Победитель

…Тогда, после крыши, Джим приходит в себя поздно-поздно ночью. В вене катетер, рядом Себ – меланхолично жует какую-то дрянь из пакетика, смотрит телевизор. На экране крокодил тащит в болото антилопу. Антилопа упирается молча – звук в телевизоре выключен. Себ, чипсы и антилопа, которая вот-вот станет крокодильим завтраком, – не совсем то, что ожидаешь увидеть, вернувшись с того света. Особенно, если не планировал возвращаться. Джим снова закрывает глаза и проматывает в голове последние воспоминания. Воспоминания обрываются болью в затылке и сминают едва воскресшее сознание отчётливым пониманием: «Шерлок погиб». На секунду он видит словно со стороны: собственное тело (вокруг головы алым нимбом расплывается кровь), чей-то голос (слов не разобрать, они обтекают сознание, не могут проникнуть в него), мелькнувшие полы длинного пальто (как крылья – изломанные, ненастоящие, они не держат тело, и оно падает, падает, падает)… Себ регулирует скорость капельницы. Это не так уж и сложно – влить в бессильное тело нужное количество физраствора и лекарств, тело очнётся и попытается жить. Вот только Джим всё равно мёртв. Настолько, насколько может быть мёртв тот, кто всё еще просыпается по утрам. Он не спрашивает, как Себ это сделал. У профессионального киллера в багаже много всяких трюков, и Джим без всяких вопросов может предположить минимум шесть из них. Шесть способов выстрелить себе в рот и остаться в живых. Так какая разница – как? Гораздо важнее – зачем. Но Джим не хочет об этом думать. Джиму неинтересно. *** Осень падала с неба, бесконечный дождь колотил в перепонки, а Джим сидел в кресле и следил за сползающими по стеклу переливчатыми каплями. Осень бросала охапки золотого и багряного, но оставалась безнадёжно серой, как эти капли, как сизые тучи, как лужи, зеркалящие низкое нахмуренное небо. Этой серости было легко соответствовать. Джим бродил по комнате с бутылкой бренди в руках или часами неподвижно сидел в кресле – с ней же. Как замена обезболивающему и седативному, бренди - полная хрень, да и на вкус та ещё гадость, зато с ним быстро получалось отвлечься, забыться, раствориться в тяжёлых каплях, расчерчивающих запотевшие стёкла… И он напился до совершеннейшей одури, когда Себ сообщил, что Шерлок жив. Информация многократно проверялась и перепроверялась, и только будучи стопроцентно уверенным, Себастьян выдал её боссу. Джим никак не отозвался, только вздрогнул и словно перестал дышать. Затем снова начал: вдох-выдох, вдох-выдох, ну же, сердце, бейся, теперь можно… Вот только не нужно. Шерлок жив. Что это меняет? По большому счёту – ни-че-го. Когда-то давным-давно, когда Джим был молодым и глупым, он страстно хотел, чтобы его любили. И хотел любить сам. Обязательно взаимно, по-другому и быть не может! И Джим старался быть самым-самым – умным, образованным, необыкновенным, достойным той самой невероятной Любви с большой буквы, о которой читал в книгах и которую видел в кино. Вскоре обнаружилось, что книги и фильмы повествовали о любви мужчины и женщины, а женщины Джима как-то не очень интересовали. А мужчинам было не до любви, особенно с большой буквы Л. Какая нафиг любовь? Хочешь меня? Пошли, чего тут думать. Жизнь слишком коротка, а мужчинам не положено «долго и счастливо», мужчинам положен секс, при его отсутствии – спермотоксикоз, вот и вся любовь. Ну, примерно. Чуть позже обнаружилось, что словом «любовь» именуют всё подряд, любые движения души в адрес любых симпатичных объектов, любовь обросла розовыми сердечками – пухлыми, как задница купидона, – и потеряла своё первоначальное высокое значение. Верить в любовь стало даже глупее, чем в Санта Клауса. И Джим перестал в неё верить. Смешнее ситуации не придумаешь. Джим Мориарти мог бы получить в свой анамнез что-то более интересное и захватывающее, чем влечение к социопатичному детективу. Но жизнь не работает по заказам. Случилось то, что случилось, – и всё, привет, конечная станция. Можешь не верить - оно всё равно есть. Его рвало в туалете. Рвало от алкоголя и от жизни, от болезненного чувства, которое пришло не вовремя и так и не собиралось уходить. Выворачивало наизнанку, он кашлял, задыхался и даже, кажется, плакал, забывая стирать со щёк солёные капли. Действительно, очень смешная история. *** То, что ситуация – полный п*здец, Себастьян понял не сразу. Это же Джим! Это же мистер Мориарти, его босс, единственный и неповторимый! Они через такое прошли вместе – кинематографисты обзавидуются, если узнают! А потом внезапно обнаружилось, что его босса выкручивает отчаянное, непереносимое, никогда им прежде не испытанное желание. У этого желания тёмные кудри, холодный светлый взгляд и тонкие пальцы. У желания есть имя – Шерлок Холмс, и Джим сходит по нему с ума, в самом прямом смысле этого слова. Себ не мог этого просто так оставить и пустить ситуацию на самотёк. В некоторых вопросах босса лучше не слушать, и Себ, заметив жутковатый, обречённый взгляд, с которым Мориарти вёл последнюю игру, а после – собирался на свидание со своим драгоценным детективом, принял необходимые меры. Детектив может катиться хоть в преисподнюю, но терять своего босса Себ не собирался. Сложно сказать, почему. Сложно