Лишь тенью коснувшись

Ludovico Einaudi — Run Дежавю. Снова просыпаюсь одна. Солнце неприятно слепит глаза. Вокруг опять раскидана одежда, а последствия бурной ночи куда плачевнее предыдущей. Да что с ним не так? Почему нельзя хотя бы раз проснуться в его объятиях? Или хотя бы в его присутствии. Встаю с кровати в расстроенных чувствах. Ну неужели так сложно разбудить меня перед уходом? Сердце больно кольнуло. А вдруг он опять уехал? В голову лезут дурные мысли. Начинается паника. В горле ком. Подступают слезы. Аккуратно переступаю через разбитую вазу, через мою одежду, так нетерпеливо разорванную Бенедиктом прошедшей ночью. Теперь это уже просто тряпки. Обхожу в прихожей вещи, скинутые с тумбы. Невольно вспоминаю горящие желанием аквамариновые глаза, милые нашептывания, горячие поцелуи у кромки губ, по шее и ниже. Как он говорил, что любит, каждый раз, когда мы, разлетаясь на осколки, дарили друг другу счастье. Его руки, его губы. Как он не мог насытиться мной. Как я не могла насытиться им. Как мы засыпали с именами друг друга на устах, когда он меня так по-собственнически обнимал. — Бен? — неуверенно протягиваю я, уже быстро передвигаясь по квартире. Паника нарастает. — Бен?! — уже громче кричу я. Я этого не выдержу. — Милая, — раздается за спиной удрученный голос виновника моих переживаний. Я облегченно выдохнула, физически ощущая, как невидимый груз отчаяния свалился с моих плеч. — На этот раз ты решила не сбегать? — подходит ближе, мягко целует в губы, обнимая меня за талию. — Что? — у меня даже перехватило дух от такой наглости. Убираю его руки, отходя на небольшое расстояние. — Могу я сделать одну поправку? Этот вопрос должен задавать отнюдь не ты. — Я от тебя не сбегал, — отчеканил Бен. — То есть это ты у нас проснулся один в холодной постели, в пустом доме человека, которому еще несколько часов назад ты самозабвенно отдавал себя? — добавляю шепотом, — и не один раз. — Да, я, — замялся он, — в этом действительно есть моя вина, — его голос практически бесцветен. — Есть твоя вина? — прошипела я. — Бен, мне тебе напомнить? Ты уехал! — срываюсь на крик. — В то же утро уехал на съемки, ни слова мне не сказав! — во мне проснулось то праведное негодование, которое заглушала печаль те долгие месяцы без него. — Я же… — Я не претендовала, нет, я не претендовала на кофе в постель и утренний секс! Но хотя бы пару строк! Всего лишь пару строк, написанных твоим еле разборчивым почерком! Неужели, — голос стал хриплый, тихий, как у умирающего, — я не заслужила даже этого? Мол, так и так, уехал, можешь не ждать, или давай больше не видеться, — меня понесло, — или все, что я говорил вчера, было ложью, или… — Эй, эй. Перестань! — теперь голос повысил Бен. — Не говори так. Это звучит так, будто я просто… — Переспал со мной. Да, именно так это и звучит. Просто секс на одну ночь. — Нет! Нет, нет, нет, нет!!! — он орет, что есть силы. Его лицо искажает гримаса злобы, обиды и… боли. Он изо всех сил сжимает кулаки так, что они вмиг становятся красными. Меня передергивает, и я отшатываюсь, опираясь о последний рубеж — стену, — ходов для отступления нет. — Да как ты…? Да как тебе…? — он задыхается. — Как тебе в голову вообще такое могло прийти? — пытается успокоиться. — А что бы ты подумал на моем месте? — пытаюсь защититься, пытаюсь сделать голос тверже, но он предательски дрожит, выдавая мое отчаяние. — Да я ночами не спал! А когда удавалось уснуть хоть на часок — снова и снова, раз за разом, видел тот сон. Я скучал по тебе, — его голос срывается, слышится всхлип. — Я до умопомрачения хотел быть с тобой все это время! Хотел прикоснуться, назвать по имени. Да хотя бы голос услышать! Но я даже не мог тебе позвонить! У меня не было твоего номера, — Бен судорожно вздыхает. — Я просто помешался на тебе! Глупая, я днями и ночами почти ни о чем, кроме тебя, думать не мог. Меня изнутри разрывало. Каждый день моей первой мыслью было желание сорваться и первым же рейсом вернуться в Лондон, к тебе, — его голос сорвался, а по щеке потекла слеза, оставляя за собой соленую дорожку. Я не сдержалась, подалась