***
Руки медленно скользят по обнаженной груди, внутри все пульсирует, сжимается в сладостном предвкушении, кричит… Пальцы инстинктивно впиваются в ярко-красный галстук, болтающийся без дела на шее любовника. Сознание произвольно выхватывает из монохромного расплывающегося перед глазами мира яркое пылающее пятно… И может именно поэтому Соичи вцепляется в него звериной хваткой, судорожно сжимает, медленно тянет на себя… Взгляд лежащего под ним Моринаги вдруг мутнеет и он, хрипло задушено вскрикнув, резко толкается бедрами навстречу возлюбленному, обильно изливаясь в дрожащее от удовольствия тело блондина. Тацуми кончает почти следом, интервалом всего в две-три секунды, и закрывает глаза, сильно запрокинув назад голову. Довольно запоздало он обнаруживает, что в правом кулаке крепко зажата широкая лента галстука и натянута столь сильно, сколь сильно бывает натянута лишь гитарная струна после того, как на ней подкрутят колки. На шее Тецухиро алеет туго затянутая эротическая удавка… От внезапного осознания того, что он сделал, весь туман из головы мгновенно улетучивается, а томная расслабленность в теле Соичи тут же растворяется на фоне резкого выброса адреналина в кровь. - Моринага! – Тацуми рывком наклоняется к лежащему в бессознательном состоянии парню, дрожащими пальцами распутывает галстучный узел и лихорадочно прощупывает на теплой шее заходящийся пульс. В углу комнаты приземляется шелковая красная лента. Моринага отрывисто дышит, и сердце его медленно восстанавливает свой ход. Соичиро облегченно вздыхает. «Живой!» Но почти сразу же встречается взглядом со своим отражением в большом настенном зеркале. На смену тревоге и страху приходит дикий стыд, стоит лишь Тацуми внимательнее посмотреть на свое раскрасневшееся лицо, блестящее от пота тело, облаченное в одну лишь расстегнутую рубашку и недвусмысленную позу, в которой он восседает на бедрах потерявшего сознание партнера. Соичи рывком разъединяется с остывающим телом любовника и исчезает в ванной.***
А на следующее утро Моринага бледной тенью ходил по пятам за своим семпаем, смущенно кашляя в ладонь и краснея. К середине дня Тацуми не выдержал и, резко припечатав парня к кухонному шкафу, требовательно рыкнул: «Либо ты сейчас же расскажешь мне то, о чем маешься весь день, либо я перегрызу тебе глотку!». Тецухиро еще немного робко потоптался на месте, а потом вдруг, требовательно заглянув в глаза блондину, серьезно поинтересовался: «Где вы научились этому, семпай?». Соичи опешил: «О чем ты?!» В ответ многозначительно хмыкнули: «О скарфинге, конечно!». Тацуми задохнулся. Еще ночью, мучаясь бессонницей, он покочевал по всемирной сети и нашел аналогичный вариант удушения в постели, однако, это оказалось не внезапной случайностью, как в его случае, а планомерной сексуальной практикой с тучей развернутых блогов и бесконечных форумов, на которых народ активно обсуждал все тонкости рискованного развлечения. Соичи стал багровым, по цвету сравнявшись с пуансеттией*, но пересилив стыд, наконец, выдавил: «Нигде… Это была… просто случайность! Прости… Я не хотел. Правда». Ответом ему послужили распахнутые зеленые глаза, полные удивления и любви. «Семпай, за что вы извиняетесь? Я был бы только рад, если бы вы повторили это еще разок». Макушку Тацуми легонько боднули лбом. «Люблю….» Соичиро уже и позабыл тот знаменательный момент, когда все сексуальные желания его сожителя стали исполнятся с потрясающей быстротой, конечно не без сопровождения его многочисленных возмущений и криков, даже пинков, но, тем не менее… И была в этом какая-то странная непонятная другим гармония: Соичи истязал днем, Моринага ночью, Соичи бил с пронзительными криками, Моринага брал с надрывным шепотом, Соичи хмурился, Моринага улыбался, Соичи ждал повода, Моринага ловил момент… За восемь лет они слишком привыкли к этим странным взаимоотношениям, и каждый по-своему полюбил сложившееся таким образом, существующее до настоящего времени положение вещей. Тацуми вновь приоткрыл глаза… Наваждение исчезло. Он по-прежнему лежал на спине в своей комнате, согнув ноги и не шевелясь. Самочувствие улучшилось, и мужчина медленно поднялся со смятой кровати.***
