Победитель

Смс от Джима не было уже больше двух месяцев. Не то, чтобы Шерлок их ждал, конечно, но где-то на краю сознания шёл отсчёт: одна неделя, две, три… восемь, девять, десять... Была работа, были задания разной степени сложности, с которыми он справлялся с разной степенью успешности, а разум продолжал упорно выдавать светящиеся красным числа. В один прекрасный день отсчёт недель стал обратным: дело явно близилось к завершению. И всё бы хорошо, вот только Джим не подавал о себе никаких вестей, и Шерлок не очень понимал, хорошо это или плохо. Пока однажды его не нашёл Себастьян. *** Себастьян Моран выглядел почти как на фотографии в том досье, что изучал Шерлок: очень спокойным, почти безмятежным. Чуть улыбался краешками губ, но в глазах мелькало напряжённое ожидание. - Хорошо, что ты здесь. Идём, - Себастьян не просил и не требовал – предлагал. – Идём, кое-что покажу. Они сели в машину и с четверть часа ехали сначала к центру, затем кружили дворами, выбираясь к какой-то неведомой точке. Бросив машину у жилой многоэтажки, Моран потянул Шерлока за собой: «Почти пришли». Лифт, лестница на крышу, пьянящая свежесть раннего вечера и свобода распахнутого на все четыре стороны пространства: улицы, дороги, скверы и – крыши, крыши, крыши… - Вот, смотри, - Моран передал Шерлоку бинокль, - слева от неоновой вывески. Улица предстала как на ладони: маленькая, уютная, изукрашенная цветными огнями, на таких находят приют нищие и уличные музыканты. А левее вездесущей красно-белой надписи с названием газированного напитка сидел Джим. Вероятно, на складном стуле, – его не было видно - пальто распахнуто, шарф намотан на шею, но от холода явно не спасает. Лицо, бледное до синевы, под глазами круги, минимум двухдневная щетина… И он… - Он что – поёт? – не поверил себе Шерлок. - Ага, - Моран смотрел куда-то в сторону очень злыми светлыми глазами. – Обычно всякую гадость собственного сочинения. На тему: «Я сижу, на небе тучи, жизнь – дерьмо, а вы не лучше». - Его ещё не били? – распевающий депрессивные песни Джим – это, конечно, смешно, но Моран вряд ли привёз Шерлока для того, чтобы посмеяться. – Зачем он вообще это делает? Себастьян посмотрел на Холмса молча и пристально, потом кивнул – словно собственным мыслям - и присел на парапет: - Он проиграл – ответ на второй вопрос. Били, и не раз, – на первый. - Что? – Шерлок нахмурился, совершенно не понимая, что происходит. - Кому он проиграл? - Вообще-то мне запрещено разглашать сведения о том, где находится босс и чем он занимается. Показывать – не запрещено, а вот рассказывать… - Себастьян закурил, предложил сигарету Шерлоку. – А, катись оно всё… - Ты думаешь, что такой весь эксклюзивный, да, Холмс? – Моран курил длинными редкими затяжками, не торопясь вдыхая и выпуская дым. - Что кроме как с тобой, босс ни с кем не играл? И играл, и играет, и будет играть, если выживет. Он широко известен в узких кругах - под другим именем, естественно, - голос Себастьяна звучал подчёркнуто ровно, струйки дыма растворялись в сгустившихся сумерках. - Вы с ним оба – маньяки-игроманы, но другие тоже есть. Ты не представляешь, сколько на свете людей, которым скучно. И какую феерическую фигню они от своей скуки творят. «Живые шахматы» - далеко не самая затейливая из игр, а тот шутник, который заставил Джима петь песни на холоде, – у него там и шляпа лежит, видел? – не самая большая скотина, бывают и хуже. Вот только босс обычно выигрывает. Обычно у него всегда есть три туза в рукаве и возможность надавить на победителя – на случай проигрыша, - ну, или хотя бы заплатить откуп. Но последние недели он как с цепи сорвался. Сначала просто задирал всех подряд, даже случайных прохожих. Платил им деньги, чтобы они делали всякие глупости: стояли на площади в какой-нибудь нелепой позе, например. Кто выстоял час – получает двадцатку. Ты бы видел эти статуи – мечта сюрреалиста… Одного парня подговорил прыгнуть в реку с моста. Тот прыгнул, даже без денег. Его потом на скорой увезли. Ещё двоих довёл до попытки суицида, и я не знаю – как и зачем... Много чего творил. Потом стал играть со своими – с теми, кто в высшей лиге или кто его ненавидит. Когда выигрывал – издевался, жестоко, хоть это и не принято. Зато если проигрывал… Можешь себе представить, да? – Моран аккуратно затушил окурок, щелчком отправил его в угол с каким-то хламом. - Кстати, я понятия не имею, сколько он там будет сидеть. И когда вернётся домой, и что делает по ночам – тоже не знаю. Босс запретил мне вмешиваться. - А иначе – что? – Шерлок сидел рядом на парапете, внимательно рассматривал