вперед и поцеловала туда, где катилась слеза. Внутри все сжалось. Я вспомнила время, проведенное в печали и плавно угасающей надежде. — Бен, я не знала и не могла знать твоих истинных намерений, — звучит как оправдание. Так и есть — это оправдание. Теперь дела минувших дней выглядели для меня совсем иначе. Меня передернуло от осознания того, что я допускала мысль о его ко мне безразличии. — Я четко дал тебе понять о своих намерениях, — глухо произнес он. — Тогда куда ты пропал с утра? Почему не предупредил, что уезжаешь? Хотя бы словечко, и я бы не маялась эти месяцы. Я бы не сушила каждый день подушку, пропитанную слезами, я бы… я бы, — мне не хватает сил вспоминать снова ту боль и безысходность. — Родная, — прижимает к себе, крепко обнимая за плечи, — могу повторить тебе сотню раз — я не сбегал. На время, пока я был с тобой, я и сам забыл, что меня ждет поездка. Проснувшись с утра, я хотел тебя предупредить, но не хотел будить и уже опаздывал. Я надеялся связаться с тобой по телефону. Но когда я был уже на полпути к аэропорту, обнаружил, что у меня нет твоего номера. Я тогда четко представил, как ты просыпаешься одна в пустой квартире без каких-либо объяснений. Я не хотел этого. Поэтому поехал обратно. Когда приехал, тебя уже не было. Я думал, что упаду прям там, в гостиной, когда нашел твою записку. Я уже не мог соображать, что мне делать, и у меня просто не оставалось выбора, как быстро ехать обратно в аэропорт, — как на одном духу выложил Бен. Мне лишь оставалось вдыхать запах его одеколона вперемешку с сигаретным дымом и надеяться, что все обойдется. Что мои скоропалительные умозаключения не поставят крест на наших едва начавшихся отношениях. Но одновременно с этими переживаниями я ощутила несказанную легкость. Ведь теперь между нами нет недосказанности. Новость о том, что он не бросал меня, дала мне вздохнуть спокойно и отпустить те почти три месяца тоски по Бену. — Похоже, мы оба поспешили с выводами, — констатировала я. Сидя за столом на кухне, я наблюдала, как мой любимый человек готовит нам завтрак. У меня перехватывало дыхание каждый раз, когда мы встречались глазами, и он почти смущенно улыбался, вызывая милые ямочки на его щеках и собирая паутинку морщинок около глаз. Я любуюсь каждым движением руки, поворотом головы. Выхожу из мечтательного состояния, только когда перед моим носом оказалась тарелка яичницы с беконом и чашка чая. — Почему не позволил мне сделать завтрак? — спрашиваю я, надкусывая слегка пересоленную яичницу. — Я хочу наверстать все то, что мы упустили. Наше первое утро вместе не должно было быть таким, — он поперхнулся, — каким оно было. — Это интересно. Хм, тогда, что же меня ждет после завтрака? — неоднозначно спрашиваю я. — Это зависит от того, спешишь ли ты сегодня куда-нибудь. — А есть конкретный план действий? — Есть пару занятий, которыми мы могли бы увлечься, не выходя из дома, — прошептал Бен заговорщицким тоном мне на ухо. Поцелуй в шею. Выдыхаю. В щеку. Поворачиваюсь. В губы. Теряю контроль. Долгий, нежный, аккуратный, такой, каким должен быть утренний поцелуй. Становится настойчивей. В глазах напротив блеснула искра. Руки на талии. Выше. Еще выше, на спине… и Бенедикт отстраняется. — Ты что, хочешь лишить меня завтрака? — я шумно выдыхаю, приводя в порядок сбившееся дыхание. — Я демонстрирую малую часть того, что может быть в наших планах на сегодня, — будничным тоном ответил Бен, возвращаясь к поглощению пищи, как ни в чем ни бывало. Мои глаза распахиваются в удивлении — я ожидала продолжения прямо сейчас, и может даже на этом столе. От этой мысли мои уши моментально заалели. Выдавая мои желания с потрохами. И от Бена это не укрылось. Он, лишь ухмыльнувшись, продолжал трапезничать, то и дело одаривая меня недвусмысленными взглядами. — Ай, — машет он, хватает меня за руку и тащит в спальню, — какой тут завтрак? Ты же лишаешь меня всякой воли на сопротивление. Ложусь на кровать, будто нечаянно раскрываю полы халата. — Так капитулируй, — снимаю халат, наблюдая за восхищенным взглядом Бена. — Уже, — промурлыкал он, следуя моему примеру.