Соичи стоял в дверях со спортивной сумкой наперевес и складывал в кожаный портфель бумаги. - Хватит сверлить мне спину своими моргалками, - пробормотал он, почувствовав на себе грустный взгляд внимательно изучающих глаз, - Все равно от этого ничего не изменится! За спиной тяжело вздохнули. Моринага выглядел подавленным. - Ну вот… Вроде бы все собрал… - Тацуми рассеянно огляделся по сторонам и нервным торопливым жестом сунул в карман ключи, - Я пошел… Мужчина шагнул в сторону выхода, но его мягко удержали за рукав. - А поцеловать? – Тецухиро заглянул в глаза блондина. Пронзительно, настойчиво. - Ох… А без этого никак? Но в ответ лишь с улыбкой покачали головой. - Ками… Приятное, мягкое прикосновение теплых губ с легким привкусом имбиря и ванили. Теплые нежные объятия и тихий заботливый шепот, игриво щекочущий чувствительную кожу виска. Берегите себя…***
Запирая на ключ свой номер, он вдруг вспомнил, что сестра с праведной мольбой в глазах упрашивала его сфотографировать прекрасную зимнюю Прагу. Первый декабрьский день встретил Соичи возле чешского аэропорта серым, напоминающим пуховое кружево небом, безмолвно осыпающимся холодным белоснежным пухом, мягко укрывающим крыши и припудривающим карнизы. Город был действительно красив, даже сквозь скептичные разумные линзы очков Тацуми, не уделяющего внимания ни красоте, ни творчеству. В вечерний час Прага зажглась сотнями разноцветных огней и в свете последних розоватых лучей заката, медленно таяла, буквально на глазах создавая вокруг себя ореол призрачного прекрасного образа - старого волшебного «города ста шпилей». Мужчина отдернул легкую синюю штору. Перед его внимательным взором расстелилась чарующая городская панорама, действительно достойная восхищенных взглядов всех путешественников, архитекторов и ценителей прекрасного и, несомненно, спокойного вполне удовлетворенного взгляда доктора биологических наук, скептика и рационалиста. Он накинул на плечи пальто, взял фотоаппарат, немного денег и небрежно обернул вокруг шеи широкий вязаный шарф. На улице было зябко. Небо сыпануло снегом, отливающие бледным золотом в свете уличных фонарей и мерцающие расплавленным серебром в тени волосы его быстро покрывались ажурным узором сверкающих колючих снежинок.***
Неделя выдалась на редкость тяжелой. Череда семинаров, исследовательских работ и тотальное отсутствие сна: все это выматывало и вгоняло в безысходное состояние апатии. От депрессии спасали только неторопливые прогулки по набережной Праги, горячий латте и, как не странно, электронные письма Моринаги, приходящие на «мыло» Соичи с завидным постоянством. Тацуми тяжело опустился в мягкое кресло у панорамного окна, такого, какое было у него дома, а, следовательно, довольно милого сердцу. За обындевевшим стеклом высились остроконечные шпили домов, где-то вдалеке чернела мерзлая вода Дивока Шарка.* Соичи включил фотоаппарат. Надо было удалить неудавшиеся фотографии, а удавшиеся перекачать на ноутбук и отослать изнемогающей от ожидания сестре. Мужчина один за другим критично рассматривал снимки. И вроде бы Прага была все та же: яркая, снежная, мистическая, но все-таки что-то в ней было не так… Город, раскинувшийся за окном, не был похож на тот, что был изображен на фото, в последнем чего-то катастрофически не хватало, чего именно блондин определить не смог. Еще одно нажатие, еще одна маленькая морщинка между бровей и вдруг… Мужчина едва не грохнул фотоаппаратом по стеклянному журнальному столику, но вовремя подхватил его у самой столешницы. Янтарные глаза походили на два огромных золотых блюда, биение сердца участилось в разы. Оставив виновника дрожащих рук и губ на столике, Тацуми схватил непочатую пачку сигарет и пулей вылетел за дверь. Он до костей промерз на