собственные затянутые в перчатку пальцы. - Ногу тебе прострелит? - Может быть. А может, не мне, а себе. Как вариант. Шерлок вскинул глаза, но ничего уточнять не стал. Спросил о другом: - А ты с ним тоже… играл? Слишком длинной паузы Моран, похоже, не заметил, хмыкнул утвердительно: - Да я с ним каждый день играю. Джим – он такой, с ним не соскучишься… Себастьян поднялся, явно собираясь уходить. Шерлок его окликнул: - Стой!.. А от меня ты чего хотел? Зачем ты мне всё это рассказал? - Затем, - Моран смотрел внимательно и очень спокойно, но кулаки сжимались так, что костяшки белели. – Затем, что меня он не слушает и через пару дней может просто сдохнуть – возможно, на этой самой улице. А если не сдохнет, то чем-нибудь закинется и сядет за руль. Или нахамит вооружённому придурку. Или – что более вероятно – будет играть с каким-нибудь садистом до тех пор, пока в нём ни одной целой кости не останется… Так что, если он тебе нужен, – Себа уже почти трясло, – иди и забери его с этой чёртовой улицы. В противном случае – забудь всё, что я тебе говорил. И если этот придурок загнётся – значит, туда ему и дорога. Себастьян резко кивнул на прощание, развернулся и зашагал к выходу. Шерлок остался. Рядом, на парапете, лежал бинокль – не то забытый, не то оставленный специально. *** «Джим – циничная сволочь с суицидальными наклонностями, садист, шантажист и манипулятор. Ему бы инсулино-шоковую терапию – подлечить шизофрению и бред величия!» Шерлок злился. Совершенно иррационально – той злостью, которая возникает от обиды, усталости и непонимания. Злость была искренней, но абсолютно бессмысленной, потому что ноги несли его прямо туда – к красно-белой вывеске, под которой окончательно сходил с ума – исключительно из своего идиотского упрямства – давний недруг, противник, партнёр и даже как бы любовник Джим Мориарти. *** У Джима был слух. Хороший музыкальный слух, и уроки фортепиано в прошлом, и голос, которым при желании можно было выпевать хоть Битлз, хоть U2. Вот только желания петь не было, а необходимость была, и поэтому Джим тянул что-то мерзкое, без ритма и без рифмы, на ходу выдумывая и слова, и то, что притворялось мелодией. Какого-то волосатого парня, пытавшегося подсесть к нему с гитарой и подыграть, Джим прогнал коротким взглядом и ещё более коротким непечатным словом. После парня пришла кошка. Обычно бродячие кошки ведут себя осторожно и к людям не подходят, но эта - неопределённо-серая, длиннолапая - подошла. Тёрлась щекой о ладонь, жмурила умные зелёные глаза и уходить не желала. - Одинокий гей с кошкой – вот картинка, обрыдаешься, да? - шёпотом спросил у неё Джим. Кошка согласно мявкнула и запрыгнула на колени. Джим не стал её прогонять: кошка - компания куда более приятная, чем волосатые гитаристы и прочие представители рода человеческого. Джим почёсывал благодарно заурчавшую живность и хриплым от холода голосом распевал что-то на мотив «Поминок по Финнегану». А сам в это время был будто не здесь. Он мог бы петь что-то другое – то, что нравилось ему самому, то, что было на сердце. Какое подлое требование – заставить его петь и не ограничить никакими рамками! Ещё бы заставили улечься на кушетку и играть в психоаналитика: «Вспомни своё детство, Джим, расскажи о том, как папа тебя бил, а мама не любила!..» К чёрту Фрейда, к чёрту детство, в котором, кстати, не было ничего ужасного, к чёрту всё – Джим слишком хорошо успел усвоить, что он – да, лично он, Джим Мориарти, – миру неинтересен. Что мир не хочет о нём ничего знать. Что он – тот злодей, который интересен, только пока находится в кадре, и никто понятия не имеет о том, что он собой представляет за его пределами. Миру нужны только его тёмные страшные сказки, а сам он – с его страхами, сомнениями, истериками, болью и мучительным желанием любить – не нужен никому. Совсем никому. Разве что Себу… Но Себ – это другое. Себастьян Моран слишком солдат – из тех, для которых мир чётко поделен на «своих» и «чужих», и которые защищают «своих», что бы ни случилось, даже ценой собственной жизни. В нём есть преданность, но нет этого – отчаянной, яростной жажды другого человека, жгучего желания принадлежать и отдаваться, невзирая на то, что это стыдно, больно или неправильно. И хорошо, что нет. Если бы кто-нибудь когда-нибудь попросил Джима дать совет на все случаи жизни, он бы, пожалуй, сказал: «Дети, никогда не влюбляйтесь в социопатичных детективов!» Вообще, дети, не влюбляйтесь в тех, кому на вас наплевать. Вы станете бесхребетной скотиной, готовой умереть за ласковый взгляд. Вы научитесь лгать, и лучше всего – самому