теперь не снискать ему спасения в объятиях любимого. Кулак резко заныл, боль, пульсируя, прошлась по всей его руке, отдаваясь в позвоночник, затылок, в ушах резким неприятным звенящим шумом она, это ноющая боль, завершила свой путь.       Ривай, скорчившись, распластался на полу, прижимая руки к рассеченной брови. Кровь заливала ему левый глаз, он не мог его открыть, острая и пульсирующая боль, подобная его собственному сердцебиению, раздавалась во всей голове. Он никогда не простит Бертольда. Он отомстит. Сжимая зубы, преодолевая инстинкты собственного тела остаться лежать на этот мраморном полу и преодолевая недостаток воздуха в легких, он встал на колени, кое-как, выставив одну ногу вбок, опираясь на нее, он встал.       Бертольд все еще стоял к нему спиной, сокрушенный и побежденный. Одной рукой он опирался о стену, где, изуродованная, высилась фигура прекрасной Венеры. Прислонившись лбом в район ее пышных грудей, он, тяжело дыша, что-то бормотал себе под нос. Рука, свободно свисающая вдоль высокого и сильного тела Берта, судорожно сжималась в кулак. Он ненавидел Ривая каждой клеткой своего тела. Он ненавидел его взгляд, его тело, которое ему хотелось подмять под собой, ему хотелось его сломить, изничтожить, разорвать на части. Но больше всего его уничтожало то, что он прекрасно осознавал факт того, что он никогда не сможет этого сделать. Он слабее Ривая. Он в сотни раз ничтожнее его. И это понимание его просто душило изнутри.       Резкая боль в спине и шее. Бертольд ухватился за металл цепей, которыми Ривай хотел его задушить. Взревев от гнева, Бертольд резко повернулся, оказываясь лицом к лицу с до ужаса спокойными глазами Ривая. В них читалось одно - жажда убить. Бертольду стало не по себе, но, не теряясь, собрав последние остатки своей воли, он развернулся так, чтобы хорошенько припечатать исполосованной от наказания спиной Ривая к стене. Пленник взвыл от дикой и уничтожающей его боли, немного затянувшиеся раны снова открылись. Ривай чувствовал, как горячая жидкость струится по его спине, ниже, по ягодицам, впитывается в ткань его брюк, обжигая. В глазах резко потемнело, но в очередной раз, прикусывая губы, чтобы не потерять сознание, Ривай продолжил уничтожающе смотреть на Бертольда. Нажим цепей ослаб, эта битва проиграна, и Ривай это прекрасно понимал, но сдаваться он не собирался. С ухмылкой на лице он плюнул в лицо Берта. Слюна вперемешку с темной кровью стекала по щеке Бертольда, которого просто перекосило от ярости. Казалось, что из-за шрама его рот расплылся в кровожадной улыбке от одного уха до другого. Это было жутко.       Не вытирая слюну с лица, все еще будучи прижатым цепями кандалов вплотную к Риваю, Бертольд хищно улыбнулся, наклонился к нему и прошептал, как можно более холодно и отстраненно:       - Я позабочусь о том, чтобы вы попали к самому «ласковому» хозяину, ваше благородие.       Руки Бертольда скользнули по бедрам Ривая, цепляясь пальцами за пояс его расстегнутых брюк и нижнего белья. Горячее дыхание Берта обжигало кожу Ривая, ему казалось, что то место, куда попадает воздух, выдыхаемый его тюремщиком, чернеет в мгновение ока и отмирает, только от одного этого дыхания по всему его телу проходила волна резкой боли.       Спуская брюки вниз, Бертольд ногтями царапал его бедра, оставляя красные полосы кровоподтеков. С шуршанием брюки упали в ноги Ривая, полностью обнажая его. Большая и грубая рука Берта скользнула по плоти пленника, от чего Ривай резко дернулся, но свободной рукой Бертольд схватил его за горло и вновь болезненно припечатал к стене, от чего невольный стон сквозь зубы вырвался из груди Ривая. Сжав рукой член бывшего капрала королевской гвардии, Бертольд хищно улыбнулся, но стоило ему поднять голову и посмотреть на лицо Ривая, его пальцы сами разжались, он хотел было отступить на два шага назад, но из-за цепи, которая впивалась ему в спину, он этого не смог сделать. Слегка наклонившись вбок и вниз, он высвободился от ограничивающей его цепи. Он уже более не смотрел в глаза Ривая, он уже не прикасался к нему.       - Иди, - тихо проговорил Бертольд, указывая ему на небольшой бассейн с горячей водой, откуда молочным туманом поднимался пар. Ривай ничего не ответил, молча переступил через лежащие у ног брюки и нижнее белье и отправился к бассейну. Он тоже более не смотрел на Бертольда. Все в этом человеке его раздражало, он был ему отвратителен, даже дышать одним с ним воздухом ему было совершенно омерзительно.       Медленно погружаясь в горячую воду, Ривай тихо зашипел. Вода неприятно вгрызалась в его открытые раны, саднящая, но терпимая боль полностью его поглотила. Ривай прикрыл глаза. Сделав глубокий вдох, он слегка расслабился, всего немного, один единственный раз.       Он никогда не простит Эрвина, не простит тяжелых ударов Райнера и тем более никогда не простит этот мерзкий, скользкий и отвратительный взгляд Бертольда.       Закрывая глаза, он надеялся увидеть прошлое - светлый, размытый, почти невидимый образ Эрена. Но кроме темноты и пульсирующей по всему телу боли он ничего не видел.