улице, нервно выкурив полпачки на лавочке возле гостиницы, одетый в один лишь свитер и джинсы, но, слава Богу, обутый в зимние сапоги. Шоковое состояние улетучилось, а идущую кругом голову осенило мрачное озарение: «Канако-таки перепутала поля минут и часов…» Он медленным шагом вернулся в номер, закрыл дверь и бросил на тумбочку ключ. Не разуваясь, прошел к темному силуэту кресла и, ловко оседлав мягкий подлокотник, вновь взял в руки хранилище постыдного компромата недельной давности. «Удалить, удалить, удалить!» - вопило подсознание. Соичиро нажал на кнопку. «Вы действительно хотите удалить выбранное изображение?» – вежливо поинтересовался дисплей. - Конечно блять хочу! – грубо ругнулся мужчина, надавив пальцем на клавишу выбора, но… Но взгляд его накрепко приковала к себе непристойная фотография. Смотреть на нее было стыдно, вспоминать происходящее стыднее вдвойне. Соичи задышал чаще, отчаянно краснея до самых кончиков ушей… А Соичи на фотографии приглушенно застонал и сильнее прижался к партнеру. Моринага агрессивно закусил нижнюю губу, крепко закрыв глаза и вжавшись лбом в межключичную впадину любовника, затем чуть отстранился… Влажная растрепанная челка коснулась припухших губ Тацуми, защекотала его подбородок. Блондин задыхался. Умелая рука чуть туже затянула галстук на лоснящейся от пота шее, и глаза удушаемого мужчины медленно закрылись. На плече и спине Моринаги проступили бугорки напрягшихся мышц. Соичи сладострастно вздохнул, мертвой хваткой вцепившись в разгоряченное тело любовника, лицо его было расслабленным, губы едва касались горячего лба партнера с прилипшими к нему взмокшими прядками смоляных волос. Так они и застыли… Тацуми внутренне запаниковал, когда внизу живота сладко заныло, а скулы обдало жаром, будто он только что открыл нагретую до двухсот градусов духовку. «Черт!» - бессильно пронеслось в голове. Соичи отменил действие удаления и, беззвучно матерясь, полез за ноутбуком. Следующие два часа, он чистый, расчесанный, одетый в свежую пижаму в клетку перебрасывал фотографии на ноутбук и отсылал их Канако, лихорадочно строча комментарии про достопримечательности на них изображенные, сопровождая их ссылками из Википедии и даже смайлами. Непрерывный паркинсон пальцев по клавишам действительно успокаивал нервы. Канако искренне недоумевала о том, что же произошло с ее братом, сидя по ту сторону монитора. А Соичиро все строчил: матерясь злобным свистящим шепотом и на чем свет стоит, проклиная поганый фотоаппарат. Это помогало. Но, ах, как же не хватало ему алого гребня и теплых ласковых рук, в которых он превращался в настоящее психотропное оружие беспощадно уничтожающее ярость, гнев, ненависть, раздражение, обиду, злобу и еще много-много других отрицательных эмоций. В углу экрана высветилось уведомление о только что прибывшем электронном письме, затем уведомление о том, что оставшиеся десять фотографий успешно перекачаны на рабочий стол. Соичи торопливо пролистал список снимков и вот опять! - Твою ж мать! Мужчину снова затрясло. Но. Он не мог сказать, что это фотография уродлива, отвратительна ему или что-то в этом роде. Он злился на то, что она есть, но признать, что она совсем ему противна, не мог. И удалить… Тоже… Было в ней что-то завораживающее, притягивающее взгляд, необыкновенное. Она была черно-белой, отличного качества и на удивление живой. Все движения были переданы с такой точной детализацией, что память невольно начинала прокручивать хронологию той самой ночи. Ох, как же Тацуми было стыдно! Если бы его увидел кто-то из посторонних, он мог бы подумать, что блондин серьезно болен, лихорадкой, к примеру, или цингой… Взгляд невольно упал на обхватывающий плавный изгиб шеи галстук, затем на мигающий в углу монитора конвертик. Вздохнув, Соичи открыл свою почту. Здравствуйте, семпай! Я сделал все, как вы просили. Кстати, Канако-чан переслала мне пару фотографий из Праги. Такая красота! Я вам даже завидую. :) У нас, правда, тоже снег