себе. Вы будете глушить алкоголь и спать с первым встречным, представляя себе того, другого, – ведь лгать себе вы уже научились. Вы будете делать ужасные вещи, не обращая внимания на то, что они могут вас убить. Вы даже захотите умереть, дети, да-да. И вы снова вспомните слово «любовь», вы будете ненавидеть его – картонное, истёртое, опошленное – но всё равно вспомните, а потом старательно будете следить за тем, чтобы ненароком его не произнести… А ещё вы сможете быть злым по отношению к тому, кого любите. Потому что любовь, как вы неожиданно выясните, не приносит счастья. Покоя и умиротворения она не приносит тоже, а вот боли – в избытке. И в какой-то момент вы просто очень захотите отомстить – за все безответные недели и месяцы, за все пачки сигарет и декалитры алкоголя. Отчаянно захотите, чтобы ему тоже было больно. И будете надеяться, что вам станет легче. Легче не станет, честно. Вас будет раздирать отчаяние и чувство вины, вам опять будет больно, и всё покатится, как снежный ком, и остановить это будет невозможно… Окончательно сбившись на развесёлую историю о раздолбае Финнегане, Джим допел куплет, практически идентичный оригинальному, и надолго замолчал. Он давно уже переохладился, болели и голова, и горло, и ассоциации со снежным комом пришли не случайно – холод висел в воздухе, тот особенный хрустальный холод, который предваряет собой наступление зимы… Впрочем, дети, всё может быть ещё хуже. Потому что ваш неотразимый детектив может оказаться игроком. Нет, не просто игроком, а Игроком, и это – уже диагноз. Шерлок ведь не из тех во всех отношениях приятных людей, с которыми просто хорошо. У него острый ум, холодный взгляд и высокомерная улыбка, он считает, что знает всё лучше всех, и понятия не имеет о том, как ошибается. Он считает силой свою сдержанность и своё одиночество. Он скорее из тех, с которыми плохо. Но без него – ещё хуже… А самое главное – его интересует только игра. А он, Джим, интересует его только как соперник – умный, сильный, безжалостный. Опасный. По-настоящему опасный: в «русскую рулетку» не играют с игрушечным револьвером, ведь весь смысл – в реальном риске вышибить себе мозги. А если риска нет – нет игры. Обыграв Шерлока, Джим безумно хотел… Много чего хотел. Хотя бы – просто обнять. Переплести его пальцы со своими, шагнуть вперед, в его запах и теплоту, спрятать лицо в изгибе плеча. Вот только теплоты не было и не будет. И можно быть каким угодно умным и богатым, сколько угодно рядиться в дизайнерские тряпки и выигрывать все партии подряд - это ничего не изменит. Шерлок всё равно будет щурить потемневшие глаза в твёрдой уверенности, что Джим сделает что-то ужасное. А если не сделает – значит, как соперник он слился, значит, это не игра, а возня в песочнице, не стоящая ни усилий, ни времени. И тогда Шерлок просто уйдёт. Но ведь без него будет просто невыносимо!.. И Джим делал то, что от него ожидали. Это несложно – относиться к окружающим, как к игрушкам, созданным специально для твоего развлечения, и это всегда срабатывало - со всеми, кроме Шерлока. С ним Джим сам чувствовал себя марионеткой, безвольной, изломанной куклой, которой вручили шнур и велели: «Бей!». И он размахивался и бил, вздрагивая и задыхаясь, стискивая зубы, чтобы не кричать. А потом цеплял на лицо нарисованную улыбку – никто не должен знать, что ему больно. Тогда, после шнура, он сжёг себе руку. Запалил свечу и держал над ней ладонь – долго. Стоял и смотрел на расплывающееся перед глазами пламя, на отблески, очерчивающие пальцы, и почти ничего не чувствовал, пока его не сбило с ног, не отшвырнуло к стене, не хлестнуло по щекам. «Чёртов придурок!» Себ, кто же еще… Потом он мазал ладонь какой-то вонючей дрянью, перевязывал, прижимал к себе, ругался – отчаянно, как будто его слова имели значение, как будто хоть что-то имело значение… Значение имело только то, что он, Джим, влип дальше некуда. Что Шерлок будил в нём такую бурю эмоций, в которой было не очень понятно, чего ему хочется больше: обнять его или застрелить. Или застрелиться самому. Или обнять, застрелить, а потом застрелиться… Джим снова подхватил весёлый мотивчик про покойничка Финнегана. Когда всё плохо, смех – это единственное, что позволяет окончательно не сойти с ума. Пусть даже такой, вымученный и отдающий шизофренией. По крайней мере, он даёт силы сидеть на этом чёртовом стуле в обнимку с бездомной кошкой, а потом позволит встать и уйти домой – до следующей игры, - и не взрывать весь квартал как свидетеля его бессилия и унижения. …Или всё-таки взорвать – с музыкой и фейерверками? А, кошка?..