сказать, почему они вообще работают вместе уже несколько лет. Просто одни люди заводят котят, а другие – бенгальских тигров. Тигры иногда позволяют собой командовать и даже чесать за ухом, но от этого не становятся котятами. И оба знают, что это – не навсегда. Что в один прекрасный день кто-то из них решит «довольно!», и тигр, вместо того, чтобы урчать, махнёт когтистой лапой и вскроет человеку грудную клетку. Или не успеет, и тогда человек выстрелит в лобастую голову, и гостиную украсит новый симпатичный коврик. Украшать гостиную шкурой Морана Джим не спешил, хотя мог бы, а Себастьян работал на Мориарти, сносил его капризы и вздорный характер, твёрдо зная, что может свернуть эту шею за полсекунды. И если Джим его доведёт – он так и сделает. А пока оба умудрялись балансировать в состоянии, которое сходило за равновесие. Себ вспоминает, как несколько месяцев назад они скрывались – не то от полиции, не то от мафии, не то от тех и других разом, - рвались на предельной скорости – и встали за городом посреди поля. Моран матерился сквозь зубы, судорожно пытаясь сообразить, что могло сломаться в их навороченной тачке, а Джим… Джим вылез из машины и уселся прямо на капот. Окликнул Себастьяна: - Себ!.. Забей, Себ, иди сюда. Смотри, тут звёзды. Только он так может. И Себастьян как-то успокоился, потому что – действительно, звёзды. С ума сойти, какие – сияющая россыпь через всё небо, в городе таких нет… А потом машина снова завелась – Себ так и не понял, что ей было нужно. Бежать от погони оказалось гораздо легче, чем оказаться запертым в четырёх стенах с мёртвым Джимом. То есть он был живой, конечно, дышал, иногда ел, хотя чаще пил, изредка даже разговаривал… но всё равно был мёртвый. И смотреть на это было невыносимо. Одно время Себастьян всерьёз раздумывал над тем, стоит ли говорить боссу о том, что его Холмс выжил. Возможно, и не стоит – с глаз долой, из сердца вон, как-то так. А ещё - над тем, чтобы найти этого Холмса и тихо отправить на тот свет, – всё равно он считается мёртвым. Но потом смотрел на Джима, на его остановившийся взгляд, на то, как дёргается адамово яблоко, когда Джим глотает очередную порцию какого-то спиртового пойла, и понимал – не стоит. Пусть Джим сам решает, что делать с этой своей невъ*бенной любовью. В том, что это именно та самая Любовь, которая с большой буквы, Себастьян как раз не сомневался. Если кому и влипнуть – вот так, по-крупному, до истерики, до слёз, до выстрела в голову, – то только Джиму. Хорошо хоть, снова не пытался себя убить – Себ следил за этим тщательно и оружия в доме не держал. То, что Холмс выжил, ситуацию не очень изменило. Джим по-прежнему пил – правда, меньше, - иногда дёргал ворот рубашки, прижимал руку к груди и смотрел на неё – удивлённо. Как будто не верил, что грудная клетка на месте, что не разворочена, не вывернута наизнанку, не висит кровавыми ошмётками. Как будто удивлялся, что всё ещё жив… Вывести его из ступора получилось случайно. Себ понятия не имел, зачем он это делает, но его словно под руку толкнули – и он пошёл в душ, вслед за боссом. Джим неподвижно стоял под струями горячей воды – слишком горячей, на вкус Морана. С закрытыми глазами, подставляя лицо упругим струям. Вода текла по щекам – как слёзы. У Себа сжалось что-то – не то в горле, не то между рёбрами – и Джима опять захотелось убить. Чтоб сам не мучился и других не мучил. Себастьян втянул воздух сквозь зубы – уже пополам с водой. Убить – всегда успеется. Пока можно попробовать по-другому. Вряд ли такая терапия существует в официальной медицине, ну так и он, Себастьян Моран, – не дипломированный психолог, и никто его лицензии не лишит, если что-то пойдёт не так. - Джим, ты только не дёргайся, слышишь? – тихий спокойный голос лишь немногим громче шелеста воды на коже. Интонации мягкие и уверенные – сейчас важно не то, что говоришь, а то – каким тоном. Как с диким зверьком, которого надо приручить. – Всё будет хорошо. Не оборачивайся. И не открывай глаз… Джим вздрагивает, но глаза действительно не открывает. И не отталкивает ладони, заскользившие по груди, животу, ниже… У Себастьяна в голове почему-то одни ругательства: «Чёртов придурок, до чего ты меня довёл!» - но прикосновения – осторожные, бережные, обжигающе-ласковые - стирают боль, смывают её, и бесконечный шёпот на ухо: «Ты живой, слышишь? Прямо сейчас – живой, только расслабься, ну, всё хорошо…» - как заклинание. Джима трясёт, он вжимается плечами в чужую широкую грудь, и Себ не хочет знать, что он видит за отчаянно зажмуренными веками. Кого видит. Впрочем, догадаться несложно… Ладонь погладила, мягко сжалась – последний раз, и Джим выгибается, выстанывает что-то невразумительное, обмякает в руках - ненадолго. А потом выпрямляется, разворачивается. Дыхание судорожное, сбитое, а глаза огромные, радужки за зрачками почти не видно: - Ещё раз так сделаешь – убью. Себ кивает: мол, убьёшь, конечно, какой разговор. А пока выходи отсюда, я ещё не закончил… Вернувшись из душа, Моран застал босса полностью одетым и готовым к активным действиям: - Где он, Себ? *** Позднее Себастьяну не раз казалось, что все эти игры и попытка босса вернуться к жизни - даже большее самоубийство, чем выстрел на крыше.