пошел. Два дня назад. Без вас тут немного тоскливо, никто не ругается, не ворчит… :) Возвращайтесь скорее, спокойной вам ночи! Тацуми порывисто выдохнул. Каждодневные слова о том, что без него дома тоскливо и одиноко навевали какую-то странную хандру, и Соичи тоже начинал грустить. Потом злился на самого себя и, выпив успокоительного, ложился спать. Но сегодня спать не хотелось. Растревоженная случайным фото душа бунтовала. Хотелось сделать что-нибудь опрометчивое, глупое, несуразное, претящее собственным мыслям и убеждениям. Мужчина задумчиво грыз ноготь, напряженно вчитываясь в последние строки. Внезапно нагрянувшая откуда-то из подсознания совершенно больная идея окончательно ошеломила его и без того потрясенное восприятие, но после того, как он мысленно отмел ее без рассмотрения, в душе засвербело еще больше. «А почему бы и нет? Пусть тоже помучается… Ничего ведь не случится с ним от этого… Почему нет?» Пальцы же инстинктивно настрочили краткое: «Не тоскуй». Ответ ждать пришлось недолго. Пришла печальная тирада о том, что без него – Соичи дома просто невыносимо и грустно. Почти не читая, Тацуми вышел в поле ответа и быстро, пока не передумал, прикрепил файл. Не написав к нему не строчки, он нажал клавишу отправления и закрыл браузер, затем ноутбук. Синеватые сумерки комнаты и глухая тишина окутали его с ног до головы. На выхваченном огромным окном из неба куске загорались бледные звезды. Прага засыпала. Блондин нырнул носом в пуховую подушку и почему-то рассмеялся: тихо, нервно, но искренне. Глаза слипались и с безумной улыбкой на губах, мужчина медленно погружался в сон. И казалось ему, что он падает, падает, падает… Падает вниз…***
В дверь позвонили. Моринага неподвижно сидел за столом, вперившись остекленевшим взглядом в мягкие влажные губы Соичи на его лбу, в спутанные мокрые пряди челки, щекочущие нос любовника и свою хищно закушенную нижнюю губу. Снова раздался звонок. Парень медленно поднялся с места и, захлопнув ноутбук, на негнущихся ногах поплелся в коридор. Щелкнул замок. За дверью стояла улыбающаяся Канако одетая в стеганое розовое пальтишко, в пестром полосатом шарфе, обмотанном вокруг высокого ворота свитера, и со старым фотоаппаратом наперевес. Выглядела она очень решительной. - Добрый вечер, Моринага-сан! Простите за поздний визит. Но у меня появилась классная идея! Давайте сфотографируемся вместе, затем снимем город в снегу, зимнее небо, а снимки вышлем братику Соичи, мм? Тецухиро молча пропустил девушку внутрь. Она торопливо разделась и деликатно поинтересовалась: - Я налью себе чайку? - Конечно… Канако нырнула на кухню. Оттуда послышалась сосредоточенная возня: звон чашек, шум воды из-под крана, тихое шипение чайника. А Моринага остался в коридоре. Шоковое состояние не проходило. Перед глазами навязчиво маячило блаженное лицо Соичи и алый галстук, туго стягивающий его шею. Брюнет прислонился спиной к ледяной стенке, затем медленно сполз на пол. Взгляд упал на ярко-красный гребень, лежащий на полочке для ключей в коридоре. Пальцы машинально сжали блестящую ручку рядковой расчески. Тецухиро медленно провел по своим волосам прохладными зубцами и прикрыл глаза, рассеянно улыбаясь. - Раз… - прошептал он. ______________________________________________________________________ Пуансеттия* - (Poinsettia) прекраснейшая, или молочай – многолетний кустарник из семейства молочайных. Невзрачность цветков пуансеттии — зонтиковидных соцветий, образующихся на концах побегов, с лихвой компенсируется ярко-красными, алыми, пурпурными или розовыми присоцветными листьями, придающими растению несравненную декоративность. Дивока Шарка* - Divoká Šárka, природный парк Праги, огромный лесистый массив окруженный скалами, но также один из городских прудов, точное название которого - Džbán Divoká Šárka. Но, думаю, читатели будут не против, если я употреблю название парка в отношении водоема, потому что не знаю, как интерпретировать слово Džbán на русский.